Глава 5 33 часа 1 минута

33 часа 1 минута


     Тетрадка влажно захлопнулась. Снова огляделся, но уже более осторожно, словно из окопа, - ведомый вражеским снайпером. Снова пустующее соседнее кресло, снова умеренно визжащие дети лезут в окна своими одуванчиками (снова колдобины); изнурённые мамаши, равнодушные отцы, умирающие бабушки, водитель, - и снова оно, поле. Пустыня в этих местах, поделюсь наблюдением, поступила весьма опрометчиво: влюбилась в абстрактную, едва опушившуюся зелень, мрачноватую и стильную, - любила её ого-го, а вот замуж выскочила за наглое, жирное и жадное до земляных утех подсолнуховое семя. Череда (черёды) любовников в виде лесопосадок обрамила её неприветливое теперь тело, - но не принесла ни успокоения, ни прохлады в изнурённую плоть; эти любовники походят теперь более на безобразные шрамы, чем на ту последнюю надежду, коей и дорожит и ужасается пустыня. Её плоскогрудое дышит тяжело, и, что горче всего – дышит бесконечно, во всяком случае, ей так кажется. Не подсолнух - так ещё какая-нибудь дрянь, - с кислым скрипом рассуждает пустыня, ; и смиряется, и смеётся всеми не её лепестами.
     Чувство слежки распаляется во мне ещё более; так бывает после курения гашиша на людях, когда рассудок вполне ясно соображает, что причин для паники нет, но – этот шевелящийся ком в груди… чувство собственной кривой кривизны… микроскопическое и телескопическое зрение одновременно… шабутной рот не знающий как себя вести… мыслишки ; тут же ; тужатся в бороде; паника приходит к тебе сама, вежливо постучавшись, и сама же себе открывшись и сама же себе войдя.
     Но сейчас я чист, в некотором смысле. Не может ведь тёплая газировка и пустой желудок вызвать эту дурную паранойю (если б так было возможно, то все люди на свете пили тёплую газировку на пустой желудок. Смесь воды с углекислотой и  чистейшим желудочным соком наконец-то была бы признана опаснейшим и сильнейшим наркотиком)… Ах да, тетрадка.
     Факт её существования на эти две минуты выскользнул из меня, и теперь я принялся рассматривать её обложку, надеясь отыскать хоть какие символы, объясняющие… объясняющие всё. Даже потряс тетрадку, движением игрока бросающего кости, - аккуратно потряс, чтобы буквы не повываливались из неё. Так и произошло - буквы не повываливались из неё. Только строки внутри зашелестели, и воздух около меня стал чуть чернильней, чем прежде. Обложка тетради такого цитрусового цвета, как если свежий лимонный плод обвалять в отборной комодной пыли. Совершенно однородная раскраска: ни тебе рисунков, ни тебе прямоугольничка для школьных паспортных данных, ни авторских художественных рефлексий. Тусклый лимон – тут подмятый, тут в каких-то окаменевших коричневых пятнышках неясного происхождения (все нормальные пацаны так делают). Содержание же, а верней, некоторые части содержания поистине мне удивительны. И дело вот в чём.

«Автобус внутри самолёта, который внутри поезда, который. Поле, подсолнухи. Чувство тревоги. Ленивое но властное солнце. Всё больше и больше землероек…»

На протяжении всей этой поездки меня не оставляло необъяснимое тревожное чувство: этот автобус едет не просто по трассе, а едет в чём-то что едет по трассе, а это «что-то» также едет в «чём-то», что едет в чём-то. Ух. Какое-то внутреннее головокружение. Будто внутри моей головы другая голова, и эта голова кружится внутри ещё одной головы, ; и все эти головы одновременно пытаются соображать.  Матрёшка ; без этого образа никуда. И этот дерзкий симулянт (о, явный), автор письмен в моих руках, видимо, тоже думал о матрёшке, когда находился здесь, ; скорей всего, аккурат на этом месте. Во всяком случае, мне приятно так думать. Приятно электризовать скуку. Приятно и тревожно. 
     Обрывки моего давешнего карликового сна (насчёт одеяла и прочего дерьма) ещё живы, ещё дышат здесь, и я снова дивлюсь этой фотографической схожести образов…