Кто убил Паломино Молеро?

Сценарий, имеющий отношение к творчеству М.В. Льосы больше, чем к данной его повести


1.
Жужжат мухи, звякает колокольчик; парень лет двадцати в полицейской форме щурится и трет левый глаз. Бугристая равнинка покрыта осколками камней и чахлой травой, по ней бродят несколько коз, на шее одной из них колокольчик, он глухо звякает, в воздухе носятся мухи. Покрытые черной кровью ляжки, огромный, распухший пенис и такие же огромные, неестественно уплощенные, словно раздавленные яички, в мелких колечках черных блестящих волос копошатся мухи; из заднего прохода торчит покрытый запекшейся кровью древесный сук.
 – Чего теперь? – раздается голос позади полицейского; тот оборачивается. Плавный поворот дороги, громоздкий черный форд с белыми шашечками на дверце припаркован у обочины, рядом с фордом, подбоченясь, стоит мужчина лет пятидесяти в цветастой рубашке, огромные солнцезащитные очки сдвинуты на лоб, мужчина щурится.
 – Да-а, – бормочет полицейский, заметно, что он едва справляется с дурнотой. Труп посажен на сук одиноко стоящего у самой дороги дерева, на нем только белая изодранная и запятнанная кровью рубашка, голые, залитые кровью ноги свисают по обе стороны сука, окровавленная, лишенная ушей голова свесилась на бок, шея захлестнута веревочной петлей, лицо видно плохо; руки сильно вывернуты, растянуты и привязаны к веткам дерева на уровне головы, поза покойника настолько неестественна, что возникает ощущение, будто на дереве сидит кукла.
 – Ну, чего молчишь? – спрашивает все тот же голос, и почти одновременно другой голос вскрикивает.
 – Все тут!
 – Кто? – от неожиданности полицейский вскидывает голову.
 – Козы! Ни одной не сперли! – шагах в пяти от полицейского стоит худющий низенький старичок, одетый в лохмотья.
 – Какой дурак сюда сунется? – фыркает мужчина в цветастой рубахе.
 – Кто ж его так? – бормочет полицейский, продолжая смотреть на пастуха и прикладывая к лицу тыльную сторону ладони.
 – Э, парень! Меня в это дело не впутывай! Я увидел – сразу к вам! И все! – выкрикивает старичок сиплым фальцетом.
 – Никто тебя и не впутывает, – полицейский бросает взгляд в сторону дерева. Запятнанные черным икры и ступни покойника. – Просто, в голове не укладывается… – бормочет, морщась, полицейский.
 – Изверги, точно! – вмешивается мужчина в цветастой рубашке. – Что делать-то будем? Мне еще на аэродром.
 – Помогите снять, – полицейский смотрит на старичка, тот мотает головой и отходит; полицейский оборачивается к шоферу. Шофер крестится и сплевывает.
 – Вот повезло-то. Вози их за бесплатно, а потом о трупы марайся!
 – Поможешь?
 – Нет, поглазею, как ты корячишься! Давай, только по-быстрому!... Ну и воняет! Пользуешься моей добротой! – шофер еще раз плюется, подходя к дереву и машинально закатывая рукава рубашки.
 – Подожди-ка! Надо за лейтенантом!
 – Чего?! Нанялся я к вам, что ли?!
 – Тебе за бензин платят.
 – За бензин?! Дорогу в четыре конца! За бензин не повезу! Катайтесь на своих великах! У меня заказ! – шофер рубит ребром ладони воздух.
 – Херонимо…
 – Дон! Дон Херонимо! Тебе дон Херонимо, сопляк чертов!
 – Давай, снимем, – тихо произносит полицейский, глядя мимо собеседника. Херонимо осекается, ошарашено смотрит на полицейского, потом машет рукой и подходит к дереву.
 – Лезь наверх, отвяжи. Я прид…Дева-Мария! Дезертир! – Херонимо таращит глаза на убитого.
 – Ты его знаешь? – полицейский хватает Херонимо за руку. Шофер не сразу соображает, что вопрос задан ему. – Солдатик с авиабазы, – шепчет он, – новенький. Убежал. Дней пять как.
Полицейский переводит взгляд на убитого. Сквозь разодранную рубаху просвечивает покрытое сгустками запекшейся крови худое тело, на ребрах огромный лиловый синяк с желтой окантовкой.

2.
Комната выглядит пустой: некрашеный стол, несколько стульев, громадный напольный вентилятор, походная койка, рядом с ней широкая скамейка, на которой стоит примус, а на примусе старый жестяной чайник, рядом с примусом кофе, сахар и пара чашек; несколько полок с брошюрами по стенам, сиротливо притулившийся в углу сейф, слева от него плевательница; за столом, верхом на стуле, сцепив в замок пальцы рук, сидит коротко стриженый рыжеватый лейтенант лет двадцати пяти. Лейтенант смотрит на стоящего перед ним молоденького полицейского. На первый взгляд, офицер кажется самоуверенным щеголем, даже провинциального пошиба фатом: усики подстрижены, форма пригнана, вычищена, на среднем пальце левой руки массивный перстень, огромные солнцезащитные очки; перед лейтенантом папка-скоросшиватель, в папке два листа, торчащие один из под другого, верхний лист почти чист, только несколько меленьких строчек; поверх листа лежит шариковая ручка, больше на столе ничего нет. Лейтенант снимает очки, складывает их и кладет перед собой; лицо его, вроде бы, соответствует первому впечатлению: тонкий прямой нос, бледные узкие губы, высокий лоб – все черты правильны, такие лица нравятся женщинам; глаза под белесыми, словно выгоревшими, бровями таят ироничную улыбку, во всем лице такое выражение, будто его обладатель всегда готов задать невинный, но полный скрытого ехидства вопрос; однако есть в лице лейтенанта и нечто, противоречащее первому впечатлению, прежде всего, в светло-серых глазах, слишком внимательных и живых для самоуверенного, а тем более, самовлюбленного фата, да и само лицо изменчиво: его обладатель впечатлителен, непосредствен и, определенно, умен.
 – В общем, мы его сняли. Сами понимаете, Херонимо уперся… – докладывает уже виденный нами полицейский.
 – Садись, покури, – прерывает его лейтенант; полицейский садится, воцаряется молчание. – Да, брат Литума… – тянет лейтенант, расцепляя пальцы рук и постукивая перстнем о стол, что он всегда делает, когда что-нибудь напряженно обдумывает. Литума мнет в пальцах сигарету, сидит он, понурясь, лицо опрокинутое. – Ты завтра поезжай в Пиуру. Надо, чтоб кто-то из нас поприсутствовал, когда его мать будут допрашивать. Ну, может, с кем из его приятелей поговоришь.
 – Он из квартала Гальянасера, – Литума закуривает.
 – И что?
 – Будут они со мной разговаривать: я из Мангачерии, – бурчит Литума.
 – Вы, значит, из одного города? – удивляется лейтенант, Литума не отвечает, снова воцаряется молчание, жужжит вентилятор, лейтенант принимается постукивать перстнем о стол.
 – Многого мы там, все равно, не узнаем…Хотя… – лейтенант поднимает голову и смотрит на своего подчиненного. – Ты чего такой?
 – Ничего.
 – В первый раз? – Литума кивает. – У меня тоже. Вот что, ты иди спать. Завтра поезжай. А я сгоняю туда…Потом вокруг авиабазы пошляюсь. Приедешь назад, иди отдыхай. Даже если что узнаешь, не горит, а утром приходи к донье Адриане. Я угощаю.
Лейтенант встает, Литума тоже поднимается, лейтенант подходит, хлопает Литуму по плечу, оба направляются к двери.
 – Черт! Очки забыл! Ладно, счастливо, – лейтенант подмигивает, еще раз хлопает Литуму по плечу и возвращается к столу.
Литума выходит на площадь, у дверей, прикованные цепочкамими к столбику, стоят два велосипеда; кругом пусто, солнце еще довольно высоко. Выбросив сигарету, Литума надевает очки и медленно пересекает площадь, пройдя десятка два шагов, оборачивается. Из дверей участка выходит лейтенант, он отвязывает один из велосипедов, вскакивает на него. Литума машет ему рукой. Лейтенант прикладывает два пальца к фуражке, а потом приподнимает очки; на таком расстоянии не видно выражения его лица, но кажется, что офицер улыбается.

3.
Музыкальная тема: нечто, похожее на проигрыш баллады «Ты спишь ли, друг мой дорогой…» в исполнении Галеевой; в дальнейшем все пантомимы сопровождаются вариациями этой мелодии. Раннее утро, Литума сидит на камне перед воротами и смотрит на уходящий под горку бесконечный, высокий забор. Лицо его мрачно, взгляд невидящий.
Тело с поднятыми вверх руками сидит среди ветвей. Распухшие синие пальцы, нож режет веревку, стягивающую запястье.
Литума в кабине грузовика, он курит, лицо мрачно, взгляд устремлен в одну точку.
Лицо совсем юное, обезображенное кровоподтеками, нос разбит, изо рта торчит фильтром наружу сигарета; Литума, держа тело под мышки, пытается приподнять его, голова покойника перекатывается по груди полицейского.
Литума вздрагивает и поворачивается. Шофер толкает Литуму, улыбаясь, произносит короткую фразу и показывает на что-то за стеклом. Литума кивает, коротко отвечает, пожимает протянутую шофером руку и вылезает из кабины; перед ним площадь небольшого городка, людей довольно много.
Литума сидит в коридоре: голова опущена, спина согнута, локти уперты в колени; мимо него ходят люди в форме и штатском; Литума уставился в одну точку и ничего не замечает.
Херонимо, раскорячившись и отвернувшись, тащит тело за ноги, покрытые сгустками спекшейся крови. Ладонь трется о ладонь, обе заляпаны черным; сверху тоненькой струйкой льется вода, становясь темноватой, она растекается по камням, между широко расставленных ног таксиста.
Литума сидит в кабинете, у стены, слева от него, стол, за ним худой офицер лет за сорок и пожилая женщина в трауре. Офицер заглядывает в бумажку и о чем-то спрашивает женщину, едва взглянув на нее, женщина коротко отвечает, глядя поверх головы офицера, глаза и нос женщины распухли от слез. Литума отворачивается и упирается взглядом в огромный черный сейф.
Распухшие кисти рук торчат из брезентового тюка и упираются в боковое стекло машины. Сидящий на водительском сидении Херонимо оглядывается и отдает короткое распоряжение. Литума выходит из машины, достает из-под своего сидения тряпку, согнувшийсь, лезет назад и старается закутать тряпкой руки покойника.

4.
Полутьма барного зала, за столом Литума и еще три парня его возраста, одетые бедно, но с претензией на шик. Кроме четырех приятелей, в баре еще трое: двое, по виду, рабочие, а третий – мужчина лет пятидесяти, на нем фрак, рядом с его лежащей на столе головой цилиндр; за стойкой женщина неопределенного возраста перетирает стаканы; дверь бара открыта, с улицы слышны возгласы и шум собравшейся на зрелище толпы.
 – Да видел ты его! Он пел здесь! Голос у покойничка редкостный был! – доказывает Литуме один из приятелей, высокий большеглазый и пухлогубый парень, он уже, явно, навеселе.
 – Не помню. Без меня он здесь пел, – Литума глотает пиво и принимается шарить по карманам. Один из сидящих молча швыряет на стол пачку сигарет. Литума берет сигарету и продолжает шарить в поисках огня.
 – Да был ты! Был! Эй, Чунга! Помнишь, у тебя здесь артист выступал, Паломино!
 – Что? – женщина прерывает свое занятие и с недовольным видом оборачивается к посетителям.
 – Паломино Молеро из Гальянаса у тебя пел, помнишь?
 – Ну?
 – Литума тогда тоже был, точно?!
 – Совсем дурак?! Я еще должна помнить, кто здесь когда нажрался! – хозяйка отворачивается и принимается надраивать барную стойку той же тряпкой.
 – Ну, ты милашка, Чунга!
 – Какая есть!
 – А чего это сегодня так орут? – Литума затягивается и кивает на открытую дверь.
 – Бокс у них там…А Хосефино прав: ты тогда был, я помню, – вздыхает еще один из приятелей, худенький бледный коротышка.
 – Распутай это дело, Литума, и тебя произведут в генералы, – ехидно улыбается тот, что швырнул на стол сигареты.
 – Да, попробуй-ка распутай: никто ничего не знает, никто ничего не видел. А эти олухи здесь номер отбывают, в куклы играются! Им плевать! Я говорю: вызовите его приятелей, а они мне: «Назовите их имена, фамилии и адреса проживания»! Какого проживания, мать их ети?! Какие фамилии?! Что вы кобенитесь?! Разузнайте!!! Человека убили!
 – Хватит уже! Сменим пластинку! Ты нам все мозги продолбил своим покойником! – стучит по столу коротышка.
 – Так не я ж начал! Хосефино!
 – Вот и закончим! – коротышка еще раз бьет ладонью по столу.
 – Постучи еще здесь! – встревает женщина.
 – Ой страшно! Неси-ка нам пивка! Да, Литума?! – Литума кивает и давит в пепельнице сигарету.
 – Кстати, как твой лейтенант? Дала ему та баба? – ухмыляется Хосефино.
 – Во-во! Про лейтенанта своего расскажи! – подхватывает владелец сигаретной пачки.
 – Да нечего рассказывать: не выйдет у него ни хрена! Донье Адриане эти приключения без надобности! – машет рукой Литума.
Все четверо умолкают, по очереди прикладываются к кружкам, подходит Чунга, ставит перед гостями пиво, забирает опорожненную посуду и отходит. Мужчина во фраке вдруг поднимается, шваркает на стол кредитку, забирает цилиндр и, шатаясь, выходит на улицу. Все провожают его взглядами.
 – Видели б вы… – вздыхает Литума и осекается, качнув головой.
 – Знаешь что, Литума, эта служба тебе боком выйдет: повредился ты малость в полиции, – невесело усмехается коротышка.
 – Да-а, похоже на то. Не годишься ты для этого дела: чувствительности много. Чуть что – сопли распускаешь! – хихикает Хосефино.
 – Что есть, то есть, – чешет в затылке Литума. – Никак не могу позабыть паренька. Во сне снится, – владелец сигарет встает из-за стола и убирает в карман пачку.
 – Ладно! Айда на бокс!
 – Лучше в кинишку! На этих дохляков смотреть – с тоски околеешь! В «Варьедадес» крутят что-то с Роситой Кинтаной. Пошли! Начальник угощает! – Хосефино тоже встает.
 – Денег нет, – разводит руками Литума и подмигивает приятелям, кивнув в сторону хозяйки. – Даже за пиво не расплатиться. Поверишь в долг, Чунгита? Я отдам.
 – Нашел дуру! Гони монету, не то яйца враз оборву! – Чунга выскакивает из-за стойки и преграждает приятелям дорогу, тряпку она держит наотлет, словно дубинку.
 – Ух ты! Я ж пошутил! – смеется Литума, остальные, глядя на Чунгу, тоже хохочут.
 – С мамашей своей шути! – Чунга протягивает руку ладонью вверх.
 – Два – ноль в пользу Чунги! – выкрикивает Хосефино.
 – Не сердись, хозяюшка, – Литума выгребает из кармана мелочь, отсчитывает и ссыпает в ладонь Чунге. – Вот, получи. И не трогай мою бедную маму.
Вся четверка направляется к дверям, уже на пороге, коротышка, выходящий последним, оборачивается.
 – Слушай, Чунгита, давно хочу тебя спросить: почему это никому не пришло в голову шарахнуть тебя бутылкой по башке?
 – А ты попробуй, – хозяйка даже не поворачивается в его сторону.
 – Спорим, долбанут, уж очень ты мила.
 – Как бы тебя самого не шарахнули, – Чунга зевает, лезет под стойку и мгновенно выныривает с дробовиком в руках. Литума толкает коротышку в бок и строит многозначительную мину, тот кивает в ответ.
 – Адьес, красотуля! – кричит Хосефино, и приятели вываливаются на улицу.
 – Ну так, чего, бокс или кино? – спрашивает коротышка.
 – Я пас: грузовик рано уходит. Держите, – Литума достает кошелек, вынимает из него бумажку и отдает коротышке.
 – Тогда покедова! – приятели хлопают Литуму по подставленной ладони и направляются вдоль узенькой улочки. Литума смотрит им вслед, а потом медленно идет в противоположную сторону, почти сразу сворачивает в незаметный проулок и натыкается на давешнего посетителя: он опустился на колени, в левом глазу сверкает стеклышко монокля, пегие, слипшиеся волосы рассыпаны по плечам и падают на высокий лоб; мужчина обнимает за шею козу (у передних ее копыт стоит цилиндр) и нараспев читает:
Надежд лишившийся,
С тоской во взоре,
Не растравляя ран души своей,
В глуши я доживал остаток дней,
Близ вековечного, живого моря.
Убогий, всеми брошенный рыбак,
На пропитанье добывая крохи,
Не помнил я любви своей, но вздохи
Срывались с губ, казалось, просто так.
Мне снилось, что, попавши к маврам в плен,
Я был на цепь посажен у забора,
Не возбуждая жалости детей
И женщин, жертва варварских затей,
Но, сломленный, не чувствовал позора
И от судьбы не жаждал перемен.
Литума, прижавшись к стене, обходит поэта, но поскальзывается в луже и сбивает цилиндр, который закатывается козе под вымя. Поэт прерывает декламацию и недоуменно смотрит на Литуму.
 – Извините, – шепчет тот.
 – Сатрапы! – изрекает в ответ мужчина, поднимается с колен и лезет за цилиндром; отпущенная коза переходит на новое место и замирает.

5.
Сумерки, улочка запружена народом: люди сидят перед домами по одиночке и группками или гуляют; Литума, глядя себе под ноги, скорым шагом идет вдоль улицы, пару раз он поднимает глаза – смотрит номера домов. Литуму толкают, сам он, спеша налетает на прохожих. Очередной раз подняв глаза, он останавливается перед маленькой лачугой, у дверей сидит женщина, одетая в черное, она лущит в миску кукурузный початок; дверь в единственную комнату распахнута настежь, на столе стоит керосиновая лампа, видны два продранных соломенных стула и облезлый ларь. Выше по улице, у дверей соседнего дома, ворча и взлаивая, возятся два тощих пса; раздаются чьи-то выкрики, совсем рядом звучит гитара.
 – Вечер добрый, – произносит Литума, подойдя ближе.
 – Добрый вечер, – отвечает женщина, всматриваясь в собеседника.
 – Я Литума. Сержант из Талары. Сегодня днем виделись. Не узнаете? – женщина продолжает щурить глаза под опухшими веками, взгляд недоверчивый.
 – Что? Уже нашли?
 – Кого? – теряется Литума.
 – Гитару сыночка моего, – почти шепчет женщина, голос ее пресекается от готовых хлынуть слез. – Ворожея сказала: найдется гитара, и убийц схватят, – невнятно бормочет она и вдруг принимается плакать навзрыд.
 – Да вы не тревожьтесь. Разыщем непременно, я вам ее самолично доставлю, – Литума растерян, он вовсе не знает, что делать, снимает, было, фуражку и вновь надевает, потом подходит вплотную к женщине и опускается перед ней на корточки.
 – Хотел тут ее оставить, а я говорю: «унеси, унеси», – задыхаясь шепчет старуха, слезы текут по морщинистым щекам, скапливаются в складках кожи. – «Нет, мама, на службе играть мне некогда, и держать ее мне там негде. Пусть здесь лежит, приду в увольнение, поиграю». А я ему: «Забери ее, сынок, пусть она с тобой будет, все веселей, подыграешь себе, как станешь петь», – женщина замолкает и всхлипывает.
 – Да вы не плачьте так…Гитара найдется…И убийц мы найдем…Вот я вам честное слово даю! Лейтенант Сильва найдет! Он у нас молодец, ей богу! – бормочет Литума, снова снимая фуражку и вытирая рукой лоб.
Женщина произносит что-то невнятное, крестится и с трудом встает, она босиком. Литума вскакивает, подает ей руку, подхватывает скамеечку. Оба входят в дом, женщина почти сразу опускается на стул и ставит перед собой миску. Литума медлит, потом осторожно присаживается на краешек другого стула; оба молчат. В свете керосиновой лампы лицо женщины выглядит неестественным, похожим на нарисованное. За ее спиной прикнопленная к стене, едва освещенная фотография. Литума пытается ее рассмотреть. На фотографии мальчик лет тринадцати: удлиненное, худое лицо, восторженный взгляд; волосы тщательно причесаны, на мальчике белый костюмчик, в правой руке свеча, в левой – молитвенник; щеки и губы грубо подкрашены.
 – Он хорошо пел, – раздается голос старухи; Литума смотрит на нее, она оборачивается к фотографии. – Падре Гарсия его одного позвал петь в церковном хоре. Люди ему хлопали.
 – Да, все рассказывают, я сам его слушал. В заведении Чунгиты. Он там выступал. Забыть не могу, как он пел! Из него вышел бы настоящий артист. Пел бы по радио, ездил бы по всему свету. Все так считают. А я скажу: тех, у кого такой талант, нельзя в армию забирать…
 – Никто его не забирал. Он у меня один остался. Двух старших бог прибрал, и муж помер, – женщина всхлипывает раз-другой и снова принимается тихо плакать.
Литума хочет что-то спросить, но не решается; старуха вытирает слезы подолом платья. Литума механически шарит по карманам, достает пачку и тут же, бросив взгляд на старуху, прячет; всхлипы утихают; становится слышно гитару; перед лампой вьются мошки, и кажется, что они летают над самой головой сидящей против Литумы женщины.
 – Так вы говорите, Паломино был освобожден? – нерешительно спрашивает Литума, заглядывая женщине в лицо.
– Никто его не забирал. Никто не принуждал. Он сам пошел. Сел в автобус, поехал в Талару и сказал, что хочет служить. Сам напросился туда! Сам! – и женщина сгибается, закрывает лицо руками, плечи ее вздрагивают при каждом всхлипе.
 – Чего ж вы в полиции не рассказали? – спрашивает ошарашенный Литума.
 – О чем спрашивали, о том и рассказывала, – шепчет старуха сквозь всхлипы; Литума смотрит на нее.
 – Ему что, хотелось военным стать?
 – Сама в толк никак не возьму! – произносит, задыхаясь, женщина. – Я его спрашиваю: «Зачем ты это сделал, сыночек? Куда тебе в летчики?! Зачем тебе в Талару? Самолеты-то разбиваются, хочешь, чтоб я ни днем, ни ночью покоя не знала? И как ты мог решиться на такое, словечка не сказав?» А он мне на это: «Если бы я раньше сказал, ты бы меня не пустила». – «Так зачем тебе это, Паломино?» А он говорит: «Мне надо жить в Таларе, мама. Это очень для меня важно».
 – А почему, сеньора, ему было так важно попасть в Талару?
 – Я его и так и эдак расспрашивала, а он молчит…Как воды в рот набрал, – еле выговаривает женщина, пытаясь справиться с подступающими рыданиями, и вновь плачет.
Литума в задумчивости чешет шею, раздается легкий стук, полицейский вскидывает голову. В дверь заглядывает уже знакомая коза, только теперь на ее шее веревка, коза жалобно смотрит на сидящих, веревка резко дергается, козья голова исчезает. Глаза Литумы вдруг загораются неожиданной мыслью.
 – Донья Асунта, девушка у него была?! –спрашивает полицейский, привскочив с места. Женщина поднимает голову и смотрит на Литуму, явно не понимая вопроса. – Ну, несчастная любовь?! А, донья Асунта?!
 – Не знаю я. Ничего я не знаю! – воет донья Асунта, снова пряча лицо в ладони и раскачивая головой.
 – Не волнуйтесь так, сеньора, – Литума одергивает форму. – Я пойду, не стану вас больше тревожить. Спасибо вам. А гитару мы разыщем. Честное слово. Сам привезу. До свидания. Спокойной ночи. Спасибо еще раз.
Произнося все это, Литума ожесточенно мнет в руках фуражку; он еще чего-то ждет; женщина не отвечает и продолжает раскачиваться и всхлипывать. Литума, инстинктивно согнувшись (так низок потолок) выходит из комнаты. Оказавшись на улице, он нахлобучивает фуражку и медленно идет без всякой цели; слышны голоса детей и женщин, в темноте мелькают редкие прохожие, лают собаки, гитара все еще звучит, но совсем далеко, на границе слышимости; свернув в соседнюю улицу, Литума останавливается. Над дверью одного из ветхих домов освещенная фонарем вывеска «Рио-бар». Литума подходит к двери и, помедлив, тянет ее на себя. В полутемном баре совершенно пусто; Литума проходит к стойке и опускается на табурет. Полицейский смотрит прямо перед собой, но ничего не видит.
Литума вышибает ногой дверь и врывается в низенькую до бесконечности длинную, едва освещенную комнату; из-за стола вскакивают темные фигуры, прямо напротив двери застывает, упершись левой рукой в стол, длинноусый, он вскидывает правую руку, в ней огромный пистолет. Литума стреляет. Длинноусый падает. Лейтенант Сильва ударом в лицо отбрасывает к стене метнувшегося к полицейским бандита и, заломив ему руку, шваркает о стену. На пол падает нож. Литума обводит комнату напряженным взглядом. Двое мужчин стоят с поднятыми руками, на столе лежит, согнувшись пополам, застреленный бандит, справа от него, в глубине комнаты, у стены, стоит худая женщина, никого толком не разглядеть: вместо лиц темные пятна. Литума что-то замечает. Прислоненная к ножке стула, стоит на полу цыганская гитара, маленький, изящный ее корпус отблескивает красным лаком.
 – Тебя и не узнать в форме, – Литума вздрагивает. Перед ним стоит худющий человек с огромными ушами, длинным носом и таким же длинным подбородком, голову он держит запрокинутой, причиной тому кривая шея. – Ишь вырядился, как на карнавал. А дружки твои где?
 – В кино пошли, – резко отвечает еще не пришедший в себя Литума. – Привет Мойсес.
 – Привет-привет! Что пить будешь?
 – Сок.
 – Со-ок?...И какой сок?
 – Апельсиновый, – Мойсес отворачивается и почти сразу поворачивается вновь: в одной руке стакан, в другой пачка сока; он ставит стакан на стойку, вскрывает пачку и наливает сок. Литума хватает стакан и осушает его залпом.
 – Ну, если Литума пьет со-ок…Да…Значит, веселые дела…Ты здесь по службе? (недоуменный взгляд Литумы) Я про убийство. Весь город знает. Угощайся, – Мойсес протягивает полицейскому пачку сигарет. – Правда, что его охолостили?
 – Да нет, не то, что охолостили… – морщась, мычит Литума, доставая сигарету из пачки и прикуривая. – Изуродовали страшно.
 – Ясно, – вздыхает Мойсес. – Еще сока?
 – Нет. Теперь писко. А ты знавал этого парня? – спрашивает Литума, пока Мойсес достает бутылку и стопочку.
 – И ты тоже. Видел, точно.
 – Не помню.
 – Да ну, «не помнишь». Его очень часто нанимали. На всех праздниках пел, в клубе Грау. Голос у него был, как у Лео Марини, ей богу, не хуже! Не мог ты его не слышать!
 – Да мне все об этом говорят, а я не помню, хоть убей! – Литума выпивает и прикрывает глаза, пытаясь вспомнить. – Нет, не помню.
 – Убийц-то нашли? – Мойсес выпускает дым изо рта и носа.
 – Нет…Ты дружил с ним?
 – Не…Заходил он сюда. Кстати, тоже сок пил. Спиртного в рот не брал…при мне, во всяком случае…Разговаривали, конечно…так, ни о чем.
 – Давай-ка повторим (Мойсес наливает мгновенно, будто только этого и ждал)…А скажи, какой он был? Ну, веселый, говорливый? Или, наоборот, молчун – не подступишься?
 – Больше помалкивал. Стеснялся. Стеснительный был. Знаешь, поэтическая натура, не от мира сего. Жалко, что его забрили, муштра – это было не для него.
 – Да в том-то и штука: он призыву не подлежал, сам пошел. Мать в толк не может взять почему, – Литума осушает стопку и пожимает плечами.
 – Шерше ля фам, – вздыхает Мойсес и наливает полицейскому следующую.
 – Чего?
 – Любовь, – Мойсес снова вздыхает, ставит еще одну стопку и наливает. – Помянем за счет заведения.
 – И я об том же подумал, а толку? – вздыхает в ответ Литума. Оба пьют.
 – Слушай! А если она замужняя была?! Вот и разгадка! Парень сбежал в солдаты, а этот его нашел! Подстерег и убил, а?!
 – Тогда б его здесь убили. В увольнении.
 – Ну да, точно, – сникает Мойсес.
Дверь хлопает, входят юноша и девушка, они садятся за столик у входа, Мойсес быстро подходит к ним. Литума смотрит ему вслед, взгляд его теряет определенность.
Под балконом дома стоит Паломино Молеро с цыганской гитарой в руках, щеки и губы его ярко накрашены, он поет, и взгляд его устремлен вверх. На балкон выходит чернобровая, большеглазая женщина лет двадцати пяти, одетая в белую ночную сорочку; в ее черных кудрях алая роза. Опершись о перила балкона, женщина влюблено смотрит на Паломино.
 – Вспомнил! – лицо Мойсеса.
 – Что вспомнил? – Литума приходит в себя и оглядывается.
 – Мой приятель собирался в Чиклайо, а Паломино напросился с ним! Это еще до того, как он в солдаты пошел! – Мойсес трясет Литуму за плечо.
 – А чего ему надо было в Чиклайо? – недоумевает не пришедший в себя Литума.
 – Раскинь мозгами! Аэродром между Таларой и Чиклайо! На базе полно офицерья! Обслуга и тут и там живет! Ну!
 – Да не дергай ты меня!...Выходит, его девица живет в Чиклайо?
 – Или в Таларе! Всяко от Чиклайо близко! Понимаешь?! Главное: зазноба его из обслуги! А может (Мойсес дергает себя за ухо)…Поднимай выше! Из благородных! Въехал?!
 – Ну, это еще не факт. Мало ли кто в Таларе живет. Или в Чиклайо.
 – А зачем ему было на авиабазу проситься?! Переехал бы в Талару! С его-то голосом! Да на руках бы носили! А уж гринго из «Интернешнл петролиум» озолотили б! Понимаешь?! В офицерскую жену влюбился, а она в него! Вот тебе и мотив! Ревность! Мужа ищите! Мужа!
 – Может, ты и прав…А где они могли встретиться?!
 – Хоть в клубе Грау! Приехала сюда! (Литума недоверчиво качает головой) Да чего башкой мотаешь?! На все сто, говорю тебе!!! На все сто!!!

6.
Сильва и Литума сидят за столом в убогом заведении: тростниковые стены, пол покрыт циновками, вдоль стен уставленные бутылками и жестянками полки, пяток столиков, в углу сложены несколько колченогих стульев; рядом стол с примусом; дверной проем без двери, за ним дорога, крутой откос и синий простор с белыми барашками волн далеко внизу; в заведении только полицейские и хозяйка, она возится у плиты; солнечные лучи проникают сквозь щели в тростниковых стенах; пляшут пылинки, вьется мошкара; слышен далекий рокот волн.
 – Летчики? Это кое-что объясня-ает, – задумчиво тянет Сильва, глядя мимо сержанта завороженным, полным жадного восхищения взглядом.
Подол хозяйкиного платья приподнимается, обнажая икры, сейчас она наклонилась, и под тканью отчетливо обрисовались выдающихся размеров полупопия; да и сама хозяйка – женщина немаленькая: метров двух роста, широкобедрая, руки и ноги пышные, могучие, волны зачесанных назад и подвязанных платком волос перетекают с плеча на плечо, в волосах уже заметна легкая проседь.
 – Что объясняет? – Литума, сидящий спиной к хозяйке, бросает короткий взгляд через плечо и недовольно хмыкает.
 – Любезность полковника Миндро, милейший Литума.
 – Что за любезность? Вы толком скажите!
 – Толком? Скажу толком. Полковник Миндро по-ослал меня по а-адресу. По интересному адресу. Ой, инте-ересному, – лейтенант продолжает следить за каждым движением хозяйки.
 – Глаза проглядите, сеньор лейтенант. Хоть бы очки свои надели, а то пялитесь на замужнюю женщину так… – Литума не находит слов и сплевывает на пол.
 – Боже мой! – выдыхает Сильва и стучит перстнем по столу. Литума снова оборачивается. Хозяйка идет к ним, неся в руках дымящиеся тарелки, глубокий вырез легкого перкалевого платья открывает высокую, неправдоподобно пышную, ничем не стесненную грудь. Литума отворачивается и качает головой, глядя в лицо лейтенанту, но тот не замечает своего подчиненного. Хозяйка подходит к столу, склоняется и ставит перед гостями тарелки. Лейтенант приоткрывает рот. Грудь женщины видна едва не до сосков.
 – Господам еще что-нибудь угодно? – спрашивает хозяйка, возвышаясь над столом; на вид, ей за сорок, лицо женщины примечательно: чуть раскосые, миндалевидные глаза метиски расположены несимметрично: левый несколько выше правого, но эта особенность не портит узкого лица с тонкими, хотя и пропорциональными прочим размерам чертами, скорее, наоборот, придает всему лицу страстную, неотразимую женственность.
 – Ох, донья Адриана, неужели вы не знаете, чего угодно нашему сеньору лейтенанту? – прыскает Литума, строя начальнику ядовитую рожу.
 – Скажите вашему сеньору лейтенанту, чтобы он делом занялся. Убийц пусть ищет ваш сеньор! – с этими словами женщина поворачивается к полицейским своим роскошным задом.
 – Ну а если я их найду? – лейтенант надевает очки, и его улыбка становится от этого нестерпимо скабрезной. – Какова будет награда? – Адриана резко поворачивается к столику и рассматривает низкорослого лейтенанта, как клопа на платье.
 – Что это вы тут передо мной ломаетесь, сеньор Сильва?
 – Я, между, прочим, просил пачку «Инки», – улыбка на губах лейтенанта тускнеет.
 – Простите, сеньор, запамятовала! Не обессудьте! – откровенно издевается Адриана, подходит к одной из полок и принимается искать сигареты.
 – Так что Миндро? – Литума касается пальцами руки лейтенанта.
 – Разговаривать отказался: у нас своя прокуратура, не суйтесь. Правда, прислал рапорт о собственном расследовании. С нарочным. А в рапорте написано, что покойный дезертировал, смерть его произошла вне пределов части…короче, сообщил начальству, что военной прокуратуре делать нечего. Смекаешь?
 – Ясное де… – но договорить Литума не успевает. Лейтенант встает и крадется к донье Адриане, которая встала на стул и роется на одной из верхних полок; Сильва подкрадывается тихо, но в последний момент Адриана оборачивается, пошатывается на стуле, лейтенант обнимает ее за талию. Он целует платье, пытается задрать его подол, рука Адрианы бьет лейтенанта по лицу.
 – Отпусти меня! Ни стыда, ни совести! – Сильва отступает, пачка сигарет падает на пол. Адриана продолжает стоять на стуле. – Служанку свою хватай! – Сильва поднимает с пола пачку.
 – Я поддержать хотел! Вы бы упали, донья Адриана! Ей богу!
 – Я?! Упала?! Ты у меня сам упадешь! Щенок игривый! – донья Адриана, приняв вид крайнего негодования, уходит к плите. Сильва открывает пачку, достает из нее сигарету, закуривает на ходу и, подойдя к столу, стучит по нему перстнем.
 – Заканчивай с едой, и поехали.
 – Куда, сеньор лейтенант? Вы ж угостить обещали.
 – Подождешь до вечера. Не надо было вчера так стараться.
 – А-а?
 – Мы едем на авиабазу. Попросимся на прием к его величеству полковнику Миндро. Так что терпи, с перегаром к высокому начальству не ходят. Прощайте сеньора Адриана, бог даст, вечерком увидимся, – оборачивается Сильва к стойке, доставая из кармана портмоне. Хозяйка не отвечает, даже не смотрит в его сторону.
 – До свидания, донья Адриана. Спасибо, завтрак замечательный, – кланяется Литума; оба полицейских кладут на стол деньги и направляются к выходу.
 – Досвидания, сеньор Литума! – кричит им вслед Адриана.
Ярко светит солнце, воздух колеблется от жара; далеко внизу синеет бесконечный океан, дорога и домики кажутся белыми; полицейские садятся на велосипеды и едут вдоль откоса к виднеющимся вдалеке, на вершине плато, казенным строениям, огороженным высоким забором. На крыльцо харчевни выходит донья Адриана с тазом в руках, она застывает и смотрит вдаль. По дороге к городу едут два велосипедиста. Донья Адриана усмехается, в этой усмешке и кокетство, и удовольствие от сознания своей привлекательности. Она уже собирается уйти с крыльца, но тут смотрит на таз и с силой выплескивает его содержимое на дорогу, где роется в пыли молодой петушок, тот с истошным криком взлетает, отчаянно молотя крыльями.

7.
Полицейские с трудом пробираются по окраинной улочке, забитой идущими и сидящими у дверей людьми, прямо посреди улицы играют дети, впереди медленно бредет стадо тощих коз, погоняемое подростком, на голову которого надеты жалкие остатки широкополой соломенной шляпы.
 – Черт! Вот вздумается сейчас сеньору полковнику намылиться куда-нибудь по делам, – шипит Сильва, пытаясь объехать очередное препятствие; совсем рядом истошно кричит мужчина. Литума оборачивается, руль в его руках вихляет, сержант встает на одну ногу, завалив велосипед. Ватага мальчишек обстреливает из рогаток кота, который с жалобным мяуканьем мечется по крыше низенькой хибарки; маленький китаец, размахивая шваброй, бросается на ребят, и те удирают врассыпную, сшибая с ног прохожих.
 – Сеньор Литума! Сеньор Литума! Подождите, бога ради! – кричит китаец, останавливаясь против Литумы. Литума тычет пальцем в удаляющегося лейтенанта и разводит руками.
 – Некогда! Мы по делу!
Рот китайца перекошен, глаза выпучены, он закашливается и сгибается пополам. Литума припускает вслед за лейтенантом, его спина мелькает довольно далеко впереди; из проулка, отчаянно сигналя, выруливает громоздкий черный «Форд» дона Херонимо и медленно едет между Литумой и Сильвой; таксист то и дело высовывается из окошка чуть не по пояс и, размахивая рукой, принимается кричать: «Эй! Разойдись! Разойдись! Чего столпились, ко всем чертям! Дайте проехать!»; потом ныряет в кабину и принимается отчаянно сигналить. Литума догоняет такси и старается его объехать, дон Херонимо, коротко бибикнув, высовывается из машины.
 – Сеньор лейтенант, сеньор! Я спросить хотел! – справа, у обочины, стоит Сильва.
 – Сделайте милось, дон Херонимо, – кричит он в ответ; Литума подъезжает к лейтенанту; таксист высовывает голову из правого окна, солнцезащитные очки его сидят на лбу, дон Херонимо беспрестанно морщится, отчего лицо его выглядит уморительно.
 – Вам не икается, сеньор лейтенант Сильва? – язвительно вопрошает таксист, строя гримасы.
 – С чего бы это? – в тон ему отвечает лейтенант и пожимает плечами.
 – Разные толки ходят, – прищуривается дон Херонимо.
 – Какие толки? – нос лейтенанта чуть морщится, словно и он хитро прищурился, но за темными очками глаз не разглядеть.
 – Поговаривают, что вы опасаетесь связываться с убийцами: они, дескать, птицы высокого полета. Может, не так, скажете?
 – Нет, не так. Я пока не знаю, кто убил парня, дон Херонимо, но постараюсь узнать, – уже без всякого сарказма, совершенно буднично, отвечает Сильва, словно говорит о погоде, и замолкает, чего-то ожидая. Молчит и обескураженный его тоном и словами таксист. – Вы хотели спросить еще что-нибудь?
 – Пожалуй…нет, – мычит дон Херонимо.
 – Тогда поезжайте, мы за вами пристроимся.
Голова таксиста исчезает, машина трогается. Сильва смотрит на Литуму, затем приподнимает очки: лицо лейтенанта совершенно серьезно, и вдруг, мгновенно оно меняется: Сильва строит разочарованную гримасу, подражая дону Херонимо, и подмигивает сержанту, а потом снова прячет глаза за темными стеклами, отворачивается и вскакивает в седло. Впереди трясется на ухабах «Форд», шофер отчаянно сигналит, по сторонам расходятся тощие козы, улица вырывается на простор, превратившись в широкую дорогу; автомобиль выпускает облако дыма и срывается с места; воздух становится серым от поднятой пыли, солнечный свет тускнеет, сквозь дымку, справа-впереди видны нефтяные вышки, а по левую руку, на холме, – крыши казенных зданий.

8.
Офицер смотрит неприветливо, бурчит «Подождите» и скрывается за белой дверью. Сильва поднимает глаза к белесому от зноя небу и вздыхает, вытирая со лба пот. Серые ворота, белая будка КПП, на крыльце стоят полицейские, велосипеды прислонены к стене будки. Литума смотрит в окошечко. За стеклом офицер, стоя у столика, разговаривает по телефону, он прикрывает трубку ладонью, хотя в будке, кроме него, никого не видно. Литума смотрит на лейтенанта. Сильва кривит в усмешке губы, дымчатые стекла бликуют; шаги; Литума оглядывается. На порог выходит офицер. «Полковник вас примет», – бурчит он и, не подвигаясь ни на шаг, распахивает дверь чуть шире.
 – Большое спасибо! – улыбается лейтенант.
Полицейские протискиваются между дверной коробкой и офицером, минуют вертушку и оказываются во дворе базы. Литума крутит головой во все стороны. Справа одинаковые беленькие коттеджи, поставленные на сваи, перед домиками ухоженные палисаднички; по гравийным дорожкам прогуливаются женщины с колясочками, бегают дети, кто-то смеется, где-то стучит о каменистую землю мяч; за домиками виден бассейн с навесом, по бортику прохаживается стройная женщина в купальном костюме.
 – Не хуже, чем у гринго. Аж зависть берет, – цедит Литума, повернувшись к лейтенанту, тот слегка кивает. – А говорили, они, в чем мать родила, купаются, – Литума кивает на женщину, она в этот момент поднимается на вышку для прыжков. – Ай, наши клуши вечно все переврут! Это у гринго ни стыда, ни совести! – Сильва прыскает. – А что, я не прав? Ни стыда, ни совести! – бычится Литума.
Сильва хочет ответить. В этот момент мимо них проходит офицер, он бросает на полицейских быстрый подозрительный взгляд и ускоряет шаг. Лейтенант оборачивается ему вслед, потом, слегка качнув головой, идет дальше. Коттеджи заканчиваются, полицейские идут мимо гаражей и ангаров, слева большое здание, дорожка ведет к нему.

Сильва снимает темные очки. Комната дежурного офицера пуста, за дверью, ведущей в кабинет начальника базы, ни звука; лейтенант хочет постучаться, но не успевает «Входите» – раздается из-за двери громкий, властный голос.
Лейтенант первым, а Литума чуть позади, входят в кабинет и, замерев у порога, щелкают каблуками, после чего проходят к столу. Полковник жестом указывает на стулья, полицейские садятся. Кабинет кажется необычайно просторным: против двери небольшой стол, за ним, на фоне огромной, в полстены, карты Перу, сидит приземистый, коренастый, мужчина, над столом возвышаются его плечи и голова; полковник коротко стрижен, глубокие залысины открывают неровный череп; лицо гладко выбрито, крохотные усики примостились под самым носом, уши выглядят слишком большими, не соразмерными голове; маленькие глазки полковника, кажется, прокалывают вошедших, так неприятен его внимательный взгляд, впрочем, смотрит он так всего секунды три, а потом выражение лица становится строго официальным; стол почти пуст: маленький перуанский флажок на подставке, календарь, блокнот, несколько папок, стаканчик с карандашами и две рамки, видимо, с фотографиями. Литума коротко оглядывается. Фотографии развешаны и на стене, между двух окон, они куда больше и расположены с унылой симметрией, подобраны по размеру, расстояние между ними выверено до миллиметра. Литума рассматривает фотографии. Среди них выделяется одна, помещенная в центр всей композиции: на ней изображена девушка лет шестнадцати, чертами отдаленно схожая с хозяином кабинета; лицо ее удлиненное, а не круглое, как у отца, в крыльях изысканно тонкого носа спрятана страсть, глаза холодные, взгляд их сосредоточенный и презрительно-насмешливый вместе; та же холодность и легкое презрение в узких бескровных губах. Тонкие брови, негустые, прямые, светлые волосы, острые плечи, легкая сутулость, едва заметная под тонкой блузкой грудь; нельзя сказать, что девушка красива, она притягательна, неотразима так явственно читаемым во всем ее облике своеволием. Литума смотрит, затаив дыхание.
На фоне неба идет девушка с фотографии, одетая в купальник; справа и слева от идущей девушки бездна, а под ее босыми ногами изъеденная временем скала, обрывающаяся уступом, похожим на вышку для прыжков; девушка поднимается на уступ, подходит к самому краю и, слегка нагнувшись, смотрит вниз.
 – Чем могу служить? – раздается ледяной голос полковника; Литума вздрагивает и переводит взгляд на говорящего.
 – Мы хотели бы кое-что уточнить. Некоторые детали, связанные с убийством, – тон лейтенанта до крайности почтителен. – И рассчитываем на ваше содействие в…
 – Не понимаю, чем еще могу содействовать! – прерывает Сильву полковник тоном, не предполагающим возраженияй. – Я прислал вам результаты собственного дознания. Потеряли? Извольте, вот копия, – в тоне, каким полковник произносит последнюю фразу, звучит едва прикрытая издевка; он быстро раскрывает лежащую перед ним папку, выдергивает из нее лист бумаги. Потерявшийся Литума смотрит на Сильву.
 – Спасибо, господин полковник, – лейтенант улыбается теперь, в его голосе нет никакой почтительности, он слишком явно отвечает насмешкой на насмешку. – Ваша бумага подшита к делу.
 – Чего вам еще надо?! – брови полковника взлетают вверх, в тоне сквозит слишком уж явное раздражение: насмешка лейтенанта задевает полковника так, что официальная холодность разом слетает с него. – Я сам проводил дознание. Молеро дезертировал! После побега его никто здесь не видел! Личный состав базы в преступлении не замешан! Вы попусту тратите время! Свое и мое! А у меня его не вагон!
 – Мы бы не стали вас беспокоить, господин полковник, не будь у нас веских оснований, – Сильва говорит спокойно и неторопливо, как человек, чувствующий себя хозяином положения, на губах его благосклонная улыбка, словно лейтенант сидит сейчас в собственном кабинете и терпеливо разъясняет ситуацию раздраженному свидетелю.
 – Какие еще основания?! – голос полковника взлетает до фальцета.
 – Моему помощнику удалось кое-что разузнать в Пиуре, – едва Сильва произносит «Пиура», маленькие глазки полковника начинают бегать, и в лице слишком явно читается растерянность. Лейтенант замечает это и делает паузу, словно чего-то ожидает. Полковник упорно не смотрит на своего собеседника, он откидывается назад, одна рука упирается в стол, словно Миндро хочет опрокинуть стул вместе с собственным телом; другая рука лежит на колене. – Вы разрешите кратко изложить суть дела? – выдержав паузу, продолжает лейтенант.
 – Конечно, я слушаю, – Миндро смотрит на собственную руку, голос его становится глухим.
 – Мы знаем, почему убитый завербовался на военную службу, – неспеша продолжает Сильва. В этот момент полковник бросает на лейтенанта мгновенный затравленный взгляд и снова опускает глаза. – В Таларе у него была любимая женщина. По всей видимости, убийца – ее муж. Именно поэтому мы просим вас оказать содействие.
Теперь полковник медленно поднимает голову, и хотя лицо его бледно, в уголках губ появляется брезгливая гримаса. Литума бросает взгляд на Сильву. Тот продолжает внимательно наблюдать за полковником. Полковник разглядывает что-то на лице лейтенанта с такой брезгливостью, словно это что-то ему невыразимо противно. Лейтенант выдерживает этот взгляд, только лицо его теряет прежнюю безмятежность хозяина положения, оно становится напряженнее: Сильва выжидает.
 – Вы полагаете, лейтенант, что я осведомлен о любовных шашнях всего рядового и сержантского состава вверенной мне авиабазы? – очень медленно, отделяя слово от слова заметными паузами, произносит полковник, тон его снова становится ядовитым.
 – Нет, господин полковник, мы не вас лично имели в виду. Но, может быть, кто-нибудь из товарищей убитого, сосед по койке, скажем… – в голосе лейтенанта появляются вкрадчивые, примирительные нотки.
 – Я уже провел дознание, – раздраженно прерывает Сильву полковник. – Повторяю, покойный был исключительно замкнут и никого не посвящал в свои дела. Разве это не указано…?
 – Вы, кажется, не понимаете, господин полковник. У меня есть все основания предполагать, что убитый был в близких отношениях с женщиной, находящейся здесь, на базе, – Сильва снова переходит в наступление, точно так же отвечал он на вопрос дона Херонимо. Литума переводит взгляд на полковника. Краска приливает к его бледным щекам, заливает лоб, краснеет даже кончик носа.
 – Ах вот как?!... – но лейтенант не дает ему договорить.
 – Кроме того, я могу сообщить вам еще два любопытных факта: во-первых, рядовому Молеро запихнули в рот сигарету (Лейтенант на секунду замолкает, глаза его суживаются, взгляд становится жестким, он чуть подается вперед)…горящим концом (и снова пауза: полковник сидит весь красный, сейчас вскочит, закричит)…сигарета американская: дорогое удовольствие по нашим местам. Во-вторых, убийцы не караулили жертву на месте убийства, а привезли его туда в машине, точнее, в легком грузовике…
И в этот момент за дверью раздается стук каблуков; не успевают полицейские обернуться, как дверь распахивается, и в кабинет быстро входит девушка, чья фотография висит на стене; одета она в белую блузку и синюю юбку чуть выше колен, на худеньких длинных ногах белые спортивные носки и теннисные туфли.
 – Я еду к янки! – девушка не замечает полицейских, в ее тоне и лице досада, даже пренебрежение, граничащее с презрением. Литума смотрит на девушку так же, как до того на ее фото. – Твой шофер отвезет?! Или мне взять велосипед?! – что-то странное, неподвижное есть в лице девушки, создается впечатление, будто, чтоб она ни делала, ни говорила, какая-то часть ее во всем этом не участвует, даже не сознает происходящего; возможно, виной тому вдруг остановившийся и устремившийся поверх отцовской головы взгляд Алисии Миндро. Литума заворожен.
Девушка стоит на самом краю уступа и, опустив голову, заглядывает вниз, теперь она одета, как реальная Алисия, стоящая сейчас в кабинете.
 – Зачем тебе туда? – в голосе полковника испуг; Литума оборачивается. Полковник бледен, лоб его покрыт испариной, на дочку он смотрит затравленно, точно так же смотрел он пару минут назад на лейтенанта.
 – Какая разница?! Купаться еду! – отвечает девушка с такой неприязнью, будто отец задал ей глупый или бестактный вопрос. – Ну так что? Отвезут меня или я на велосипеде?
 – Отвезут, – полковник с трудом выдавливает из себя слова, стараясь сохранить самообладание, он словно ожидает чего-то страшного. – Когда за тобой заехать?
 – Хоть завтра! – хохочет девушка и, не прощаясь, вылетает из кабинета; хлопает дверь, воцаряется тишина: полковник переводит дух, он, явно, забыл о присутствующих. Литума недоуменно смотрит на лейтенанта, словно надеется, что тот немедленно объяснит происшествие. Сильва исподтишка наблюдает за полковником.
 – Так вот… – начинает лейтенант. Полковник так и вскидывается, будто нашел, на ком сорвать злость.
 – Все, что вы тут наговорили, – полнейшая чушь и ересь! – он хлопает ладонью по столу. – Есть у вас доказательства?! Свидетели?! – С чего вы взяли, что любовница этого Молеро живет на территории базы?!
 – Стопроцентных доказательств у меня нет, но…
 – Да вы знаете, кто здесь живет?! Семьи офицеров! Здесь живут жены, сестры, дочери офицеров ВВС! Вы хотите сказать, что у чоло была связь с одной из этих дам?! – Миндро еще раз бьет ладонью по столу, он готов вскочить, даже приподнимается на секунду. В тот момент, когда полковник произносит «чоло», Литума задыхается, взгляд его становится мутным, он хочет сказать, выкрикнуть что-то обидное, но не находит слов.
 – Я не сказал «живет», господин полковник. Это вы уже два раза произнесли слово «живет», – лейтенант удивляется, сочувствует, но как-то уж чересчур. Литума приходит в себя и переводит взгляд на своего начальника, пытаясь понять, издевается ли он сейчас над Миндро. Сильва пожимает плечами с видом крайнего недоумения, но жесты его, как и тон, чрезмерны. – Может быть, это прислуга, приходящий персонал. Горничная…я не знаю…повариха, там, нянька, мало ли кто! А вы сразу «живе-от», – последнюю фразу лейтенант произносит с настолько явным «я здесь ни при чем», что издевка становится очевидной. Литума быстро переводит взгляд на полковника. Тот смотрит на Сильву так, словно, еще секунда, и он бросится на собеседника.
– Хорошо! Отыщите в городе эту горничную или няньку! Допросите ее! Допросите ее мужа! Здесь вам делать нечего! – полковник порывисто встает. Литума вскакивает, Сильва остается сидеть. Литума в замешательстве смотрит на спокойно сидящего лейтенанта, потом на полковника. Полковник вне себя, на лбу его вновь блестит пот, но раньше, чем рассвирепевший Миндро успевает сказать хоть слово, раздается голос Сильвы.
 – Вы забыли о моей просьбе, господин полковник, вернее, о двух. Я же вовсе не исключаю, что возлюбленная убитого живет здесь. В любом случае, я хотел бы допросить сослуживцев покойного, а потом осмотреть все транспортные средства, находящиеся в распоряжении авиабазы. Нижайше прошу вашего разрешения.
Секунды три Миндро не может вымолвить ни слова, он тяжело дышит, пытаясь сдержаться. Лейтенант вопросительно смотрит на него снизу вверх.
 – Так… – шипит полковник, но никак не может овладеть голосом, он судорожно сглатывает и только тогда продолжает, делая паузы между словами. – Я вижу, вам необходимо объяснять самые элементарные вещи. Вооруженные силы не подлежат юрисдикции гражданских властей. Вас этому не учили в полицейской школе?! Тогда слушайте меня! Перуанских военнослужащих судят и приговаривают военные трибуналы. Преступления расследует военная прокуратура. И ни один полицейский не посмеет вести расследование на территории вверенной мне базы. Вам понятно, лейтенант?
 – Куда уж понятней, господин полковник, – Сильва продолжает сидеть, постукивая перстнем о стол и откровенно улыбаясь в лицо полковнику.
 – Отвечать по форме! – дико орет Миндро и рубит рукой воздух. Лейтенант медленно поднимается и, не приняв положение «смирно», отвечает совершенно обыденным тоном.
 – Так точно, понятно.
 – А раз все понятно, я вас больше не задерживаю! – шипит Миндро, указывая пальцем на дверь.
Лейтенант слегка наклоняет голову, и спокойно поворачивается спиной к полковнику; Литума чуть задерживается и повторяет вольный поворот за лейтенантом, с которого не сводит восхищенного взгляда. Пройдя два шага, лейтенант оборачивается и секунды две смотрит на полковника, а потом вскидывает брови.
 – Значит, чоло и дама?! А я-то понять не мог: с чего они так над парнем измывались, – полковник задыхается, а потом сипит.
 – Пошел вон!
Полицейские направляются к двери, Литума идет позади, неплотно притворив за собой дверь, он хватает лейтенанта за локоть и говорит громким шепотом.
 – А что, у офицерских мадам этот орган как-нибудь по-хитрому растет? Нашему брату и не засунуть?
 – Сразу видно, что ты плохо учился, паренек: органы и желания у всех женщин одинаковые, – вздыхает Сильва, подмигивая сержанту и аккуратно закрывая дверь кабинета с тем расчетом, чтобы его ответ был слышен полковнику.

Полицейские выходят на улицу; Литума надевает очки, Сильва жмурится на солнце, он в прекрасном расположении духа, даже что-то мурлычет себе под нос. Литума недоуменно смотрит на своего начальника и тут замечает двух офицеров, которые провожают Сильву внимательными взглядами.
 – Вы уж извините, сеньор лейтенант. Так хотелось ему напоследок чего-нибудь остренького в зад воткнуть! – не выдерживает молчания Литума. Лейтенант оборачивается и громко хохочет.
 – Ну, ты садист! – еще один попавшийся им навстречу офицер смотрит на лейтенанта во все глаза. – На самом деле, молодец, – отсмеявшись, продолжает Сильва и хлопает Литуму по плечу. – Этого чопика для дела как раз не хватало.
 – В смысле?
 – Потом поговорим.
Полицейские как раз подходят к КПП, проходя мимо дежурного, Сильва хитро смотрит на Литуму и прыскает. Смешок его так заразителен, что Литума широко улыбается в ответ; сидящий за столом офицер провожает их недоуменным взглядом. Полицейские выходят из будки, лицо Сильвы моментально серьезнеет, он надевает очки, подходит к велосипеду, берется за руль и застывает, глядя вниз, на далекую искрящуюся под солнцем гладь воды и постукивая перстнем о перекрестье; Литума, уже севший в седло и собиравшийся тронуться с места, притормаживает, вопросительно глядя на лейтенанта. Но Сильва не обращает на него внимания, он вдруг решительно отталкивается, запрыгивает в седло и устремляется вниз, яростно крутя педали, Литума следует за ним.

9.
Узкое шоссе, лишенное тени, круто спускается к побережью; слева открываются крыши домов, кое-где видны белые стены строений повыше, зеленые пятна садиков, а еще ниже – искрящаяся под солнцем водная гладь, чем дальше к горизонту, тем она темнее, цвет меняется от синего до фиолетового; справа бугристое каменное плато без единого кустика, над ним торчат нефтяные вышки, огороженные унылым бетонным забором; полицейские, притормаживая на крутых поворотах, спускаются к городу. Едущий чуть позади Литума поглядывает на лейтенанта, он хочет заговорить. Сильва не оборачивается.
 – А здорово вы ему про чоло ввернули! Расквитались напоследок! И я ему… – кричит Литума, догоняя начальника. Лейтенант притормаживает и забирает вправо, Литума едва не врезается в его заднее колесо своим передним, отворачивает влево и выравнивается, полицейские едут теперь колесо к колесу.
 – В каком смысле расквитались? – Сильва перехватывает правой рукой перекрестье руля, а левой приподнимает очки и строит удивленную гримасу.
 – Ну как? Он нас мордой об стол, и мы ему напоследок вставили! – Литума видит игру начальника, но не понимает, в чем дело. Лейтенант пожимает плечами и водружает очки обратно на нос.
 – Мордой? Об стол? Мне беседа показалась упоительно интересной и крайне информативной, – Сильва уже не смотрит на сержанта, но скорости не прибавляет, левая рука его лежит на колене, корпус чуть развернут к собеседнику.
 – Шутите? Это хорошо. А я все никак в себя не приду.
 – Это ты зря. Полковник рассказал нам все, о чем мы его спрашивали.
 – Ну, значит, я дурак. По мне, полковник просто с дерьмом нас смешал.
 – Не смешал, а попытался смешать, – Сильва назидательно поднимает палец, потом перехватывает руль в обе руки и секунд пять молчит, глядя на дорогу. Теперь сверху виден почти весь городок, сбегающий к океану. – Это все видимость…Слушай, давай-ка передохнем, – лейтенант кивает на придорожную лачугу с загоном для скота и парковкой, обозначенной табличкой «parking», намалеванной масляной краской на плохо струганной, потемневшей деревяшке, криво прикрученной к столбу высоковольтной линии; над входом в лачугу висит другая деревяшка, на ней точно такой же краской выведено: «kafe». Полицейские сворачивают с дороги; в этом месте шоссе расширяется и делает крутой поворот, площадка, на которой примостилось кафе, обрывается пропастью, оскалившейся каменными зубцами выверенной породы, а еще ниже открывается маленькая лагуна: небесной голубизны вода, белый песок, малюсенькие фигурки купающихся – дети это или взрослые, с такого расстояния не разобрать.

Полицейские сидят за столиком, прикрытым от солнца жидким тростниковым навесом, образующим подобие террасы, еще два столика пусты, за дальним, у самой двери кафе, сидит мужчина в блузе, его велосипед прислонен к столбу, поддерживающему навес. Сильва и Лтума сидят друг против друга, оба без очков, перед ними чашки с кофе, говорят тихо, наклонясь друг к другу.
 – Ну и? – поднимает брови Литума.
 – А больше у нас ничего нет. Скорее всего, ни убийц, ни машину никто не видел. Были бы свидетели, стали б они труп на видное место вешать? Поиздевались бы над парнем, скинули в пропасть, и дело с концом: пропал, дезертировал, а явится свидетель, что? Трупа-то нет. А тут даже сигарета. Ничего не боялись. Вот я и подумал, не пойти ли нам ва-банк: спровоцируем полковника: напугаем, когда психовать начнет, успокоим, а потом долбанем еще разок. Получилось. Под конец он так задергался, что объяснил, почему они с пареньком так…Чоло и белая мамзель. Вот я ему напоследок и показал, что он же сам навел меня на эту мысль. Пусть побесится.
 – Значит, он знает, кто убил?
 – Тише, столбы услышат (лейтенант кивает на хозяина, появившегося в эту секунду в дверях)…Знает или подозревает, в любом случае, хочет замять дело.
 – Получается, у нас один выход: найти жену…
 – Почему обязательно жену? Господин полковник был не в меру разговорчив: жена, сестра, дочь…Возможно, ревность тут вовсе ни при чем?
 – Час от часу не легче. Как искать будем?
 – Если честно, не знаю. Расчет один: мы свой ход сделали, у сеньора полковника сильно затряслась гузка. Поглядим-понаблюдаем…А может, еще у кого нервы сдадут. Не даром же я перед ними гоголем ходил (Литума не понимает). Ну, как обратно шли, помнишь? Смеялся, рожу довольную строил…Думаешь, я очочки по забывчивости не надел? Психология…Самое неприятное, что, выиграв информацию, мы проиграли время. Думаю, у нас с тобой неделя, а потом сюда явится новенький лейтенант Сильва. Так что, друг Литума...
 – Стукнет, гад?
 – А ты сомневаешься? Вопрос, насколько волосатая лапа у сеньора в министерстве...Кстати, мы сегодня познакомились с очень любопытной особой, зовут ее Алисия Миндро. Господин полковник аж в штаны наложил, когда она вошла.
 – Видел. И что?
 – Пока не знаю…А еще он испугался Пиуры…Знаешь что, теперь моя очередь туда смотаться. Хорошо б вдвоем, но кто-то должен здесь посидеть: мало ли вдруг.
 – А про дочку-то его что? В смысле, к чему вы…? – Литума не может закончить фразу и от бессилия выразиться чертит руками в воздухе круги.
 – Я ж говорю: не знаю. Так, наблюдение…Ладно, поехали.
Сильва встает и направляется к парковке, где стоят оба велосипеда; Литума остается сидеть, о чем-то задумавшись.
Алисия оборачивается, пошатывается и, взмахнув руками, удерживает равновесие, а потом инстинктивно делает шаг от края пропасти; за ней только синее небо; девушка все дальше, она стоит в паре шагов от обрыва, полуотвернувшись от него, и смотрит так, будто хочет о чем-то попросить.

10.
Литума, сидя у стола, точит нож; перед ним лежит его портупея с кобурой и ножнами; лейтенант расхаживает по комнате с сигаретой в руке и о чем-то сосредоточенно думает, сделав очередной круг, он останавливается у стола, напротив Литумы, и, глядя выше головы сержанта, стучит перстнем о стол.
 – Вот что! – Литума отрывается от своего занятия и поднимает голову. – Попробую-ка я сейчас доехать и сегодня же назад. Время зря уходит!
 – Поспешишь… – Литума разводит руками, мол, сам знаешь, и, попробовав лезвие пальцем, продолжает работу.
 – Тоже так. Дергаться – последнее дело…Отправь-ка ты сводку: уже три дня держим сеньора префекта на голодном пайке.
 – Это точно. Начальство отчет любит, – вздыхает Литума, убирает нож в ножны и встает; в этот момент раздается стук в дверь; оба полицейских оборачиваются на звук.
 – Войдите! – кричит Сильва. На пороге появляется китаец, спасавший кошку. – А, дон Лао! Рад видеть! Что, малышня одолела?! – улыбается лейтенант, делая шаг навстречу гостю.
 – Шутите, сеньор Сильва? Стал бы я…Уже третий раз сегодня бегаю – все застать не могу!
 – Мы ж, вроде, утром встречались.
 – Точно так, сеньор начальник, я и хотел, вот, сеньору Литуме все объяснить, а он рукой машет: «некогда» и укатил. Я через часик забегаю – нет вас, потом еще раз – опять нет!
 – А что стряслось-то, дон Лао? Да вы не стойте в дверях! Проходите! Кофейку?
 – Благодарю покорно. Я из-за стола.
 – Ну уж и из-за стола? Может все-таки…а? – лукаво улыбается лейтенант. Гость отвечает такой же улыбкой.
 – Не стоит беспокоиться, сеньор Сильва, – китаец проходит к столу и садится на указанный лейтенантом стул.
 – Какое ж тут беспокойство? Мы, как раз, сами собирались. Так «да»? – Сильва улыбается до ушей; китаец кивает, скромно опустив глаза.
 – Вы такой обходительный, сеньор Сильва. Такой внимательный! Настоящий кабальеро, ей богу! Одно удовольствие у вас бывать!
 – Но пришли-то вы не ради удовольствия, дон Лао. Литума, свари нам по чашечке. А мы пока побеседуем, не так ли? (китаец кивает) Что ж у вас стряслось? – Сильва присаживается на стол перед гостем.
 – Видите, сеньор Сильва, дело такое…щекотливое…даже не знаю, как начать. Я понимаю: вы тут, вроде, и помочь не можете, но…дело пахнет убийством! Я вам клянусь! – Сильва внимательно слушает китайца.
 – Подождите, подождите, дон Лао. Давайте по порядку. Только успокойтесь. Литума, что там с кофе? – Сильва оборачивается к Литуме, склонившемуся над примусом.
 – Так только поставил, сеньор лейтенант! – лейтенант снова поворачивается к китайцу и кивает, всем своим видом выражая крайнее внимание.
 – Видите, сеньор, речь идет о военном. Об офицере. С авиабазы. Он у меня вчера такое устроил! Это ужас! Сначала просто пил! Много! Я даже испугался! А потом как вскочит!
Мужчина лет двадцати с небольшим, худенький, маленького роста, одетый во френч без знаков различия, прыгает на барной стойке, неуклюже подражая танцевальным движениям, он что-то выкрикивает и пинает рюмки. Несколько мужчин и женщин отходят в сторону. Один из гостей смотрит, зло прищурясь, еще один сует руку за пояс. Перед стойкой мечется китаец, пытаясь поймать танцующего офицера, он оборачивается к публике, прижимает руки к груди и о чем-то просит; в этот момент офицер ставит на спину китайца ногу и изо всех сил толкает – китаец падает на столик, со столика летит посуда, вскакивают сидевшие за ним посетители. Офицер сидит на стойке и хохочет, тыча в китайца пальцем. Стоящий рядом с офицером мужчина что-то цедит сквозь зубы. Офицер соскакивает со стойки и хватает говорившего за грудки; сразу двое бросаются на офицера и выкручивают ему руки. Дебошира волокут через зал к двери, тот пытается вырваться.
 – Совсем рехнулся! Вы ж знаете мою публику! Я их еле упросил! «Не связывайтесь с ним, говорю, себе дороже обойдется! Офицер!» И вы знаете, он специально нарывался! Вот, как бог свят, нарывался! Я вас прошу, сделайте что-нибудь! Это дело плохо кончится, клянусь! Кто-нибудь его пристрелит! Точно, пристрелит! И все: плакала моя голова!
 – Подождите, дон Лао, успокойтесь. Литума, что с кофе?
 – Да несу уже, сеньор лейтенант! Несу! – Литума подходит к столу и ставит на стол три кружки, после чего садится поодаль от беседующих, на свое прежнее место.
 – Вы думаете, это повторится? Я правильно понял?
 – Повторится! Обязательно повторится! Он уже почти неделю пьет!
 – Почти неделю? И каждый раз такое?
 – Нет, что вы! Он только пил! Спросит бутылку писко и сидит. Напьется – уйдет. А то сам с собой говорит. А нынче ночью… – китаец разводит руками.
 – И что, каждую ночь приходил? Всю неделю?
 – Ну да, каждую ночь…дней пять уже.
 – Мой вам совет: вызывайте военный патруль.
 – Ни за что на свете! Не хочу иметь дело с Миндро! Говорят, он сущий сатана! Меня опять закроют! Как пить дать, закроют! Он только мигнет! А еще посадят! Вы же знаете, у меня заведение такое…деликатное… – и китаец, не договорив, смотрит на лейтенанта умоляюще. Сильва отхлебывает из кружки.
 – Тогда не впускайте этого хлыща, и дело с концом!
 – А если он меня побьет?! Чего от психа ждать, вы знаете? Я нет!
 – В таком случае, милый друг, вы в дерьме по уши: на военных моя власть не распространяется, – китаец обводит полицейских тоскливым взглядом.
 – Совсем ничего нельзя сделать, сеньор Сильва? Пожалуйста!
 – Да…положение…Вы попейте кофейку, дон Лао, а я пока подумаю, – китаец пригубляет кофе и ставит кружку на стол. В этот момент лейтенант бросает многозначительный взгляд на Литуму, тот не понимает намека, хотя изо всех сил старается вникнуть. Сильва складывает руки на груди и погружается в размышления. Китаец переглядывается с Литумой. Тот пожимает плечами. Китаец снова берется за кружку, мочит в ней губы, поднимает взгляд на лейтенанта и громко вздыхает. Лейтенант бросает на него рассеянный взгляд и снова погружается в размышления, но почти сразу, встрепенувшись, обращается к гостю.
 – Вот что, дон Лао, если и сегодня НИКТО (он делает упор на этом слове) не вызовет патруль, я попробую поговорить с этим субчиком ласково, нежно, как с лучшим другом…Нет! Как с любимой женщиной! Но только поговорить. Идет?
 – Конечно! – вскакивает сияющий китаец – Вы человек слова и чести, сеньор начальник Сильва! Я тоже! Клянусь, никто не вызовет! Из моих гостей!...Вот если из гринго кто придет или их же офицер…А так, никто!
 – Прекрасно, дон Лао…А пиво за ваш счет?
 – Обижаете, сеньор лейтенант! Для вас и сеньора сержанта, хоть каждый вечер!
 – Просто замечательно! Тогда встречаемся вечером. Передавайте привет вашим обаятельным девушкам, – китаец вскакивает, кланяется и бежит к двери.
 – Постойте, дон Лао! – Сильва хлопает себя по лбу. Китаец оборачивается и застывает с угодливой улыбкой. – Вот же голова! В каком часу он обычно приходит?
 – Ох, по-разному, сеньор лейтенант.
 – Ну, вчера, позавчера? Последние две ночи, во сколько? – китаец пытается вспомнить.
 – Вчера, вроде, одиннадцатый час был. А позавчера вообще под утро приперся. Мы уже закрываться думали. Посидел полчасика, бутылку в обнимку и пошел. Да, а третьего дня…вообще не был, кажется. А до того…и не помню, сеньор Сильва.
 – Ладно, мы абонируем столик на десять тридцать вечера. Счастливо, дон Лао! – китаец выскакивает за дверь. Сильва поворачивается к Литуме, он так и сияет.
 – Вот тебе и поспешишь! А если б я в Пиуру сорвался?! Хорош был бы! – лейтенант вскакивает и проходит туда-сюда перед столом. – Главное в нашем деле – не дергаться! (он вдруг резко поворачивается к Литуме и нависает над ним, опершись руками о стол, глаза его сверкают) Дней пять! Прикидываешь?!
 – Ну, пять дней, и что?
 – Паломино исчез пять дней назад!
 – Получается, ваш офицер по нему стосковался, что ли? Горе заливать пошел? – хмыкает Литума.
 – Может, узнал чего, а может, совпадение. И почему его позапозавчера не было?
 – Какая разница? Паломино убили позавчера!
 – Так позавчера он приперся под утро, а предыдущей ночью и вовсе не был!
 – Нет ли у сеньора лейтенанта Сильвы версии? – сюсюкает Литума, подражая китайцу.
 – Возможно, – Сильва строит невинную физиономию. Оба смеются.
 – Не поделитесь? – лейтенант отрицательно качает головой.
 – Поспешишь – людей насмешишь.
 – А если он сегодня не придет?
 – Придет завтра. Главное – не психовать. Заглянем в веселый дом, устроим смотр самой прекрасной и доступной половине человечества. Только той, о ком я мечтаю, мы там не найдем.
 – Удивляюсь я вашему упорству, господин лейтенант. Донья Адриана много теряет.
 – Ай, желторотый! Ничего ты в любви не смыслишь?! Что ей с моего упорства?! Ладно, я на телеграф, подежурь пока здесь: вдруг еще кого бог пошлет! – лейтенант быстро идет к двери, но вдруг оборачивается и подмигивает Литуме. – Кстати, обещал я угощение?! Ву а ля! – Литума строит восхищенную рожу и разводит руками. Еще раз лейтенант оборачивается уже в дверях. – И сводку не забудь!

11.
В довольно большой зале малолюдно, собственно, залой помещение назвать можно разве что с учетом местного быта: земляной пол, стены из гофрированных металлических листов, крышей служат циновки, стойка сколочена из самых незатейливых материалов, то же можно сказать и о столиках: есть несколько пластиковых, круглых, от некоторых осталась только столешница с одной или двумя ножками, недостающие выструганы из дерева; есть длинные самодельные столы, материалом для которых послужили, судя по всему, доски от ящиков, а ножками – шпалы или разрезанные пополам и грубо оструганные столбы высоковольтных линий; имеется в зале и низенький помост для оркестра, где могут уместиться человека четыре с инструментами, он помещается слева от стойки, перед помостом – свободная площадка, предназначенная для танцев; гремит музыка, но танцуют только двое: низкорослый лысоватый мужичок, по виду, иностранец и дородная рыжая женщина. Чем дальше от стойки и ближе к двери, тем зала темнее; одетые в штатское Сильва с Литумой входят в зал и садятся за маленький пластиковый столик, у самой двери, Сильва успевает махнуть рукой стоящему за стойкой китайцу, тот кивает в ответ. Рядом с полицейскими только три девицы, одетые пестро и до крайности нескромно, они уже слегка навеселе; остальные посетители – у стойки, их не больше десятка, в основном, мужчины. Женщины узнают полицейских: одна восклицает «О!», две прыскают. Сильва изучает посетителей, темные очки он не снимает. Литума улыбается девицам. Все три громко хохочут и машут ему в ответ.
 – Похоже, наш приятель на месте, – Сильва толкает Литуму и кивает в сторону бара, сержант поднимает голову. Китаец уже бежит через зал с подносом, на котором стоят две кружки с пивом и две плошечки. – Вон, слева, – шепчет Сильва.
Несколько в стороне от остальных, спиной к полицейским, сидит, сутулясь, худенький молодой мужчина; на нем френч без погон; мужчина запрокидывает голову и вливает в себя стопку, а потом снова склоняется к стойке.
 – Вот спасибо, что пришли, вот спасибо! Видите, как у меня сегодня пусто? Все из-за этого психа (китаец ставит перед полицейскими кружки и плошки). Во-он он. С полчаса здесь. Уже полбутылки выдул (хозяин указывает на того самого мужчину во френче). Люди приходят, чтобы развлечься, а неприятностей никому не надо. Никто сюда теперь носа не кажет: все в баре «Кубильяс». Вы уж охолоните его. Припугните, ладно?
 – Не беспокойтесь, дон Лао, – кивает Сильва. Китаец бежит к стойке.
 – С рождения живу в Таларе, в первый раз слышу про такое злодейство. У нас если уж убивают, то в честном бою, как господь заповедал, один на один. А эти пиво пьют и в ус не дуют! – Литума оборачивается к девушкам. Одна из них с вызовом смотрит на него. Сержант хочет ответить, но Сильва успевает раньше.
 – А бог, вправду, говорил, что один на один можно? – осведомляется он невинным голоском.
 – Да ничего он не говорил! Нельзя так говорить, вот и не говорил! Свою голову на плечах иметь надо! Если иначе нельзя, так и убей! Только все должно быть по чести! И убить можно по чести! Вот, что он сказал, ясно?!
В этот момент раздается женский вскрик и одновременно возмущенный мужской писк. Литума вертит головой. За стойкой офицера нет, он уже на танцевальном пятачке: положив обе ладони на попу крупной рыжеволосой девицы и прижавшись к ней всем телом, офицер пытается танцевать, девица стоит, беспомощно подняв вверх руки и оглядываясь по сторонам; поодаль низенький человечек при галстуке, но без пиджака, он легонько касается плеча офицера и что-то растерянно лепечет; офицер отпускает девицу, хватает мужичка за грудки и отпихивает так, что тот летит на пол, а потом, отсалютовав, гаркает: «Виноват!» и успевает обнять пытавшуюся убежать рыжую, зажав в ладонях ее груди: «Я так хочу подержаться!» – громко шепчет он и стонет, изображая страсть. Девушка визжит и пытается оторвать от своего бюста ладони офицера. Литума смотрит на лейтенанта. Сильва закуривает и пускает дым колечками, наблюдая всю сцену, потом отворачивается к стойке. Китаец поднимается на цыпочки и смотрит туда, где сидят полицейские, заметив, что Сильва повернулся в его сторону, он прижимает руки к груди и строит умоляющую гримасу, в двух шагах от китайца поднимается здоровенный детина, он тоже почему-то смотрит в сторону полицейских. Сильва слегка кивает головой и встает.
 – Очки надень, – бросает он Литуме, тот торопливо надевает очки, следуя за лейтенантом.
Тем временем, вырвавшаяся из объятий офицера девица бежит по проходу, пропуская ее, полицейские останавливаются и отступают; кричит китаец. Он пытается оттащить от лежащего офицера здоровенного детину, а тот пинает офицера ногой в живот раз, потом еще раз.
 – Э! Оставь-ка парня! – кричит лейтенант. Детина меряет подошедших взглядом, усмехается и отходит к стойке, пробормотав:
 – Да забирайте эту падаль.
Полицейские подхватывают офицера под мышки, ставят на ноги, тот норовит упасть, мычит что-то невнятное и пускает слюни.
 – Потащили, – вздыхает Сильва. Полицейские волокут офицера к выходу; кто-то аплодирует, раздаются смешки. Сильва успевает оглянуться и кивнуть то ли качающему головой китайцу, то ли детине, глядящему им вслед.

 – Куда его? – спрашивает Литума, Сильва оглядывается и кивает на сарай, стоящий на другом конце замусоренного пустыря, метрах в ста от заведения, посреди пустыря видны остатки каменной стены.
 – Во-он туда.
 – Пустите, сволочи! – лепечет офицер, пытаясь вырваться; ему лет двадцать пять, тонкие черты лица, каштановые вьющиеся волосы, он похож на женщину, переодетую мужчиной.
 – Не бойся, не тронем, – усмехается лейтенант. – Да не рвись ты! Если б не мы, тебе хана. Этот бугай забил бы тебя до смерти. Сейчас сядешь, оклемаешься и домой, на базу.
Офицер хочет что-то ответить, но его начинает рвать.
 – Черт! – ругается Литума, стараясь убрать подальше ноги; еле видный в темноте Сильва усмехается.
 – Ну что, идти можешь? Потопали.
Полицейские тащат офицера к сараю, за сараем виднеется еще несколько низеньких строений; время от времени ветер доносит обрывки мелодии из заведения Лао, слышны отдельные выкрики, перелаиваются собаки, кричат ночные птицы, но всего слышней шум прибоя; из-за тучи выходит луна – становится светлее; офицер грохается на колени.
 – Не дотащим. Сажай сюда, – командует Сильва. Полицейские сажают офицера спиной к стенке, возвышающейся метра на полтора от земли; лейтенант садится рядом. – Летчик? Угадал?
 – А пошел ты! – цедит офицер, запрокидывая голову, и стонет.
 – Вообще-то мы тебе жизнь спасли, парень. Спасибо сказать не хочешь?
 – Я тебя просил? – шепчет офицер, пытаясь сдержать спазм. Сильва пригибает его голову к земле, офицер снова блюет. Стоящий рядом Литума отворачивается и смотрит в небо. Оно усыпано звездами, Луна стоит почти отвесно над головой, а между пустырем и небом мигают огоньки города.
 – Отрезвел малость, нет? – Сильва снова прислоняет офицера спиной к стене, тот со всхлипом втягивает в себя воздух и закашливается. – Значит, не надо было тебя спасать, а?
 – Чего тебе? – хрипит офицер.
 – Да ничего. Сидим, пьем пивко, видим: хороший парень, офицер, надирается в одиночку. Ну, думаем, надо бы подсесть, поговорить по душам: тяжело человеку. А ты вдруг начал этот цирк. Мы уходить собрались, думаем, патруль нагрянет, то да се, еще менты припрутся, они жареное чуют. И тут этот бугай давай тебя месить. Я и говорю приятелю: жалко парня, давай-ка уведем его отсюда. Показали тому мачо одну штучку, вот и все (Сильва закуривает). Сигарету хочешь (офицер качает головой и мычит)? Так я угадал, ты из летчиков?
 – Ну.
 – Гну! – смеется лейтенант. – Ты чего, в самом деле, смерти ищешь?
 – А на черта такая жизнь?! – икает офицер.
 – Ох, ты! Что ж с тобой такое стряслось, братец?
 – Этот гад не дает мне с ней поговорить. Я бы поговорил, и все бы стало, как раньше. А этот гад не пускает. И зачем мне эта жизнь?! Я ее люблю, понимаешь?! – Литума машинально сдвигает очки на лоб и не спускает с летчика глаз. Тот запрокидывает голову: на щеках слезы, из носа течет, губы и подбородок влажные; офицер трет лицо рукавом.
 – Еще как понимаю, – вздыхает лейтенант. – Подожди-ка размазывать: у меня платок есть, – Сильва достает из нагрудного кармана платок и принимается обтирать лицо летчика, потом прижимает край платка к ноздре. – Сморкайся давай (летчик звучно сморкается. Сильва комкает платок и кладет на землю, рядом с собой). А этот гад, часом, не ее папаша? (тон лейтенанта непринужденный, он даже не смотрит на собеседника, офицер кивает) Полковник Миндро, значит? – Литума замирает. Летчик вздрагивает и пытается приподняться, чтоб посмотреть на лейтенанта, взгляд испуганный, кажется, что он вмиг протрезвел.
 – Откуда знаешь?! Ты кто, вообще?!
 – Я? Твой ангел! – смеется лейтенант. – Да про вас с Алисией пол-Талары знает!
 – Катись ты! Ангел!
 – Как знаешь, – лейтенант встает и отшвыривает сигарету. – Проспишься, сам доползешь…Ну, до гола разденут, а рыпаться будешь, долбанут по башке, и всех делов. До воды тут близко: с отливом утянет. Пошли отсюда! – командует он Литуме и медленно идет в сторону бара.
 – Слышь, сигаретка есть? – хрипит летчик.
 – Сигаретку? Это за твою вежливость? Ладно. Покурим, и бывай, – Сильва возвращается, наклоняется над офицером, засовывает ему в рот сигарету и подносит зажигалку, потом закуривает сам. – Все отцы ревнуют своих дочек. Это нормально. Вот сделал бы ей ребеночка, старик и размяк бы.
 – Он? Размяк? (смеется офицер) Он не человек. У него души нет. Я на все согласился, все сделал, а он провел меня, как того сопляка. Он же и ему говорил, что согласен. И мне. Не морщась, на голубом глазу: «согласен». А теперь не дает мне с ней поговорить. Понимаешь?
 – О, выходит, все сложнее. Твоя милая влюбилась в другого. Дала тебе от ворот поворот. А папаша надул вас обоих.
 – Очень умный, да? – летчик тянется к Сильве, но валится на бок, лейтенант притискивает летчика к стенке.
 – Ладно, ладно, остынь, герой-любовник! Дело-то, не в папаше.
 – Она не в себе! Сама не знает, кого любит. Иногда она как заводная кукла: повторяет одно и то же, будто в ней пластинка. А потом замолкает, и все. Я и раньше замечал, а тут он мне все объяснил: она не в себе. А я ее, все равно, люблю! Люблю! (снова плачет) Ну, как она могла полюбить этого вонючего скота?! Чоло! Чо-оло! Полюбила чоло! Это же смешно! Она сама себя не помнит! Она не в себе! А я с ней поговорю, и все пройдет! Только эта мразь меня не пускает. Провел! Провел как...! Выкинул! Просто выкинул!
 – Я тебе сейчас кое-что шепну. Твоя любимая сбежала с этим самым чоло, а звали его (Сильва наклоняется к летчику и громко шепчет ему в ухо) Паломино.
 – Сволочь! – летчик хватает лейтенанта за ворот рубашки и сбивает с него очки. Литума бросается к ним, но Сильва выворачивается, а офицер утыкается лицом в землю.
 – А еще я знаю, почему папаша Миндро сбежал из Пиуры в Талару. Рассказать? Ты даже не представляешь себе, какая скотина твой начальничек. А уж его дочка! Во! Вижу ты уже трезвеешь. Так рассказывать?
Летчик пытается встать на колени, но не удерживается и едва не падает снова, он стоит теперь на четвереньках, задрав голову, словно хочет завыть, и смотрит на полицейских тоскующими остекленевшими глазами, потом трясет головой.
 – Ты лягавый? – сипит он.
 – Нет, я сам дон Дьявол! – смеется Сильва, сидя на корточках в паре шагов от офицера, но смех его деланный: лейтенант нервничает, спешит; за их спиной уже несколько секунд шумит мотор подъезжающей машины. – Хочешь узнать, как облапошила тебя семейка Миндро, выкладывай, кто убил Паломино Молеро! Только имена! Терять-то нечего! Свою сопливую душу ты мне еще позавчера продал!
Вместо ответа летчик делает попытку достать Сильву, но тот отпрыгивает назад и встает на ноги; мотор машины глохнет совсем рядом. Литума оборачивается. Машина стоит у входа в заведение, из нее выпрыгивают несколько человек и направляются к сидящим на пустыре. Литума растерянно смотрит на лейтенанта, тот подмигивает, достает пачку и протягивает Литуме; летчик, чертыхаясь, встает на ноги и смотрит на приближающихся людей. Их шестеро, теперь можно рассмотреть, что это военные; они останавливаются шагах в десяти от полицейских и офицера, охватив их полукольцом; один из военных делает три шага вперед.
 – Кто вы такие? – спрашивает он, освещая всех троих фонарем. Сильва заслоняется рукой от света.
 – Я лейтенант гражданской гвардии Сильва. Будьте добры убрать свет, сержант, – Сильва вынимает из кармана удостоверение и протягивает командиру патруля.
 – Скотина! – шипит летчик, еле удерживаясь на ногах. Сержант мельком смотрит на документ и козыряет.
 – Сержант Онетти, армейский патруль. Мы ищем лейтенанта Дуфо, – Сильва кивает на летчика.
 – Отвалите! Никуда я не пойду! – кричит летчик, стараясь принять устойчивое положение, но слишком наклоняется вперед и припадает на одно колено.
 – Очень извиняемся, но придется вам пойти с нами, – сержант делает знак патрульным, те поднимают Дуфо, тот слабо вырывается, но солдаты подхватывают его на руки и несут к машине. Литума в отчаянии смотрит на лейтенанта. Тот замечает волнение Литумы и успокоительно улыбается. «Пустите, сволочи! Я вас размажу! Всех размажу! Пустите, сволочи, скоты!» – орет Дуфо.
 – Спасибо, что увели его оттуда, господин лейтенант, – говорит сержант, кивая на заведение.
 – Не за что. Посветите, пожалуйста, я очки тут потерял, – луч света шарит по камням и чахлой траве, натыкается на раздавленные очки. – Сломал! – машет рукой лейтенант. – Спасибо. Удачного дежурства.
Сержант козыряет и бежит догонять своих, мотор уже работает. Литума смотрит вслед бегущему, потом сплевывает и отшвыривает окурок.
 – Интересно, кто стукнул?!
 – Ну, на этот вопрос ответить несложно. Пойдем-ка на бережок, посидим, – лейтенант направляется к лачугам. Литума оборачивается. Едва видная в темноте машина срывается с места и исчезает. Литума быстро догоняет Сильву.
 – Так кто? – сержант крайне заинтригован.
 – Тот бугай из бара. А попросил его я, – лейтенант останавливается, поворачивается к Литуме и хохочет. На сержанта невозможно смотреть без смеха, настолько глупое у него сейчас лицо.

12.
 – Нашли несчастного! Мразь он, вот и все! Мразь и слюнтяй! – Литума затягивается и, полуотвернувшись от лейтенанта, выпускает дым. Полицейские сидят на камнях, перед ними узкая полоска песка, за ней черная вода, подсвеченная луной: белая кромка пены, неясные очертания суденышек и строений, поднятых на сваи.
 – Можно и так сказать. А теперь поставь себя на место парня. Любимая девушка ни с того ни с сего убегает с другим. Она ж его использовала: ширма для папаши. А он и не понял. Любо-овь (Сильва вздыхает и поднимает голову; посреди глубокой черноты, усыпанной желтоватыми точками, висит огромная Луна)…Вот полковник, в самом деле, паскуда, каких мало: сообразил, что дочка его надула, и принялся бедному лейтенантику заливать про болезнь. Зачем? Решил использовать: надо же дочку поймать, с Молеро разобраться, и чтоб по-тихому. Кто на все готов?
 – Получается, подставили парня.
 – Да. Но убил-то, скорей всего, он, уродовал он! – Сильва резко встает и делает шаг к воде.
 – А как вы про Пиуру узнали?
 – Не узнал. Предположил. Как китаец все рассказал, у меня вдруг стрельнуло: Миндро здесь всего полгода. Я и поинтересовался, откуда и почему. Оказалось, он с Пиурской базы. Перевелся по собственному.
 – Вот, зачем вы на телеграф ходили, – Литума подходит к Сильве, тот едва заметно кивает и мычит.
 – Все равно, не понял, какая связь между китайцем и Миндро? И зачем вам патруль понадобился?
 – С патрулем я перемудрил, – горько усмехается Сильва, повернувшись лицом к сержанту. – А на что мне было рассчитывать?! Что этот Дуфо мне все выложит?! Что я о нем знал?! Как все пойдет?! А может, он вообще ни при чем?! Совпадение! – лейтенант сейчас оправдывается, и даже не перед Литумой, он старается доказать себе, что его расчет был верен. – Что мне, точно, на руку? Если Миндро узнает про наш разговор. Пьяный офицер наболтал с три короба, сам не помнит, что! Да клянись он всеми святыми, пьяный и есть пьяный! И потом, другу Лао помочь надо. Без патруля не обойтись.
 – Так патруль и мы могли вызвать!
 – Вот тут-то я и сглупил! Слишком умный – тот же дурак! Что я думал? Полковник начнет расспрашивать патрульных, а узнает, что полицейский вызвал: явная подстава! Провоцирует, гад Сильва! А так – все чисто!
 – Да, заигрались.
 – Ай!...Одно радует: теперь этот парень начнет вопросы задавать. Господин полковник на стенку полезет. А может, этот Дуфо сам к нам прибежит: его ж кругом провели…и совесть…Пойдем по домам.
 – А с китайцем-то что?
 – Там все просто. Если честно, про сеньориту Алисию я сразу подумал, как папаша заерзал. Без нее не обошлось. Ну а как китаец про пять дней сказал, у меня все и сложилось. Слишком красиво получается: Дуфо запил почему? Любимая сбежала с Паломино. Логично. Одну ночь не пил, почему? Искал беглецов. А почему не сразу? Полковник позвал. Значит, Алисия. Тут я и про полгода вспомнил и про то, что Паломино добровольцем пошел. И еще, он здесь не пел. А гитару с собой взял. Соображаешь?! Я все голову ломал: почему?
 – Ну да, картина ясная.
 – Похоже на то, – Сильва медленно идет вдоль берега, о чем-то задумавшись, Литума следует за ним. – Во всяком случае… – он вдруг замолкает и останавливается. Литума ждет. Сильва не произносит ни слова.
 – Что «во всяком случае»?
 – Больно ты прыткий, это во всяком случае, – улыбается Сильва, и по лицу его заметно: он что-то придумал. – Иди-ка спать, завтра жду тебя к грузовику. В Пиуру мы все-таки прокатимся. Повезло раз, повезет и второй!
 – А если Дуфо придет?
 – Завтра? Под арестом он будет. Суток на трое полковник его законопатит, а то и на пятеро.
Полицейские идут вдоль берега; в темноте раздается пение. Сильва прислушивается, лицо его меняет выражение: становится взволнованным, как у юноши, идущего на свидание.
 – Рыбаки…в море идут, – Литума смотрит в лицо лейтенанту, не понимая произошедшей в нем перемены.
 – Литума…я быстро домой: душ приму и к харчевне. А ты, будь другом, прогуляйся к лодкам, посмотри, уходит ли ее благоверный. Если да, иди спать. А если нет, добеги до меня. Лады?
 – Вы…?
 – Почему б не попробовать? – бормочет Сильва с нервным смешком. – А вдруг чудо? Что-то мне везти начало, – он замолкает, глядя в землю, а потом порывисто вскидывает голову и смотрит прямо в глаза сержанту просящим, беззащитным взглядом. – Мне надо успеть в этом городишке два дела: найти убийц Паломино Молеро и увезти отсюда Адриану. Понимаешь? Не веришь, что я серьезно? Как знаешь, – он отворачивается и уходит прочь.
 – Да я разве отказался, сеньор Сильва? – Литума смотрит в спину лейтенанта с сочувствием. Сильва оборачивается. Видно, как он благодарен Литуме. Сержант смущается под этим взглядом. – Я пошел тогда, – бормочет он, резко разворачивается и почти бежит вдоль белой пены прибоя.

13.
Литума оглядывается по сторонам, пытаясь отдышаться. У берега покачивается несколько лодок. Литума подходит ближе, вглядываясь в стоящие на приколе суденышки; женский вздох и шуршание; рослая женщина, закутанная в темную ткань, сидит, привалившись к борту вытащенной на песок лодки, сейчас она меняет положение и поворачивает голову, чтобы разглядеть пришедшего.
 – Здравствуйте, – бормочет Литума, подходя еще ближе. Лицо женщины в глубокой тени, отбрасываемой крутым бортом лодки.
 – Здравствуйте, – холодно отвечает женщина.
 – Донья Адриана, вы? Что это вы тут сидите одна?
 – А, Литума. Здравствуй-здравствуй, – голос Адрианы теплеет, но остается грустным, она подавляет вздох и запахивает на груди огромную шаль. Литума останавливается в паре шагов от женщины. Черты ее лица прорисованы неясно, в темноте слегка отсвечивают белки глаз – Да вот, еду Матиасу приносила. Захотелось посидеть, подышать. Не спится. А тебя зачем сюда занесло? Свидание?
Литума смеется и садится на корточки у ног Адрианы.
 – Да ну, свидание. Посидел у дона Лао, решил прогуляться на сон грядущий, – Литума замолкает, глядя на Адриану. Ее босые ступни с длинными пальцами вычерчены лунным светом; белеют скрещенные на груди руки, полные, с изящными запястьями, а едва прорисованное лицо кажется загадочным и прекрасным. Литума тихо смеется.
 – Чего тебя разбирает? Перебрал у китайца?
 – Нет, донья Адриана, – Литума уже не может удержаться от хохота. – Не, не перебрал. Вы бы тоже померли со смеху, если б я вам рассказал.
 – Ну, так и расскажи, посмеемся вместе! А то ржет тут, людей смущает! – Адриана всерьез сердится. Литума замолкает.
 – Вы какая-то не такая. Случилось что? – Литума вглядывается в лицо женщины. Она меняет позу: садится удобнее, лицо ее попадает в полосу света: в нем усталость и обреченность, Адриана выглядит сейчас лет на десять старше.
 – Матиас кровью кашляет. А в больницу показаться не хочет. Уперся, – Литума отводит взгляд. У самого носка его ботинка голая стопа, большой палец ковыряет песок. Литума мучительно ищет, что сказать и вдруг произносит дрогнувшим голосом.
 – Вы очень любите дона Матиаса, да?
 – Очень?...Двадцать пять лет прожили, – Адриана замолкает. Литума смотрит на нее, ожидая продолжения. Адриана вздыхает. – Самой не верится, так все быстро прошло (и вдруг улыбается кокетливо). Я за него совсем девчонкой вышла, на шестнадцатом году. Поначалу боялась: больно уж здоров. А он ходил за мной по пятам, я и уступила. Родители мои говорили: зачем тебе за него, он тебя вдвое старше, а вот живем до сих пор. Всякое, конечно, бывало…А чего это ты вдруг спросил, люблю ли я Матиаса? – Литума смотрит в сторону.
 – Да так. К слову.
 – К слову? – недоверчиво прищуривается Адриана.
 – Ей-богу, донья Адриана, вы ведь моего лейтенанта с ума свели! Послушали бы, как он о вас отзывается! Как говорит и что говорит! На других женщин не смотрит! Королева, говорит! Королева Талары! – выпалив все это, не глядя на собеседницу, Литума замолкает; становится тихо, только волны шипят; и в этой тишине раздается едва слышный смех, похожий на тот, каким Адриана смеялась, вспомнив свою юность: смех женского кокетства, удовлетворенной гордости. Литума смотрит на Адриану, она откинулась спиной на борт лодки, лицо ее снова в тени.
 – А чего ты смешного-то вспомнил? Или про лейтенанта своего?
 – Да…в общем…(Литума пытается сообразить и вдруг находит) почти. Есть у нас один поэт в Пиуре. Дон Хоакин Рамос. Как я в последний раз приезжал, иду, а он на площади в обнимку с козой и несет невесть что, стихи ей читает. Вот я и подумал: больно он на нашего лейтенанта смахивает.
 – А я, небось, на козу? – секундная пауза: Литума пугается и опускает глаза; слышен смех Адрианы; Литума снова смотрит на женщину. Адриана хохочет все сильнее. Глядя на нее, начинает смеяться и Литума. Они сидят друг против друга, освещенные луной, и покатываются со смеху.

14.
Уже знакомые забор и ворота, Литума пересекает перекресток, образованный тремя дорогами, Сильва сидит на камне перед воротами, завидев Литуму, вскакивает и быстро идет ему навстречу.
 – Долго спишь! Идем, быстро! – кричит он, не успев подойти, и машет рукой в направление одной из дорог. Литума застывает на месте и хочет что-то спросить; Сильва на ходу вынимает из кармана какую-то бумажку.
 – А…? – Сильва не дает ему закончить, сует в руку бумажку и увлекает за собой.
 – До шоссе на Сульяну еще пилить, так что шевели ногами! Пока идем, изучи документик.
 – Да погодите! Дайте прочесть! Что это на вас напало?! То в Пиуру, то теперь в Сульяну! – Литума вырывает руку, стиснутую лейтенантом, разворачивает листок. В верхней его части одна строчка, написанная аккуратным, изящным почерком.
«Те, кто убил Паломино Молеро, выманили его из дома доньи Лупе в Амотапе».
 – Вам подбросили?
 – Нет, утром в участок зашел. Пойдем-пойдем! – Сильва забирает бумажку и прячет ее в карман. Оба быстро идут по дороге.
 – Алиса Миндро?
 – Возможно! – Сильва, приостановившись, назидательно поднимает палец. – Следствие не располагает задокументированным образцом почерка сеньориты Миндро. Одно точно: поспешил я со своей дедукцией: есть свидетель!
 – Почему она столько ждала?!
 – Не могла выбраться с базы, – пожимает плечами Сильва.
 – Это она-то?!
 – А может, думала, что мы заодно с папашей. Главное: нам теперь хватит времени!
 – А почему она, просто, не явилась к нам или сразу в Лиму?! Вряд ли папанька ее грохнет! – Сильва останавливается, поднимает очки и смотрит на Литуму внимательно, без всякой иронии, даже печально. Литума теряется под этим взглядом.
 – Не знаю, – как-то по-особому серьезно отвечает Сильва. – Пойдем.

15.
Литума сидит лицом по ходу движения в кузове среди клеток с вопящими курицами, он поминутно отплевывается от летящих перьев; против него, у кабины, опершись спиной о бортик, примостился Сильва. Литума вытирает лицо он погружен в свои мысли, взгляд скользит, ни за что не цепляясь.
Унылый каменистый пейзаж кажется белым: настолько ярок уплощающий редкие предметы солнечный свет; вдоль дороги, держась за руки, бредут юноша и девушка, их головы непокрыты; машина стремительно догоняет их, юноша оборачивается, поднимает свободную руку, отчаянно машет ею, его уже можно разглядеть – это Паломино; девушка тоже останавливается, бросает взгляд на подъезжающую машину и опускается прямо в придорожную пыль, одета она так, как была одета Алисия Миндро на фотографии; влюбленные исчезают из вида, машина снижает скорость.
Литума привстает и оглядывается. Грузовик стоит на окраине деревушки: беспорядочное нагромождение глинобитных, крытых тростником домиков с крошечными загонами для скота, слева и справа плоская равнина, покрытая раскаленной галькой; с редкими пересохшими от зноя зарослями кустарника; между домиками и шоссе жиденькая рощица рожковых деревьев, стволы их так скручены и скорчены, что кажутся какими-то жуткими существами, растопырившими костлявые лапы; среди деревьев бродят тощие козы, они привстают на задние копыта и тянутся к веткам;  под самым большим деревом сидит ребенок, не то девочка, не то мальчик, по одежде не поймешь, из просторной хламиды торчат загорелые дочерна руки и ноги, темное пятно лица – пастух сидит, откинув голову, вроде как, спит.
 – Чего стоишь? Приехали! – Сильва уже выскочил из кузова и смотрит на Литуму снизу вверх. Литума перекидывает ногу через борт и прыгает, машина сразу трогается с места, полицейские стоят под палящим солнцем; Сильва хлопает себя по френчу. – Отряхнись и потопали. Посмотри, что у меня с тылу. Куриные говешки не прилипли? – Сильва поворачивается к сержанту спиной, тот машинально стряхивает с одежды начальника прилипшие перья.

16.
Полицейские идут по улице, на каменистой площадке, затиснутой между двух изгородей, мальчики гоняют мяч, они почти одновременно останавливаются и настороженно наблюдают за путниками.
 – Где тут закусочная доньи Лупе?! – кричит лейтенант, мальчики так же дружно поворачиваются в одну сторону и молча вытягивают руки, показывая направление.
 – Весело тут, – усмехается Литума.
 – А тебе что, в диковинку?
 – Да как вам сказать, я же все-таки городской, – вздыхает сержант.
Полицейские выходят на площадь; мальчики толпой следуют за ними, держась на порядочном расстоянии. Посреди площади стоит аляповатый памятничек величавого вида мужчине, у подножия его жидкой струйкой сочится фонтанчик, вокруг него полувытоптанная клумба; сама площадь образована несколькими домами побогаче и почище, над одним из зданий развевается приличных размеров перуанский флаг, рядом с казенным учреждением стоит покосившаяся церквушка, ей лет двести. Полицейские оглядываются на детей, те дружно показывают вперед. В самом углу площади примостилась лачужка, к ней примыкает навес, под навесом стоят несколько столов, к ним приставлены длинные скамьи; все это строение обрамлено несколькими деревьями, дающими хоть какую-то тень, сразу за навесом сплошная изгородь, закрывающая внутренний дворик или огород с сараем, там тоже растут три-четыре дерева; под навесом сидит мужчина и что-то ест, перед лачугой возятся трое малышей. Полицейские пересекают площадь. Из лачуги выходит женщина, она замирает на пороге, словно вдруг обратилась в статую; из-за ее спины выскакивает мальчик постарше трех первых с ведром в руке, пробегает вдоль лачуги и скрывается за углом. Полицейские идут через площадь. Мужчина поднимает голову и поспешно утыкается в тарелку. Женщина все так же стоит на пороге, она очень худа, скулы, кажется, готовы прорвать ее тонкую оливкового цвета кожу, выдающиеся вперед челюсти, огромные, глубоко запавшие испуганные глаза, плоская грудь под тонким черным платьем, она делает полшажка вперед и потирает руки, словно ей холодно. Полицейские подходят к женщине, Сильва широко улыбается и поднимает на лоб очки.
 – Здравствуйте, донья Лупе, не найдется ли у вас чего перекусить и бутылочки винца? – женщина выдавливает кривую улыбку, больше похожую на гримасу боли.
 – А…прошу вас, господа, сади-итесь…вы здесь или… – не договорив, она кивает на дверь в лачугу.
 – Мы здесь, донья Лупе, – Сильва улыбается так радушно, будто он хозяин закусочной. Донья Лупе делает приглашающий жест и снова потирает руки. Полицейские садятся; донья Лупе уходит в лачугу; ватага малышни стоит шагах в ста от навеса, под палящим солнцем, мальчики настороженно глядят на полицейских и чего-то ждут; шуршание за соседним столиком. Завтракавший мужчина поспешно поднимается, оставляет рядом с тарелкой несколько монет и, искоса взглянув на полицейских, торопливо идет через площадь.
 – Скажи честно, ты считаешь донью Адриану толстухой? А? Признайся.
 – Ну, – Литума совсем не расположен разговаривать, он провожает глазами уходящего мужчину, потом в нетерпении переводит взгляд на двери лачуги.
 – С чего это ты такой хмурый? Живот подвело? – Литума пожимает плечами, продолжая следить за дверями. – Так вот, Литума, это заблуждение. Она не толстая, а пышнотелая. Улавливаешь разницу?
 – Не особенно.
 – А зря! Толстуха – вся мягкая, рыхлая, дряблая, квашня квашней! Прикоснись к ней – рука по локоть провалится! А пышнотелая – тугая, литая, у нее везде столько, сколько надо, а кое-где чуточку больше! Особенно хороши бывают груди и бедра, если в них маленький избыток! Чу-уть больше, но это «чуть» уловимо глазом! В этом «чуть» красота, законченность формы! А законченность, округлость – это тайна! Совершенство не постичь! Им не овладеть! Оно притягивает! Рождает неизбывное желание обладать! Просекаешь?! – лицо лейтенанта вдохновенно, глаза горят.
 – Да просекаю, – отвечает Литума кисло.
 – А чего ты тогда не спросишь самого главного?!
 – В смысле? – Литума недоуменно смотрит на Сильву.
 – Откуда я все это знаю…про округлости доньи Адрианы! – горячо шепчет лейтенант, перегибаясь через стол.
 – Чего это вас так разбирает? – Литума сбит с толку.
 – Вопрос не верный! – смеется Сильва.
Перед столом возникает донья Лупе, она ставит на стол два стакана и бутылку вина. Сильва, откинувшийся назад, дарит ее улыбкой; женщина отвечает все тем же оскалом, глаза ее испуганно бегают и прячутся, едва коснувшись полицейских.
 – Ну и? – бурчит Литума. Донья Лупе поворачивается к ним спиной.
 – Донья Лупе! – Сильва продолжает смеяться. Женщина замирает и медленно поворачивается: она обмерла со страху.
 – Мы передумали, – выдержав маленькую паузу, обращается к ней лейтенант, на губах его все та же обворожительная улыбка. – Слишком жарко. Вы накройте нам там, у вас, хорошо? – женщина кивает и потирает руки. – Спасибо! – донья Лупе срывается с места. – Да, донья Лупе! Кликните нас, как все будет готово! – удовлетворенно смеется Сильва. Женщина едва оборачивается и еле слышно шепчет «Да, сеньор», а потом едва не бежит к лачуге. Литума внимательно смотрит на лейтенанта.
 – Чего смотришь? Наливай, – Литума разливает вино; Сильва смотрит вслед донье Лупе и чуть кивает головой, на губах его удовлетворенная улыбка. – Выпьем за любовь и совершенство! – полицейские чокаются; Литума едва пригубляет вино, выжидательно глядя на командира. Сильва двумя долгими глотками осушает стакан. – Так вот, я открою тебе тайну! Зачем, по-твоему, я иногда исчезаю, прихватив бинокль?! Я любуюсь купанием Дианы! За маяком есть маленький пляжик, а над ним скала. Никто не видит и не увидит ничего подобного, друг Литума: туда не так уж просто забраться! Одно движение – в момент шею свернешь! А я забирался туда десятки, нет, сотни раз, чтобы увидеть мою любовь в одной розовой нижней юбке и белой сорочке! А когда ее одежды намокают, они делаются почти прозрачными…Хочешь, я возьму тебя с собой?! Ну, если будешь хорошо себя вести, конечно! А, хочешь?!
 – Шею свернуть?! – усмехается Литума.
 – А на что ты вообще способен ради любви?!
 – Я-то тут при чем?! Мне донья Адриана как-то до фонаря!
 – Потому что ты ничего не смыслишь в женской красоте! Уперся в свою Алисию! – Литума раскрывает рот. – Я же видел, как ты к ее фоте прилип, а когда картинка сошла со стены и явилась пред тобою во плоти!...
 – Знаете, сеньор Сильва!...
 – Лучше скажи, ты вчера на берегу был?
 – Был.
 – И что?
Ответить Литума не успевает: на пороге появляется донья Лупе, она несмело идет к навесу, но увидев, что ее заметили, слабо машет рукой и скрывается в доме. Сильва быстро встает, берет бутылку, свой стакан и направляется к лачуге; Литума со своим стаканом неспеша идет следом; мальчики, стоявшие подле навеса, переглядываются и уходят; во дворе остаются только полуголые малыши доньи Лупе. Литума останавливается на крыльце и оборачивается.
Дети уже в самом дальнем конце площади, и солнце почему-то садится за церковью; под навесом, спиной к хижине, сидят Алисия и Паломино.
Литума делает шаг к навесу и оступается, вино плещет из стакана, Литума смотрит на свою руку, держащую стакан, а потом туда, где сидели влюбленные. Белый свет полдня, под навесом пусто. Литума с силой выплескивает из стакана вино, и оно, коснувшись земли, превращается в пыльные шарики.
Литума входит в дом; лейтенант садится за стол, не выпуская из рук бутылку; на столе две порции жареных бананов в плоских глиняных плошках, а между ними большое блюдо зеленого салата и склянка с уксусом. Донья Лупе возится у очага, рядом с очагом вертится на горшке ребенок лет трех, он с интересом рассматривает вошедших и строит рожи. Литума проходит к столу, где уже сидит Сильва с бутылкой в руке.
 – Подставляй стакан. Пролил что ли? – Литума качает головой и садится; лейтенант разливает вино, потом снимает темные очки; взгляд его жесткий, и направлен он не на Литуму, а за его спину. Литума невольно оборачивается, к ним подходит хозяйка со сковородкой в руках. – У вас здесь курят? – Сильва смотрит на донью Лупе так, словно не сомневается в ответе, он даже не спрашивает, а выносит приговор, двумя пальцами он вынимает из кармана френча платок и принимается протирать им стекла очков.
 – Конечно, сеньор, – женщина едва поднимает глаза на лейтенанта и тут же опускает их; она раскладывает по мискам какие-то темные кусочки в густом соусе. Сильва пристально смотрит на донью Лупе и протирает платком стекла очков. Та не поднимает глаз, ее движения суетливы, она старается скорее закончить дело. Литума замирает. Донья Лупе отворачивается от стола и делает пару шагов к очагу.
 – Донья Лупе, – Сильва убирает платок в карман, тон его жесткий, словно он окрикнул, но голоса лейтенант не повышает. Женщина оборачивается: на ней лица нет, – присядьте с нами на минуточку. У нас к вам дельце, – лейтенант медленно складывает очки и заправляет дужку под пуговицу френча, он ни на секунду не спускает жесткого взгляда с хозяйки. Литума переводит взгляд с лейтенанта на женщину.
 – Какое дельце? – едва выговаривает женщина и судорожно трет руку о руку.
 – Вы же понимаете: я хочу узнать об убийстве, о чем же еще?
 – Про что вы? – голос женщины срывается, она стоит, прижав сплетенные пальцы рук к венериному бугорку, словно защищая свое лоно, сковорода опущена почти перпендикулярно, на платье капает жир; из-за спины матери выглядывает сидящий на горшке ребенок.
 – Присядьте-ка, донья Лупе, – хозяйка делает пару шагов, словно автомат, опускается на скамью и машинально ставит сковороду на колени.
 – Расскажите о Паломино Молеро и сеньорите Алисии. Они жили у вас. Сколько дней? Три? – Сильва не спускает глаз с хозяйки.
 – Клянусь вам, я не знаю…Ничего не знаю, – шепчет донья Лупе, рот ее кривится от подступающих рыданий. Литума переводит взволнованный взгляд с одного на другую.
 – Вы прекрасно знаете, кто такой Паломино Молеро, – с легкой укоризной продолжает лейтенант, и взгляд его смягчается. Донья Лупе отпускает сковородку, закрывает лицо руками и рыдает. – Я говорю про солдатика с авиабазы. Его привязали к дереву, посадили голой задницей на острый сук, прижигали сигаретами, резали ножами…Он жил у вас. Не припоминаете?
 – Да, – еле шепчет женщина. Литума не спускает с нее глаз. Она сидит, не отнимая рук от лица, ее плечи дрожат, голос захлебывается от рыданий.
 – Я не хочу вас арестовывать, везти в Талару, сажать в тюрьму за недонесение. Я знаю, что Алисия и Паломино были здесь. Мне нужно знать, кто их увез, и как это было, – женщина рыдает уже в голос; раздается шуршание.
Литума поворачивает голову к очагу. Ребенок елозит на горшке, а поймав взгляд Литумы, показывает ему язык и улыбается. Литума в ответ подмигивает.
 – Мама! Я все! – объявив об этом, мальчик вскакивает с горшка, криво натягивает штаны, плохо заправленная рубашка торчит углом; малыш срывается с места и исчезает за дверью, в дверном проеме виднеется покосившаяся колокольня церкви.
 – Убьют меня, – шепчет женщина, отнимая от лица руки, в ее глазах страх, под нижними веками застыли две слезинки; она вдруг бьет себя кулаками в грудь и кричит. – В чем я-то виновата, сеньор полицейский! Я-то что плохого сделала?! Умру я, на кого детей покину?! Мужа моего трактор задавил!!! Насмерть, сеньор полицейский! Насмерть!!! – лейтенант медленно опускает руку под стол, секунду возится и кладет на стол пистолет, отодвинув стволом тарелку. Женщина сразу замолкает и не сводит остановившегося взгляда с оружия.
 – Ни один волос не упадет с вашей головы, донья Лупе. Расскажите нам честно и откровенно все, что знаете. Эта штука защитит вас, если потребуется, – Сильва ободряюще улыбается женщине.
 – Они мне сказали: хоть слово пикнешь – убьем! И тоже с пистолетом! Кого мне слушать?! Господи, помоги!!! – вскинув руки, завывает донья Лупе, она раскачивается на стуле, но теперь по рыданиям ясно: страх ее отпускает.
 – Успокойтесь. Никто вас не тронет. Если я все точно узнаю, им не до вас будет, ей богу! Давайте разберемся, не торопясь, шаг за шагом. Главное, будьте со мной откровенны. Они прожили у вас три дня, так?
 – Не знаю, ничего я не знаю! Отпустите меня, сеньор начальник! Боюсь я! – горячо, с придыханиями шепчет донья Лупе, ударяя себя кулаками в грудь через равные промежутки времени, словно отбивает ритм, по тону ее понятно, что сил запираться у нее уже нет.
 – Боже сохрани, донья Лупе, не за чем мне вас арестовывать. Вы ни в чем не виноваты. Расскажете все, как было, я схвачу злодеев, и никто больше вас беспокоить не станет.
 – Святой Николай, помоги мне! – женщина дважды крестится и целует скрещенные пальцы. – Я и не знаю, с чего начать! Все в голове путается!
 – Давайте-ка, я помогу. Когда они приехали? В четверг?
 – В пятницу. С утра. Я бы ни за что их не оставила! Это все девочка, сеньор начальник. Она так просила! Так просила! (голос не слушается донью Лупе: она то шепчет, то вскрикивает) Господи, совсем девочка. Тонюсенькая. Сразу видно: из благородных. И так ласково просила. Все просит и просит! Ужас-то какой! Ужас! – и женщина принимается подвывать.
 – Тихо, тихо, донья Лупе. О чем она просила? Спрятать их? – Литума хочет что-то спросить, но сдерживается.
 – Они священника нашего искали…Обвенчаться…А его не было…И никогда-то его нету, господи, прости меня, грешную-у!...А она просила переночевать…Священника дождаться, – женщина продолжает всхлипывать и то отнимает от лица руки, то снова прячет лицо и подвывает, раскачиваясь всем телом.
 – Они здесь ночевали? – тихо спрашивает Литума. Лейтенант бросает на него гневный взгляд. Литума смущается и подносит кулак ко рту. Донья Лупе раскачивается и всхлипывает.
 – Так. Вот они остались здесь ждать священника, да? И что дальше было? – уговаривает женщину Сильва.
 – Я, ей богу, не хотела. Жалко мне стало…Не за деньги! Видит бог! И деньги-то мне не лишние! Мужа моего трактор задавил! – донья Лупе вцепляется пальцами в щеки и смотрит перед собой остановившимся взглядом. Такой же взгляд и у Литумы; голос женщины отдаляется превращается в неясное бормотанье, а потом пропадает вовсе. – Клянусь вам господом всевышним! Он все видит! Все знает!...
Вечереет; Алисия и Паломино сидят под навесом в пол-оборота друг к другу, перед ними грязно-белая стена церкви. Руки Алисии лежат на коленях ладонями вверх, на ее ладонях ладони Паломино. Алисия и Паломино зачарованно смотрят друг на друга.
Голос возвращается, взгляд Литумы сосредотачивается. Женщина все так же раскачивается, вцепивщись пальцами в щеки.
 – …Такие молоденькие, совсем дети. И так друг друга любили! Наглядеться не могли! Все за руку ходят и смотрят друг на друга! А он ей еще пел! Вся деревня сбежалась! Как он ей пел!!! За что же, господи боже, им такое?! Чем они тебя прогневили?! А я, несчастная, чем?! – с последним вскриком женщина падает всей грудью на стол и рыдает.
 – Я знаю, что у вас доброе сердце, донья Лупе. Я сразу это понял, – лейтенант слегка касается плеча рыдающей женщины. – Успокойтесь. Рассказывайте дальше. Сколько дней они у вас прожили?
 – Два дня всего…два. Пятницу и субботу. Только одну ночь вместе проспали. Я им говорила: не ждите. В Сан-Хасинто вам надо: там священник по воскресеньям мессу служит, он вас и обвенчает. А здесь ничего не дождетесь, говорю. Поезжайте в Сан-Хасинто. Поезжайте, милые, поезжайте! Переночуйте сегодня и утром туда! Ведь совсем близко! – донья Лупе обращается к влюбленным, будто они сидят сейчас перед ней. Литума смотрит и ничего не видит перед собой.
Алисия и Паломино сидят, обнявшись, перед доньей Лупе, та убеждает их; свет из окна и открытой двери скупо ложится на их лица и фигуры.
 – Но уехать они не успели, – мягко перебивает женщину лейтенант. Литума переводит взгляд на него.
 – Нет, не успели, – в ужасе шепчет женщина и начинает дрожать, а взгляд ее все так же уперт в одну точку, будто она видит перед собой все, о чем рассказывает.
 – Их нашли, да? – шепчет Сильва.
 – Нашли, – едва слышно произносит длнья Лупе и снова повторяет. – Нашли.
Литума смотрит в пространство.
Огромный оранжевый шар висит за колокольней, на площадь выезжает джип, в нем сидят двое военных. Донья Лупе, склонившаяся над ребенком, поворачивает голову. Автомобиль останавливается; сидящие под навесом Алисия и Паломино целуются, потом почти одновременно смотрят на подъехавшую машину; они не выпускают друг друга из объятий, так и замирают. Донья Лупе распрямляется, она испугана. Военные выскакивают из машины и быстро идут к навесу.
 – Они вот так и целовались целый божий день! Даже не говорили толком! Только и знают что целоваться! Детей бы постыдились!
 – А что они сделали, когда увидели машину? Побежали? – лейтенант взволнован; донья Лупе обреченно качает головой; Литума все так же не отрывает взгляд от стены.
Силуэты быстро идущих военных четко выделяются на фоне багрового закатного неба, они кажутся фигурками, вырезанными из черной бумаги; Алисия пытается оттолкнуть от себя Паломино.
 – Беги я их отвлеку! – умоляет она, в глазах ее ужас; Паломино еще крепче сжимает девушку в объятиях.
 – Я хочу поговорить с сеньором Миндро. Ты теперь моя жена. Я мужчина, в конце-концов! Он должен понять.
 – Господи, – шепчет Алисия, в лице ее отчаяние.
Двое входят под навес и останавливаются против влюбленных; лица офицеров съедает струящийся из-за их спин закатный свет.
 – Я вся обмерла. Ничего не понимаю, а дрожь так и бьет! – вскрикивает донья Лупе; Литума вздрагивает и переводит взгляд на рассказчицу.
 – Вы уверены, что их было только двое?
 – Двое… – словно сама сомневаясь, испуганно произносит женщина и делает усилие вспомнить. – Да нет. Только двое их было.
 – Как они выглядели? – лейтенант не спускает с женщины глаз.
 – Как выглядели? Как вы. Точь-в-точь! – шипит донья Лупе сквозь стиснутые зубы, глаза ее загораются яростью.
 – Полицейские? – лейтенант обескуражен.
 – Как вы: в форме.
Паломино хочет встать навстречу подошедшим, но Алисия дергает его за руку и прижимается к нему всем телом, он склоняет голову к ее плечу и шепчет-напевает: «Наши души в этом мире воедино свел господь…». На глаза Алисии наворачиваются слезы, она закусывает губу и моргает. Ее пальцы стискивают пальцы Паломино. Миндро подходит к влюбленным, теперь становится видно его лицо: оно застыло, полковник с трудом улыбается глядя на дочь, он делает над собой усилие, чтоб не видеть Паломино.
 – Господин полковник… – начинает юноша и снова пытается встать, но Алисия вцепилась в него крепко.
 – Как ты себя чувствуешь? – обращается полковник к дочери, перебив Паломино.
 – Тронешь его, вам обоим конец, и твои дружки не помогут. А на суде я расскажу про тебя все, – говорит Алисия, в голосе ее вызов, но подбородок дрожит. Подходит донья Лупе, заметив ее, полковник еле слышно чертыхается.
 – Чем могу служить? Это мой скромный дом, я бедная женщина, а эти молодые люди – мои постояльцы, – донья Лупе вся дрожит от волнения, голос ее прерывается, но она старается взять себя в руки.
Второй офицер, стоявший до того поодаль, быстро подходит, на ходу пытаясь расстегнуть кобуру. Алисия вскакивает и загораживает Паломино; донья Лупе прижимает руки ко рту и глухо вскрикивает.
 – Убери его! – кричит девушка. Паломино тоже вскакивает, отстранив Алисию; полковник оборачивается.
 – Тихо! – командует он. Офицер, собиравшийся схватить донью Лупе за руку, останавливается. На стволе пистолета, зажатого в правой руке, тускло отблескивает закатный луч. Донья Лупе бросается перед полковником на колени и пытается ухватиться за полу его френча.
 – Ради всего святого, сеньор! Не убивайте вы их! Не убивайте! Они совсем дети! Господи, сеньор! Разве вы не видите?! Вы же хороший человек! Заклинаю! Пречистой девой! Не трогайте их! – полковник отступает, в лице его растерянность сменяется такой гримасой, словно у него разом заболели зубы.
 – Донья Лупе, успокойтесь, они нас не тронут. Идите домой, – Алисия бросается поднимать женщину, ползающую на коленях между ней и отцом. Та качает головой и шепчет «Нет, нет, нет, я никуда не пойду». Паломино шагает к полковнику.
 – Я люблю ее, я порядочный человек, – бормочет он, не в силах поднять глаз на Миндро. Алисия вскрикивает и отталкивает его, Паломино пытается снова шагнуть к полковнику, но девушка, растопырив руки, закрывает его от офицеров; донья Лупе так и стоит на коленях. – Я всю жизнь положу на то, чтобы она была счастлива, – бормочет Паломино, стараясь встать перед полковником. – Алисия, пусти! Я должен с ним поговорить! Я честный человек! Он твой отец!
Полковник горестно, страдальчески смотрит на девушку, закрывающую Паломино своим телом.
 – Зачем ты притащил сюда этого?! (Алисия кивает в сторону второго офицера, Паломино она не слышит) Чтобы он убил Палито, да?! Запомни, я вас обоих сдам и все расскажу! Думаешь упечь меня в больницу?! Не выйдет! – Алисия все оттесняет Паломино, пресекая его попытки шагнуть вперед.
 – Алисия! – юноша пытается отстранить Алисию, но ему это не удается: девушка с силой толкает Паломино и он, не удержавшись, плюхается на скамью.
 – Доченька, доченька, зачем ты мне грозишь? Боже мой, ТЫ МНЕ! – и он прижимает кулак к сердцу.
 – Добреньким прикидываешься! Зачем его притащил?! Отвечай! – Алисия снова тычет пальцем в сторону второго офицера. Полное бессильного отчаяния и боли лицо лейтенанта Дуфо. Пальцы стискивают рукоятку пистолета.
 – Скажите, они как-то обращались друг к другу? Может, Паломино говорил «господин полковник»?
 – «Господин полковник»? – донья Лупе пытается вспомнить. – Вроде бы называл…Не помню.
 – Девушка как-нибудь к ним обращалась? – донья Лупе трет руки, потом, сделав страдальческое лицо, качает головой. – А фамилию Дуфо вы слышали? Младший лейтенант Дуфо! Или, просто, лейтенант Дуфо! – Сильва с надеждой смотрит на женщину.
 – Нет, – качает головой донья Лупе.
 – Может, вы запомнили, когда младший хотел вас схватить, была у него на плече такая нашивка (лейтенант показывает на свою нашивку), а вот тут одна звездочка? Не помните?
 – Не помню я! Простите, бога ради! Я бедная, невежественная женщина, сеньор! Что с меня взять?!
 – Хорошо, хорошо. Вы только не волнуйтесь. Что было дальше?
Литума смотрит перед собой.
В дверном проеме все та же колокольня и часть навеса, на дворе вечерние сумерки, и пять фигурок, подсвеченных низким солнцем, видны отчетливо.
 – А кого мне было звать? Он твой жених, вспомни.
 – Жених?! – смеется Алисия. – Ты совсем свихнулся?! – в лице полковника недоумение, граничащее с беспомощностью. Алиса смотрит на отца и тоже теряется. – Ты что, ничего не понимаешь?
 – Я сделаю все, что ты хочешь. Вот, смотри, – бормочет полковник, протягивает руку и делает два шага к Паломино, Алисия замирает. Вставший со скамьи юноша оказывается перед полковником и порывисто хватает его руку в обе своих, кажется, что он сейчас поцелует руку Миндро.
 – Клянусь вам…я сделаю…она будет счастливой! – юноша запинается от волнения. – Я пойду учиться…Буду петь…Алисия – свет божий! Она единственная! Я ее люблю! – Паломино трясет расслабленную руку полковника, тот смотрит в сторону, потом поворачивается к дочери, выдернув свою ладонь из ладоней юноши.
 – Ты успокоилась? Мы все забудем. Поехали, здесь нам делать нечего, – Алисия усмехается, глядя ему в лицо. Полковник отводит взгляд, шагает к уже поднявшейся с колен донье Лупе, торопливо лезет в задний карман, вынимает оттуда портмоне и достает несколько купюр.
 – Спасибо вам за все. И простите…что причинили столько беспокойства. Пожалуйста, забудьте все. Очень вас прошу. Вот, это за труды, – полковник впихивает купюры в ладонь доньи Лупе, она машинально сжимает пальцы. В лице женщины испуг. Полковник быстро идет к машине, но, выйдя из-под навеса, оборачивается. – Алисия, я тебя прошу, поедем! Да пойми ты, он же дезертир! Чем скорей он вернется, тем проще будет это замять! О нем подумай, доченька! Это же тюрьма! Едем!
 – И они поехали?! – восклицает Литума, он не может поверить. Сильва с досадой смотрит на него, но сержант не замечает этого взгляда, он готов вцепиться в донью Лупе, словно от нее сейчас зависит, сядут ли влюбленные в джип.
 – Девушка ехать не хотела и его пыталась удержать, – стонет донья Лупе, глядя в лицо Литуме. Литума с болью смотрит на рассказчицу.
Полковник идет к машине; солнце уже почти село; Паломино направляется следом, но девушка хватает его за руку и притягивает к себе.
 – Я ему не верю! Ты видел, он на тебя и не посмотрел!
 – Радость моя, он прав: это тюрьма. Надо ехать.
 – А что он сделает?! Его дочь сбежала с чоло! Да он ужом извернется! Выбьет тебе комиссию, только бы никто не знал!
 – Но он твой отец! Как я буду смотреть ему в глаза?! Я же…
 – А ему это надо?! Он меня живой похоронит, если мы поженимся! Сто лет пройдет, не простит! Господи, какой ты наивный! Он тебе любую бумагу сварганит, лишь бы я не сообщала родственничкам о нашей свадьбе! Была дочурка и сплыла! В психиатрической больничке лежит! Все!
 – Алисия, милая, я так не могу. Я не буду прятаться. Я мужчина. У меня мать, родные. Я честный человек…я так не могу, – Паломино резко вырывается и идет к машине. Алисия смотрит ему вслед, и лицо ее искажается бессильным гневом.
 – Дурак! Чоло безмозглый! Чоло! Господи! – с последним отчаянным криком слезы появляются в ее глазах. Алисия срывается с места, подбегает к Паломино и вцепляется в него, так они вместе и подходят к машине, двое военных садятся спереди, дверцы захлопываются, машина рвет с места. Она едет по пустой улице. Захлопываются двери и окна лачуг.
 – А тот другой, ткнул в меня пистолетом и говорит: «Нас здесь не было. Кому сболтнешь, пристрелю, как собаку. Поняла?» Что же мне теперь делать? – Литума смотрит перед собой, по щеке его ползет слеза. В дверном проеме стена колокольни и часть навеса; яркий солнечный свет. Литума переводит взгляд на плачущую донью Лупе. – Они со мной разделаются! Разве вы не понимаете?! Куда мне бежать?!
 – Не надо вам никуда бежать. Живите как жили. Никто вас не убьет, я обещаю. Эти двое скоро забудут, как родную маму зовут. Так что не бойтесь ничего. Никто вас беспокоить не будет. Сколько мы вам должны?
 – Ничего! Ничего! Бога ради! – женщина испуганно машет руками.
 – Так не пойдет. Мы же полиция, а не грабители. Этого хватит? – поднявшийся из-за стола Сильва достает кошелек и кладет рядом с недопитым стаканом вина кредитку. Женщина беззвучно шевелит губами, глядя на деньги так, будто видит перед собой змею. – До свидания и спасибо за все.
Лейтенант козыряет и направляется к двери. Задержавшийся Литума, позабыв попрощаться с хозяйкой, вскакивает и бежит следом.

Полицейские идут по улочке. Литума оглядывается по сторонам. В окне женское лицо. Мужчина выглядывает из-за угла дома. Еще одна женщина замерла в дверях. Детские головы поднимаются над изгородью, их полуголые тела мелькают меж жердей. Литума невесело усмехается, вытирает со лба пот и переводит взгляд на дорогу. Перед ним медленно движется спина лейтенанта, форменная рубаха в пятнах пота. Ноги лейтенанта увязают в песке; но это вовсе и не лейтенанта ноги.
Впереди идут полковник и Дуфо, прямо перед ними дерево, на котором был повешен Паломино Молеро. Литума быстро догоняет их и, схватив за вороты насквозь пропотевших рубах, поворачивает лицом к себе, потом отходит на пару шагов и медленно вынимает из кобуры пистолет. В глазах офицеров дикий ужас. Литума поднимает пистолет, на губах его усмешка ненависти. Брюки стоящих перед ним мужчин темнеют в паху; собачий лай.
Литума поднимает глаза. Перед ним прыгает шелудивая собака, она скалит клыки, но не приближается; пустырь перед шоссе, по песку снуют ящерицы, само шоссе пусто; лейтенант останавливается и оглядывается; его грудь покрыта влажными разводами, а лоб в крупных каплях пота; Сильва внимательно смотрит на сержанта и качает головой.
 – Нервы…так и спятить недолго.
 – Знаете, сеньор, я много чего себе навоображал, но чтоб так…
 – В смысле?
 – Они же оба знали, что убьют, и вот так!... Парень сам пошел!...Ей богу, брюхо вспорю обим! Жизнь положу!
 – Значит, ты точно знаешь, как дело было?
 – А вы что, нет? – бормочет ошарашенный Литума.
 – Я пока нет, – вздыхает Сильва и подходит к обочине шоссе, собака уже не обращает на полицейских никакого внимания, она дерет бесформенный кусок мяса и шерсти – все, что осталось от раздавленного машиной мелкого животного.
 – А что тогда мы знаем?
 – Пока мы даже не знаем, кто приехал за Алисией и Паломино. Скорей всего, это были Миндро и Дуфо: в этом случае понятно, что Дуфо про обман говорил. А вот из слов доньи Лупе это не следует никак, так что свидетель она аховый.
 – Да ну! Она ж их в раз опознает!
 – Или не опознает. Смотря, кто следствие вести будет. Всяко, не мы. Думаю, о ней в рапорте и поминать не стоит. Да и…жалко женщину.
 – Ну, здрасьте!
 – Потолок покрасьте!...Вреда от нее может быть больше, чем пользы: запугали, не опознала и все! Улик против них нет!...И потом, вполне возможно, что среди убийц не было ни полковника, ни Дуфо.
 – Это как?
 – Да так. Для начала: вряд ли они все это при ней делали. А потом, убийц было четверо.
 – Откуда вы знаете?...Про четверых?
 – Я ж осматривал место…Вы там тоже натоптали, так что…может, трое было, но не меньше. А если Миндро нанял кого-то со стороны?
 – А какого рожна они так над парнем измывались?! – Сильва усмехается.
 – Вопрос резонный. Только ведь, мы ж убийц не видели. Мало ли подонков…
 – Все равно, я этих двоих пришью. Отсидят, не отсидят – пришью.
 – Ты хороший человек, Литума…Не по тебе эта служба, ей богу.
Из-за поворота выскакивает грузовик. Полицейские принимаются отчаянно махать фуражками, машина проносится мимо. Литума смотрит ей вслед и смачно плюет.
 – Курить будешь? – Сильва протягивает Литуме пачку сигарет, тот кивает, осторожно вытаскивает сигарету из пачки и шарит по карманам в поисках огня.

17.
Алисия кокетливо приподнимает плечо и чуть хмурится, но видно, что это игра, она влюблено смотрит на стоящего перед ней человека.
 – Вот она! Говорил я тебе! Вон, идет! – громко шепчет лейтенант; Литума недоуменно смотрит на него. – Ты чего, спишь? Вон она идет!
Лейтенант указывает вниз и вперед. Садящееся солнце освещает дорогу, идущую мимо укрытого кусками упавших сверху камней маленького пляжика; две высоких скалы закрывают его от океанских волн, вода в бухте прозрачная, изумрудного оттенка; на дороге легкое облачко пыли, за ним, левее дороги, начинаются пакгаузы, за пакгаузами два причала, над ними трубы, металлические башни, еще какие-то конструкции; слева от дороги, беспорядочно теснясь, ползут по склону домишки Талары.
 – Точна, как англичанка! – шепчет лейтенант, крепко прижимая к глазам окуляры бинокля и по-жирафьи вытягивая шею; полицейские лежат на маленькой площадке, обрывающейся вниз, к пляжу; позади почти такой же отвесный спуск, на склоне, против скалы, маленькие строеньица, внизу, у самого моря – ангары, пакгаузы, ленты одноколеек, нити металлических оград.
 – Почем вы знаете, что это она?
 – А кто еще? Сюда никто не ходит, – Сильва на секунду отрывается от бинокля и снова приникает к окулярам. – Это высшее отличие, Литума: созерцание чистейшего образца красоты! Женской, удивительнейшей в мире красоты! Приготовься к этому зрелищу, Литума, а не то ослепнешь! Это мой тебе подарок ко дню рождения!
 – Угу, – вздыхает сержант, смотрит он в океан, а вовсе не на дорогу.
Алисия протягивает руку, кладет ее на плечо Литумы, глядя на него все тем же кокетливым, притворно сердитым и влюбленным взглядом. Литума прижимает девушку к себе, в его глазах восторг, вот он закрывает глаза и наступает темнота. Литума трясет головой.
 – Пригнись, чего вылез?! – Сильва пихает Литуму в бок, зло глядя на своего подчиненного. – Она уже здесь. Если повезет, повернется к нам лицом, тогда мы увидим ее грудь. Пригнись, пригнись пониже! Все: начала раздеваться! – лейтенант снова приникает к биноклю. Литума смотрит вниз. Маленькая женская фигурка: женщина стягивает с себя блузку, потом расшнуровывает и спускает с бедер юбку. Литума смотрит мимо всего.
Алисия и Паломино целуются, стоя у стола, в хижине доньи Лупе.
Литума прикусывает губу и вздыхает.
 – Чего, не терпится? Сейчас, сейчас! – горячо шепчет Сильва, не поворачиваясь к Литуме.
Литума снова смотрит в пространство.
Алисия поворачивается, стоя у приоткрытой двери, ведущей в темную клетушку, в руке ее керосиновая лампа; девушка улыбается загадочно и призывно. Литума делает шаг к ней.
 – На смотри, только недолго, – лейтенант пихает Литуму в бок и протягивает бинокль, – а то добрые люди скажут, что я тебя развращаю.
Литума нехотя берет в руки бинокль и подползает к краю. Адриана становится на цыпочки и кладет одежду на выступ скалы; она вся вытянулась в струнку, на ней короткая розовая юбка, почти не закрывающая полные бедра, и сорочка с глубоким широким вырезом.
 – Да, хорошо сохранилась, – хмыкает сержант. – Все еёйное при ней.
 – Отдай, дурак! Ничего в красоте не понимаешь! – шипит лейтенант и вырывает у Литумы бинокль.
 – Мне бы ваши глаза, сеньор лейтенант, с вашей фантазией вместе! Ну, женщина, в нижнем белье, тело так, ничего себе. Да я у себя в Пиуре таких толпами видал, и в белье и без! – Литума сплевывает и отворачивается.
 – Ты еще покощунствуй у меня! – цедит Сильва, не отрывая глаз от бинокля. Литума вдруг застывает.
Керосинка освещает почти пустую комнату, застланную циновками, в ней только табурет, на котором стоит лампа, и темной ткани мешок, заменяющий матрас; на нем спят обнявшись, двое, сползшая простыня открывает спину светловолосой девушки, ее острые лопатки, маленькую круглую попу и уплощенное, мальчишеское бедро; ее волосы прилипли к плечам и ложбинке меж лопаток, лицо она спрятала на груди юноши, обхватившего одной рукой ее худенькое тело чуть выше талии, другая рука, пропущенная под шеей девушки, откинута; юноша чуть развернут от девушки, так что можно разглядеть его лицо – это Паломино.
Литума стискивает зубы, кажется, он готов убить невидимого соперника.
 – Донья Адриана принадлежит к высшей женской расе, – шепчет лейтенант; Литума, очнувшись, смотрит в его сторону. Сильва так и лежит с биноклем у глаз. – Представительницы этой расы трусиков не носят. Э-э, Литума, ты не знаешь, какими преимуществами обладают женщины, которые идут по жизни без штанов.
Литума смотрит вниз. Донья Адриана плещется в заводи, она колотит по воде руками, как делают люди, едва умеющие плавать; брызги и пена летят во все стороны.
 – Что вы там видите? – невольно бормочет сержант, снова переводя взгляд на Сильву.
 – Я вижу все. Сверху вниз и снизу вверх. Всю красоту моей любимой. Она ничего не смогла от меня утаить.
 – Ну и долго вы будете похабничать?! – раздается сзади звонкий, как пощечина, полный презрения девичий голос; Литума резко поворачивается и охает, схватившись за шею. На уступе стоит Алисия Миндро, она упирается сжатыми кулачками в плоские, мальчишечьи бедра, ее прищуренные глаза смотрят презрительно, вся ее одежда, волосы и лицо настолько пыльные, что поменяли естественный цвет; внизу коротко взвизгивает донья Адриана. – А сеньор лейтенант? Что еще подскажет вам воображение? Какая вы, оказывается, свинья! А я-то думала: человека бог послал! Ваш сержант в сто раз культурней и целомудренней вас! У него поучитесь! – лейтенант встает и пытается нашарить на груди темные очки; по глазам его видно, что он смущен и старается не подать виду. Литума не знает, куда спрятать глаза и случайно бросает взгляд вниз. Адриана, согнувшись чуть не пополам и обхватив себя руками, бежит по мелкой воде.
 – Опасные шутки, сеньорита! Разве так можно? Мы ведь при исполнении. А если бы я от неожиданности выстрелил? Или, вот, он? – надев, наконец, очки, Сильва принимается тщательно отряхивать рубашку и брюки, на девушку он не смотрит.
 – Служебные обязанности?! Вас за женщинами подглядывать обязали?! – презрительно смеется Алисия. Сильва справляется со смущением и, прекратив отряхиваться, обращается к девушке с неподдельной искренностью.
 – Сеньорита, с этой скалы мы наблюдали за баркасами контрабандистов, которые пытаются уйти в Эквадор. Естественно, об этом никто не должен знать (Литума смотрит на лейтенанта с восхищением). Я прошу вас забыть, что вы нас… – снизу кричит Адриана; Сильва, не закончив фразу, невольно оборачивается. Женщина стоит на краю пляжа и что-то кричит, грозя полицейским кулаком; Алисия хохочет.
 – Сеньорита, я прошу отнестись к моим словам серьезно. Мы караулили бухту, и не наша вина, если кто-то из местных дам… – Алисия внезапно перестает смеяться, выражение ее лица становится высокомерным. Сильва сбивается и добавляет не столь уверенно, – …захотел выкупаться.
 – Прекратите валять дурака!
 – Вы хотели поговорить? – лейтенант прячет бинокль в футляр, он внимательно смотрит на Алисию, тон его официален. Девушка коротко кивает и спускается по узкой тропинке. Литума смотрит ей вслед. Алисия легко спускается по уступам, лейтенант заслоняет ее, но через пару секунд фигурка Алисии вновь появляется и снова возникает спина лейтенанта, а потом фигурка девушки мелькает между камнями еще ниже. Литума спускается, не отрывая от нее взгляда.
Затылок Алисии совсем рядом, она оборачивается и смотрит с нежностью, ее ресницы взлетают и опускаются, когда она, смутившись, меняет направление взгляда.
Литума, тяжело дыша, прыгает на очередной уступ. Впереди движется спина лейтенанта, вот снова появляется Алисия, девушка коротко оборачивается и прыгает вниз, через секунду она вновь выныривает уже под скалой, утопая в песке, Алисия бредет к лежащему в паре метров от тропы велосипеду; ее догоняет Сильва. Литума приседает и прыгает в песок, приземлившись, он распрямляется. Девушка поднимает велосипед, Сильва подходит к ней и останавливается; Алисия вскидывает голову и насмешливо смотрит на него.
 – Отец знает, что вы говорили с Риккардо и что-то из него вытянули, – бросает она и прищуривается, ожидая реакции.
 – Вы говорите о вашем женихе? – спрашивает Сильва сухо. Девушка меняется в лице, она смотрит теперь на лейтенанта едва ль не с ненавистью.
 – И про Амотапе он тоже знает, – с издевкой продолжает она, словно и не слышала вопроса. – Он в курсе всех ваших дел. И не удивительно. Я полдня слежу за вами, а вы ничего не видите. Сыщики!
 – А ваш отец знает, кто сообщил нам о донье Лупе? – выражение лица Алисии снова меняется: она прикусывает губу, будто от внезапной боли, отворачивается и пытается вытолкнуть велосипед на тропинку; Сильва мягко, но уверенно берет велосипед за перекрестье руля. – Позвольте, я.
Алисия отпускает руль и первой спускается по тропинке, следом идет лейтенант, за ними Литума; раздается гудок, сержант смотрит влево-вниз. Бухту, направляясь к берегу, пересекает буксир, за его кормой стелется густой серый дым; с буксира еще раз сигналят; на берегу копошатся люди, выкатывая и вытаскивая к небольшому причалу какие-то бочки и ящики; на причале стоят двое, один машет буксиру. Литума ускоряет шаг и догоняет своих спутников. Взгляд его задерживается на чем-то. Пыльные маленькие мокасины, надетые на босу ногу, щиколотки с выступающими костяшками, обтянутые джинсовой тканью икры; рядом крутится колесо велосипеда, скрежещет по песку обод; ноги пропадают, колесо замирает. Тропинка становится совсем узкой, она словно проползает между двух утесов, лейтенант провозит в узенькую щель велосипед, протискивается сам; за коротеньким узким тоннелем открываются слева причал, а справа ограждение промзоны с воротами и будкой, на воротах таблички по-испански и по-английски; отсюда вверх поднимается дорога. Алисия стоит, повернувшись лицом к спутникам, полицейские подходят к ней. Литума оглядывается. С причала на них смотрят во все глаза. Из будки пялится охранник, еще двое рабочих останавливаются перед воротами, они тоже не спускают глаз со странной компании.
 – Вы хотите поговорить по дороге или лучше будет в участке? Единственно что: обстановочка у нас там убогая.
 – Все равно, – пожимает плечами девушка и медленно идет вдоль ограды. Лейтенант догоняет ее, Литума плетется чуть позади.
 – Я не понял, к чему относится ваше «все равно», к моему предупреждению или…
 – Мне не важно, где говорить.
 – А полковник Миндро знает о нашей встрече?
 – Вы так и будете строить из себя…идиота?! – Алисия останавливается и смотрит в глаза лейтенанту с неприязнью. Тот тоже останавливается и ждет. – Не хотите ли снять очки, когда разговариваете (она вдруг запинается, выражение ее лица вновь становится нестерпимо высокомерным)…с женщиной?! – она делает ударение на последнем слове, и в голосе ее гордость, вызов, даже обвинение. Лейтенант снимает очки и смотрит на Алисию изучающее. Они молча стоят друг против друга.
 – Значит, должен узнать? – лейтенант требует ответа и тоном и взглядом. Алисия опускает глаза и молчит. – Я снял очки, спросил вас откровенно и что? Может быть, вы пришли к нам, просто, сообщить, что полковник осведомлен о наших беседах с Дуфо и доньей Лупе?
 – Да, – совсем тихо отвечает Алисия, глядя в землю.
 – Я вам благодарен, поверьте.
Девушка берется за руль велосипеда, она все не поднимает глаз; Сильва отпускает руль и отступает. Алисия медленно идет вдоль ограды; обод еще какое-то время скрежещет, пока весь песок не ссыпается. Литума смотрит вслед девушке. Мимо нее проходят двое в униформе с карабинами за плечами, они смотрят на Алисию, потом на полицейских; над дорогой с криками проносятся несколько чаек, они летят совсем низко; девушка уходит все дальше, слева от нее солнце, уходящее в океан. Литума едва не отталкивает лейтенанта и быстро догоняет девушку.
 – Сеньорита! – Алисия оборачивается и с гневным удивлением поднимает брови. Литума останавливается, глубоко вздыхает и, наконец, произносит. – Каким был Паломино Молеро? – лицо Алисии становится неотразимо женственным: трепещут маленькие ноздри, рот приоткрывается, обнажая влажные мелкие зубы, дрожат ресницы, и теперь заметна их необыкновенная длинна и густота; проходят, от силы, секунды три, и в глазах снова появляется гневный вызов, а вслед за тем губы искажает ироничная усмешка.
 – Каким? Я не знаю, – безоблачно-невинным голоском произносит Алисия и, отвернувшись от Литумы, поднимается вверх по дороге.
 – Вы его вообще любили?! – в три шага догнав девушку, цедит Литума. Но Алисия не отвечает, не замедляет шага и не смотрит на сержанта.
Сейчас Алисия, Литума и следующий за ними Сильва проходят мимо свежевыкрашенного административного здания, у дверей которого прохаживаются двое в униформе с винтовками на плечах, на крыльце стоят несколько чисто одетых господ, по виду, иностранцев; они внимательно осматривают странную группу и тихо переговариваются, один из клерков легонько мотает головой в сторону Алисии.
 – Приятели говорят, что однажды в Пиуре и я слышал, как он поет, а я не могу вспомнить…Болеро, говорят, у него замечательно выходили, – негромко и будто сам себе говорит Литума.
 – Креольские песни тоже, – мягко, без всякой иронии или вызова отвечает вдруг девушка и добавляет чуть погодя. – И на гитаре играл удивительно.
 – Да, на гитаре! Мать о ней все позабыть не может. Донья Асунта. Она на улице Кастилии живет. Я к ней пришел, а она спрашивает: гитару сыночка моего нашли?
 – Она у меня! Он… – Алисия стремительно оборачивается и тут же, запнувшись, замолкает, глядя перед собой и вниз. Литума подходит к девушке, забирает у нее велосипед и встречается взглядом с лейтенантом. Тот, стараясь держаться за спиной Алисии, кивает ободряюще. Литума, метнув полный досады взгляд, отворачивается.
Они снова медленно идут вверх, дорога превращается в улицу: убогие домики жмутся один к другому, на ступенях крылечек, на стульях или, просто, на земле сидят старики в нижних рубашках, бегают полуголые дети, слышны голоса, смех; у порога деревянного домика женщины потрошат рыбу, вокруг крутятся, скалясь друг на друга, собаки.
 – Вы ее отдайте…сами отвезите или мы…если вам…трудно…У нее никого не осталось, – Литума искоса смотрит на девушку, она едва заметно шевелит губами, глядя перед собой, впечатление такое, что Алисия вспоминает чьи-то слова, может, только что сказанное сержантом. Литума едва не давит колесом подсохшую морскую звезду, выброшенную на середину дороги, она вся облеплена копошащимися муравьями; сержант поднимает колесо и перешагивает звезду.
 – Кто она? – девушка резко поворачивает голову, в глазах ее отчаяние и ненависть, будто речь не о матери, а о счастливой сопернице.
 – Вы про кого? Про донью Асунту, мать…?
 – Она – метиска? – нетерпеливо перебивает Алисия, продолжая смотреть в глаза сержанту.
 – Ну да, простая женщина, не чета вам с папой. Это вы хотели узнать? – раздраженный ее взглядом Литума не сдерживает досады; Алисия отворачивается и снова смотрит перед собой, о чем-то вспоминая.
 – Он не похож на чоло, – произносит она мягко, нежно, ни к кому не обращаясь, словно произносит одну из тех фраз, которые только что беззвучно шептали ее губы. – Его нельзя обидеть, сказать грубость, бестактность. Он очень смущается. Почти всегда. Только когда мы вдвоем…И он очень хорошо воспитан: я таких раньше не встречала. Рикардо мизинца его не стоит. Даже отец…лощеный, а у него все естественно, от души…Я представить себе не могу, что он родился на улице Кастилии, ходил в муниципальную школу…Вот, только имя: Паломино…А второе еще хуже: Темистоклес… – Алисия замолкает. Литума смотрит на нее и ждет, по лицу его заметно, что он сбит с толку, сомневается, хочет спросить и боится нарушить молчание.
 – Послушайте, я никак в толк не возьму…Вы…вы повредились, наверное? Он умер, а вы…как о живом! Вы…ради бога, простите! Я не это хотел! Я… – Алисия приостанавливается и смотрит на сержанта с беспомощной, даже жалкой и, в то же время, ласковой, женской улыбкой.
 – Я, правда, немножко не в себе…Но…я знаю, что он умер, – тон, каким она произносит все это, неуверенный, она словно что-то недоговаривает, словно хочет еще что-то сказать, вот сейчас скажет, но отворачивается и идет дальше. Литума не сразу следует за ней, он смотрит ей вслед с отчаянием бессильной жалости, готовый окликнуть, подбежать, приласкать, а вместо этого резко толкает велосипед; сержант не догоняет Алисию, идет чуть позади и поодаль.
 – Мы познакомились в Пиуре, на дне рождения Лалы Меркадо, – продолжает вдруг девушка; Литума смотрит на нее взглядом полным того сострадания, с которого часто начинается сильное чувство. – Его наняли, чтобы он пел на празднике. Все девчонки говорили, что он удивительно поет, и голос у него редкостный, и вообще он очень славный, совсем не похож на чоло. Он и вправду оказался не похож…Вы не подумайте, мне не важно. Я про вульгарность. Для меня «чоло» – это вульгарный. Я поэтому и к именам его придираюсь. Это ж не имя, а намалеванная вывеска! Чайка! Белая чайка! Можно еще Паломино Марино (и она отчаянно хохочет; Литума пугается этого смеха)! А Темистоклес! (девушка вдруг перестает смеяться и секунды три молчит)…Он не Паломино. И не Темистоклес. Он…совсем другой, – Алисия произносит последнюю фразу, будто ласкает губами, будто целует, и выражение ее видного сейчас в профиль лица смягчается, черты разглаживаются, исчезают высокомерие, ирония, Алисия превращается в любящую женщину, какой была наедине с Паломино.
Они идут по широкой, хорошо освещенной улице; солнце уже село; прохожие с удивлением смотрят на полицейских и девушку, оборачиваются им вслед, перешептываются; за их спинами, далеко внизу, над нефтяной вышкой, мечется раздвоенный язык золотисто-красного пламени, похожий на клешню.
 – Он подошел ко мне и пригласил танцевать. Я как увидела его, почему-то сразу поняла, что он ищет меня. Мы танцевали молча. Он ничего не говорил и боялся смотреть, а потом посмотрел… – голос пропадает.
Темнота, свет фонариков, Алисия улыбается, разговаривая с подругой, и вдруг что-то замечает: улыбка остается на ее губах, но бледнеет, девушка уже не смотрит на собеседницу, отвечает на ее фразу, а глазами следит за тем, кого заметила; чуть отворачивается от подруги, подается вперед (лицо Алисии все ближе, подруга исчезает), кивает, бросая коротенькую фразу, но не смотрит на собеседницу; на ее губах бледный след все той же улыбки, по взгляду видно, что предмет ее внимания все ближе; и вдруг Алисия резко потупляется и почти сразу поворачивается к подруге. Подруга в недоумении смотрит на Алисию, лицо Алисии застыло в напряженном ожидании, как будто она прислушивается к чему-то сзади и не может вымолвить ни слова; за спиной Алисии тьма, подруги уже нет, Алисия приоткрывает рот, она тяжело дышит, еле сдерживая желание обернуться, ее голова, шея плечи перестают приближаться, и в этот момент за спиной девушки появляется белое пятно, оно увеличивается, занимает все пространство; девушка вот-вот повернется.
 – …и что я могу посмеяться и больше не смотреть в его сторону, а он все равно будет любить меня до самой смерти, – Алисия замолкает; Литума смотрит на нее и, еще не до конца сообразив, где находится, спрашивает.
 – И вы тоже полюбили?
 – Не знаю, – Алисия погружена в воспоминания, отвечает она не сразу. В эту минуту все трое выходят на маленькую неправильной формы площадь; на противоположной ее стороне, левее Алисии и полицейских, белая стена церкви, на ней огромного размера движущиеся картинки, а из динамиков несутся звуки: показывают фильм, и под стеной сидит и стоит плотная толпа.
 – Как это можно не знать? – Литума останавливается. Алисия поворачивается к нему, за ее спиной стена-экран: мужчина что-то говорит женщине, поминутно целуя ее пальцы, зажатые между его ладоней. Потом возникают скачущие по прерии всадники, они преследуют беглеца: белые дымочки, оскаленные лица, копыта коней; топот и выстрелы из динамиков.
 – Я не то сказала…Я не знаю, когда полюбила. Мне хотелось его видеть каждый день, и все. А он полюбил, как только увидел. В одну секунду. Он сам говорил. Он знал, что полюбит с первого взгляда…И полюбил меня.
 – Вы встречались? – спрашивает Сильва. Они идут по узенькому переулку, образованному церковной стеной и жилым домом.
 – Он пел мне каждый вечер…Пока мы не уехали.
 – Ваш отец знал?
 – Как он мог не знать? Он же не глухой.
 – То есть, он говорил с вами о…?
 – Говорил... – Алисия хочет что-то добавить, но замолкает на полуслове.
 – Что?
 – Не важно. Я сказала Палито…
 – Палито? – переспрашивает Литума.
 – Я…я его так назвала. Ему нравилось!... (девушка замолкает, а потом говорит быстро, горячо, словно в чем-то оправдывается) Он сам просил его так называть! Говорил, никому не позволю, а ты зови. Ты так (Алисия сбивается, а потом едва слышно шепчет)…нежно произносишь.
 – И что вы сказали Палито? – осторожно напоминает Сильва.
 – Я сказала, что отец никогда не согласится, а я готова бежать когда угодно…потому что я без него не могу.
Последнее слово девушка едва шепчет, и тут, в первый и последний раз, Алисия вдруг захлебывается вдохом и громко всхлипывает, кажется, она зарыдает, но больше не слышно ни звука. Все трое стоят почти в полной темноте перед неосвещенным зданием полицейского участка; Литума ставит велосипед к стене, потом достает фонарик с динамо-машинкой и светит лейтенанту. Сильва, нагнувшись, возится с замком, дверь открывается. Литума входит в комнату, останавливается у стола; Сильва тихо чертыхается на что-то наткнувшись; луч фонарика ловит его, лейтенант уже у стола, он снимает колпак керосиновой лампы. Литума оборачивается к двери. Алисия стоит неподвижно, ее силуэт прорисован на светлом фоне дверного проема.
Тот же неподвижный силуэт в дверном проеме; перед девушкой едва освещенный стол в хижине доньи Лупе, за столом сидит мужчина, прорисованы только его голова и плечо, свет отражается от бутылки вина и двух стаканов; за спиной Алисии освещенная луной стена церкви.
 – Прошу вас, проходите, – девушка все так же стоит в дверях, но свет в комнате поменялся, за спиной Алисии темнота, сама она подсвечена желтоватым, тусклым светом ламп, ее лицо в тени. – Хотите кофе или минеральной воды? – спрашивает стоящий у стола лейтенант.
 – Да, воды, – чуть слышно отвечает девушка, медленно идет к столу и садится на самый краешек стула, руки ее стиснуты на коленях, вся поза напряжена, Алисия в любую минуту готова вскочить и броситься вон из комнаты, лицо ее освещено контрастно, отчего кажется, что девушка превратилась вдруг во взрослую женщину; с улицы слышен пьяный голос: мужчина выводит заунывный мотив, вой этот мешается со звуками несущимися из работающего на площади ретранслятора. Литума закрывает дверь. Лейтенант достает из ведра с водой, стоящего рядом с плевательницей, бутылку, подходит к Алисии и, отвинтив крышку, ставит бутылку перед девушкой; она сидит все так же неподвижно, словно боится лейтенанта или ей холодно; Литума встает у стены, так, чтоб видеть Алисию; Сильва садится на край стола перед девушкой, в профиль к Литуме.
 – Чашки грязные. Придется из горлышка, – извиняется лейтенант. Алисия механически берет бутылку и подносит к губам. Полицейские неподвижны, девушка, сделав глоток, ставит бутылку на стол и снова замирает; пауза длится секунд десять.
 – Что с ними сделают? – Алисия чуть поворачивает голову и поднимает глаза на лейтенанта, тон ее сух, жесток, словно девушка сердится.
 – Я не могу вам ответить, все зависит от того, что докажет обвинение…Если суд состоится.
 – Их могут оправдать?! – глаза девушки вспыхивают гневом, кажется, что она требует от Сильвы не ответа, а действия.
 – Могут.
 – Их должны казнить!!! – вскрикивает Алисия, взмахнув рукой, бутылка опрокидывается, вода льется на колени девушке, она вскакивает, Сильва успевает подхватить бутылку. Алисия резкими движениями отирает блузку и брюки, потом снова кричит, глядя в лицо сидящему на столе лейтенанту. – Я официально заявляю: отец там был! Он командовал убийством! А Дуфо…!
 – Но вас там не было, – мягко прерывает девушку Сильва.
 – Какая разница?! Я знаю! Знаю! Он мне сказал! – Алисия бьет себя кулаками по ляжкам и коленям.
 – Пожалуйста, сядьте, – Алисия замирает, подбородок ее вздрагивает, ноздри раздуваются, девушка коротко проводит языком по губам. Она резко садится и замирает.
 – Я хочу дать показания, – шепчет она упрямо, глядя перед собой.
 – Конечно. Подождите секунду: я должен записать, – Сильва встает, протягивает руку к лежащей на столе папке, открывает ее и уже собирается сесть за стол.
 – Я бы выпила чего-нибудь горячего. У вас здесь холодно, – Алисия снова сидит в напряженной позе. Ее тоненькие руки вытянуты и уперты сжатыми кулачками в колени.
 – В самом деле, холодно, – кивает лейтенант и оборачивается к Литуме. – Поставь чайник, – Литума медленно подходит к примусу.
 – Я видела, как они тащили Палито…
 – Извините, что перебиваю. Если можно, давайте начнем с вашего отъезда из Пиуры.
 – Это не важно! Я хочу рассказать, как все было! – девушка переводит умоляющий взгляд на лейтенанта.
 – Я понимаю, мне только надо кое-что уточнить. Давайте я расскажу, как было дело, а вы меня поправите, если что не так, хорошо? – Алисия кивает и опускает глаза.
 – Палито ездил к вам в Талару, а чтоб отец ни о чем не догадался, вы завели роман с Риккардо Дуфо, так? – Литума оборачивается. Девушка коротко кивает. – Потом Палито завербовался, чтобы быть поближе к вам, а с Риккардо все зашло слишком далеко: пришлось назначить день помолвки, и тогда вы с Палито решили бежать (Алисия опускает голову и едва заметно кивает). Ваш отец и Дуфо нашли вас в Амотапе и уговорили вернуться. Единственное…я хотел бы уточнить (Сильва затрудняется сформулировать, он бросает быстрый взгляд на девушку. Голова Алисии опущена, плечи чуть заметно подрагивают, как от озноба)...полковник с самого начала решил… – Алисия вдруг смеется коротким, издевательски жестоким смехом. Литума пугается. Девушка сидит, глядя перед собой безумным, полным презрения и боли взглядом, рот ее кривится в усмешке.
 – Конечно. Он все решил заранее. Все, – цедит она сквозь зубы, ее тело сотрясает крупная дрожь. – Когда он понял, что я уже взрослая, что уйду от него, он стал ревновать! Как мужчина женщину! Он ползал у меня в ногах, целовал мне руки! «Любовь не признает границ! Мир не понимает этого! Я люблю тебя! Любовь все сметает!» Я его ненавижу! Ненавижу! А себя презираю!...У меня не было воли, только страх. Как паралич…Он потом плакал, просил прощения! А я ему все время говорила, что ненавижу! В глаза! Один раз он пришел с револьвером и сказал: «Вот тут надо нажать. Возьми. Если ты так меня ненавидишь». Я в него плюнула и сказала: «Сам застрелись!» Плюнула прямо в его усы!...Что бы с ним ни сделали, все будет мало!
Литума растерян, ему больно; полная тишина, только примус шипит, потом слабо свистит чайник. На звук оборачивается Сильва, он тоже растерян. Литума резко хватает чайник, потом шарит глазами в поисках кружки; рядом с примусом стоят две – обе грязные; в этот момент прямо за дверью пьяный голос плачет: «Никто меня не любит! Никому я не нужен! Где ты, добрая женщина?! Добрая женщина! Высоси яд из моего сердца! Поцелуй меня!» Все замирают, уставившись на дверь, шаги мужчины затихают. Литума берет одну из кружек, он подавлен, растерян.
 – Я только кружку помою, – Литума неуверенно направляется к двери; Алисия сидит, отвернувшись от света, глядя на дверь, сейчас, когда лицо ее скрыто тьмой, она кажется мальчиком-подростком. – Колонка у нас на улице…Я быстро.
 – Не надо. Налейте в вашу. Я не брезгую…ничем не брезгую, – добавляет Алисия со смешком; она поворачивается к Литуме, сейчас девушка сидит, плотно сомкнув колени и упершись в стул вытянутыми вдоль тела руками, в ее глазах сухой блеск, полупрезрительный, холодный смешок сползает с ее губ. – Вы спрашивали про Палито. Он меня любил не так, в нем не было…гадости! У нас все было прекрасно! Как ни у кого! Он сделал меня женщиной! Он! – в глазах Алисии все тот же сухой блеск, они глубокие, зрачки кажутся черными, и выражение глаз взрослое, суровое, а черты лица мягкие, еще не утратившие детскости. Литума смотрит, не отрываясь.
Мужская ладонь гладит щеку Алисии, пальцы длинные, тонкие; девушка нежно, благодарно улыбается, приподняв голову, сейчас она совсем ребенок: расслабленная поза, плавные, мягкие линии, искрящийся пушок на щеке, тонкая шея и худенькая ключица.
 – Я понимаю, – произносит Сильва едва слышно. Литума переводит взгляд на него. Алисия решительно встает, лейтенант продолжает сидеть, опустив голову.
 – Мне пора. Он уже с ума сходит. Думает, я опять убежала! – и девушка весело смеется, запрокинув голову. Литума делает шаг, лицо его такое, будто он хочет успокоить, приласкать, кружку он держит в полусогнутой руке, вся поза беззащитна, как у потерявшегося ребенка.
 – Сеньорита, кофе…вы хотели…
 – Спасибо. Я пойду, – пожимает плечами Алисия, сразу перестав смеяться; Сильва поднимает голову. В его глазах тревога.
 – Сеньорита, я думаю, вам не стоит возвращаться…
 – Ну да, только здесь ему не придет в голову меня искать! – презрительно фыркает девушка.
 – Сеньорита Алисия…Когда бы вы к нам ни обратились…
 – Он ничего мне не сделает, – теперь в усмешке девушки женское презрение к отвергнутому любовнику.
 – Вас проводить? – лейтенант тяжело встает, опираясь о стол.
 – Нет, не нужно, – сухо отвечает Алисия, порывисто отворачивается от лейтенанта, быстро идет к двери, распахивает ее; на мгновение в дверном проеме возникает ее фигурка, хлопок двери, звяканье, тарахтение; оба полицейских неподвижны, они смотрят на дверь; звуки затихают; Сильва отталкивается руками от стола и направляется к примусу; вся его фигура скособочена, а походка неуверенная, кажется, что он с трудом стоит на ногах, на сержанта он не смотрит; Литума хочет что-то сказать, но ничего не произносит, только провожает Сильву взглядом. Сильва ставит чашку рядом с примусом, насыпает в нее кофе, руки его дрожат, в чашку высыпается чуть не полпачки. Сильва берет чайник, заливает кофе кипятком, подносит чашку к губам, делает глоток и с ожесточением плюет на пол, губы его черны от кофейной гущи.
 – Черт! Дернуло же меня!
 – Что? – Литума смотрит на лейтенанта.
 – Надо было молчать и слушать, – Сильва ставит кружку на скамеечку так резко, что кофе расплескивается, потом идет к столу, на Литуму он так ни разу и не посмотрел. – Пойдем по домам, – вздыхает лейтенант, берет со стола недопитую бутылку, завинчивает пробку, ставит в ведро и выходит. Литума остается стоять, где стоял, с кружкой в руках; в оставшуюся приоткрытой дверь слышны усиленные репродуктором голоса актеров, потом женский плач, на границе слышимости ровно шумит прибой.

18.
Полицейские сидят друг против друга за столом; донья Адриана с каменным лицом, шваркает на стол тарелки и приборы, посреди стола уже стоит миска с чем-то дымящимся, в блюдо воткнута здоровенная ложка; ни Сильва, ни Литума не поднимают глаз на женщину.
 – Добрый день, – бурчит Сильва, глядя в стол. Адриана резко отворачивается и направляется в дальний угол залы, где сидят еще человек шесть посетителей, на приветствие она не отвечает, взгляд женщины устремлен в одну точку. – Что-то вы нынче не в себе как-то… – бубнит ей вслед Сильва. Адриана поворачивается к полицейским подходит к столу и встает, уперев кулаки в бока; она меряет обоих презрительным взглядом.
 – Хотелось бы знать, какого черта вы торчали на скале?! – понизив голос, шипит она.
 – Мы получили предупреждение о высадке контрабандистов. Я прошу проще… – лейтенант несмело поднимает глаза на Адриану.
 – Я тоже хочу предупредить! – женщина хлопает ладонью по столу.
 – О чем? – покорно вздыхает Сильва.
 – Еще раз, и я тебе рожу разукрашу! – шипит Адриана, так, чтоб ее слышали только полицейские.
 – Спасибо за предупреждение, – уныло мямлит лейтенант в спину уходящей Адриане.
 – Диана, – иронически усмехается Литума.
 – Заткнись ты! – за спиной лейтенанта возникает внушительных размеров фигура: мужчина входит с улицы.
 – Да я так, настроение поднять, – извиняется сержант.
 – Сеньор Сильва, вы вправду нашли убийц? – Сильва оборачивается. Перед ним стоит огромного роста, широкоплечий, но сутулый мужчина лет шестидесяти.
 – Добрый день, дон Матиас. Откуда такие слухи?
 – Вся Талара говорит, – пожимает плечами мужчина. Литума накладывает себе полную тарелку дымящегося варева.
 – Скоро все узнаете, дон Матиас. Думаю, ждать осталось недолго.
 – Дай-то бог, дай-то бог. Хоть бы раз в жизни правда одолела тех, кто всегда берет над ней верх, – вздыхает Матиас и отходит.
 – Это кто же, дон Матиас? – поднимает брови Сильва.
 – Зачем спрашивать? Сами, небось, не хуже меня знаете. Те, за кем сила! – Матиас оборачивается, приостановившись, сжимает огромный кулак и поднимает его на уровень груди, словно хочет ударить кого-то, стоящего у его ног, но вместо этого безнадежно машет рукой и грузно оседает за соседний столик.
 – Адриана, поесть дашь?! – орет он через весь зал. Литума с аппетитом наворачивает густое варево.
 – Что будем делать после обеда? – осведомляется он, едва ворочая языком.
 – Пойдем в участок, посмотрим, не пришло ли что. Потом я погуляю, а ты, как хочешь, – Сильва сосредоточенно рассматривает пустую тарелку.
 – А кто убил?! – Литума застывает с поднятой ложкой.
 – Не наше дело. Рапорт я подал, – цедит Сильва сквозь зубы.
 – Когда? – сержант теряется.
 – С утра. Экстренной, в Лиму.
 – В Лиму?!...а-а-а...зачем? – лейтенант вскидывает голову и смотрит на Литуму так, словно тот задал глупый или бестактный вопрос. Литума сидит, забыв о ложке, и таращится на Сильву. Лейтенант отводит взгляд, теперь он смотрит куда-то в угол и постукивает перстнем о стол.

19.
Полицейские медленно подъезжают к участку и почти одновременно останавливаются; к двери прислонена гитара, чуть колышутся два листка бумаги, сложенных вчетверо и засунутых углами в щель между стеной и коробкой. Сильва снимает темные очки, цепляет их дужкой за пуговицу, лицо его напряженно-сосредоточенно: он чего-то ждет, даже боится чего-то. Лейтенант слезает с велосипеда и ведет его к двери; Литума тоже снимает очки, но медлит подойти. Сильва ставит велосипед к стене и не очень уверенно протягивает руку, он не на шутку встревожен. В дверях два листка: один белый, разлинованный, вырванный из тетрадки, второй сероватый, такие же лежали в папке у Сильвы; лейтенант берет тетрадный листок. Развернув его, Сильва читает; Литума подходит к нему, Сильва молча передает сержанту листок. Разлинованный лист, на нем написано всего одно предложение, почерк тот же, что в записке про Амотапе; «Я, Алисия Миндро, заявляю, что полковник Мануэль Миндро и младший лейтенант Риккардо Дуфо убили рядового Паломино Молеро». Отдавая листок, Литума смотрит на лейтенанта так, словно спрашивает «и что теперь?»; Сильва забирает листок, кладет его в карман рубашки и берет гитару. Гитара самая обычная, на гриф повязан белый шейный платок из тонкого шелка. Литума ждет. Лейтенант коротко смотрит на него и, ни слова не говоря, идет через площадь. Сбитый с толку Литума смотрит ему вслед.
Полутьма, Алисия порывисто обнимает Паломино за шею, целует и, внезапно отпрянув, смотрит ему в лицо с вызовом, на губах ее ироническая усмешка, но дышит девушка тяжело, словно только что прибежала. Паломино еще не осознает, что случилось, он потрясен. Алисия торопливо развязывает шейный платок, срывает его с себя и, вдруг замерев на секунду с полуопущенной рукой, делает шаг, привстает на цыпочки, медленно закидывает руки за шею юноши и целует его долгим поцелуем, платок чуть трепещет над плечом Паломино.
Литума бросает велосипед на землю и бегом догоняет начальника.

20.
Полуразрушенный причал освещен луной и подсвечен портовыми прожекторами; полицейские сидят на широкой и длинной бетонной тумбе, слева уходящие во тьму очертания волнореза, у самой воды пара баркасов, вытащенных на песок почти полностью. Литума смотрит в океан; Сильва наигрывает какую-то мелодию, но сбивается, начинает заново, снова сбивается и, резко ударив по струнам, стучит пальцами о корпус, а потом замирает, задумавшись.
 – Руки как грабли. Ни одной ноты не взять. В училище услышу песенку – раз, и сыграл. Забросил! Офицер! Несолидно! Дурра-ак! – Сильва со вздохом опускает гитару и прислоняет ее к тумбе, гитара тихо вздыхает, белый платок на грифе отчетливо виден; воет далекая сирена. Луна рисует склон холма, рядом с подмаргивающим маяком вырисовываются очертания домов, еще дальше, за изломанной линией портовых сооружений, отрог огибающей бухту горы.
 – Чего мы здесь околачиваемся, сеньор лейтенант?
 – Ждем финала.
 – В смысле?
 – Сам не знаю.
 – А кому вы записку оставили?
 – Тому, кто будет нас искать.
 – Не проще было в участке подождать?
 – Думаю, нет.
 – Слушайте, сеньор Сильва, чего вы все загадками говорите?! – раздражается Литума. – Объясните, ради бога, зачем было рапорт в Лиму слать?! Ну, пожалейте дурака, в конце концов!
 – Не хочу объяснять!
 – Почему?! – раздражение Литумы сменяется отчаянием.
 – Просто, не хочу и все…Ты не обижайся… – Сильва поворачивается к сержанту, и в этот момент становится слышен скрип песка: кто-то идет. Полицейские мгновенно оборачиваются. К ним подходит невысокий мужчина, он пока в тени, приостанавливается, а потом делает еще шаг и попадает в лунный луч.
 – Добрый вечер, – свет ложится на полковника Миндро слева-сзади. Литума вздрагивает и в изумлении смотрит на пришедшего.
 – Добрый вечер, полковник, – лейтенант встает, задетая гитара чуть слышно стонет.
 – Да сидите, сидите, – полковник слабо машет рукой. – Я так и подумал, что это вы бренчите.
 – Давно не играл, – невесело усмехается Сильва. Полковник кивает.
 – Сыск у вас получается лучше, – Миндро тоже усмехается в тон лейтенанту, но в его голосе сарказм.
 – Пожалуй что, – сухо отвечает Сильва, пожимая плечами.
 – Его? Алисия принесла? – полковник кивает на гитару и делает широкий шаг вперед, его лицо растворяется во тьме, остаются только висок и ухо. Литума смотрит вниз. Руки полковника в темноте. Пальцы Литумы расстегивают кобуру. – Надо быть очень толковым сыщиком, чтобы так быстро распутать это дело Недели не прошло, – продолжает полковник, не дождавшись ответа.
 – Случайность. Повезло, – Сильва обходит Миндро так, чтоб оказаться в тени, полковник поворачивается, на его лицо снова ложится свет: широкий лоб с глубокими залысинами, крохотные усики, черты бесстрастные, мертвые, глаза тусклые. Литума напряженно следит за полковником. Его рука лежит на рукоятке чуть вытянутого из кобуры пистолета. Полицейские и полковник стоят теперь треугольником с одним острым уголом (Литумой), за спиной полковника, прижатого к берегу, качается черная громада полуразрушенного причала.
 – Случайностью нужно уметь пользоваться, – произносит полковник после паузы, в тоне его все та же насмешка. – Ожидаете повышения?
 – Не думаю. Скорее, неприятностей, – задумчиво тянет Сильва, коротко качнув головой, тон его по-прежнему сух. Полковник поднимает руку. Литума выхватывает пистолет. Полковник, насмешливо глядя на Литуму, проводит пальцами по усикам. Лейтенант ободряюще улыбается и коротко кивает головой, приказывая убрать пистолет.
 – Я вижу, вы ко всему готовы. Мученический венец примеряете?! Чувство выполненного долга! Великая вещь! Следствие закончено, все ясно, как божий день! Почему б не в мученики?! – мертвое лицо, саркастическая гримаса, в лунном свете полковник кажется ожившим покойником.
 – Я знаю ответ на два вопроса: кто приказал убить и почему, – Сильва смотрит на полковника строго, как на допрашиваемого.
 – Почему-у-у! – тянет Миндро с горькой усмешкой. Литума не спускает с Миндро настороженного взгляда. За спиной полковника качается причал, вспыхивает и гаснет огонек маяка; фигура полковника уходит в тень, но почти сразу выплывает вновь; он хорошо освещен с одного бока, черная кобура на портупее видна отчетливо; вдалеке надрывно лает собака, лай сменяется тоскливым воем; Сильва сует руки в карманы и делает шага три-четыре к воде, теперь он оказывается по правую руку от Миндро. Порыв ветра шевелит редкие волосы полковника, тот, очнувшись, приглаживает их торопливым движением.
 – Мне прислали ваш рапорт. Копию.
 – Дело положат под сукно? – спрашивает Сильва, не поворачивая головы, видно, как он весь напрягся, чтоб не выдать своего волнения.
 – Нет…По крайней мере, не сейчас. Это не так просто… – в лице полковника нет никакого сарказма, он медлит, лицо меняется, в нем появляется что-то беспомощное, просительное. Миндро подходит к лейтенанту, тот даже не поворачивается в его сторону и не вынимает рук из карманов; теперь Литума оказывается за спиной полковника. – Я хотел спросить…Моя дочь говорила вам…что я…
 – Да, – лейтенант не смотрит на полковника, подошедшего почти вплотную.
 – И сказала… – Миндро просящее, испуганно смотрит на Сильву и не может договорить: губы его дрожат, голос срывается, сейчас полковник заплачет, в глазах его, и в самом деле, появляется влажный блеск. Литума в волнении делает шаг-другой к офицерам. Фигура полковника напряженно-неподвижна, лейтенант не меняет позы и не отвечает; причал ходит вверх-вниз, глухо бьют о дерево волны. – Я признателен вам за то, что вы не упомянули об этом в рапорте, – справившись с собой, глухо произносит полковник.
 – Напрасно благодарите. У меня, просто, нет доказательств. В противном случае, я б не стал церемониться с убийцей, – презрительная усмешка появляется на миг в уголках губ лейтенанта и тут же пропадает, но в тоне нет презрения, он становится суше – и только.
 – Этого не было…Вы мне верите? – полковник старается заглянуть в лицо лейтенанту, Сильва поворачивается и смотрит Миндро в глаза с удивлением.
 – Это все, что вас интересует?
Пауза: полковник и лейтенант стоят вплотную друг к другу; поднимается и опускается причал, мигает далекий огонек маяка.
 – Не верите…Есть такое английское слово «delusions». По-испански это никак не передашь. Фантазия, заблуждение, обман! Я не знаю! – полковник хватает ртом воздух, подносит ладонь к подбородку, словно хочет укусить пальцы и сам себя одергивает. – Я продал родительский дом, чтобы отправить Алисию в Нью-Йорк, я отдал все. Надо было спасать девочку… – полковник осекается; Литума готов заплакать, сам того не замечая, он подходит еще на шаг. – А ее не вылечили: delusions лечению не поддается. Этот ужас идет вширь и вглубь! Разрастается, как раковая опухоль! До тех пор, пока остается его причина. А причина – я! Я корень всех ее бед! А что я могу сделать?! Исчезнуть?! Застрелиться?! Сдать ее в психушку и застрелиться?! У нас никого нет!...Они мне сказали: приготовьтесь к худшему. Она обвинит вас (полковник справляется с приступом рыдания и заканчивает шепотом)…никто никогда не втолкует ей…ничего.
 – Хорошо…У меня вот что в голове не укладывается. Вы надеялись, что она простит убийство…? – Сильва смотрит в глаза Миндро; полковник старается сдержать досаду, но не справляется с собой и перебивает.
 – Я же вам объясни-ил! Она больная! Ее любовь – фантазия! Больная фантазия! Delusions! Вы-то образованный человек! Должны понять! – кричит полковник, в бессильном отчаянии размахивая руками. – Я и ему пытался объяснить! Я все ему разжевал и в рот положил! Я не грозил ему, не приказывал! Я говорил с ним как мужчина с мужчиной! Я просил его быть порядочным! Какая у них порядочность?!!!
 – Порядочным… – повторяет Сильва, как бы про себя, а потом жестко смотрит в глаза полковнику. – А когда Паломино не отказался от вашей дочери, вы его убили.
 – Я за все отвечу! Это мой долг! Долг! Боже мой!... – полковник обрывает сам себя и безнадежно машет рукой. Теперь в глазах Литумы ненависть.
 – Ваша дочь полюбила. Его вы убили, а ее сделали несчастной. Это факт, а ваши фантазии про долг – ваш делюженс…Вы тело видели?
 – Я не виноват! Я приказал застрелить и закопать! Бессмысленное изуверство!... – голос полковника пропадает; Литума смотрит перед собой.
Алисия, прижимает пальцы к губам, в глазах ужас. Сквозь пыльное стекло видно, как двое тащат связанного Паломино к голубому грузовичку, в кузове стоят еще двое, готовые принять вырывающегося юношу.
Литума прыгает вперед, хватает полковника за плечо, разворачивает к себе и бьет кулаком в лицо. Полковник падает; Сильва оказывается между ними и хватает сержанта в охапку.
 – С…с…! – Литуму трясет, он не может выговорить ругательство, только смотрит невидящими глазами вниз, на лежащего.
Полковник поднимается, ощупывая кровоточащие губы.
 – Вот скот! – презрительно улыбается Миндро и сплевывает под ноги полицейским.
 – Литума, пойдем, – Сильва тащит сержанта мимо стоящего у самой воды, лицом к берегу, полковника, Литума не сопротивляется.
Поднимая гитару, Сильва коротко оборачивается. Полковник стоит в профиль к полицейским, весь подобравшись и вытянув руки вдоль тела, впечатление, что он собирается войти в холодную воду, смотрит Миндро себе под ноги, словно перед ним и впрямь граница суши; а за его спиной качается громада причала. Полицейские бредут по песку, огибая вытащенные на берег лодки, впереди пологий подъем; Сильва одной рукой обнимает Литуму за плечо, другой придерживает лежащую на плече гитару; раздается выстрел. Литума выскальзывает из объятий лейтенанта и оборачивается, Сильва останавливается в пол-оборота к сержанту; Литума медленно поворачивает голову, в глазах его испуг и вопрос; тишина нарушается только шумом волн; лейтенант пожимает плечами и медленно идет дальше. Литума в недоумении смотрит ему вслед, потом в сторону берега. В лунном свете на светлом песке чернеет что-то, больше всего похожее на кучку скомканных тряпок.
 – Господин лейтенант! – Сильва приостанавливается.
 – Пойдем.
 – Вы что, не слышали?!
 – Стрелял кто-то. Пойдем, – Сильва призвыно машет рукой и, ускорив шаги, поднимается на откос. Литума, спотыкаясь, бежит за ним.
 – Мы чего, не вернемся? – задышливо шепчет сержант, догнав начальника и хватая его за рубашку; лейтенант вырывает руку, смотрит он сурово и удивленно.
 – Зачем подставляться? Это статья: доведение до самоубийства. Даже чище – инсценировка. Ты ж ему по зубам заехал. Не помнишь?
Сильва снова поднимается на гребень, Литума чуть отстает, потом в два шага догоняет лейтенанта.
 – Вы думаете, он так и хотел? – робко спрашивает сержант, заглядывая сбоку в суровое лицо начальника.
 – Как же медленно до тебя доходит, друг мой Литума, – качает головой Сильва, он хочет что-то прибавить, но отворачивается и ускоряет шаги.

21.
Едва видимый в темноте Сильва склонился над замком, тихий скрежет и шуршание.
 – Посвети-ка! Чертова луна!
 – Фонарь в участке оставил!
 – Молодец! Спичку хоть зажги.
 – Сейчас, сеньор лейтенант.
Литума присаживается на корточки, чиркает спичка, сержант подносит ее из-под низу к двери, закрывая ладонями, ключ входит в скважину, раздается щелчок, дверь едва приоткрывается, падает и пропадает во тьме конверт, спичка гаснет.
 – Давай за лампой! – отчаянно кричит лейтенант, выпрямляясь и шаря по земле, будто конверт может убежать, Литума проскальзывает в приоткрытую дверь, еле видный в темноте, он шарит по столу, хватает лампу, снимает колпак, зажигает спичку. – Где ты там?! Уснул?! – кричит из-за двери Сильва.
 – Сейчас! – оборачивается Литума. Спичка у фитиля, фитиль вспыхивает. Литума, не надев колпак на лампу, бежит к двери и едва не падает, споткнувшись о порог. Одной ногой он наступает на конверт.
 – Ногу убери, черт! Ну, отойди! – кричит Сильва, ползая на коленях перед сержантом. Литума не сразу соображает, что делать, он пугается, топчется, наконец, посмотрев под ноги, отпрыгивает. Лейтенант хватает конверт, врывается в комнату, плюхается на стол, широко расставив ноги, сбивает фуражку на затылок. Пальцы рвут конверт, вытаскивают и разворачивают лист тонкой, полупрозрачной бумаги, покрытой аккуратными строчками. Лейтенант вглядывается в страницу, но света мало.
 – Лампу дай! – бросает Сильва, не отрываясь от письма.
Литума так и стоит между столом и дверью с лампой в высоко поднятой руке, он бросается к столу. Лейтенант бегает глазами по строчкам, что-то выискивая или стараясь прочесть как можно быстрее. Литума с нетерпением и беспокойством следит за Сильвой. Лейтенант перестает читать и замирает.
 – Что? – едва слышно шепчет Литума. Сильва хлопает письмом о колено, смяв лист; он сейчас засмеется или заплачет, вопроса лейтенант не услышал.
 – Ну, как знал, а!
 – Что случилось? – еще раз спрашивает всерьез испуганный Литума и тянется за листком.
 – Он Алисию застрелил! – Сильва действительно издает беспомощный, истерический смешок, моргает, отворачивается и сует лист Литуме; тот машинально берет письмо, но продолжает смотреть на начальника, в глазах сержанта слезы, он неловко подносит рукав к глазам и трет их, листок трепещет в его руке.
 – Мать твою въёб! – бормочет он
 – Это ты верно заметил, – неожиданно спокойно вздыхает Сильва. – Мать твою въёб.
Они сидят, не глядя друг на друга, среди собственных теней, пляшущих на полу, потолке и стенах; дверь распахнута, за ней мрак.
 – Что будем делать? – тон у Литумы виноватый. Лейтенант вдруг оборачивается, в глазах его отчаянная решимость, вдохновение.
 – Что ты будешь делать, не знаю. Лучше всего, иди спать. Попробуй поспать, – Сильва слегка касается плеча Литумы. – Тебе тяжелее.
Литума шевелит губами и молчит, из левого глаза скатывается слеза. Сильва встает и решительно направляется к двери, поправляя на ходу рубаху и портупею.
 – Вы куда? – робко спрашивает Литума.
 – Иду брать Адриану! Штурмом! – кричит Сильва, не оборачиваясь, и выбегает.
 – Сеньор Сильва! – негромко и неуверенно зовет Литума, слышны быстро удаляющиеся шаги; Литума смотрит на дверь.

22.
Зал в харчевне Адрианы почти пуст и светел; звонят колокола, Адриана стоит перед столиком, за которым сидят худосочный парень лет двадцати пяти и плоскогрудая девица не старше двадцати, напоминающая одуванчик: ее светлые пушистые волосики подстрижены и слегка завиты, узкие губы ярко напомажены; хозяйка крестится, потом что-то тихо говорит гостям, все трое разражаются смехом; на Адриане узкое платье в сиреневый цветочек, полуоткрытые плечи, глубокий вырез открывает колышущуюся грудь; за соседним столиком сидят полицейские, через столик от них, за молодой парой, пьет кофе дон Херонимо; Адриана и Сильва почти касаются друг друга спинами.
 – Ну а что, по-вашему, сделают с этим лейтенантиком, с Дуфо? – громко спрашивает Херонимо Сильву через головы молодых.
 – Пойдет под трибунал, – мрачно отвечает лейтенант, не поднимая головы от полупустой тарелки, темные очки скрывают его глаза.
 – Это само собой, что ему будет-то? Я так полагаю, по головке не погладят, а? – таксист пьет кофе, обмахивается газетой и ядовито посматривает на лейтенанта.
 – Правильно полагаете, – мычит Сильва, отправляя ложку в рот, он слишком явно старается отделаться от разговора и вдруг весь сжимается: на его плечо ложится пухлая ладонь Адрианы.
 – Чего это вы так напружились?! Горяченького схватили?! Выпейте водички и не торопитесь так, подуйте хорошенько, никто не отнимет, все ваше! – Адриана резко хлопает Сильву по спине и снова разражается смехом, лейтенант закашливается, но молчит и не оборачивается к хозяйке.
 – Вас не узнать, – многозначительно усмехается Литума, переводит взгляд на Сильву, и усмешка пропадает. Лейтенант гневно смотрит на своего напарника.
 – Веселая, да?! Есть причины! – прыскает хозяйка и, развернувшись легким, танцевальным движением, удаляется; ее бедра сильно раскачиваются, Адриана плывет по залу. Литума провожает ее удивленным взглядом, хочет что-то спросить у Сильвы и не произносит ни слова.
 – Хочу вам кое-что сказать, лейтенант, вы не обидитесь? – Херонимо откидывается на спинку стула, продолжая обмахиваться газетой. Парочка за соседним столом смотрит то на таксиста, то на лейтенанта, молодые поворачивают головы почти синхронно.
 – Лучше не надо.
 – А что так?
 – Настроение не то.
 – Понял. Молчу, – таксист скатывает газету в трубочку. – Донья Адриана, можно попросить еще чашечку?!
Парочка продолжает вертеть головами, на лицах молодых людей написано крайнее любопытство; Сильва перестает работать ложкой и, глядя в сторону двери, постукивает перстнем по столу. Перед дверью тщедушный петушок ожесточенно долбит клювом землю.
 – Подожди! Господам полицейским тоже хочется! – весело кричит невидимая Адриана.
 – Нет, все-таки скажу! Хочу, чтоб вы знали! – Херонимо решительно поворачивается к Сильве и хлопает газетой об стол. – Ни одна собака в Таларе не верит во всю эту ахинею! Даже вон тот петушок не поверил бы, будь у него хоть капля мозгов! – лейтенант не отвечает и не меняет позы. К таксисту поворачивается удивленный и обиженный Литума.
 – О чем вы, дон Херонимо?
 – О том, что полковник Миндро застрелил свою дочку, а потом покончил с собой, – таксист цыкает зубом и сплевывает. Парочка крайне заинтригована и возбуждена. – Какой идиот поверит в такую басню?
 – Я…(Литума осекается, и кричит с жаром) Я этот идиот! Я! Ясно?!
 – Не надо придуриваться! – хохочет Херонимо, развалясь на стуле и легонько постукивая по его спинке скрученной газетой. – Всех троих прикончили, чтобы лишнего не болтали! Ну и свалили на Миндро! Еще и лейтенанта какого-то приплели, а он ни сном, ни духом! Так что давай не будем! Шила в мешке не утаишь! – таксист весь подается вперед, и лицо его становится торжествующе свирепым.
 – Вот, значит, как?! Убили! И кто же, позвольте узнать?! – саркастически усмехается Литума.
 – Важные птицы, кто ж еще? А вы, лейтенант, не крутите, не надо, тут все свои. Можете на чистоту – легче станет. Я же вижу, как вы мучаетесь. Дело известное: заткнули человеку рот, – Литума приподнимается, готовый ответить. Сильва кладет ладонь на ладонь Литумы. Раздосадованный Литума хочет бросить что-то лейтенанту, но тот опережает.
 – Хотят так думать, пусть, – тихо говорит Сильва, еле заметно качая головой, и снова отворачивается к двери. Петушок, ожесточенно терзает ящерицу, придавив ее одной лапой.
 – Что значит «хотят»?! Думаю, что есть! И никто мне не запретит! И рта не заткнет, как некоторым! – взвивается Херонимо, за его спиной появляется Адриана с подносом.
 – Господи, чего только не придумают люди, – притворно вздыхает Литума и обращается к подошедшей Адриане. – Вам так не кажется, донья Адриана?
 – Мне много всякого кажется, – хихикает хозяйка, расставляя на столе кофе и воду. – А будете поминать господа всуе, глядь, язык-то и отсохнет! – Адриана ставит перед Сильвой тарелочку с очищенным манго, при этом прижимается бедром к его локтю. – Покушайте сладенького, сеньор Сильва! – женщина, словно невзначай, проводит рукой по волосам лейтенанта. Сильва вскакивает, опрокинув стул, Адриана хохочет, вызывающе глядя на него. Лейтенант хватает фуражку.
 – Я пошел! Остаешься?
 – Сеньор лейтенант, хоть кофе допить дайте.
 – Пей сколько влезет, – цедит Сильва, нахлобучивает фуражку и, стараясь не встречаться глазами с Адрианой, быстро идет к двери. Херонимо еле сдерживается, чтоб не захохотать; парочка за соседним столиком, ничего не понимая, лупает глазами.
 – А стульчик не подымите, сеньор?! – хохочет хозяйка, провожая убегающего лейтенанта полунасмешливым-полукокетливым взглядом. Лейтенант едва не натыкается в дверях на петушка, который отскакивает, распахивает крылья и зло клекочет; где-то далеко воет сирена.
 – Здорово ты его отделала! – прыскает Херонимо, как только Сильва скрывается за дверью.
 – Здорово?! Ну и проваливай! Цирк закончен! Кофе не дождешься! – кричит на него Адриана и, подняв стул, садится против Литумы.
 – Чего ты так взъелась?! Белена подешевела, что ли?! – неуверенно парирует обескураженный таксист. Адриана не слышит, она принимается за кофе, хитро поглядывая на Литуму, точно чего-то ожидает. Литума пару раз коротко взглядывает на женщину, но ничего не спрашивает и прихлебывает воду, он, явно, сердит.
 – А что у вас слышно про это убийство? – слегка заикаясь, спрашивает у Херонимо худосочный парень, его воротничок жестко накрахмален, во рту поблескивает золотой зуб.
 – Контрабанда. Многомильонное дело, – солидно начинает таксист. – Паренек что-то проведал, его пришили. Полковник затеял следствие, и его тоже, а дочка все видела, они и ее, бедняжку, уложили. Говорят, прямо на базе, среди бела дня. Обоих. И никто ничего, да это и понятно.
 – У нас в Сорритосе тоже толкуют насчет контрабанды, – Литума морщится, прислушиваясь к разговору.
 – Как поживаешь, сеньор сержант? Чего такой грустный? – Адриана продолжает хитро улыбаться. Литума коротко машет рукой.
 – Да, все в норме. Лучше, скажите, что вы с лейтенантом сделали?
 – У него и спроси! – лицо женщины расплывается в довольной улыбке, она уже предвкушает рассказ.
 – Так он не скажет. Кремень… (Литума наклоняется к Адриане и шепчет) Я же знаю, он к вам пошел.
 – Мужчины нынче любопытны-ые, хуже баб.
 – Вы с ним…поладили? – Литума удивлен и заинтригован.
 – Как у тебя язык поворачивается задавать мне такие вопросы?! – шепчет хозяйка, грозя Литуме пальцем, но на лице появляется двусмысленная улыбочка, не сдержавшись, женщина прыскает и прячет лицо в ладонях.
 – Они, вроде бы, тайком ввозили сюда холодильники и плиты. Правда, Марисита? – Литума отвлекается на громкие голоса соседей. Собеседники уже сдвинули стулья, они возбуждены, лицо молодой женщины пылает жаром, а в голосе появляются визгливые интонации.
 – Правда, Панчито! Сущая правда! Все так говорят! А мне так жалко Алисию Миндро, так жалко! – Марисита моргает, словно собирается плакать. – Она-то, бедная, в чем виновата?! Верно я говорю, Панчито?!
 – Я его так приголубила, запомнит по гроб жизни! Навеки заречется приставать к порядочным! – отсмеявшись, шепчет Адриана, Литума смотрит на нее. – Он вломился ко мне с револьвером. Думал напугать, – Адриана еле удерживается от смеха. – Я уже спала. Решила – воры. Начальничек твой дверь высадил. Думал, я напугаюсь. Дурачок! Вот дурачок-то! – Адриана снова закрывает лицо ладонями и принимается беззвучно хохотать, все ее тело колышется, ходят ходуном огромные груди.
 – И такое зло берет! Выкрутились! И денежки при них! Какими миллионами надо ворочать, чтобы можно было устраивать такие злодейства?! – Херонимо едва не подскакивает на стуле и хлопает газетой себе по коленке.
 – А еще говорят, тут пахнет даже не контрабандой, а шпионажем! Хозяин кинотеатра нам так сказал! – взвизгивает Марисита. Правда, Панчито?
 – Правда. Раз говорит, значит, знает! – поддакивает худосочный.
 – Дыма без огня не бывает! – рубит Херонимо; Адриана всхлипывает, Литума снова смотрит на нее.
 – Вломился ко мне и бух на колени, а в руке револьвер. Не могу, говорит, больше! Прошу вас быть моей женой или застрелюсь! Я люблю вас одну! Навсегда! Никого никогда не полюблю! – голос Адрианы исчезает; Литума смотрит перед собой.
Адриана стоит посреди комнаты с керосиновой лампой в руках, позади нее смутно видная кровать; Сильва стоит на коленях у распахнутой двери, голова запрокинута, обе руки прижаты к груди, так что их не видно, правая рука поднимается, в ней пистолет, ствол пистолета упирается в висок. Адриана смотрит на лейтенанта с гневным изумлением.
 – Такой цирк устроил, клоунов не надо! – Адриана замолкает, отхлебывает воду и закашливается.
 – Спрашивается, кто был эквадорским резидентом, а?! Сам полковник Миндро собственной персоной! – обескураженный Литума переводит взгляд на беседующих.
 – Ну надо же! Как в кино! – взвизгивает Марисита, прижимая ладони к щекам.
 – Точно! За всей этой кровью стоят козни Эквадора! Я сразу почуял! – Панчито облизывает золотую коронку, рот его полуоткрыт, кадык над стоячим воротником дергается, в лице остервенение, он сейчас напоминает петушка, терзавшего ящерицу.
 – А бедную девочку, наверняка, изнасиловали! – громко шепчет Марисита, не отнимая рук от лица.
 – Как без этого?! Скопом драли! – таксист вытягивает шею у пучит глаза от ярости.
 – Обезьяны сучьи! Ничего святого! – кулачок Панчито, обрамленный белым рукавом, грохает о стол, тарелка подпрыгивает, с нее взлетают мухи.
 – Господи! У меня в Эквадоре родные! – подвизгивает Марисита, кусая кончики пальцев.
 – Оставь ты этих придурошных! Бог весть что городят! – Адриана коротко оборачивается и машет рукой.
 – Вот из-за таких, как ты, близоруких все и случится! Они всех нас…! – таксист яростно машет газетой перед носом Панчито, тот едва успевает отдернуть голову. Литума хмыкает и переводит взгляд на Адриану.
 – Дальше-то что было? – в ответ Адриана строит кокетливо-смущенную мину.
 – А меня вдруг как надоумил кто: господь наш, Спаситель Айабакский просветил, не иначе, – тут Адриана опускает глаза, смущаясь еще больше. – Скинула рубашку и осталась в чем мать родила. Нагишом.
 – Совсем нагишом? – моргает Литума.
 – Ну да. А потом как понесло меня! Сама себя не помнила: такое зло взяло! Явился к честной женщине и пугает! ЗастрЕлится он! Чем напугал! Ну, говорю, пугальщик, вот она я! Чего ждешь, козлик ты мой ненаглядный?! – негодующе шепчет Адриана, губы ее презрительно кривятся. – Ну давай, приступай! Делай свое мужское дело, раз так приперло! Сколько палок кинешь?! А, мужик?! Пять?! Шесть?! Хочу десять! Смогешь?!
 – Это да… – с трудом шепчет Литума, уставясь в пространство ничего не видящим взглядом «Он весь красный, аж дым из ушей...»; голос Адрианы пропадает.
Адриана одним движением срывает с себя рубашку, она летит на кровать, а женщина, гордо выпрямившись, идет вперед, выкрикивая слова, глаза ее сверкают: вся она – оскорбленное достоинство. Сильва поражен до жалкости, рот широко открыт, еще секунда, он зажмуривается, отворачивает лицо и прикрывается пистолетом, палец жмет на курок, огонь и грохот.
Литума подскакивает и потерянно оглядывается. Адриана стоит и вытирает рукой подол платья; на столе опрокинутся кофейная чашка. Трое посетителей смотрят на Адриану во все глаза, потом переглядываются, таксист многозначительно крутит пальцем у виска и наклоняется к слушателям.
 – А еще болтают: Миндро и Дуфо были педерасты, вот и продались. Пидор – находка для шпиона, – сообщает он доверительно.
 – А я слышал, что педерасты ни в чем не виноваты, – Панчито и недоумевает и в то же время извиняется, он не совсем уверен в своих словах, стоит только таксисту настоять на своем, сдастся.
 – А кто с кем жил?! – глаза Мариситы округляются от любопытства, она вся подается к Херонимо. Литума переводит взгляд на садящуюся Адриану.
 – Так вот, я так кричу, а он рот разинул и пищит: «Что вы, что вы, что с вами?» Всю охоту я ему отбила. Отвалил хвост поджавши. Еще оскорбился, недоделанный: «За что вы меня унижаете?! Не надо со мной так! Я пришел не за этим!» (у Литумы такой вид, будто все случилось с ним) Да уж, конечно, не за этим! Короче, ничего твой начальничек не добился. А мне его под конец даже жалко стало…Слушай, Литума, знаешь…передай своему лейтенанту, пусть приходит, – и Адриана смущенно смеется, а потом поднимает глаза на Литуму: взгляд ее по-женски зазывный и нежный, будто перед ней сидит Сильва; но, напоровшись взглядом на ответный взгляд Литумы, женщина снова смущается. Литума взволнован, не находит слов.
 – Он не придет, донья Адриана, – Литума волнуется, бросает слова отрывисто, даже слегка заикается. – Он, в самом деле, не за этим, – сержант решительно встает и замирает, опершись руками о стол и глядя в чашку с кофейной гущей, он глубоко вдыхает воздух, в лице крайнее волнение: сейчас Литума скажет самое главное. – Не поняли вы… – коротко взмахнув рукой, так, что кончики пальцев легонько бьют по столу, Литума идет к двери. Опешившая Адриана смотрит ему вслед.
 – Эй, Литума, а может, твоему начальнику отслюнили, а? Взял денежки, и теперь ходит-страдает? Чего меньжуешься? Расскажи честнОй компании, как дело было! – Литума оборачивается с таким выражением лица, какое было у него, когда он ударил Миндро.
 – Пошел ты к ****ой матери! – не сразу произносит Литума, с видимым трудом отворачивается и направляется к двери.
 – Пидор! – тихо цедит сквозь зубы Херонимо, стараясь скрыть испуг; его собеседники тоже слегка напуганы.
Литума выходит из-под навеса на яркое солнце, губы его плотно сжаты, взгляд такой, будто он принял какое-то решение, и сейчас выполнит задуманное, коротким движением сержант сдвигает очки со лба на нос.

23.
Литума решительно входит в участок; Сильва сидит в расстегнутой рубашке, очки сдвинуты на лоб, лицо влажное от пота, волосы взъерошены, даже усики топорщатся, смотрит он мимо вошедшего, перстень ритмично стучит о стол; перед лейтенантом раскрытая папка, на верхней страничке сложенные очки и какая-то бумажка.
 – Ну что, попил кофе? – усмехается Сильва, мельком взглядывая на Литуму. Сержант срывает с себя очки, идет к столу и с ходу падает на стул.
 – Вы бы слышали, какую чушь они пороли! Контрабанда, шпионаж, рука Эквадора! Даже пидоров приплели! Не, ну придурки?! – Сильва перестает стучать, переводит взгляд на сержанта, в его глазах полный горькой насмешки вопрос: «Удивил?» Литума сбивается, смотрит на стол. Раскрытый бланк телеграммы. Литума поднимает глаза на лейтенанта, в глазах тревога.
 – Из Лимы?
 – Дело на меня завели. Недопустимые методы ведения следствия, – морщится Сильва, говорит он так, как обычно произносят: «Я ж знал».
 – И что будет? – тревога в глазах Литумы сменяется растерянностью, граничащей с испугом.
 – Да ничего, – Сильва вдруг раздражается: взгляд колючий. Литума по-детски обижается этим взглядом. – Помурыжат с годик и отпустят на все четыре, – лейтенант так же внезапно устает: он оседает на стуле, навалившись руками и грудью на край стола. – Не прижился я в органах.
Оба молчат, лейтенант смотрит в угол комнаты. Литума хочет сказать что-нибудь ободряющее, но не находит слов, и вдруг, мгновенно приняв решение, подается вперед и смотрит на лейтенанта.
 – Я увольняюсь! – Сильва смотрит на Литуму изучающее, но длится это пару секунд, и лейтенант тепло улыбается.
 – Значит, в Пиуру?…Что делать будешь? – Литума в ответ машет рукой.
 – Ай, был шпаной, шпаной и останусь! Не вышло из меня ничего путного! (Сильва иронически улыбается и пожимает плечами) А вы что делать будете?
 – Не знаю, – и оба снова замолкают, глядя каждый в свою сторону. – Выпить хочешь? За мной должок! – словно спохватившись, спрашивает Сильва, улыбается он чересчур бодро. Литума качает головой, взгляд его падает на стол. Из-под телеграммы выглядывает разлинованный тетрадный листочек.
 – Так мы и не закончили дело.
 – Почему? – слишком искренне удивляется лейтенант.
 – Ну Дуфо, если он, а кто еще?
 – Кто убил Паломино Молеро? – переспрашивает лейтенант и на пару секунд задумывается. – В каком-то смысле, знаем.
 – То есть? – Литума сбит с толку.
 – Слыхал, что в харчевне говорили? (сержант кивает, пытаясь сообразить) Информация к размышлению…и обобщению, – со вздохом заканчивает Сильва.
 – Не понимаю я ваших обобщений, – бурчит Литума. – толком объясните, – лейтенант в ответ горько улыбается, а потом лицо его меняет выражение, оно становится грустным до проникновенности.
 – Ты хороший человек, Литума…Постарайся ничего не забыть, – сержант кривит рот и без всякой нужды вскакивает, отворачиваясь от собеседника, голос его становится глухим.
 – Да не получится.
 – Ладно, – Сильва тоже встает и направляется к примусу. – Иди домой, пиши рапорт. На сегодня ты свободен. Я отдежурю, – Литума медлит, глядя в спину лейтенанта, но слова не идут, и сержант медленно идет к двери.
 – Гитару отвезешь? – Литума оборачивается. Сильва смотрит на него через плечо и разгибается (он только что зажигал примус).
 – Да, – очень тихо, без особого выражения отвечает Литума.
 – Тогда возьми, – лейтенант кивает на прислоненную к сейфу гитару и хочет отвернуться, но не успевает.
 – Приедете погостить? – спрашивает Литума тем же глухим голосом, каким произнес «не получится». Лейтенант растроган, но находит в себе силы весело подмигнуть.
 – Обязательно.

24.
Естественных шумов нет, где-то далеко звучит гитара, исполнитель неуверенно, с перерывами, подбирает главную тему фильма, фоном может быть такой же далекий шум прибоя, звучавший почти всегда. Яркий полдень, небольшая площадь; Литума выпрыгивает из кабины грузовика, в одной руке рюкзак, в другой гитара, к нему бросаются трое друзей; площадь полна гуляющих, на самой ее середине можно заметить дона Хоакина во фраке и цилиндре, он стоит, покачиваясь, и что-то декламирует, размахивая руками; друзья обнимают и целуют Литуму, хлопают по спине, он тоже хлопает друзей по спинам; все направляются к недалекой узкой улочке, Литума вдруг оборачивается к дону Хоакину, приостанавливается, на что-то решаясь; один из друзей обнимает Литуму, увлекая за собой, но тот отводит руку друга, что-то говорит, отдавая рюкзак, потом решительно направляется к поэту, гитару он держит в левой руке, друзья, переговариваясь, смотрят ему вслед; и с этого момента мелодия звучит все громче, уверенней, напряженней, а в финале становится страстной; Литума подходит к дону Хоакину, что-то ему говорит, старик отвечает, еще две короткие реплики, Литума подхватывает пошатнувшегося поэта под мышку, взмахнув для равновесия гитарой, и они оба идут через площадь, некоторое время мы еще можем видеть их среди толпы, потом теряем, ищем и не находим. Затемнение.