Больше черного продолжение 52

–52–

– Джентльмены! – тон Чарльза был неожидан и нов для юных Гуилхемов. – Я закрывал глаза на ваши вечные драки и растерзанную детскую, – он сурово посмотрел на шестилетнего Йена, мальчишка шмыгнул носом. – Не распускай нюни, Йен! Если, вы, господа, имеете дерзость творить безобразия, будьте последовательны. Без слез и соплей держать ответ за свои действия. Какого дья…. Зачем вы сунули весь выводок котят в клавесин? Стянули из кухни джем, предназначенный для пирога? И почему мистер Бэйс вчера разгуливал по дому, сам не зная того, с прилепленным к его спине клочком бумаги с надписью «Гаргантюа»?
Мальчишки переглянулись и хмыкнули.
– Это, конечно, остроумно, джентльмены, но… – Чарльз сделал очень строгое лицо для того, чтобы не рассмеяться.
Господи! Под его командованием была целая пиратская эскадра, он держал матросов в ежовых рукавицах, его именем испанские мамаши пугали своих детей, а теперь не может справиться с малолетними проказниками! Он смотрел на сыновей, двух растрепанных пострелят, рыжего Йена и темноволосого Ричи, (десять минут назад ему пришлось вмешаться в «кровавую» битву и развезти «воинов» по углам), и понимал, что возможно у него опять не хватит духу их строго наказать. Но наказать стала острая необходимость, потому что эти двое с каждым разом находили более изощренные способы вывести умиротворенную жизнь Латус-хилла из спокойного русла.
Около двери стоял их вечный адвокат девятилетний Томас, но в этот раз отец не стал принимать никаких защитных речей от старшего сына. К обеду должны прибыть гости, а в доме творился полный хаос, благодаря юным Ричарду и Йену Гуилхемам.
– Папочка! – Вдруг в комнату впорхнуло создание, от вида которого, черты отца сразу потеплели. Очаровательная трехлетняя девочка, как две капли воды похожая на самого Чарльза, смуглая кареглазая, радующая взгляд пухлостью трехлетнего младенца. Она с улыбкой подбежала к Блэкмору и ухватила отца за ноги. – Не наказывай мальчиков, они холосые!
Пострелята переглянулись, Чарльз заметил, как Ричи подмигнул Йену.
Блэкмор про себя отдал должное находчивости сорвиголов, но сдвинув брови, произнес:
– Вот как! – он обвел сыновей суровым взглядом. – А это уже запрещенный прием, джентльмены! И если до этого, я думал лишить вас сладкого, то теперь праздник вообще пройдет мимо вас. В комнату, живо! И носа не показывать! Выучить наизусть лист из Горация35! Проверю!
– Но, папа, – возмутился было Ричи. – Сегодня же приедет дядя Джеймс, а он всегда с подарками! А Гораций такая скука!
– Вот и прекрасно, – хищно улыбнулся отец. – Теперь наука будет. Марш, наверх! – Он посмотрел на дочь, которая уже надула губки. – И вы, юная леди тоже, за участие в заговоре, но без Горация. Томас, а ты куда? Ты не наказан. – Чарльз увидел, как старший сын, взяв братьев за руки, тоже направился к выходу.
– Я, как все, папа, – произнёс Томас. – Я не досмотрел, значит, и меня наказывай.
И юный Гуилхем увел своих братьев и сестру в детскую.
Чарльз с уважением посмотрел вслед сыну, такому взрослому в девять лет. В памяти всплыло, как малыш вывел его из мрачного запоя, как поступил по-взрослому, когда он, Блэкмор, зрелый мужчина, совсем расклеился и вел себя как потерянный подросток.
Дети Чарльза и Патрисии своей внешностью угодили всем. Старший Томас был похож на мать Чарльза Флоренс, он взял от нее и темно-каштановые волосы, и проникновенный взгляд карих глаз.
Ричард был брюнетом с дерзкими почти черными глазами, его бурный нрав немного настораживал Блэкмора и всех домочадцев. Слуги шептались: «Вылитый батюшка! Не хватало нам еще одного пирата в доме!»
Йен Гуилхем, любимчик друзей Чарльза, был музыкален и хорошо пел. Его рыжая шевелюра радовала взор, а веснушки по всему лицу, унаследованные у матери, придавали ему задора и душевности.
Их младшая сестра Алиса, так же, как и Ричард, была брюнеткой. Это потрясающее создание очаровывала всех и вся. Ее улыбка, – мать оставила дочке в подарок, – была самым мощным оружием против сурового английского воспитания. Чарльз души в ней не чаял и, не зря пеняла миссис Бэйс, маленькая мисс Гуилхем росла свободной от условностей ребенком. Но ее доброе сердце было ей отличным оправданием всем ее шалостям.
***
Рождество опять пришло в дом Гуилхема. Леди Элеонор, три года назад переехав к названному сыну, внесла нотку оживления в атмосферу Латус-хилла.
Причиной ее переезда было не только желание поддержать Чарльза. Она недолюбливала молодую хозяйку Уорбрук-холла, но как истинная леди, не показывала этого и посчитала, что лучше будет оставить все бразды правления поместьем практичной и энергичной Ребекке.
Леди Элеонор не была обижена на Чарльза за пьяный гнев тогда, после смерти Патрисии. Напротив, миледи полностью оправдывала его за желание остаться один на один со своим горем. Теперь же все изменилось. Чарльз нуждался в ее обществе, словно черпал силы в понимании и любви великодушной женщины, своей названной матери.
Их часто можно было теперь увидеть вместе, прогуливающихся по парку или сидящими за разговорами у камина, или собирающихся на верховую прогулку.
Рождественский вечер удался на славу. После изумительного обеда, музыканты, специально приглашенные, играли для гостей новинки этого года. Гости, насладившись волшебными звуками квартета, переместились из музыкального салона в гостиную, правда, посетовали немного, что не услышат сегодня чарующего пения Йена Гуилхема.
Леди Элеонор завела традицию, что каждый из гостей готовит какой-нибудь творческий сюрприз. Это были или музыкальный номер, или театральное представление, или поэтическая импровизация. Дети ждали именно этой части вечера, но, увы, в этот раз отец был на редкость строг. Они сидели в детской и из маленькой щелки приоткрытой двери, с завистью и сожалением улавливали звуки музыки и веселый смех гостей.
Пришел черед хозяина дома и леди Элеонор. Было решено представить отрывок из «Одиссеи», тот фрагмент, где царь Итаки внимает богине Афине. Величественную богиню изображала леди Элеонор. В свои пятьдесят с небольшим лет, эта женщина была прекрасна! Хитон белого шелка с золотой вышивкой и бриллиантовая диадема лишь дополняли царственную, блистательную еще не увядшую красоту леди Элеонор. Она великолепно держалась на маленькой импровизированной сцене и вызвала восхищение, даже некий благоговейный трепет пробежал по душам присутствующих. «Богиня!» – шептались гости.
Миледи читала свой монолог естественно, свободно, на одном дыхании. Ее прекрасные серые глаза то зажигались неистовым огнем, то взгляд становился мягким, прощающим.
Хозяин Латус-хилла в доспехах древнегреческого воина, подчеркивающих его мужественность, в шлеме, с благородными щербинами от ударов меча и в кожаных сандалиях, произвел не меньшее впечатление. Его голос, звучащий как звуки виолончели, богатство интонаций и отсутствие скованности покорили публику не меньше, чем божественный выход его нареченной матери.
Когда настало время танцев, все решили не переодеваться, а танцевать как есть, в своих театральных костюмах. Возник непредвиденный карнавал.
Дети были помилованы. Время подарков, мольбы о прощении, и вмешательство сердобольных дам ослабили оборону сурового отца. Чарльз сдался, но вскоре после первых восторгов и радостного возбуждения, детвору все же отправили спать.
К четырем часам утра дом успокоился. Погашены свечи, гости разошлись по комнатам. Чарльз, по обыкновению своему, ушел в восточный кабинет. Он сам зажег пухлые свечи в светильниках и приготовил кальян. Блэкмор отправил Джона спать, уверив его, что сам без труда переоденется. Вынимая штифты из петель античного панциря, он не сразу услышал тихий стук. Когда стук повторился, он открыл дверь. На пороге стояла Ребекка. Чарльз усмехнулся. Весь вечер, молодая леди Уорбрук оказывала знаки внимания хозяину Латус-хилла. Конечно, женщина выглядела сногсшибательно. Полногрудая, синеглазая, она изображала сегодня в сценке богиню Артемиду, и ее короткий хитон обнажал соблазнительные ножки.
– Леди Ребекка? – притворно удивился Блэкмор. – По-моему вы ошиблись комнатой.
– Нет, я не ошиблась, сэр Чарльз, – произнесла она. – Можно зайти?
– Извольте, сударыня, – усмехнулся Блэкмор, дама веселила его своей настойчивостью. Он пропустил ее. – Где ваш муж?
– Джеймс уже спит, – небрежно кинула она. – Какая удивительная комната, оглядывая барельефы на противоположной стене. – Что это?
– Часть индийской философии, мадам, – встав рядом с ней, произнес Блэкмор. – Женщина – бутон, мужчина – корень и стебель, питающий цветок.
– Красиво, – сказала она, немного смущаясь. – Хотя подача чересчур натуралистична.
– Мадам, – начал Блэкмор, его презрение к этой женщине взывало к его демонам. – Я так понимаю, что вы пришли в мой кабинет в эту пору не для того, чтобы восхитится древним искусством. Я знаю, что вам нужно, и стою в данный момент на скверном пути.
Леди Ребекка взглянула прямо ему в глаза.
– Наш брак с Джеймсом, как вы знаете, случаен, – её взгляд стал масленым. – Я была предназначена вам, сэр.
«Не мне, – подумал Блэкмор. – А тому, кто уже более десяти лет мёртв».
– Что ж, – его обуял дьявол. – Тогда…
Блэкмор, сдернув с себя латную юбку и панцирь, бросил античное одеяние к своим ногам. Обнаженный, он развел в стороны руки и вопросительно посмотрел на женщину.
– Вы этого хотели? – сквозь зубы произнес он.
Глаза леди похотливо загорелись. Она робко притронулась к его груди. Но Блэкмор уже не стал церемониться. Его ладонь грубо легла на ее щеку и, спускаясь порывисто по шее к плечу, рванула шелковый хитон. Потом он с ненавистью припал к ее губам. Поцелуй яростный, и в тоже время жадный обжег женщину. Он схватил ее и перебросил через спинку дивана. Не было ни нежности, ни прелюдий, он вошел грубо, неистово, как зверь. Блэкмор был жаден и беспощаден, но Ребекка утопала в бешеном экстазе, подхватив и его гнев, и животную страсть.
Он мучил ее час, потом встал с дивана, сдернул с кровати шелковую простыну и кинул ее Ребекке.
– Я порвал ваш хитон, миледи, – закутываясь в свой беличий халат, проговорил он. – Ступайте. Кажется, вы получили то, чего так желали.
Леди Ребекка завернулась в простыню. Совершенно измученная, она вышла из комнаты, лишь прощально взглянув на своего любовника, который уже сидел на диване и умиротворенно раскуривал кальян.





*Гораций - Квинт Гораций Флакк – древнеримский поэт «золотого века» римской литературы.


Продолжение следует