Мой Ангел

   Первое что я почувствовал, придя в сознание – едкий запах кислых щей, как в совковой столовой универа, от которого меня всегда выворачивало наизнанку. Я попробовал открыть глаза, чтобы увидеть, где нахожусь, но не смог. Веки были настолько тяжёлые, будто их залили цементом или какой-то очень вязкой жидкостью. Резкая боль пронзала мою грудь при каждой малейшей попытке сделать вдох. Меня колотила дрожь, тело билось мелкой судорогой, как в эпилептическом припадке, скулы сводило так сильно, что я не мог произнести ни звука, лишь мычал сквозь крепко стиснутые зубы. Не знаю, сколько я так пролежал, потому что периодически отключался, а затем снова возвращался в реальность. Поверхность подо мной была холодная и грязная, ладонями рук я чувствовал песок и мелкий сор, что-то липкое и склизкое похожее на размытую грязь. Это было помещение, так как вокруг было тепло и тихо. Звуки с улицы утопали в толстых бетонных стенах, и лишь настойчивая сигнализация автомобиля долбила по моим ушам, вызывая пульсирующую головную боль в ответ.
   Где-то сверху я услышал, как с грохотом  хлопнула железная дверь, рассыпавшись эхом по всему зданию. Я постарался максимально сконцентрировать внимание, послышались топот ботинок и цоканье каблуков, по мере приближения ко мне, эти звуки усиливались. Я понял, что это подъезд многоквартирного дома. Я слышал шаги и разговоры, но с трудом мог разобрать, вроде их было двое – мужчина и женщина, которые что-то сумбурно и горячо обсуждали или даже спорили. Поравнявшись со мной на пролёте лестничной клетки, где я валялся, голоса  умолкли, и в ту же секунду я почувствовал резкий и сильный удар в спину. Я завыл каким-то собачьим лаем от нестерпимой боли, которая разлилась по всему моему телу. Мужик что-то крикнул мне, но сквозь свой вопль я почти не услышал его, вроде что-то про бомжа и что-то матом. Меня вырубило снова…

                *** 
   Я никогда не был человеком из робкого десятка, по крайней мере, я таковым себя не считал в то время. Моё детство прошло ничуть не хуже, чем у большинства детей эпохи перестройки. Мать – учитель математики в средней школе, отец – всю жизнь трудился на заводе. Жили мы ни бедно, ни богато – скромно, но всё необходимое было. Я рос в любви и заботе, мои родители дали мне всё, чтобы я смог войти во взрослую жизнь достойным и добропорядочным человеком. Но, видимо, где-то во вселенной случился сбой, а может быть, так было написано мне на роду – пойти по скользкой дорожке.
   Ещё будучи подростком, я выделялся среди своих сверстников, я был гораздо раскрепощённее и намного развратнее их. В девятом классе я начал тусоваться с ребятами из старшей школы, стал частенько оттягиваться с ними после уроков, выпивал и покуривал анашу. Перейдя в старшие классы, я был уже «своим в доску» среди всех старшеклассников. На школьных дискотеках я был тем самым человеком, кто «приносит радость» – в нашем понимании это были, конечно же, алкоголь и наркота. Весь главный «движ» этих дискотек проходил в туалетах, где мы скуривали ни один косяк и выпивали несколько бутылок дешёвого портвейна или водки. В довершении нашей пьяной вакханалии, я обязательно зажимал в углу какую-нибудь забалдевшую девчонку из параллели.
   В студенческие годы я уже плотно сидел на спидах, зависал на вписках, бывало, что даже у совершенно незнакомых мне людей и шатался по сомнительным барам, в поисках бухла и секса. Спал я уже со всеми подряд: молодыми и не очень, красивыми и стрёмными, худыми и толстыми – в то время внешность женщины окончательно перестала меня интересовать, я просто хотел каждый день удовлетворить свою физиологическую потребность.
   Вся жизнь, где-то на подкорках моих извилин, выстроилась, словно по схеме, которой я ежедневно следовал. Утро: дурь – универ. День: дурь – подработки. Вечер: дурь – тёлки. Ночь: дурь – кодла – драки. Со временем, в моём списке стало меньше универа – больше дури, меньше шабашек – больше драк, меньше разговоров – больше секса.
   Через два года меня всё-таки отчислили из университета. Я потерял всех друзей, за исключением Димки, а последняя девушка, которая любила и пыталась спасти меня, из пожирающего ада, окончательно сдалась и ушла. На моём лице и теле затянулись глубокие порезы от битого стекла и ножа, оставив уродливые блестящие рубцы. Я больше не следил ни за модой, ни за внешностью, ни за какими-либо новинками и новостями. Я не грезил об успешной и богатой жизни. В моих планах не стояли на первом месте: покупка квартиры, машины, а также женитьба и дети. В общем  – меня не интересовало, ровным счётом, ничего, что интересует «нормальных» людей. В мире, в котором я жил, меня всё устраивало, и я считал его той самой настоящей «нормальностью».
   После отчисления из универа я стал совсем неуправляемым. Дома я ночевал редко. Я крал деньги у родителей, а потом скандалил с ними до сиплого голоса и разбитой посуды, мебели и всего прочего, что попадалось мне под руку. Тогда мне пришлось перейти на «соль», так как на лучшую дурь не хватало денег.
   Димка… Димку я встретил совершенно случайно, когда решился пойти на кражу в одиночку, чего раньше не делал без своей банды. Ночью, недалеко от дома, в нашем тихом районе, я выслеживал девушек. За одной из них, на вид очень прилично одетой, я шёл вплоть до тёмной лесополосы, которая разделяет наш район на две части. Я резко выскочил перед ней, преграждая путь, схватился за сумку одной рукой, с криками: «Отдай, тварь! Отдай свою сумку, сука! Быстрее!», а трясущейся второй рукой махал маленьким складным ножиком перед её телом, в районе живота. Она начала кричать противным визгливым голосом, и в тот момент какой-то мужик выпрыгнул, как мне показалось, из-за кустов. Он ловко, за долю секунды, подскочил к ней сзади, что от испуга, та рефлекторно разжала руки и сумка оказалась у меня. Девчонка со всех ног кинулась вперёд и скрылась в гуще леса. Я стоял, немного оторопев от такого исхода событий, но чувак, не дав мне опомниться, взял меня за рукав моей потёртой спортивной куртки и стремительно потянул вслед за собой, прямо. Куда? Я не знал. Я почувствовал всем нутром, как спокойствие и какое-то сладкое тёплое умиротворение разлилось внутри меня, словно в первые минуты после вдыхания порошка, и я поплыл по течению вслед за ним.
   Вот так я познакомился с Димкой. Он был, как будто моим зеркальным отражением. Я сразу понял по его глазам, что живёт он примерно в таком же «нормальном» мире, в котором жил я сам. На вид ему было лет тридцать пять, хотя, по возрасту, он был старше меня всего на пять лет. На голове его было много седых волос, глубокие морщины покрывали всё лицо, под глазами зияли, почти чёрные, синяки. Он был худой, слегка сутулый и прихрамывал на левую ногу.
   Пройдя приличное расстояние от места преступления, мы расположились на небольшой скамейке. Добычу мы разделили поровну, в сумке нашлось немного денег – шесть косарей наличкой, а также карточка, документы, прокладки, какие-то бумажки, конфеты и прочий мусор, который мы выкинули в ближайшие кусты вместе с сумкой.
   – Знаешь, у кого сейчас можно достать? – Первое, что спросил Димка, нарушив наше молчание.
   – Да. – Кратко ответил я, не задавая лишних уточняющих вопросов. Он удовлетворительно кивнул и одарил меня взглядом, полным решимости и готовности отправиться на дело. Мы пошли к барыге, снова в полном молчании, как будто были знакомы сто лет.
                В тот день я выбрал себе могилу


   Примерно через две недели, после моего знакомства с Димкой, я оказался у него дома. Пришёл я к нему вечером, так как ночевать мне было, собственно, негде. Предки окончательно поставили точку в наших семейных отношениях – сменили замки на входной двери квартиры. Это было больно и обидно, но я понимал, где-то глубоко в душе, что они правильно поступили.
В тот вечер, когда Димка, без лишних вопросов, вписал меня к себе, я был трезв. Я мало знал о его семье, лишь то, что его родителей нет больше в нашем мире, и что живёт он с младшей сестрой, которая учится в педагогическом. Димка дал мне чистые шмотки и я отправился в ванную. Я помылся, побрился, расчесал свалявшиеся, местами уже в колтуны, волосы.
   Я долго смотрел на своё отражение в зеркале. Трезвым я не видел себя уже очень давно. На меня стала накатывать дикая паника, потому что в этом сером лице, испещрённом шрамами, в этих холодных, погасших глазах я не узнавал того прежнего весёлого парня, со здоровым румянцем на щеках и лучезарной ослепительной улыбкой… Я не узнавал себя. В отражении на меня смотрел кто угодно, но не я. Сердце стучало уже где-то в районе глотки, порываясь вырваться наружу, и я, подавляя в себе паническую тошноту, бросился прочь из ванной.
   В коридоре я увидел Её…  Я увидел Ангела. Тонкая, светлая, как первые лучи восходящего солнца, такая девственно-чистая и настолько невинная, она застыла в коридоре, держа в руках кружку. Её светлые и блестящие глаза уставились на меня, как два маленьких хрусталика. Вероятно, я испугал её своим стремительным появлением. Мне сделалось как-то стыдно и неловко перед ней, а она всё стояла, как застывшая изящная статуя, и всё смотрела в мои мутные глаза.
   Я, глуповато улыбаясь и нервно, как-то совсем по-идиотски дёргаясь, сказал ей, что-то вроде: «Привет. Извини, я не хотел тебя напугать…», но она ничего не ответила, лишь многозначительно махнула головой. Я снова почувствовал волну паники, в сопровождении дичайшей тошноты, как-то вывернулся перед ней, на ходу бросил ещё раз: «Извини» или: «Прости» и почти бегом направился в комнату.
Димка, увидев моё, вероятно, очень белое лицо и испуганный взгляд, спросил:
   – Ты чего? Бледного уже словил?
   – Нет. Мне стало как-то хреново, наверное, после горячего душа, – ответил я ему, добавив, – там, в коридоре, я встретил твою сестру. Какая же она красавица... – Димка внимательно посмотрел в мои глаза, очень серьёзно и как-то осуждающе.
   – Да, Линка у меня самая лучшая. Я за неё любого завалю. Не дай Бог... – Он не закончил свою речь, посмотрел на меня уже иным, более суровым взглядом, даже, можно сказать, с каким-то ревностным оттенком. – Брось. Даже не думай, Серёг. Она не для тебя.
   – Понял. – Сухо ответил я ему, зная, что если скажу лишнее, он сразу бросится на меня, как бык на красную тряпку. – У тебя есть что? – Добавил я, решив закончить неприятный для Димки разговор.
   – Есть… Смотри, – потянувшись в ящик письменного стола и достав оттуда небольшой пакет, он протянул его мне, – герыч. Чистый. Хочешь?
   – Ширнуться? – Озадаченно спросил я у Димки.
   Он утвердительно качнул головой.  Я не стал даже думать, я просто знал, что я хочу попробовать пустить по вене и  хотел давно, внутренне понимая, что лёгкая дурь меня уже перестала брать, отчего я всё чащё находился в депрессии. Я сказал ему: «Да. Хочу».
   – Серый, – сказал Димка и при этом очень внимательно посмотрел на меня, – только если ты точно готов к этому. Тут, как говориться, назад не будет дороги.
   – Я знаю. Я готов. Давай. – Решительно и без колебаний сказал я.
   Мы вмазались. Как только шприц коснулся моей вены, я улетел в другой мир. Меня подкосило, перед глазами возник тоннель, который транслировал разнообразную цветную геометрию, в сопровождении приятных, даже местами пугающих, искажённых звуков. Моя душа отделилась от тела, но в то же время оставалась с ним единым неразрывным целым.
   Позже, я много раз, сам себе пытался выразить это чувство словами, но никак не мог подобрать их. Это нельзя описать, это можно лишь почувствовать. Почувствовать один раз – первый и больше никогда. Стоило оно того или нет, я не знаю, но я могу уверенно сказать одно: я смог побывать на небе ещё при жизни.
                В тот день я открыл крышку гроба


   Я сидел на лавке, у подъезда Димки, и курил. Меня трясло, как самолёт во время турбулентности, дрожь била от макушки до пяток. Рука, в которой я держал сигарету, не всегда попадала в цель, и фильтр прилетал мне, то в  щёку, то в подбородок, не давая нормально затянуться.
   – Вам плохо? – Надо мной раздался красивый, мелодичный женский голос, словно пение самых райских птиц. «Ангел…» – пронеслось у меня в голове.
   Когда я поднял глаза, то увидел Ёе. В лучах яркого майского солнца она вся светилась, мне показалось, что она даже прозрачная, настолько она была легка и невесома. Её ясные и яркие светло-зелёные глаза смотрели на меня в упор и излучали столько добра, чистоты и света, что я потерял дар речи.
   Отчего-то, мне сделалось так больно внутри, я испытал мгновенное чувство жалости и сиротства… вероятно, даже скорее к себе. Ветер играл с полами её шёлкового, слегка прозрачного платья. Длинные волнистые волосы переливались всеми оттенками золота, под яркими лучами солнца, которое светило, будто прямо над ней. Я просто обомлел.
   – Вы друг Димы? Кажется, Сергей, да?.. – Она смутилась, глаза её начали хаотично бегать, не находя места, куда бы себя деть.
   А я тупо смотрел на неё и молчал. Я не мог говорить, меня, словно парализовало. Мне было одновременно и хорошо и плохо. Меня дико, мать его, ломало, но в то же время я испытывал такую эйфорию при виде неё, которая не могла сравниться даже с самым ярким оргазмом, как будто кто-то незаметно вскрыл мне череп и вылил в мои мозги целую бутылку концентрированного эндорфина. Мои ломки, как-то отошли на второй план и я, наконец, собравшись в единое целое, произнёс, чуть заикаясь:
   – Д-да… – слегка откашлявшись, я повторил уже более внятно и громко. – Да.
   – Вы плохо себя чувствуете? Может, я могу как-то помочь? – Она защебетала очень взволнованно, а в глазах её появилась тревога.
   А я смотрел куда-то сквозь неё и понимал, какое мерзкое ничтожество сидит перед этим небесным Ангелом, и меня снова начало тошнить… от себя.
   – Пойдёмте в дом. Дима сейчас где-то по делам и я не знаю, когда он появится, но не будете же вы сидеть тут до ночи? Пойдёмте, посидите у нас. – Она подбирала слова, явно смущаясь, но было ясно, что она очень хотела мне помочь.
   Где-то внутри меня произошёл короткий спазм, меня словно ударило невысоким разрядом тока. Я молча кивнул ей и поднялся со скамьи. Она шла к подъезду, а я медленно плёлся за ней, не в силах оторвать взгляда от её тонкой талии, красивых длинных ног и развевающихся по ветру волос.
          В тот день я долго смотрел в пустой гроб. Я прикрыл крышку гроба


   Мне казалось, что за месяц, проведённый рядом с Ангелом, в моей жизни, если не закончилась, то хотя бы сужалась чёрная полоса. Ангелина позволила мне любить её. С того дня, как я оказался с ней дома наедине, у нас завязались отношения. Я переехал к ним жить.
   Димка… Димка, конечно, дрался со мной, и не раз, хватался за нож и грозился увезти сестру в другой город, к каким-то мнимым родственникам. Но я знал, что ничего он не сделает. Лина влюбилась в меня с того самого дня и я это чувствовал. Разумеется, совместные «торчи» с Димкой у нас закончились, и доставать героин мне приходилось теперь самостоятельно. Эти поиски давались мне, конечно, тяжело, я влез в долги, которым не было конца и края.
   Но, самое главное, мой Ангел ничего об этом не знала. И я надеялся, что никогда не узнает. Я не пережил бы на тот момент её боли.  Моя жизнь заиграла яркими красками, когда Ангел разбросала в моей серой и мрачной душонке все оттенки радуги. Она стала моим стимулом к возвращению человеческого облика.
   Я вспоминал, как после амнезии, что такое костюм, да и вообще, в принципе, чистая и свежая одежда, что такое гладко выбритое лицо, как принимать душ каждый вечер, что такое парфюм, чистая обувь и… трезвость. Её любовь и безграничное самопожертвование придавали мне сил держаться трезвым, как можно дольше. Переживать ломки стало тоже легче. Я стал чаще подрабатывать, чтобы приносить в дом хоть какие-то деньги, которые были ей, конечно, нужны, но Лина никогда не просила у меня ничего. Никогда…
   Мы с Ангелом решили пожениться. Когда я сообщил об этом Димке, он не одобрил эту идею и решил поскандалить со мной, в очередной раз.
   – Серый, пойми, это моя сестра! У меня кроме неё никого нет, так же, как и у неё кроме меня – никого. Не ломай ей жизнь… Ты скоро сторчишься. И ты сам это знаешь!
   – Послушай… – Начал я, но Димку было уже не остановить.
   – Ты грёбаный наркоман! Слышишь?! Ты закончишь передозом, рано или поздно, а потом она останется молодой вдовой, с детьми и разрушенной жизнью! – Он метался по комнате и выкрикивал эти мерзкие, но очень похожие на правду, слова, а я сидел и молчал.
   – Ну не будь ты мудаком! – Уже взревел Димка на весь дом. – У неё итак жизни не было! Отец и мать давно в могиле, она их уже и не помнит. Я тоже скоро подохну… И ты издохнешь!
   На его глазах выступили слёзы. Он замолчал и потупил взор в окно, а я всё также сидел и молчал, не решаясь добить его ещё одной новостью. Мой Ангел, уже как две недели, носила под сердцем плод нашей любви.
   Я решился и всё-таки сказал Димке об этом. Он резко бросился на меня, схватил за грудки и начал сотрясать в воздухе. Глаза его были полны злости и отчаяния, как будто ему сообщили, что он смертельно болен и что ничего нельзя с этим поделать. Он вылил на меня сто этажей отборного и крепкого мата, десяток угроз, порывался несколько раз подраться, но в итоге успокоился, обмяк и обессиленный опустился на кровать.
   Теперь я был спокоен. Я чувствовал, что что-то светлое непременно должно произойти в наших жизнях. Я стал утопать в своих мыслях-иллюзиях, не разделяя границ между реальными и вымышленными событиями. Я задумался о том, что стоит слезать с иглы. Возможно, признаться во всём Ангелу и даже пройти лечение. Но это были, конечно, ложные мысли. В глубине души я признавался себе, что с наркотой я повязан до конца своих дней.
             В тот день я приготовил гвозди, чтобы заколотить пустой гроб


   Ангелина позвонила мне из роддома и сообщила, что у нас родилась дочка. Три килограмма, двести грамм. Пятьдесят два сантиметра. Она говорила это и плакала. У меня сжималось сердце от её голоса и плача, и по моим щекам тоже текли слёзы. Более приятного момента в жизни, до этого, у меня не было. Теперь я отец. Эта новость не укладывалась в моей голове, пока что я не мог осознать всей силы и мощи этого события. Я ждал, когда увижу своих Ангелов. Теперь у меня их двое.
   Вечером кто-то настойчиво и долго колотил во входную дверь нашей квартиры. Я поспешил открыть её. На пороге я увидел соседского сына, пацанёнка лет десяти, он стоял, весь дрожа, а в глазах его застыл какой-то дикий ужас и страх. Он всхлипывал и что-то мямлил, но настолько сумбурно и быстро, что я так ничего и не смог разобрать, понял только, что он меня зовёт куда-то на улицу. Я влез в первые попавшиеся ботинки и вышел из дома, едва поспевая за ним.
   Ещё издалека, я увидел знакомый синий спортивный костюм и джинсовую кепку. За углом дома, чуть ближе к гаражам, лежал Димка. Вокруг него было разлито море уже почерневшей крови.  Он лежал там, весь в этой крови, а лицо его было одним сплошным месивом.
   Я упал на колени, не дойдя буквально метра до него, и, задыхаясь, начал рыдать во весь голос, как никогда раньше… Всё моё нутро загорелось бешеным огнём, нестерпимая боль накатывала всё новой и новой волной. Моя душа разрывалась на мелкие частицы, пропитываясь раствором горя и бессилия. Я не мог дышать и, едва хватая воздух ртом, рыдал взахлёб и орал. Громко орал. Через этот крик, я будто бы выпускал фонтаны той боли наружу.
   Я не мог встать, лишь из последних сил, я дополз до его тела, утопая своими коленями и руками в его холодной и уже подсохшей крови. Я крепко сжал Димкину остывшую руку, прижал её к своей груди и вопил не своим голосом.
   Дальше я смутно помню… Фрагментами помню толпу зевак, собравшуюся со всех близ стоящих домов, ментов, скорую, какие-то допросы, разговоры, того соседского мальчика, с его паническим и полным ужаса взглядом...
   Ночью я вколол себе несколько шприцев дури. Вколол всё, что у меня было. Последнее, что я помню – стены коридора и темноту.
               В тот день я снова открыл крышку гроба и лёг в него


                ***
   Открыв глаза, я почувствовал резь от яркого дневного света. Я увидел белый потолок, с ржавыми подтёками и серо-зелёными разводами плесени. Пахло спиртом и лекарствами. Чуть придя в себя, я приподнялся на кровати. Вокруг меня стояли несколько коек, вроде трёх или четырёх. На одной из них, укрывшись одеялом с ног до головы, лежало чьё-то тело, издавая сильный храп, вероятно, от этого звука я и пришёл в сознание.
   Движение моей руки было ограничено гипсом, как-то коряво и явно с нежеланием, наложенным на неё. Вторая рука нетерпимо ныла, боль пульсировала в ней бесконечными потоками, как будто вместо руки у меня был вулкан, извергающий лаву. Я сдёрнул хлипкую заплатку, сделанную из какого-то замызганного бинта и лейкопластыря, и ошалел от увиденного. На локтевом сгибе внутренней стороне руки образовалась уже загнивающая бордово-чёрная гангрена. Я лежал и стонал от этой жгучей боли.
   Я ничего не понимал. Я ничего не помнил. Помнил только подъезд, в котором как я думал, я и сдохну. Как я попал в больницу? Не знаю. Примерно с полчаса я размышлял о последних прожитых днях, но вся информация в моей голове была перемешана, и было невозможно восстановить картину минувших дней. Когда, наконец, в стенах моей палаты, появился врач, он объяснил мне, что меня обнаружили дети, во дворе какого-то дома абсолютно незнакомого мне района. Пацаны приняли меня за жмура, вызвали ментов и скорую помощь, и, собственно, так я и оказался здесь.
   Через день моё состояние ухудшилось, я начал видеть бредовые сны и галлюцинации. В одном из таких видений, которое, отчего-то очень отчётливо врезалось в мою память, мне явился Димка…
   Голова его была изуродована, грубые шрамы, как будто по частям, собрали его лицо воедино. Он, извиваясь как лесной уж, подобрался ко мне вплотную. Я пытался отвести взгляд и не смотреть в его страшное лицо, с отвратительными бельмами вместо глаз. Он начал горячо и быстро говорить слова, которые втекали, как по трубам, в мои уши, доходя до самого мозга. Голос его был очень отчётлив, механический железный звук резал мой слух.
   – Серёга, ты нужен моей сестре. Ты нужен своей дочери. Они любят тебя. Они – твоя семья и твой шанс прожить нормальную жизнь. Меня убили из-за пакета «геры», меня подставили, а я хотел продать его, чтобы заработать немного денег для сестры. Линка страдает, она хочет с собой покончить. Серёга… Найди её, вернись в семью. Сергей. Сергей… Сергей!
   – Что там? – Раздался грубый мужской баритон.
   – Не приходит в себя, Алексей Палыч. – Ответил обеспокоенный женский голос.
   – Адреналин внутривенно. – Также спокойно и грубо сказал первый голос.
   Я открыл глаза. Всё было мутно и размыто. Я увидел два белых нечётких пятна, склонившихся надо мной, по силуэту напомнивших очертания людей.
   – Не надо… ничего… – Прошептал я, но речь давалась мне с трудом. Я был настолько обессилен, что не мог пошевелить даже пальцами руки.
   Я почувствовал тёплые нежные руки, как руки моей мамы, когда в детстве она укутывала меня простуженного в кровати и что-то поправляла там. Мне стало так хорошо и приятно, что я не заметил, как уснул.

   В тот день какая-то сила вышвырнула меня из гроба и бросила в пучину чистой морской волны


   Мне ампутировали левую руку до локтя. Уже месяц я находился на принудительном лечении в наркологическом диспансере. Мне не давал покоя мой сон… или видение. Я думал об Ангеле почти всё своё свободное время. Как она там? Как наша малышка? Меня охватывала паника, при мысли, что Лина, не выдержав такой потери, могла бы покончила с собой. Я не верил в это. Я отрицал это. Я старался отгонять эти дурные мысли, но они, как мерзкие черви, грызли мой мозг всё сильнее с каждым днём.
   Главврач долго слушал мой рассказ. Мы сидели у него в кабинете, а я всё говорил, говорил… Меня прорвало до такой степени, что я не мог остановиться ни на секунду. Я смеялся, потом плакал. И всё говорил без умолку. Профессор, за всё время моего монолога, не проронил ни слова. Из под толстых стёкол своих очков, в строгой чёрной оправе, он лишь внимательно буравил меня взглядом и, время от времени, делал какие-то заметки в моей истории болезни.
Когда я наконец-таки решил закончить со своим рассказом, он с пол минуты смотрел на меня очень внимательно и сосредоточенно. Затем, вдруг, сказал:
   – Я думаю, Сергей, что вам стоило бы навестить свою супругу. Отпустить одного я вас, конечно же, не могу, но в сопровождении вашего лечащего врача и санитаров, вполне могу допустить это. Я считаю, что это положительно скажется на вашем дальнейшем лечении. Так что готовьтесь, дорогой мой. Я полагаю, что вы сами этого хотите, но признаться в этом не можете. Не бойтесь, если женщина вас любит, она вас ждёт.
   Через два дня, в воскресенье, в десять часов утра, мы поехали к Ангелу. По дороге меня несколько раз охватывала паника. А вдруг её больше нет? А что, если она просто переехала? Как мне её тогда искать? Да и какой мне, к чёрту, тогда смысл жить дальше? Мне даже сделали успокоительный укол, так как я начал немного буянить, порываясь выпрыгнуть из автомобиля, прямо на ходу. После инъекции мне значительно стало легче.
   Когда мы приехали по адресу нашего дома, я минут десять сидел и мочал, собираясь с силами и мыслями. Мой врач терпеливо сидел рядом и тоже молчал. Он был благосклонен ко мне и всё понимал, то, насколько мне сейчас нелегко выйти из машины, зайти в подъезд, подняться на второй этаж и позвонить в звонок нашей квартиры.
   Я решился. Трясущейся рукой я нервно нажал на кнопку звонка пару раз. Ответа не последовало. Секунд тридцать я стоял, как на страшном суде, меня начало знобить, пальцы одной единственной руки дрожали так сильно, как будто по мне пустили волну вибрации. В горле образовался сухой и неприятный ком, сдавив гортань, от чего мне стало ещё сложнее дышать. И вот, наконец, я услышал поворот замка. Один. Второй. Затем верхний. Дверь медленно поплыла, и я увидел своего Ангела.
   Она застыла в дверном проёме и уставилась на меня своими, уже потускневшими, полными горя, боли и жалости глазами. На ней был потрёпанный ситцевый халатик, который обтягивал её тонкий стан. Она совсем исхудала, её ребра выпирали сквозь лёгкую ткань, в районе ключиц были две большие ямы. Волосы уже не сияли золотом, они приобрели как-то мрачный пепельный оттенок и были сильно растрёпанны. Лицо было очень худое и бледное, а под глазами виднелись тёмные впадины.
По её щекам потекли слёзы, одна за другой, всё быстрее и быстрее. Я был настолько на пределе, в ожидании этой встречи, что в какой-то момент почувствовал, как этот тяжёлый груз мгновенно рассыпался на мелкие крошки и мне полегчало. Меня отпустило. Я потерял последние свои силы и упал перед Ангелом на колени. Я зарыдал.
   Громко всхлипывая, я прикрывал своё лицо рукой и заладил только одну фразу: «Прости меня… прости… прости меня… прости… прости…».
   Ангелина подошла ко мне, положила свои руки на мою голову, а я, прижавшись к ней что было сил, рыдал и шептал без умолку, но уже куда-то в районе её живота: «Прости меня… прости…  Прости меня. Я очень тебя люблю, и я очень хочу жить ради тебя, мой Ангел».