Продолжение С улыбкой о былом Часть 2 Автобиографи

Продолжение «С улыбкой о былом» 
Часть 2

Автобиографические зарисовки

     Окончание четвертого курса завершилось так называемой эксплуатационной практикой. На практику можно было отправиться по трём направлениям:  в газовую промышленность, на компрессорную станцию (КС), в военную авиацию и на военно-морской флот. К тому моменту я уже склонился к тому, что распределяться я буду скорее всего на КС, думаю: там оборудования я ещё насмотрюсь, в ВВС я служил, поэтому интерес был к ВМС. И получилось! Я в составе группы из 10 человек попал на военно-морскую базу в Балаклаву (близ Евпатории) на средний противолодочный корабль Краснознамённого Черноморского Флота.  Практика для меня оказалась очень даже интересной и скорее даже не с производственной точки зрения, а с эмоциональной. До юга добирались мы на поезде, в плацкарте (билеты, насколько я помню, приобретал институт, поэтому выбора у нас не было). Дело было в начале июня-месяца, было тепло. Помню, что один из студентов появился на вокзале в пиджачке и авоськой в руках. В авоське – несколько бутылок вина. Народ бурно его приветствовал. Вино быстро выпили, практически без закуски, расшумелись. Нам пригрозили вызвать милицию и снять с поезда. А это уже серьёзные неприятности с институтом. Пришёл Шабаров А.Б. (он ехал старшим над нами), с трудом успокоил народ и проводников. Нашли свой корабль. Почему-то запомнилась самая первая фраза мичмана с этого корабля, который вместе с нами поднимался по трапу корабля: «почему это у…ще стоит раком»? Это было обращение к дневальному. До этого на берегу нам выдали видавшую виды военно-морскую форму: сине-фиолетовую с белыми подтёками от многократной стирки робу и бескозырки. Переодевшись, мы стали каким-то подобием военных матросов. Всех поместили в одном кубрике с деревянными рундуками и гамаками и двумя иллюминаторами. Корабль стоял на приколе. Но вдруг, через пару-тройку дней на корабле сыграли «Тревогу» и он куда-то засобирался. Командовал капитан-лейтенант, командир корабля по динамику, который висел на мачте. Корабль «отдал концы» и на полном ходу куда-то двинул. Мы все были на корабле, но про нас никто не вспоминал, видно не до нас было. В районе 14-ти часов прибыли в Севастополь. В арсенале взяли на борт торпеду и корабль лёг на курс в открытое море. Старпом, которого прикрепили к нам, на мой вопрос, куда идём, буркнул: «На учения!». Становилось интересно. Я в открытом море никогда не был (если не считать прогулки вдоль побережья на быстроходной «Ракете»), думаю, как и большинство моих сокурсников. Около 17-ти часов на нас налетел шторм, который всё усиливался и достиг 7 баллов. Нам приказали из кубрика не высовываться. Корабль швыряло как щепку. Мы все «отметали» харчи и всё что было у нас внутри на что придётся в кубрике и лежали на рундуках и гамаках зелёные. Иллюминаторы были задраены, дышать нечем, состояние было жуткое. В 19 часов кто-то из матросов принёс нам чайник, масло 20-граммовые цилиндрики и заплесневелые сухари. К нашему удивлению, Сашка Макаров сполз с рундука и один приступил к чаепитию. Через некоторое время он спрашивает: «Мужики, а вы, что – не будете? А то я и ваше съем!». В ответ – сначала молчание и потом тихий голос: «Саш, если бы были силы слезть, я бы тебя задушил». Сашка в ответ похихикал и неспеша всё прикончил. Вот кому надо было идти в военно-морские офицеры! Вестибулярный аппарат  отличный, голова и физическая подготовка – тоже. Ближе к полуночи я не выдержал и выбрался на вторую палубу, дыхнуть свежего воздуха. То, что я увидел, поразило меня. Бортовая качка корабля доходила до 45 градусов. Было полное ощущение, что ещё немного и корабль перевернётся. Но он на мгновение замирал и начинал крениться в другую сторону. Волны шли через нижнюю палубу высотой 3-5 метров, а может быть и больше!. Бортовая качка сопровождалась килевой, но с меньшей амплитудой и частотой. На мачте одиноко, но сильно, светил прожектор. Море в буквально смысле кипело. Мне стало страшно и я начал прощаться с жизнью…(и это не шутка!) Вдруг, к моему большому удивлению, на нижней палубе открывается люк и из него появляется стриженная голова какого-то матросика. Он в руке держал пузатый алюминиевый чайник. В следующую секунду матроска накрыла огромная волна. Когда она ушла, матросика не было. Смыло! Пронеслось у меня в голове. Сердце бешено колотилось! Я не помню как скатился вниз и нашёл каюту старпома. Каюта была размерами с половину железнодорожного купе: лавка, на которой он спал и маленький столик. У него горела настольная лампа и он читал, по крайней мере, в руках была какая-то книжка. Старпом был в звании старший лейтенант, но я, когда дёрнул его дверь, про всё забыл. «Слушай, там это…». «Что это?» хладнокровно спросил старпом. «Ну-у…». «Скажи толком, что случилось». Я как смог рассказал. Старпом надел фуражку и выражаясь крутым русским языком (в том смысле, что говорил же этим мудилам, чтобы никто не высовывался!) велел мне идти в свой кубрик и не высовываться а сам куда-то побежал. Должен заметить, что военный корабль – это узенькие проходы, сплошные переборки (перегородки), низкие потолки и крутые железные лестницы! Без спецподготовки бегать там очень небезопасно! Я добрался до своего кубрика и молча лёг на рундук. Мужикам рассказывать ничего не стал. Перед глазами стояла волна, которая накрывает матросика. Мне его было очень жаль. Искать его никто не будет, т.к. корабль идёт на выполнение боевого задания. Им надо в определённое время прибыть в заданный район. Да и найти его в таких условия было невозможно. 2% личного состава на учениях было дозволено списать, это я знал ещё из армии. Матери напишут «Погиб при выполнении боевого задания». У меня навернулись слёзы. Остаток ночи прошёл в кошмарных видениях. В 5-ть часов утра наступил полный штиль. Мы выползли на палубу, занимался чудесный летний день. Было полное ощущение, что в море, а может быть даже на всей планете – мы одни! Как потом выяснилось, действительно, были одни, т.к. данный район на время учений был закрыт для всех гражданских и прочих судов. Я пошёл искать старпома. Ему было явно не до меня и поэтому он ответил не сразу и неохотно. «На камбузе висит приказ, иди почитай!». На камбузе нашёл маленький щиток и на нём действительно висел приказ «Матросу …такому-то… объявить строгий выговор……за утрату казённого имущества». Командир…дата…подпись. Я снова рванул к старпому «Так он, что жив что ли?!» «да вон он». И старпом ткнул в кого-то пальцем. «Чайник смыло. Мудило». У меня от сердца отлегло: подумаешь, чайник! Главное – жив! Оказывается, вместе с нами в поход (к берегам Турции) пошло несколько матросов-новобранцев. И одному из них «старики» велели принести с камбуза кипяток для чая и отправили именно путём через нижнюю палубу, видимо, чтобы он прошёл боевое крещение. Он его и прошёл! По периметру бортов корабля стоят металлические заграждения, о которые матросик и зацепился, а когда волна ушла, успел «нырнуть» обратно в люк и таким образом спас свою жизнь.  Ну и слава Богу, что так всё благополучно обошлось, подумал я. Как оказалось, корабль в это время уже лёг на обратный курс, выполнив боевое учебное задание. Моряки находились в хорошем настроении и рассказали нам, что корабль прибыл в заданный район, обнаружил подводную лодку условного противника и ударом торпеды, потопил её! А теперь идёт в Севастополь, чтобы сдать в Арсенал учебную торпеду. Выловили её, оказывается, специальной сетью и подняли на борт при помощи грузового крана. А лодку условного противника выловить, к сожалению, не удалось. Лежит теперь, «отдыхает» на дне самого синего моря. После завтрака курили с командиром БЧ-3, капитан-лейтенантом, который смеясь, рассказывал, что ему во время шторма тоже было худо и он тоже «метал» харчи, несмотря на то, что он уже больше 10 лет плавает. На мой вопрос, а что при поступлении в военно-морское училище не проверяют на склонность к «морской болезни», он ответил в том смысле, что это выявляет только время. На обратном курсе, по нашей просьбе моряки запустили обе турбины, которые были на корабле. Сказали, что делают это редко, т.к. с ними потом возни много, надо промывать проточную часть и т.д., а толку от них немного. По их словам турбины не маршевые, маршевые – два дизеля, позволяют развить около 15 узлов в час, а при запуске турбин скорость увеличивается до 18 узлов (цифры-по памяти!).  Это был уже немолодой корабль, с них начиналось применение газовых турбин на военном флоте. Схема с турбинами неудачная, пользуются ими редко, запустили исключительно из-за вас. Выяснить подробности этой неэффективной схемы нам так и не удалось, да никто сильно не старался. На этом эксплуатационная часть нашей практики закончилась. Когда пришли на базу и корабль швартовался, командир командовал исключительно в русских выражениях, видимо так доходчивее и привычнее. Удивляло, что в 1.5 км от базы был посёлок, в котором жили семьи моряков. Слышимость из динамиков была отличная, но видимо такой подход был одним из средств воспитания подрастающего поколения и непослушных супружниц морских волков.
Но сама практика по времени не дошла и до середины.  Остаток дней мы провели практически на берегу. Через пару дней после похода нам велели построиться и пред нами предстал начальник штаба базы, капитан 3-го ранга…Он нам (опять в русских выражениях, они там почему-то применялись значительно сильнее, чем в ВВС, где я служил срочную службу) попытался объяснить наши обязанности, т.е. нести службу как обычны матросы: чистить гальоны, ходить в наряды на камбуз и т.д. Сокурсники в ответ начали громко возмущаться, что присягу они не принимали, чистить гальоны не собираются и вообще не привыкли слушать матершинников и не спеша стали расходиться. Капитан был взбешён, долго кричал вслед, сказал, что сообщит руководству института. Остаток его речи дослушивали я и Равиль Гузаиров, мы были послеармейскими парнями, но стояли недолго и побрели за своими. На следующий день приехал Шабаров А.Б., он жил где-то отдельно от нас. Причём картина его встречи с нами была очень забавная. На берегу была небольшая сопка, за которой мы скрывались, в абсолютно голом виде. На берегу было тепло, больше 20 грС, а вода в море ледяная. Разбегались,  ныряли и выскакивали как ошпаренные. Купались в трусах, поскольку плавок почти ни у кого не было и после ныряния сидели в мокрых трусах и дрожали. И вот здесь кто-то предложил загорать без трусов, голяком! Самые смелые поснимали трусы, обнажая посиневшее хозяйство, а потом сняли и все остальные. За нашей сопкой проходила тропинка, по которой иногда ходили местные люди, в основном девушки-продавщицы из местного магазина. Однажды они идут, мирно болтают и вдруг замолкают на полуслове: увидели 10 голых бананов и ошалели. «Проходите, девушки…Мы на военной службе…» пророкотал кто-то из наших и раздался гомерический гогот! Но стиль изменять не стали. Шабаров А.Б. увидев такую картину, поначалу сильно и откровенно смутился. Он приехал при полном параде: в лёгком летнем костюме, светлой сорочке и может быть даже при галстуке. Но потом пообвыкся и постепенно разделся до трусов, обнажив худое абсолютно белое тело. Мы на его фоне выглядели красными (слегка облезшими) здоровяками. Александр Борисович рассказал, что он снимает квартиру работает над научной статьей. Мужики поулыбались, но я думаю, что так и было. Потом приступили к «разбору полётов» с начальником штаба. После подробного объяснения с нашей стороны АБ как-то уладил конфликт, т.к. это было важно не только для нас, но и для института, у которого давняя связь с этой военно-морской базой.      
Однажды, на третьем курсе ко мне прибежал одногруппник Зайтун Гильмутдинов (зайка, моя!...), а я в это время делал курсовик, чертил на листе 24 формата и он начал уговаривать меня сходить вместо него на концерт Высоцкого, который выступает в ДК МВТУ (в главном здании). Выступление должно было начаться в 17 часов, а в этот момент было, как я помню, около 16. Я начал бурчать, что надо курсовик делать, а не по концертам ходить, но тем не менее, билет взял и начал собираться. Зайтун, довольный, ускакал, как он сказал, на рандеву.  Он – на рандеву, а я должен сюда идти, хмуро думал я по пути к ДК (главное здание – в 15-ти минутах спокойной хотьбы от общаги №10, где я жил). Когда пришёл, обнаружил, что зал практически заполнен. Моё место оказалось недалеко от сцены, как помнится чуть ли не 3-й или 4-й ряд. Зал продолжал заполняться и в 17-05 были заполнены не только штатные места, но и проходы, балкон и везде где можно было стать хот одной ногой. Я был потрясён. Контингент – от безусых первокурсников до 70-тилетних преподователей!  На сцене появился какой-то мужик и сказал, что Володя приболел, зал задвигался и слегка разочарованно зашуршал. Мужик выждал паузу и сказал, что ради вас всё равно приехал и будет выступать. Владимир Семёнович Высоцкий – под бурные аплодисменты, объявил он. Помнится, я тогда сильно удивился, что Владимир оказывается Семёнович, как и все многократно слышал Владимир Высоцкий… и всё! А он, оказывается Семёнович! (почему-то сразу вспомнилась бабушкина деревня, в которой я проводил лето – Семёновка!). Из-за кулис не быстрым шагом вышел Высоцкий. Почему-то сильно запомнился его внешний вид: шикарный, по моим догдашним представлениям, джинсовый костюм (брюки и куртка) и красивые коричнево-красные туфли на платформе (всё вместе тогда – мечта поэта и скромного прозаика и особенно, третьекурсника МВТУ!). Володя улыбнулся, перебрал струны гитары, пощёлкал и немного подвигал микрофон и сказал «Добрый вечер! Если вы заметили, в билетах написано, что я сегодня должен выступать в роли лектора с темой «О роли поэзии в театре и кино». Я достал билетик: точно лекция! Во попал, подумал, я. Курсовик надо делать, а здесь лекция! Ну, Зайтун, найду специально и лично откручу лишнее, начал негодовать я. Но Володя, постоял немного, покашлял и сказал: «Но лекцию я читать не буду, а лучше спою». Зал одобрительно зашуршал и захлопал. И он запел…  про светлые денечки, "Когда служил на почте ямщиком". Потом у них была уха И заливные потроха, Потом…
Концерт продолжался два часа без перерыва! Причём, были моменты, когда Володя, посредине песни вдруг замолкал, и перебирая струны что-то бормотал, потом обращался к залу «Ну, помогите» и из зала кто-нибудь выкрикивал фразу из песни. Володя довольно улыбался и продолжал песню. Пел он, в основном, по заявкам слушателей, иногда что-то предлагал от себя. В 19-ть часов двери зала часто стали открываться и в него начали заглядывать новые лица с выкриками «Хорош! Наша очередь!». Оказалось, что в 19-ть часов должна была начаться новая, такая же «лекция» В. Высоцкого. Но зал отпускать Владимира Семёновича не хотел и тогда он взмолился «Дайте мне хотя бы чаю глоток выпить!  Мы начинаем задерживать ваших же друзей!». После существенных аплодисментов, зал нехотя стал расползаться. А в душный зал повалила новая публика, которой тоже было огромное количество. Уже потом, я подумал: как можно (и физически и психологически) выдержать такую колоссальную нагрузку?!! Не представляю, я бы не смог. Это же не сравнишь с выступлениями современных «звёзд» (про некоторых из которых слышишь впервые!), которые под «фанеру» занимаются стриптизом на сцене и это не запоминается совсем. Выступление Высоцкого запомнилось на всю жизнь. После него, постепенно, моё отношение к нему от невнятного, а его подбросили катушечные магнитофонные записи того времени,  переросло в твёрдое: Владимир Высоцкий – гений. Это косвенно подтвердила и моя мама. Я ей многократно высказывал подходящие к случаю фразы из стихов Высоцкого (а он себя считал в первую и главную очередь, Поэтом) при этом не называя первоисточника. И она спрашивала «Серёжа, а кто это сказал?». И каждый раз, когда я говорил «Высоцкий», она каждый раз удивлялась тому как метко и точно сказано. Причём часто на десятилетия. А на это способны только гении!    Или вот сейчас, во времена короновируса, по Ватцапу вдруг присылают песню Высоцкого по холеру (а она  в те времена бушевала в Одессе и Астраханской области,  другое дело, что мы про это практически ничего тогда не знали. Газеты если и писали, то очень скупо. А мы, студенты, газет не читали, были дела поважнее!) и в ней очень тонко и иронично подмечено то, что происходит сейчас. Я иногда провожу параллели между Высоцким и Пушкиным. Понятно, что они совершенно разные люди и тем более разные поэтические направления, но оба – гении.
Кстати, о Зайтуне. Он у нас был культуристом, т.е. я хотел сказать культоргом, т.е. человеком, который должен был организовать нам культурный досуг. И он очень старался. Благодаря ему мы, в частности я, побывал в Большом театре, смотрел «Лебединое озеро», слушал «Песняров» в театре Эстрады и многое другое. Дело в том, что это сейчас можно сходить куда угодно и на что угодно, были бы деньги, а в остальном – проблем нет. А в то время, когда я учился в МВТУ (1975-1981гг) попасть в некоторые театры или на выступления знаменитых артистов было не всегда просто. Цены на билеты устанавливало государство, т.е. по сути, они были невысокие и поэтому спрос был на всё, а билеты – в дефиците. Чтобы достать билеты надо было потрудиться, отстоять очередь, иногда не одну, иногда ночью,  с перекличками и прочей хренью, присущей тому времени. Кто жил в то время в столице, без труда меня поймёт. Так вот, Зайтун (зайка, моя, я твой зайчик…) плавал в этом как рыба в мутной воде, организовывая стоянки в очередях за билетами. Причём, если я отстоял ночь в театр Эстрады и купил билеты, это не значило, что я пойду именно в этот театр. Билеты надо было Зайтуну сдать, чтобы в итоге получить билеты туда, куда ты хотел. Спасибо Зайтуну. После концерта у меня только благодарность ему, желание открутить у него лишнее, пропало.
Замечу, что выступление Высоцкого в ДК МВТУ проходило, как говорится, в рамках традиционного «Устного журнала», где выступали известные и совсем незнакомые массам артисты и прочие знаменитости. У нас в общаге выступал, например, народный артист СССР Василий Лановой. Выступал он в буфете общаги, в так называемом «аквариуме» по обязанности «шефских выступлений». Пришёл нарядный, в чёрной тройке, белой сорочке, лаковых туфлях. Открыл томик Пушкина и начал с выражениями читать. А вокруг шлындают студенты общаги: в трениках с выпуклыми коленками, рубахой навыпуск, нечёсанные и небритые. Некоторые с удивлением спрашивают: а что он читает? Пушкина?! Чего он, с ящика упал?! Меня Пушкиным ещё в школе достали. Лановому такое «кино» сильно не понравилось, он психанул, что-то сказал нелестное про неотёсанных бауманцев, захлопнул томик и гордо удалился. Никто от этого, правда не расстроился, все разошлись по своим делам.
Зато какой ажиотаж был в этом же «аквариуме» когда выступал главный сексолог Вооружённых сил (оказывается и такой был. По крайней мере, его так объявили), полковник медицинской службы госпиталя им. Бурденко (госпиталь был расположен недалеко от общаги). Полковник оказался человеком с юмором и несмотря на серьёзную тему лекции (типа «Об отклонениях в сексуальных отношениях мужчины и женщины») рассказал весело и доходчиво  о своей многолетней практике приёма военных пар. При этом народ слушал очень серьёзно и иногда смеялся до слёз. Потому что в силу нашего юного возраста тема была крайне интересной и прочитана она была, чтобы не вводить в смущение народ, раздельно для мальчиков и девочек.
А ещё в «аквариуме» выступала «Машина времени». Это было, приблизительно в 1977 году. Андрей Макаревич, в джинсиках, лохматый и в каком-то свитере, на вопрос где вы чаще всего выступаете, чтобы можно было посмотреть, послушать (про них тогда мало кто знал), гундосым голосом ответил: «Мы выступаем в основном за границей…Московской области». Чем вызвал обильный смех публики.
Ещё про стройотряд. В Норильске оба раза бригадиром у нас был Гриша Красножёнов, тогда студент-старшекурсник мединститута. Я когда узнал про это, был поражен. МВТУ в основном ВУЗ для мужиков, хотя девушки, конечно, были. А стройотряде девушка была одна, Марина Рощина (где она теперь?). А здесь бригадир – медик! Своих, что ли не хватает? Объяснение я получил от самого Гриши, точнее Григория Григорьевича через 30 лет спустя. Но об этом чуть ниже. В стройотряде Гриша бегал в чёрной спецовке, подгонял нас, шутил, оформлял наряды, организовывал работу. Когда делали теплотрассу бетон привозили на КрАЗах откуда-то сильно издалека. Учитывая, что КрАЗ больше 40 км/час не разгоняется часто бетон приходил в уже застывшем виде и приходилось применять нечеловеческие усилия чтобы его разгрузить. Били ломами, лопатами, поливали водой, и быстро растаскивали. А таких машин за смену было несколько. Откуда сил хватало?! В нынешнем состоянии, я думаю, смог бы только забраться на машину, плюнуть и слезть с неё и потом стоять часа два матюкаться на весь белый свет. К счастью, были и запоминающиеся моменты, которые организовал бригадир. Однажды он нас повёз на шахту, в ней добывали какую-то руду, сейчас не помню. Шахта неглубокого залегания, но тем не менее, от спуска в неё тяжелые впечатления сохранились до сих пор. Тусклое освещение, сыро, под ногами лужи, сверху капает вода, тёмные туннели с вагоненетками. И самое тяжёлое – это подземелье, которое неизбежно придавливает  тебя. В общем, когда выходишь на поверхность  и вдыхаешь воздух, думаешь: лучше разгружать КрАзы, чем работать в шахте! В другой раз Гришка повёл нас в столовую этой же шахты (Гришка был настолько коммуникабельным и пронырливым, что у него везде были знакомые!). Обычный наш обед: стакан сметаны из порошка (мы тогда сильно удивлялись: как может быть молоко, сметана – из порошка. Но на Севере, тем более за Полярным кругом, в то время это была жесткая необходимость, а сейчас всё это – из порошка и удивляться перестали, а надо бы!) и комплексный обед, за всё – 1 рубль. В сравнении со московской студенческой столовой – в два раза дороже, но это же Север, не зря здесь коэффициент был 1,8! На шахте, куда нас Григорий привёз по предварительной договорённости столовка оказалось небольшой, но чистенькой, аккуратной с шикарным, можно сказать, ресторанным меню, одних блинов 5 или 6 видом: и с мёдом, и с вареньем, и со сметаной… В этот раз объелись, поднимались с трудом, на работу идти было неохота. Откуда-то прибежал Гришка: «А хотите познакомиться с шеф-поваром?». «Ну, конечно! Интересно же поглядеть, кто такую вкусноту приготовил!». Он смотался и через минуту перед нами стоял красавец шеф в красивой белоснежной униформе (кителе с позолоченными пуговицами и высоком колпаке), с усами как у Будённого, с огромной золотой печаткой на пальце. Мы наперебой хвалили и благодарили за великолепный обед. Он поблагодарил за такой отзыв и скромно сказал, что у них так всегда. Мы когда вышли на улицу, бурно продолжали обсуждать столовку и шефа «Во, шахтёры живут, деньжища получают, да ещё и шикарная столовка!». А Гришка, посмеявшись с нами рассказал, что некоторое время назад на шахте из-за скверной еды произошёл бунт: разъярённые шахтёры (народ простой!) вылили на бывшего повара то, что он называл борщом и надели ему кастрюлю на голову и помахивая тяжёлыми рабочими кулаками велели ему убираться, пока ещё живой. Понятное дело, что уговаривать долго его не пришлось и он вместе с кастрюлей быстро свинтил в неизвестном направлении.  Шахтёры (народ сплочённый!) двинули к директору шахты и потребовали найти нормального повара, причём сказали, что они согласны, чтобы он получал наравне с ними (а они там получали около 1000 рублей/месяц, что по тем временам были огромные деньги! «Жигули» стоили 5000 рублей, трёхкомнатная кооперативная квартира в Москве – 20000. Директор поклялся, что все эти требования выполнит и выписал из московского ресторана шеф-повара. Именно с этим красавцем нас Григорий и познакомил.
После пятого курса у нас было военные сборы и народ отправился в лагерь под г. Дмитровым. Мне ехать на сборы не хотелось, ведь два года отслужил в Армии (чего я на этих сборах забыл?), а Москва в это лето (шёл 1980 год) готовилась провести летнюю Олимпиаду, очень хотелось хоть что-нибудь посмотреть и я, поразмыслив, отправился на военную кафедру (это отдельная песня!) МВТУ. Начальником кафедры (везде – завкафедрой, а он – начальник!) был генерал Пирумов.  Попал я к его заместителю по учебной части, полковнику, ФИО не помню. Он меня, к моему удивлению, вежливо выслушал, сказал, что на Олимпиаде, действительно, побывать интересно, это исторический момент, когда она у нас ещё будет?! Спросил, а что я умею делать. Я сказал, что могу писать чертёжными перьями, оформлять плакаты, карты и т.п. Когда служил в Армии, я действительно этими вещами многократно занимался: в учебке с Игорем Величко оформляли учебный класс, в боевой части, после полётов оформляли карты (с красными и синими стрелками дислокации частей и подразделений) для штаба армии, в которой мы служили. Услышав это, полковник сначала не поверил, быстро принёс ручку, перо, тушь и предложил что-нибудь изобразить. Я ему написал «Красная Армия всех сильней!». Полковник был в восторге. Сказал, что именно такого человека ему сейчас и не хватает, что оставляет меня на время сборов на военной кафедре, определил мне рабочее место и велел завтра прибыть к 9 часам. И я ушёл от него очень довольный. На следующий день он определил мне фронт работы и я начал (сдуру!) усиленно работать. К концу недели понял, что слишком стараюсь и половину заданий полковника я уже выполнил. К тому времени Олимпиада уже началась и я достал на неё три билета: на футбол, баскетбол и бокс. Подошёл к полковнику и он, к моей радости, довольно легко разрешил сходить на эти мероприятия, конечно, сказав при этом, что все задания остаются в силе и чтобы я не расслаблялся.   На все три я успешно сходил. Сильно запомнился футбол, сборная СССР выиграла у сборной Йемена (!) со счётом 3:0 на стадионе «Динамо».  Абсолютное количество зрителей были москвичи, но невдалеке от нас сидели немногочисленные, но очень шумные болельщики из Йемена в длинных бело-цветных блузах, платками с чёрными кольцами на голове и сильно стучали в барабаны и бубны, пританцовывая и выкрикивая что-то своё. Мы на них постоянно оглядывались: их поведение было для нас сильно необычным и экзотичным. «Дикари какие-то», перебрасывался народ репликами. Но самый настоящий праздник для меня получился после матча. Когда народ практически разошёлся и я тоже вышел на улицу, то недалеко от выхода стояло две, как тогда мне показалось, уже немолодые пары и среди них – легендарный Лев Иванович Яшин. Он неспеша покуривал и видимо обсуждал с напарником прошедший матч. Яшин! Сказал я парням, с которыми смотрел футбол. «Да, не, это не он». Я же был уверен, что это Лев Иванович. Подошёл и стал напротив, метрах в пяти, чтобы он меня увидел. Стою тихо, спокойно, посматриваю на него. И он меня заприметил! «Ну что тебе? Автограф?». «Да, Лев Иванович, если можно» и протянул ему билет на футбол. «А ручку!» - сказал Лев Иванович. «Ручки у меня нет». «Вась, дай ручку» обратился он к напарнику и расписался на билете. Я был счастлив, поблагодарил его, он улыбнулся и махнул мне рукой. Лев Иванович был в хорошем костюме, с галстуком и нарядной супругой. Во повезло, думал я: и футбол посмотрел и у самого Яшина автограф получил. К сожалению, Льва Ивановича я видел первый и последний раз.
А 25 июля, во время Олимпиады, произошло ещё одно, но, к сожалению, печальное событие. Я тогда жил у своих знакомых, на Таганке, поскольку общагу нашу освободили для гостей Олимпиады и как обычно шёл к метро «Таганская» в районе 8 часов (26 июля) на военную кафедру.  Но возле «Театра на «Таганке» обнаружил скопление людей, которые стояли небольшими группами. «Что случилось?» спросил я. Кто-то показал на окно театра, там стояла маленькая чёрно-белая фотография. Высоцкий умер. На похороны Владимира Семёновича я попасть не смог, т.к. всё было перекрыто: на всех подъездах-подходах к театру – конная милиция, сдерживала огромные толпы людей. Никакого всенародного прощания не было. Как рассказывали, Володю тихо вынесли из театра и увезли. И только в «Вечерней Москве» был небольшой некролог. Хотя все говорили, что такого добровольного наплыва людей не было со времён прощания с Пушкиным. Конечно, Высоцкий был по настоящему народный поэт, но для властей тогда, тем более во время Олимпиады, прощание с ним допустить побоялись, поэтому прошло всё тихо. А ведь Высоцкому было всего 43 года, как Джо Доссену, который умер месяцем раньше, того же лета.
     На третьем курсе пятикурсник Володя Насонов предложил мне «принять по наследству» должность кочегара в детском садике в Сокольниках. Он  меня туда привёз, познакомил с заведующей, которая пообещала меня кормить кашей при заступлении и при окончании смены, Володя показал хозяйство и я приступил, ничего не подозревая, к работе. А смены были только ночные. Днём работал штатный кочегар. Я там с трудом продержался месяц и уволился. Хозяйство оказалось настолько старым, печка на угле, который не горел, все дымоходы забиты, тяги нет, система отопления паровая, батареи, как я не старался, чуть тёплые, детишкам зябко (на улице – зима, морозы), заведующая недовольна. Говорила, что давно обещают сделать ремонт садика, но что-то не получается. Я плюнул, получил 60 рублей и свалил. Вспоминая это потом как кошмарный сон.  Через некоторое время, уже весной, я устроился работать сторожем в автохозяйство госпиталя им. Бурденко (две трамвайные остановки от общаги). Работать там тоже надо было только по ночам. Рабочее место –ворота (открыть-закрыть), площадка с авто госпиталя и маленькая будка с одним сидячим местом, спать было совсем негде. Сначала подумалось: хорошо, никто не мешает, можно будет спокойно готовиться к весенней сессии. Я быстро понял, что долго я здесь не смогу и через месяц мытарств уволился, получив свои законные 60 рублей. Больше, до конца учёбы я никуда уже и не пытался устроиться, решив, что 46 руб стипендии и 50 руб, которые присылал отец, вполне хватит. Конечно, купить джинсовый костюм, который я видел на Высоцком, а также погулять с цыганами в номерах, не удастся, ну, да и ладно. А попытки устроиться на работу меня подтолкнула одна сценка. Однажды ко мне заглянул некто Володя, мягко говоря, сильно нетрезвый, хотя было утро и развалившись на стуле, насколько это было возможно, небрежно бросил на стол пачку денег, состоящую из затёртых бумажных рублей, трояков и даже пятёрок. «На, пересчитай», сказал он мне.  Я наотрез отказался. «Твои деньги, ты и считай!». «Я уже посчитал: 180 рублей. За одну ночную смену!». «Ни фига себе! А где ты работаешь?» «На Казанском вокзале. В камере хранения». «А как ты туда попал?». И он рассказал длинную и тёмную историю как он оказался на этом «золотом» дне. Это, действительно, в то время было драгоценное место, попасть туда было невозможно. Это было видимо даже лучше, чем в мясном отделе гастронома. Сам Володя был тоже тёмной личностью. Он был старше меня, хотя я учился в институте после армии. По его рассказам, учился он в МВТУ давно, несколько раз восстанавливался, в нашей общаге жил нелегально, тётки, которые управляли общагой его хорошо знали. Зачем учился – непонятно. После таких денег на Казанском вокзале зарплата инженера (даже  в сильно хорошем месте) кажется мелко смешной. Я когда начал работать сменным инженером получал «оклад жалования» всего лишь 146 рублей, в оборонке – 180-220р. А он собрал такие деньжища с приезжих, которых в то время было огромное количество.
   Заканчиваю про МВТУ. Из гимна: «Когда ты поступаешь, чудак в МВТУ, ты сам того не зная, окажешься в аду…».  И, действительно, вроде бы и время молодое, весёлое, а свободного времени практически не было. На нашей кафедре («Турбостроение») огромное время «съедалось» черчением: то продольного разреза авиационного двигателя, то центробежного компрессора, то ещё чего-нибудь. И всё это несколько листов 24 формата, карандашом, с соблюдением необходимых размеров (которые Михальцев Всеволод Михайлович педантично проверял линеечкой). У меня дипломная работа включала, как я помню, 21 (!) лист 24 формата и листов 80 рукописного текста. Компов тогда и в помине не было. Слава Богу, всё закончилось благополучно.        Из гимна: «Под гром аплодисментов диплом получим свой,
Теперь мы не студенты, товарищ дорогой,
Теперь мы инженеры, привыкшие к труду, но сохраним мы в сердце родной МВТУ…