Хорошая девочка

- Ты всё ещё хочешь птичку?
- Живую?! Хочу!


    Наверное, чувство вины меня не отпустит никогда. Не от того, что пыталась затушить пламя ответственности водкой, не за скандалы и слёзы близких. Но за худенькое лицо сына, который так трогательно просил перед сном: «Мамочка, если есть, дай мне хлеб с солем и подсолнечным маслом». Да, он именно так и говорил тогда: «С солем...», хотя уже здорово умел читать, и составлял план своей первой книги о Красном светлячке. Но под нарочитым колпаком этого словообразования - «с солем», скрадывалось пламя великого смущение, так как он понимал, что может поставить своей просьбой в тупик. Если моё лицо делалось беспомощным, сын гладил меня по щеке и говорил: «Ладно-ладно, ничего, не плачь, я и так засну», и ложился, укрываясь одеялом с головой.

    То было в тех пресловутых девяностых. Для кого-то они, окрашенные юностью, хороши и беспечны, несмотря ни на что. Для иных - мрачны. Всё от того, каким взглядом оборачиваешься на них.
Некто, гордый своим умением, вспоминает котлеты из овса и походы всей семьёй в лес за ягодами, чтобы было чем подсластить жизнь. Самых непрактичных выручали добросердечные соседи, что делились уродливыми овощами со своего огорода. Бывали и те, кто уезжая на заработки, чтобы прокормить семью, отдалялся от неё навсегда. Разлука, хотя и коварна, но всегда честна.

    Пока супруг искал работу и получал отказ за отказом, до самых родов я бегала по заданиям редакции. Живота видно не было, так что я не смущала никого своим тяжёлым пузом.  Подгоревший кусок хлеба на завтрак, запивала чудесным порошковым израильским бульоном,  не испытывая в течение дня никаких токсикозов или головокружений. Откровенную тошноту, странным образом, вызывало лишь размещённое в газете объявление о существовании некой фирмы «Резон».

    Вообще-то говоря, работа здорово выручала. Редактор, выпивоха, но добрый парень, каждый день посылал гонца прикупить «к чаю» колбасы, сыру, хлеба, конфект, ну и, само собой, втрое разбавленный ректификат. Можно было, с шумного одобрения коллег, сочувствующих нашему положению, прихватить с собой пару-тройку бутербродов и для супруга. Ну и гонорар, само собой, как же без него! Конечно, единственной редакцией дело не ограничивалось, иногда приходилось переписывать текст статьи на разные, некстати, голоса, для нескольких изданий, но... кормили только в одном!
     Несомненным плюсом было и то, что на любой из официальных встреч-летучек, проходивших в то время, нас, писак, тоже угощали. И, так как, для благополучия семьи, мне нельзя было пропустить ни одного застолья, то ребёнок появился на свет практически на лету, в промежутке между двумя бутербродами.
К сожалению, через некоторое время редакция свернула скатерть-самобранку, и мне пришлось заняться репетиторством.

    Из пары предложенных гражданам на выбор наук и обучению игре на фортепиано, востребованным оказалось именно последнее. Денег, вырученных за этот нестыдный извечный приработок барышень в летах,  хватало на горсть макарон,  буханку хлеба, кусок растительного спреда, пару кубиков сухого бульона и на дорогу, чтобы провести следующее занятие. В случае чего, назад, на другой конец города, пришлось бы идти пешком.
   Всё бы ничего,- и родители были довольны, и их не слишком старательные чада понемногу начинали играть гаммы, но тут у одного из ребят, оба ученика были мальчишками, появился попугай, который стал проявлять к приходящей учительнице чрезмерную симпатию. Стоило мне зайти в дом, как птица вылетала из клетки, и, присев на левое плечо, принималась разговаривать.
Попугай докладывал обо всём. Он рассказывал о погоде и новостях, подслушанных в кухне, о проворном, грубоватом мальчишке, который не слишком умеет заботиться о нём, и о женщине в переднике, что ругает его, попугая, за несущественные, несвойственные птице провинности. По всё время разговора, попугай нежно теребил меня за мочку и причмокивал. Особенно трогала его галантность, ибо на прощание он каждый раз легонько встряхивал край уха, как бы пожимая его, при этом шёпотом убеждая меня в том, что я - хорошая девочка.
 Измученная, с синими кругами в пол-лица, я с очевидным усилием брела под дождём к остановке трамвая, но, согретая неподдельным вниманием птицы, всё же улыбалась.

    Перед моим приходом попугая старались запереть в клетке или, накрыв платком, уносили к соседям, но даже оттуда доносился его возмущённый крик с требованием вернуть «на место», дабы «высказать всё». Попугай логично мыслил и формулировал складно, но лишь два дня в неделю. В перерывах между уроками он молчал.
Стоит ли говорить, что довольно скоро мне отказали от места. Причём, и от второго тоже, так как родители мальчиков дружили.

    Помню, как, днями позже, плакала, обращаясь к дождю за окном. Которую неделю в доме не было ни крошки хлеба, только сырая тёртая свёкла. Она дольше обманывала голод и её можно было взять с лотков на выброс у рынка.

- Тебе и вправду нужна птичка?
- Да, очень.
- А зачем?!
- Понимаешь, хочется, чтобы она досказала мне то, о чём не успела та, не моя, и чтобы кто-то ещё раз сказал, что я - хорошая девочка.