Бумеранг

«Берегись гнева терпеливого человека»

1.
Бизнесмен Ерохин нуждался в помощи. Хотя правильнее было бы сказать, Леонид Васильевич пришел в кабинет психотерапевта в тот момент, когда все остальные средства и методы были уже исчерпаны. Один из его друзей бросил на ходу фразу, которая застряла в памяти, как заноза: «Может, тебя сглазили». Конечно, он не верил во всю эту ерунду – сглаз, ворожбу, катанье яиц, порчу... «Снимаю порчу. Одеваю – опять порчу», – повторял он чью-то шутку. На все должны быть какие-то логически объяснимые причины. Они есть всегда. Просто люди не всегда и не сразу могут их отыскать. Однако, во-первых, кто его знает? А во-вторых, когда не помогает логика и здравый смысл, начинаешь верить во все.
Может, именно поэтому он пришел к доктору Вере Алексеевне Лученко. О докторе, психотерапевте и психоаналитике с оттенком чуть ли не мистическим ему рассказали случайно, не договариваясь между собой, три человека из разных слоев общественного пирога. Один был его школьный приятель, бывший сотрудник бывшего проектного института. Дочь приятеля получила сильный нервный срыв в школе и категорически отказалась это учреждение посещать. Малышке было на тот момент всего девять лет, и родители кинулись искать специалиста. Кто-то посоветовал Веру Алексеевну. По словам отца девочки, доктор Лученко поистине совершила чудо. Всего за несколько сеансов она не только сняла нервный срыв и как следствие его тяжелую депрессию, но и сумела развить память ребенка, да так, что та, вернувшись в школу, из средней ученицы стала почти отличницей. Больше всего Леонида Васильевича в рассказе безработного конструктора поразило то, что докторша не взяла за свои труды ни копейки. Он не понимал такого отношения к своей работе и не одобрял таких людей.
Но вскоре, отдыхая с семьей на юге Франции, Леонид Васильевич разговорился с одним своим соотечественником, банкиром. Неожиданно он услышал о некоем «чудесном» докторе, женщине, в буквальном смысле слова спасшей банкира – ему поставили неправильный диагноз, он считал себя приговоренным к смерти, а доктор... Рассказ финансиста, человека сдержанного и в силу профессии подозрительного, изобиловал эпитетами «чудо», «легкая рука» и тому подобными. Ерохин уже не удивился, услышав фамилию Лученко. Собеседник же с гордостью сообщил, что гонорар заплатил немаленький, не меньший, чем какому-нибудь зарубежному светилу. Ерохин подумал так: «С безработного денег не взяла, значит, есть совесть, а с банкира слупила, как зарубежное светило, стало быть, знает себе цену. Именно такой специалист мне и нужен».
О третьем человеке, знакомым с Лученко и побудившем бизнесмена к ней обратиться, речь пойдет позже.
Кабинет Веры Алексеевны был последним в конце длинного коридора, где вдоль стен в больших кадках росли пальмы, чайные розы и фикусы. Каждый листочек этих крупных растений тщательно протирался от пыли, земля в вазонах темнела влагой, и чистота в отделении была идеальная. Ведомственная больница, где работала психотерапевт Лученко, была очень хорошего уровня. Догадаться об этом «хорошем уровне» можно было по таким простым, в общем-то, признакам. Клиника собрала в своих стенах опытных врачей с большим послужным списком. Еще здесь была самая лучшая диагностическая аппаратура в стране. Именно поэтому клиника справедливо считалась одной из лучших лечебных структур города. Строительный холдинг, на чьей базе работали поликлиника и больница, направлял сюда своих сотрудников, их тут лечилась примерно половина из общего числа пациентов. В рядах другой половины выстроились те, кто знал эту клинику по доброй славе, работавшей в качестве бесплатной рекламы.
Подходя к кабинету, Вера про себя отметила: «Сегодня семь человек». Больные поздоровались, она ответила и вошла в кабинет. Надела белый халат, шапочек она не признавала, и начала прием.
Перед ней стоял мужчина средних лет, загорелый, высокий, спортивный. В ответ на приветствие Ерохина привычным жестом Вера Алексеевна протянула руку для рукопожатия, делала она это нечасто – лишь когда тестировала пациента. Внешность и рукопожатие были первыми указателями для будущих диагнозов. Что касалось внешности, то по одежде человека и манере ее носить Вера могла такое рассказать, что даже ее коллеги-психиатры, люди профессионально наблюдательные, просто диву давались. Второй ее «фишкой» был голос. По голосу доктор Лученко узнавала очень многое. Даже по телефону, на слух могла определить болячки собеседника, а уж в личной беседе... Многие удивлялись, восхищались, даже пугались – что такое? Как узнала про гастрит, бронхит, язву? Вера же только смеялась, говорила: у меня слух музыкальный. На самом деле тому было медицински-скучное объяснение. Каждой болезни соответствуют свои мышечно-связочные «области зажатости», привычные перекошенности, формирующие голос человека, его манеру говорить, дышать, сглатывать, смеяться... Опытное ухо врача «сканирует» такие нюансы и сразу определяет соответствующую дисгармонию, зону напряженности – баррикаду, выстроенную организмом перед агрессивным вмешательством жизненных проблем.
Лицо пришедшего на прием бизнесмена украшала дежурная улыбка, и было заметно, что она появляется в тех случаях, когда хозяин лица хочет понравиться. Если бы не некоторая «зажатость» и тени у висков, можно было бы подумать: бизнесмен просто пришел на переговоры. В своем великолепном костюме, изысканной рубашке, в часах-хронографе и летних туфлях, на людей своего круга и даже тех, кто не разбирался в особенностях модной одежды и не представлял себе ее немалой стоимости, Леонид Васильевич Ерохин производил впечатление человека уверенного в себе и преуспевающего. Собственно говоря, именно таким он и был вплоть до последнего времени. Но сравнительно недавно с ним начали приключаться всевозможные неприятности. Причем амплитуда этих неприятностей была чрезвычайно разнообразна и широка.
Началось все с пожара на одном из складов, а занимался Ерохин компьютерным бизнесом. Убытки случились значительные, но бизнесмена больше всего царапала мысль: а не конкуренты ли устроили этот «сюрприз»? Подобно многим современным коммерсантам, Ерохин тонко разбирался в правилах и криминального, и государственного способов ведения дел, имел связи и с той, и с другой стороны и мог осторожно навести справки. Однако тщательное расследование не обнаружило никаких происков, просто давно следовало поменять старую проводку.
Следующей отметкой по шкале неприятностей стал развал фирмы. Соучредители Леонида Васильевича в последнее время не находили общего языка, и руководимая ими фирма должна была вот-вот разделиться на три самостоятельные структуры, что естественным образом влекло за собой большие финансовые и кадровые потери. Для Ерохина, привыкшего за последние годы к спокойному уверенному достатку, такие перспективы были сродни неожиданному удару в лицо. Но, в конце концов, деньги можно снова заработать, фирму создать другую. То, что началось вскоре, назвать неприятностями как-то и язык не поворачивался.
Сына Ерохина, Бориса, восемнадцатилетнего парня, неудачно прооперировали в офтальмологической клинике, и теперь юноша стремительно терял зрение. Прогнозы нескольких профессоров-окулистов были неутешительны: Борис в ближайшие несколько лет совсем ослепнет. Наказание виновных с помощью суда и возмещения моральных издержек диагноза не меняло. Ерохин поднял на ноги всех знакомых и незнакомых специалистов, спал и ел с мобильником в руке, однако ничем сыну помочь не смог. Характер его стал меняться, горькая обида, почти злоба на судьбу сжигала Ерохина: впервые он узнал, что деньги и связи могут не все, и что своя боль неизмеримо слабее боли за близкого человека...
А тут и дочь «подоспела». Алла, которую Ерохин любил больше всего на свете, его «маленький слоненок», связалась с компанией и, несмотря на тринадцатилетний возраст, попробовала уже не только крепкие и горячительные напитки, но и наркотики. Внезапность превращения маленького ласкового существа в истеричного монстра ужасала. Жена помощи тут не могла оказать никакой, да и с ней у Леонида Васильевича уже давно были проблемы. Чем больше он работал и чем лучше шли его дела в бизнесе, тем сильнее отдалялась Инна. И дело было не только в редких часах досуга с семьей или частых командировках. Даже когда Ерохин бывал дома, им с женой не о чем было разговаривать. Инна по-прежнему работала в школе, ее рассказы о трудном пятом Бэ или двоечнике Курочкине не интересовали мужа. Понимая это, женщина замыкалась, а он вообще не любил делиться ни своими успехами, ни проблемами. В первые годы он пару раз пытался рассказать жене, как сложно наладить дилерскую сеть, или что на рынке появились новые технологии. Но Инна была настолько далека от его мира, настолько он ей был не интересен, что так оно и повелось – каждый, как устрица, закрылся в своей раковине, не допуская в нее никого.
И вот теперь, когда в связи с разрушением бизнеса грозно замаячили финансовые проблемы, Ерохин явственно увидел: он не только не дождется помощи от жены, но и может вообще потерять семью. Сказать, что его привычный мир разрушился, значило ничего не сказать – в него ударила ядерная ракета, он разлетелся на миллиарды кусков. Ерохин чувствовал, хоть и самому себе не хотел признаваться, что находится в состоянии психического спазма. Где-то давно он вычитал эти звучные слова, и теперь они постоянно звучали в ушах.
Пока Ерохин говорил, Вера Алексеевна сочувственно кивала, подбадривала рассказчика коротким «да-да», лицо ее выражало неподдельное сострадание и немедленную готовность помочь. Ерохин ощутил в носу предательское пощипывание, чего не чувствовал много лет.
– Вы, Леонид Васильевич, – сказала Вера, – сейчас так нужны сыну и дочери, что о своих страданиях и бизнесовых проблемах должны временно забыть. Без вас, вашей поддержки они пропадут, вы же это понимаете, вы же взрослый, сильный человек. Не имеете вы права сейчас причитать «ах, за что это мне такие наказания», впадать в отчаяние, наоборот: вы должны не позволить впасть в отчаяние своему сыну. Готовьтесь к тому, чтобы стать его глазами, пока он не адаптируется к своей новой жизни. Что касается дочери... Обязательно приводите ее ко мне, кстати, вместе с сыном. Только совершенно добровольно, никаких угроз – знаю я вас, чрезмерно опекающих родителей. Добром, уговорами, иначе никак. Понадобится – приду, помогу.
– Спасибо, доктор. Огромное спасибо.
– Спасибо потом будете говорить.
Ерохин сглотнул и с натугой сказал:
– Это еще не все.
– Да-да, слушаю вас.
– Может у меня быть что-то вроде начинающейся мании преследования? Мне чудится всюду некая сила, которая меня преследует и хочет наказать. Пару раз чудом избежал аварии, а ведь у меня отличный водитель. Однажды был с сыном в очередной больнице и отлучился, извините, в туалет. Хочу выйти, а дверь не открывается. Вдруг стало трудно дышать, в глазах позеленело, руки как ватные сделались – не могу номер на мобильном телефоне набрать. Стал кричать, биться в дверь. Хорошо, услышали, открыли. Оказалось, она и была открыта, я просто не догадался ручку повернуть.
– Похоже на приступ клаустрофобии, ничего страшного, я вас научу, как с этим бороться.
– Глупо, возможно, но я теперь всюду хожу с маленьким топориком...
Выговорившись, Леонид Васильевич устыдился чего-то и впал в другую крайность, не подозревая, что так поступают почти все посетители этого кабинета. Он решил показать свою персону с хорошей, «приличной» стороны и постарался как можно более непринужденно рассказать о том, как удачно прошли его переговоры с кем-то, потом рассказал бородатый анекдот, словом, натужно старался вести себя светски. Вера Алексеевна не приняла светского тона беседы, а повела разговор в медицинском ключе:
– Мы проведем с вами несколько сеансов гипноза. Возможно, причины ваших несчастий и особенно вашей реакции на них кроются где-то в глубинах души. Очень часто человек, как магнит, сам притягивает к себе плохое. Если это так и причины не вне вас, а внутри, в подсознании, будем думать, как с ними справиться.
– Но как могут пожар, болезни близких или неудачная операция находиться у меня в подсознании? Бред какой-то! – Леонид Васильевич досадливо поморщился.
И тут доктор Лученко повела себя так, как всегда поступала с амбициозными пациентами. Она очень внимательным и долгим взглядом посмотрела ему в глаза, так, что Ерохину показалось – этим взглядом докторша рассматривает его изнутри. Ему стало не по себе.
– Вот что я скажу вам, господин Ерохин. – Она говорила, не повышая голоса, но с четким, даже чеканным произнесением каждой буквы в словах, так, словно говорила с глухим, читающим по губам. – В своем деле вы, вероятно, разбираетесь, иначе не видать бы вам ни швейцарских часов Philippe Patek, ни костюма от Кеnzо, ни рубашоночки polo от Ralph Lauren, ни туфель от Gucci (у Ерохина брови подпрыгнули), но в моем деле вы такой же профан, как в приготовлении жареных шариков из осьминогов. Поэтому либо вы мне не мешаете, и мы вместе решаем ваши проблемы, либо вам нужен другой психотерапевт.
Повисла пауза. Так с Ерохиным никто не разговаривал уже давным-давно. Ему нестерпимо хотелось задать вопрос, откуда она все узнала о его одежде. Но он понимал, что будет выглядеть ужасно глупо, спросив об этом. В результате он задал еще более дурацкий вопрос:
– Вы гарантируете, что в силах избавить меня от свалившихся на мои плечи несчастий?!
Произнося эту фразу вслух, он уже чувствовал весь бред сказанного, но ничего поделать с собой не мог.
Лученко ответила в стиле заданного вопроса:
– Я не продаю холодильники, миксеры или пылесосы. Поэтому никаких гарантий в моем деле не бывает и не может быть. Вы пришли за помощью, не так ли? – наконец улыбнулась Вера Алексеевна терпеливой улыбкой медика, и у Ерохина стало легче на душе. Она же подвела черту. – Могу попробовать вам помочь. Но вы не должны мне мешать. Договорились?
– Хорошо. А насчет помощи... Я навел о вас кое-какие справки и знаю, что вы иногда помогаете людям выпутаться из различных ситуаций не только как психотерапевт.
– Да, это бывает.
– Конечно, я заплачу... Да не напрягайтесь вы! Помните Регину? Она работала у нас гувернанткой, когда Аллочке было девять.
– О Боже, это же было так давно! – воскликнула Вера Алексеевна и, припомнив ту давнюю историю, звонко рассмеялась грудным смехом.
– Ну вот, вы вспомнили, – обрадовался Ерохин, – я еще тогда от нее о вас узнал, но признаться, не очень поверил. А сейчас хочу верить: вы разберетесь, что происходит в моей жизни.
– Отлично, Леонид Васильевич. Правильно делаете, что верите. Вы сейчас должны подсказывать своей судьбе только положительные ответы, сочинять только радостные сценарии. Приходите через два дня.
Уже потом, выйдя из кабинета в сопровождении охранника-водителя, Леонид Васильевич понял, что по непонятным для него самого причинам очень хотел понравиться этой докторше. Спросил себя: «Почему я лез из кожи вон? Она ведь совсем не женщина моей мечты». Скорее наоборот, полная противоположность тем дамам, с кем ему хотелось сойтись поближе. Ерохину нравились высокие, атлетического сложения блондинки, в этом он не был оригинален. Вера Алексеевна же была полной противоположностью этому образу: невысокая шатенка с формами, напоминающими итальянских актрис прошлого столетия. Но ответить самому себе на свой вопрос, как ни старался, не мог.
Он закурил сигареллу. В том, что он курил не сигареты, как все, и не сигары, как очень немногие, был элемент легкого неэпатажного снобизма – так ему хотелось думать. Докурив до конца коричневую, пахучую сигареллу, Ерохин сел в «Мерседес» на заднее сиденье и стал вспоминать рассказ Регины, бывшей гувернантки его дочери.

«...Неужели вы бы считали, что общество дало вам достаточное удовлетворение, потому что нож гильотины прошел между затылочной костью и трапециевидными мышцами убийцы и тот, по чьей вине вы пережили долгие годы душевных мук, в течение нескольких секунд испытал физические страдания?»
А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»

2.
Фирменный поезд «Украина» потихоньку выбирался из огромного города. За окнами вагонов медленно проплывала привокзальная промзона, укрытая белым: Москва щедро сыпала снегом вслед отъезжающим. В купе расположились четыре женщины. Если бы кто-то нарочно решил собрать демонстративно разные женские типы, то подобрал бы именно такой квартет. Однако здесь и сейчас они собрались совершенно случайно, купив накануне Нового года билеты до Киева. У окна сидела крупная, полная женщина с грустными глазами оливкового цвета. Подпирая рыжеволосую голову рукой, она, как Васнецовская Аленушка, провожала взглядом убегающий индустриальный пейзаж. Рядом с ней сидела ее полная противоположность: мелированная блондинка, высокая и элегантная. С верхней полки блестела карими глазами стройная, атлетически сложенная девушка с короткой черной стрижкой, уже успевшая переодеться в спортивные штаны и белую футболку. Под ней, внизу, разбирала сумку четвертая пассажирка, небольшая и внешне хрупкая шатенка.
– Давайте знакомиться, – предложила сверху кареглазая. – Регина!
– Наташа, – тихо ответила крупнотелая рыжая попутчица, не отрываясь от окна.
– Я – Елена! – улыбнулась блондинка, обводя взглядом своих соседок по купе.
– А вас как зовут? – нетерпеливо спросила Регина четвертую пассажирку.
– Вера Алексеевна, – привычно назвалась та и тут же исправилась, – можно просто Вера.
Она улыбнулась своим попутчицам, и в купе словно добавилось света от ее фиалковых глаз.
Новогоднее настроение уже витало над поездом. Казалось, откуда-то пахнет елкой и мандаринами, шампанским и дорогими духами. Молодые женщины по-разному предощущали праздник: Наташа грустила, Регина ждала с нетерпением, Елена радостно предвкушала, а Вера надеялась.
– Ну вот, землячки-киевлянки, познакомились – можно и поужинать! И вообще, давайте на «ты»,– потерла ладошки активная кареглазка.
– Я не против. Переходим на «ты», и начинаем застолье. Обожаю ужинать в поезде, – поддержала ее Лена.
– Не боитесь поправиться? – жалобно поинтересовалась Наталья, критически осматривая свою крупную фигуру. – Мне стоит только посмотреть на еду на ночь, и я тут же толстею.
– У меня хороший обмен веществ, – объяснила Елена. – У нас в роду конституция такая, могу есть сколько влезет, и хоть бы что.
– Да, вам хорошо... – печально протянула Наташа.
Четыре молодые женщины быстро и ловко накрыли на стол. Рядом со всевозможной едой из спортивной сумки Регины появилась бутылка смородиновой наливки.
– Не возражаете? – спросила Регина. – Это бабушкина, я у нее всегда беру, когда бываю в Москве. Вкусная... с ума можно сказиться! Пьешь, пьешь – не пьянеешь, но зато настроение мировое и ноги ватные.
– А правда, давайте напьемся! – махнула полной белой рукой Наташа, – и пусть все катится куда подальше!
– Пахнет летом, – откручивая пробку и принюхиваясь к наливке, объявила Вера.
За вкусной едой и смородиновой наливочкой ручейком потекли женские разговоры.
– Перед Новым годом я всегда вспоминаю какие-то забавные и смешные приключения, – глядя в темное окно, где зима вытряхивала свои снежные запасы, сказала Вера. Ее фиалковые глаза стали темно-синими.
– Ой, девочки! Хотите, расскажу, как я в детстве устроила своему старшему брату шутку на Рождество? – предложила Елена, уже слегка порозовевшая от наливки. – У моих предков был старенький телевизор КВН с толстенной линзой на двух подставках перед экраном. Такие телевизоры нынче уже антиквариат.
– А зачем нужна линза? – спросила Регина, самая молоденькая.
– В линзе находился глицерин, и она действовала как увеличительное стекло. Потому что экран у КВНа очень маленький, изображения не рассмотреть, – объяснила Лена. – Вы помните, были такие смешные телевизоры? – спросила она у Натальи и Веры. Те покивали.
– Ну, вот. Я решила, что эта линза – прекрасный аквариум. Мне родители как раз на Новый год подарили двух рыбок гупий. Мне показалось, что в пол-литровой баночке рыбкам скучно, и соорудила аквариум из линзы от старого КВНа.
– Но там же глицерин! – испуганно вскинулась Наташа.
– Глицерин я вылила в унитаз! – весело доложила Лена. – Тщательно, с порошком вымыла свой будущий аквариум, потом налила в него воды, на дно набросала камушков, от аспарагуса отщипнула несколько веточек, это у меня были водоросли. И запустила рыбок. Линзу поставила на место, перед телевизором.
– Какая аккуратная девочка! – усмехнулась Вера, уже догадываясь, что будет дальше.
– Еще бы! Вечером мой старший брат пришел посмотреть хоккей. А надо вам сказать, что любил он смотреть телевизор, не включая верхний свет. Сел в кресло, включил телик, а рыбки от света и тепла стали очень активно двигаться. Он смотрит – рядом с хоккеистами какие-то тени. Кто там за нашими хоккеистами гоняется?!
Елена рассмеялась, вслед за ней расхохотались и попутчицы. Смеялись так громко и безудержно, что в купе заглянула проводница. Увидев смеющийся квартет молодых женщин, она поинтересовалась, не хотят ли пассажирки чаю. Те от чая не отказались.
– Что он с тобой сделал, когда увидел, что вместо телевизионной линзы – аквариум? – вытирая слезы от смеха, спросила Регина.
– Сперва ругался, а потом хохотал как сумасшедший! – поправляя подтекший макияж, сообщила Лена. – Наверно, с тех пор у меня и появился интерес к декорированию жилья. Я работаю декоратором интерьера.
– А рыбки? Что стало с рыбками? – участливо поинтересовалась Наталья.
Новый взрыв хохота был ответом на ее вопрос. Проводница, заносившая чай в ажурных подстаканниках, улыбнулась:
– Веселые вы, девчата!
Регина ловко уселась по-турецки и, заранее улыбаясь своей истории, сказала:
– Теперь моя очередь рассказывать. У меня в этом году столько всякого произошло! Закончила пединститут, немного преподавала в школе. Пошла в частную фирму, работала гувернанткой в семьях. И даже Деда Мороза изображала! Верите?
Стройная, худенькая и смуглокожая Регина вопросительно смотрела на слушательниц веселыми блестящими карими глазами. Она совсем не была похожа на Деда Мороза. Даже на Снегурочку она не тянула со своими широкими смоляными бровями и короткой черной стрижкой.
– Больше всего тебе подходит роль Маленькой Разбойницы из Снежной Королевы, – выразила свое представление о смуглянке Вера, а остальные согласились.
– Так вот, к вашему сведенью, мне удалось так убедительно сыграть роль Деда Мороза, что меня ни дети, ни даже их мать со своим бой-френдом не узнали! – гордо вскинула подбородок девушка.
– Рассказывай, – попросила Наталья, прихлебывая чай.
– На самом деле все просто. Заказали деда Мороза, а он пришел вдрободан пьяный. Не портить же малышам праздник! Вот я взяла его шмотки, бороду и усы нацепила, нос красной помадой намазюкала, голос погрубее сделала – и пошла водить хоровод с детками.
– Неужели дети тебя не узнали? Их ведь не проведешь, – удивилась Лена, знавшая по своему семейному опыту, что дети очень внимательны, просто маленькие Шерлоки Холмсы.
– Представьте себе, не узнали! Они хоть и крошки – девочке пять, а мальчику три, – но очень сообразительные. Все мои загадки разгадали, песенки спели, подарки я им вручила...
Но самое смешное знаете что? Когда пришла мамаша со своим кавалером, они в конце вечера стали мне чаевые совать, представляете?! Вот смехота!
– Не представляю! – рассмеялась Вера и спросила у Натальи: – А какое новогоднее приключение у тебя?
Женщина с какой-то невеселой самоиронией сказала:
– У меня вся жизнь – сплошное приключение. – Она обвела взглядом своих спутниц и предупредила: – Сейчас вам будет смешно! – но прозвучало это как-то не очень весело.
За окном совсем стемнело, лишь горстями бросало в стекло вагона белую пургу. Поезд стучал мерно, глухо, изредка, словно старичок, поскрипывая суставами. Маленькие заснеженные полустанки мелькали, как рисунки в детских книжках, настраивая на сказочный лад.
– Знаете, девочки, – неспешно начала свой рассказ Наталья, – есть люди, которых называют «тридцать три несчастья». А меня мои знакомые называют «Наталья – тридцать четыре несчастья». Так и говорят: «Ореховская! Ты просто уникум какой-то! Тебя надо в цирке за большие деньги показывать».
– Что значит «тридцать четыре несчастья»? – не утерпела Регина.
– Это значит, что если я раз в год выбралась на свидание, и в городе вчера прошел дождь, и где-то в Липках осталась одна лужа, а я из Отрадного еду на Соломенку, я все равно непременно попаду в эту лужу. Причем попаду я в нее в новом светлом плаще, и его потом не возьмет ни одна химчистка. В придачу к луже я непременно порву новые колготки и сломаю каблук. Естественно, никто меня уже не дождется. Ни один мужчина не способен выдержать моих постоянных неприятностей. Поэтому у меня в квартире ничего не работает и все шатается. В общем, все, что может случиться плохого, со мной обязательно происходит. Мама называет меня «человекоминимум».
– Бедняжка! – с глубоким сочувствием вздохнула мастеровитая Елена.
– А в профессии как? Ты и на работе тоже – человекоминимум? – поинтересовалась Вера.
– Нет, девочки, слава Богу, работа единственное, что у меня хорошо получается, – с гордостью произнесла Наташа.
– А ты кто? – полюбопытствовала Регина.
– Я – микробиолог.
– А чего они делают, микробиологи? – не унималась по-детски любопытная гувернантка.
– Ой! У меня замечательная профессия! – впервые за все время разговора лицо молодой женщины прояснилось, и она с каким-то даже вдохновением стала объяснять, в чем состоит ее работа.
Она рассказала попутчицам о том, что оперирует животных, изучая их, для того, чтоб потом эти знания можно было использовать для лечения людей. Рассказ свой она обильно пересыпала специальной терминологией, которую понимала одна только Вера. Она, единственная из четверки, слушала Наташин рассказ с огромным интересом. Молодая гувернантка, наоборот, восприняла рассказ Ореховской в штыки.
– Значит, ты режешь бедных кошек и собак, ставишь над ними опыты?! – Голос ее прозвучал враждебно.
– Региночка, миленький мой дружок! Ты не подумай ничего плохого или жестокого! – попыталась оправдаться Наталья, – Я очень люблю зверье, я и в профессию эту пошла, потому что всю жизнь подбирала на улице то раненого голубя, то котенка, лечила их дома. У нас прям целый зоопарк в квартире был. Но ведь если не изучать их, тогда невозможно людей лечить.
– Значит ты и моя помощница! Спасибо тебе, – неожиданно объявила Вера.
Попутчицы вопросительно посмотрели на нее. Вера достала из сумочки три визитки, положила их на уставленный снедью столик.
– О, так ты врач-психотерапевт, вот это здорово! – сказала Регина, разглядывая карточку.
– Вера, а почему ты назвала Наташу своей помощницей? – удивилась Елена.
– Потому что без ее работы нельзя было бы лечить людей, с психическими расстройствами. Никто бы не знал даже той малости, которая теперь известна о человеческом мозге.
– А ты только психов лечишь, или нормальные тоже попадаются? – по-детски прямо задала свой вопрос Регина.
– Всяко бывает, – усмехнулась Вера. Потом обратила свои глаза, похожие на сиреневый бархат, на Наталью, и попросила: – Ната! Продолжай, пожалуйста, только так, чтоб не только я, но и девочки поняли про твою работу.
– С удовольствием, – откликнулась Ореховская. – Я два года назад работала по контракту в Германии. Там произошел такой смешной случай...
– Значит, ты фашистских котов и собак резала? Это хорошо! – не утерпела Регина.
– Уймись, егоза! – шикнула на нее Лена так же, как она призывала к порядку своих детей.
– Так вот, – продолжила Наташа, не реагируя на Регинину эскападу, медленно попивая наливку и задумчиво глядя в окно. – Во время одной из серии экспериментальных операций в установке, которая обеспечивала...
Вера предупреждающе подняла бровь, Наталья снова забыла, что ее слушают не специалисты.
– Ой, извините! Короче, в самый ответственный момент испортилась одна фигня.
– Вот теперь понятно! – одобрила ее Лена.
– Немцы тут же сложили свои инструменты, и пошли заниматься другими делами. Они жутко дисциплинированные. Не то, что мы. Никогда не опаздывают. Все по звонку. А тут, раз установка не работает, вызвали наладчиков, и операцию приостановили. Ну, а я достала шариковую ручку, у меня как раз паста закончилась. И пустой стержень вставила взамен той трубочки, которая лопнула. Установка снова запустилась, и я закончила эксперимент. На другой день, страшно довольная собой, прихожу на работу. Меня вызывает шеф. Ну, думаю, сейчас хвалить будет! Ведь я колоссально время сэкономила, довела серию до конца, подтвердила первоначальные предположения. И что, вы думаете, он сказал?
– Предложил добавить тебе зарплату, за рационализаторство? – предположила Елена.
– Наградил турпутевкой на Канары! – хмыкнула Регина.
– Он отругал тебя, как нашкодившую школьницу, – уверенно констатировала Вера.
– Верочка! Как ты догадалась?! – всплеснула полными руками микробиолог.
– «Есть такая наука – логика». Это я из анекдота цитирую. По логике, раз немцы народ педантичный, то и чинить прибор должен не ученый, а механик. Так что по всему понятно, что твой шеф должен был тебя отругать.
– Точно. Он так меня ругал. Говорил тихо, не орал, но слова такие обидные подбирал: «Вы, говорит, фрау Натали, если не убрано, возьмете в руки швабру и станете делать работу уборщицы?» Представляете, так и сказал!
– А ты этому гаду что? – возмутилась Регина, сразу принимая Натальину сторону.
– Я, конечно, обиделась. Но он, успокоившись, мне популярно объяснил, в чем была моя ошибка. Я потом не знала, как мне перед ним извиняться.
– Вот немец-перец! Еще и перекрутил все так, что ты кругом виновата! – нахмурилась гувернантка.
– Погоди, Регинка! Я объясню. Дело в том, что у них, в Германии, каждый выполняет только свою работу, и за это получает марки. Не за присутствие на работе, не за перекуры или примерку тряпок, как у нас, а за конкретную работу, которая учитывается каждый день. Тем, что я исправила установку, я лишила механика его зарплаты за рабочий день. Кроме того, закончив серию экспериментов итоговой операцией, без лаборантов, ассистентов и анестезиолога, я, по сути, и у них из зарплаты вынула деньги за этот день. Им не заплатили из-за меня, понимаете?
– Да. Хорошего мало, – констатировала Елена. – И как же ты выпутывалась из этого?
– Пришлось мне из своей зарплаты им компенсировать.
– Ничего себе! – выдохнула кареглазка. – Значит, ты за свое же рвение к работе своими же деньгами расплатилась?
– Выходит, так.
Ночь за окном, словно синим туннелем, окружала поезд, мчавшийся с севера на юг. Снежные хлопья бились о стекло, как белые бабочки, летящие на свет купе. Там, в тепле плацкартного вагона, попутчицы слушали откровения случайной подруги. Она делилась с ними самыми важными, самыми сокровенными событиями своей жизни, зная, что никогда больше не встретит ни одну из них. Поэтому так легко было рассказывать, распахивать душу.
– Вы, наверно, думаете: «Вот сидит синий чулок. Режет с утра до ночи своих крыс лабораторных, а с личной жизнью у нее полный завал». Так оно и было. До Германии. Но однажды, вернувшись домой, я все же встретила мужчину, которому было наплевать на все мои 34 проблемы. Этот замечательный мужчина даже женился на мне! – Наталья с вызовом посмотрела на приятельниц.
– Что же произошло с этим прекрасным принцем? – проницательно спросила Вера.
– Сначала все было действительно, как в сказке! Мы немного приоделись, купили машину. Мечтали поехать путешествовать на ней... Потом...
В купе повисла пауза. Казалось, хлопья снега проникли сквозь стекло вагона и сгустились в серую тучу над четырьмя женщинами.
– Он меня бросил... это вполне естественно, я его не упрекаю... да кто бы выдержал мои три десятка несчастий, каждый день что-то приключается, – скороговоркой зачастила Ореховская.
– Короче говоря, – Вера подвела черту под рассказом Натальи, – принц оказался брачным аферистом, и теперь собирается отсудить у тебя квартиру. Так?
– Как ты догадалась?! Он сказал, что это последний Новый год, который мы встретим как муж и жена. А после католического Рождества, когда вернется из командировки, он вышвырнет меня на улицу! – единым духом выпалила Наталья, уже перестав удивляться проницательности попутчицы.
– Прописала муженька, значит, небось, и машину на него оформила, и приодела за заработанные дойчмарки, – резюмировала практичная Елена.
Наташа только сокрушенно опустила голову.
– Какие мы все-таки, бабы, дуры! – сочувственно погладив Натальину руку, вздохнула Регина.
Та кивнула, скорбно скривив лицо, и вышла в коридорчик. В купе будто открыли окно – так явственно сковало женщин холодом внезапного отчаянья случайной попутчицы. Задумчивость была написана на трех лицах, таких разных, но таких прекрасных в темных сумерках поезда, летевшего навстречу Новому году.
– Жаль ее, конечно, но в самом деле, как же так можно! – нарушила молчание Елена.
– Я бы этих брачных аферистов просто кастрировала! Чтоб никому вреда не причиняли! – высказалась гувернантка, ловко подтягиваясь и запрыгивая на свою полку. – Натаха, она ведь Божий человек, ее просто грех обижать!
– Что ты предлагаешь? Сброситься на киллера, чтоб он эту сволочь кастрировал? – Елена невесело хмыкнула, – так он все равно у Натальи квартиру отсудит. Я таких знаю, они умеют, кому надо, взятку дать, кого надо подмазать, у них все схвачено, за все заплачено.
– Знаете, будь моя воля, – мечтательно промолвила сверху гувернантка, – я бы Натаху в обиду не дала! Но как это сделать? Если у этого гада все законные права на ее жилплощадь?
– Человек же пропадает, – сказала Лена, – на ровном месте. Она вместе с квартирой, может вообще веру в жизнь потеряет.
– А мы не допустим! – неожиданно уверенно заявила Вера. – Хотите?
До Нового года оставалось два дня. В квартире Наташи Ореховской полным ходом шел косметический ремонт под руководством декоратора Елены Муратовой. За сутки квартира преобразилась: починили все неработающие розетки, переклеили новые симпатичные обои, старые стулья и диван перетянули новым веселым гобеленом. Вместо убогой люстры Елена соорудила какой-то сногсшибательный светильник. Он многократно отражался в большом количестве новоустановленных зеркал и превращал однокомнатную квартирку Натальи в небольшой дворцовый будуар. К вечеру 31-го квартира стояла новенькая, свеженькая, как картинка.
Наталья прошлась по своей квартире, как девочка, самые заветные мечты которой сбылись. Она останавливалась, счастливо жмурилась, закрывала ладонями глаза, открывала их, снова смотрела, радостно смеялась, и не верила в то, что это ее дом.
Мужчина с ключом в руках подошел к двери, поднял руку и замер в удивлении: не туда попал? Дверь была другая, с другим замком. Странно. Номер квартиры тот самый, что и недавно, когда он вошел сюда мужем «тридцати четырех несчастий». Очень странно! Он нажал клавишу незнакомого звонка. В квартире мелодично тренькнуло, дверь распахнулась. На пороге стояла Наталья, непривычно веселая, а не печальная и виноватая, как обычно. Мужчина вошел вслед за ней и сразу оглох: по квартире с визгами, смехом и криками носилось немыслимое множество детей. Детей он не выносил. Схема обчистки очередной жертвы и отбирания у бывших жен кровных квадратных метров детей не предусматривала. И вообще, это была другая квартира, с другими стенами и другой мебелью.
К Наталье подошли три женщины. Подруги? За то время, что он изображал мужа этой идиотки Ореховской, все подруги быстро поняли: его семейная жизнь не должна нарушаться их присутствием. Он извел подруг как класс, и был уверен, что с этой стороны точно себя обезопасил. Нет, никаких подруг в помине не было, и быть не должно. Но ведь глаза его не обманывают, их была целая троица. Подруги-стервы смотрели на него с издевкой.
– Что здесь происходит? – грозно спросил супруг. Когда он говорил подобным тоном, Наташа моментально сникала, словно и ростом становилась меньше. Но не сейчас.
– А ничего не происходит, просто мои дети с гувернанткой вернулись из Крыма, – гордо объявила жена. – Если ты решил при разводе отсудить у меня квартиру, то сперва заплати алименты на моих детей.
– Какие дети? Какая гувернантка? – ошалел муж-аферист. – У тебя в документах не было никаких детей! Я проверял!!!
Под поощряющими взглядами подруг Наталья протянула ему конверт с официальным штампом.
– Чуть не забыла, это копия иска о начислении алиментов и повестка в суд. Держи.
– Хорошее чтение на ночь, – добавила одна из этих ведьм-подруг, блондинка, а остальные захохотали.
Экс-муж, сминая конверт, торопливо сунул его в карман. Остро чувствуя опасность и все-таки еще не веря, что такой вариант срывается, он плавился в своей роскошной дубленке и нервно искал ответ. Мысль неслась вагончиком по множеству путей, грохоча на стыках и мостах, ускоряясь в тоннелях и сворачивая на стрелках. Наконец вагончик мысли заскочил в тупик и перевернулся.
– Вы еще не знаете, кто за мной стоит, – бросил он, отступая к двери.
– Нам и не нужно знать, – сказала одна из этих чертовых баб, буравя красные пятна на его лице своим нестерпимо синим взглядом. – Вот визитная карточка моего друга, это к нему.
Незадачливый муж-аферист увидел на глянцевом официальном прямоугольнике герб Украины, ощерился желтозубо и замурлыкал, пятясь к выходу:
– Да что вы, в самом деле, так бы и сказали, завтра же выпишусь, с наступающим вас, не поминайте...
Осторожно щелкнул замок двери, и от Натальиной проблемы осталась только сигаретная вонь.
– Фу! – заявила Вера, увлекая подруг в комнату. – Проветрить – и за стол!
– А ну, киндеры, тихо! – прикрикнула Регина. Ребятишки были взяты ею на «утренник» у разных знакомых.
– Ну, как тебе роль многодетной мамаши? – спросила Лена. Это она сработала бумагу якобы из суда, со штампом, насчет уплаты алиментов.
– Представляете, он испугался! Впервые за все время не орал и не рявкал на меня, – еще не веря своему избавлению, прошептала Наталья.
– Теперь ты свободна и никому ничего не должна. Никто тебя не сможет выдавить из твоей собственной квартиры. Посмотри, какой чудный ремонт тебе Ленка соорудила! – говорила Вера, наливая шампанское подругам и себе. – И больше не смей называть себя «тридцать четыре несчастья», слышишь? Теперь у тебя начнется полоса сплошной удачи. Все свои несчастья ты оставила в прошлом году. Давайте, девочки, с Новым годом!

«...Существуют миллионы мук, разрывающих сердце человека, которыми общество пренебрегает и за которые оно не мстит даже тем неудовлетворительным способом, о котором мы только что говорили. Разве нет преступлений, достойных более страшных пыток, чем кол, на который сажают у турок, чем вытягивание жил, принятое у ирокезов, а между тем равнодушное общество оставляет их безнаказанными?»
А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»

3.
После ухода пациента Ерохина Вера Алексеевна обдумывала, как будет его вести. Да-да, именно «вести», а не лечить, такой термин ввела в свой обиход психотерапевт Лученко. А говорила она так потому, что слово, особенно слово врача, как известно, имеет слишком большую силу. Вера не раз повторяла своим коллегам и персоналу: «Достаточно того, что уже табличка с названием медицинского учреждения заставляет входящего ощутить себя «больным», а еще белые халаты, специфические запахи. Нет больных, в крайнем случае они пациенты, а еще лучше – люди с проблемами». К тому же далеко не все, обращавшиеся к ней за помощью, были больны. И она зачастую чувствовала себя не столько врачом, сколько помощником заблудившихся в собственной душе.
Анализируя первое впечатление от Ерохина, Вера решила, что работать с ним придется не один сеанс и докопаться до сути его проблем будет непросто, потому что он был, что называется, «вещь в себе». В таких случаях, как этот, Вере обычно представлялась картинка: пациент становился как будто человеком-луковицей. По мере снятия слой за слоем золотистых луковых одежек открывалась та внутренняя часть луковицы-души, которая была горькой, от знакомства с ней иной раз Вере хотелось плакать. Именно такие луковичные ассоциации возникали у психотерапевта Лученко. А может, к профессиональному здесь примешивался еще чисто женский взгляд на вещи? Кто знает?
Первые два сеанса она вела Ерохина осторожной техникой пошагового усыпления. Сперва тщательная словесная формулировка, затем Вера, привычно подражая движениям, мимике, ритму дыхания и угадываемому сердечному ритму, присоединяется к потоку жизни пациента. Как обычно, несколько мгновений ожидания – получится или не получится? – и, наконец, возникает особое ощущение резонанса, единой волны. И как обычно, когда волна поймана, все дальнейшее похоже на полет. Отметила для себя его глубочайшее погружение в гипнотическое состояние.
– Вы меня хорошо слышите, Леонид Васильевич, и продолжаете глубоко спать. Вы можете свободно со мной разговаривать. Между нами полное взаимопонимание. Продолжая спать, вы можете двигаться, можете вспоминать и думать, вы все можете, продолжая спать. Сейчас вам хорошо, вы спокойны. Давайте поговорим.
Она ведет своего пациента по маршруту его собственной жизни: месяц назад, потом год, наконец, десять лет назад, в гипнотическом состоянии получается все. Она листает его жизнь, как книгу, где автор пересказывает свой текст страницу за страницей. Вот время, когда он остро мечтал о путешествиях. А вот время чтения запоем, любимые авторы – Вальтер Скотт и Александр Беляев. В его сознании собственная жена, сын и дочь – это образцы членов семьи современного делового человека. Он их искал и создал, как некие идеальные объекты для восхищения. Жена – бывшая манекенщица, все мужики завидуют. Потом пошла работать в школу, все щебечет о том, какие дети разные: трудные, талантливые... Сын – математический гений. Дочь, самая любимая, его слабость. Ерохин говорит охотно, спокойно и расслабленно, вспоминает все, даже такое, чему в состоянии бодрствования изумился бы. Вот уж действительно, велики тайны человеческой психики.
– В следующий раз мы с вами встретимся через неделю? – Ерохин после очередного сеанса бодр и оптимистичен, он уже понял: ничего плохого не происходит, наоборот, стал лучше спать, появилась желанная легкость тела и души. Вера Алексеевна кивает:
– Да, да, через неделю.
В отличие от своего пациента, она устала. Гипнотическое подключение всегда выматывало ее, она ничего не делала наполовину. К тому же «загадка Ерохина» пока оставалась загадкой, Вера чувствовала: на судьбу этого человека легла какая-то черная тень. Доктор Лученко обладала странной, неожиданно проявляющейся, но безошибочной интуицией. Коллеги-медики, навидавшиеся всяких «поворотов», все же отличали эту Верину способность и частенько подшучивали: «Эй ты, волшебница!» Вера и сама знала, что будь у нее склонность к мошенничеству, она стала бы всенародной предсказательницей.
Отдыхала Вера всегда одним и тем же способом, она переключалась на что-нибудь, не имеющее к ее работе никакого отношения.
«В этом сезоне модельеры в больших количествах украшают наряды своих моделей всевозможными цветами. На летней одежде расцветают яркие маки, розы, хризантемы или скромные ромашки. Долой однотонность, летом нужно выглядеть ярко, легко и беззаботно. Тем более что в этой бросающейся в глаза цветочной аляповатости есть определенный шарм».
Раскрыв женский журнал, Вера с интересом читала о последних модных тенденциях и любовалась топ-моделями в ярких летних туалетах.
«А для жарких денечков у Dolce&Gabbana найдутся более легкие одеяния. Например, пышная юбка с огромными малиновыми цветами или темно-серые летние брюки с белоснежными и красными лилиями. Те, кто любит смелую одежду, по достоинству оценят облегающие комбинезоны, верх которых распахивается почти до талии. Не забудьте только надеть красивый топ или бюстгальтер в тон цветам».
– Нет, – решила Вера, – не люблю я ни Дольче, ни Габбану с их «яркими маками и скромными ромашками», ни тем более комбинезоны, распахнутые до талии. Что там предлагает нам дом Версаче? Несмотря на смерть своего гениального брата Джанни, сестра Донателла очень достойно продолжает его модные идеи. – И она вновь углубилось в журнал.
«Коллекция Gianni Versace навевает мысли о творчестве мастеров-абстракционистов. На белоснежных платьях, выполненных в восточном стиле, хаотично расположились яркие мазки краски, в которых угадываются цветы. На широком поясе, утягивающем талию, расцветают маленькие васильки, по подолу и рукавам – розы, вдоль вырезов и запахов осыпались цветочные лепестки. Для выхода в свет Versace предлагает роскошные длинные одеяния из эластичных или струящихся тканей. Игривая цветочная расцветка их совсем не портит, скорее наоборот – придает больше шарма и обаяния. Черное платье со сложным вырезом спереди и нескромным разрезом до бедра прекрасно оттеняют крупные бежевые и голубые цветы. Фаворитом коллекции, безусловно, стало белоснежное платье с воротником-стойкой и длинными рукавами. Очень простой покрой в сочетании с незамысловатыми крупными цветами на тонких черных стебельках дают умопомрачительный эффект. Что ни говори, изящество в простоте».
– Как хорошо сказано, «изящество в простоте»! Что может быть лучше! – Вера подошла к зеркалу, висевшему над умывальником, и бросила взгляд на свое отражение.
На нее смотрела невысокая шатенка с вьющимися от природы волосами, без всяких парикмахерских ухищрений они лежали красивой каштаново-золотистой волной. Вера Лученко не была красавицей. Природа, создавая ее, больше позаботилась о содержимом сосуда, чем о наружности. Но и некрасивой ее назвать было нельзя. У нее был странный цвет глаз, менявшийся от светло-серого до фиалкового в зависимости от одежды, освещения, макияжа или настроения. Прямой нос и выразительные губы. Фигурой Вера напоминала вышедших сегодня из моды звезд французского и особенно итальянского кино. Даже белый халат не мог спрятать Вериных округлостей. Отличительной чертой в ее облике была женственность. Была еще одна неповторимая особенность, в студенческие годы замеченная одним профессором, преподававшим психиатрию – он назвал Веру «Милота». От нее действительно исходило ощущение какой-то милоты, миловидности, мягкости и тепла. Но при всем при том у Веры наличествовал сильный характер, она могла поставить на место любого. Когда кто-нибудь из будущих пациентов спрашивал у нынешних лечащихся у Веры о ее внешности и о ней самой, то ответ получал примерно такой:
– Она милая! Вам она понравится. Очень аккуратная, подтянутая. Следит за собой, всегда маникюр.
После такой внешней обрисовки обязательно добавляли:
– Но все-таки она дама с перцем, за внешностью милочки – стальной стержень. А специалист очень сильный. Жила бы где-нибудь за бугром, была бы миллионершей.
«Миллионерша» тем временем рассматривала себя в зеркале и думала о том, как вечером, переделав все домашние дела, сядет к своей любимой швейной машинке, бабушкиному «Зингеру», и сошьет себе какую-то очередную фантазию на тему Версаче. Вера смолоду обожала шитье и как процесс, и как результат. Во времена ее юности, когда с хорошими вещами были проблемы, это увлечение помогало ей достойно одеваться. Выходя в свет в новом платьице, она производила на окружающих впечатление счастливой обладательницы связей с Внешторгом либо девушки, одевающейся исключительно из посылок. Жила тогда Вера с родителями во дворике на Подоле, во многом походившем на одесский двор – все обо всех всё знали.
Однажды соседка, занимавшая престижную по тем временам должность товароведа в комиссионке, сказала ей:
– Верочка, вы же могли бы то, что вам не подходит из посылок, сдавать к нам в магазин. И вам лишняя копейка не помешает, и нам выручка.
Тогда юная Вера, ей было всего семнадцать, с изумлением спросила:
– Какие посылки? Я ничего не понимаю...
– Ну что вы, моя милая, скрытничаете... Ведь весь дом уже знает, что вы одеваетесь из посылок. Сейчас, слава богу, другие времена, это разрешено, так что незачем скрывать. Ну, повезло вам, присылают красивые вещи, большое мне дело... Кстати, а откуда, из Америки или из Европы? А то мы тут во дворе разошлись во мнениях. Мне лично кажется...
– Подождите, – сказала Вера, до которой дошли слова соседки. – Вы думаете, я одеваюсь из посылок?
– А откуда ж еще? Не с фабрики «Большевичка», я думаю?! Там ведь одежду только для танков шьют.
– Я шью сама, – сказала Вера, чуть покраснев от гордости, что в глазах соседок сшитые ею вещи воспринимались как импортные и так высоко ценились.
– Не может быть! – пробормотала соседка, и вцепилась в Веру пытливым взглядом.
– Тем не менее, это правда! – Верочка звонко рассмеялась. Ей понравился произведенный эффект.
– Не говорите никому, – сразу поверив, зашептала соседка. – Никогда, никому не говорите, не признавайтесь, у вас «золотые руки». Вы будете шить мне! А я вам буду платить, как платят в ателье «Люкс». Вы озолотитесь! – взволнованная соседка схватила Веру за руку.
– Не обижайтесь, но я шью только для себя, – спокойно, но твердо сказала девушка, высвобождаясь из назойливых соседкиных объятий.
– Вы еще слишком молоды и не понимаете, какой божий дар у вас в руках! – не унималась женщина. – Ведь за одно такое платье, как сейчас на вас, вы могли бы получить сумму месячного оклада учителя или продавца. Подумайте!
– Я уже подумала. – Вера улыбнулась и попыталась объяснить соседке, почему не может принять такое многообещающее предложение. – Просто я шью для собственного удовольствия. Некоторые так пишут стихи. Или танцуют. А я – шью.
Неизвестно, поняла ли ее тогда соседка, но и сейчас, спустя много лет, уже став взрослым семейным человеком с профессией и возможностью одеваться в готовые вещи, благо теперь их достаточно много на любой вкус и кошелек, Вера по-прежнему любила шить. Относилась к этому занятию, как к творчеству. Из готового носила только редкие, особо уникальные вещи, при этом стала разбираться в моде так же хорошо, как в своей психиатрии. А со временем во время шитья ее стали посещать озарения по части своих особо проблемных пациентов. Так что занятие это было во всех отношениях полезным и важным.
Через несколько дней Ерохин снова пришел на сеанс к Лученко. На этот раз она решила вести его по «дороге любви». У каждого человека есть если не дорога, то тропинка, или хотя бы мечта о ней. Вера Алексеевна часто задумывалась, что превратило наш мир из общества свободной любви в общество Одиноких Сердец? Куда делся бальзам, питавший семейную гармонию? Полная свобода выбора... Но так ли реальна эта свобода? Современный мужчина и современная женщина, кажется, только и делают, что расходятся и разводятся. Все у них вроде есть – свобода, изобилие мест для встреч, бесконечные ночные клубы, рестораны и кафе, возможность путешествовать по всему свету, даже если и денег не так уж много... Эти ложные ожидания касаются и человеческих отношений. И поэтому-то люди часто отвергают тех, кто им по-настоящему близок, и чувствуют себя не подходящими для кого-то, в ком могли бы увидеть свою «половину», будь они не зашорены ложными представлениями о реальной жизни. Все чаще в последние годы, идя на работу, Вера наблюдала людей с мобильными телефонами, прижатыми к щеке, они шли и говорили, говорили... Казалось, уже почти не осталось «немобильных» субъектов. Связь, которая, как говорит реклама, сближает людей. Но психологически они остались разделенными миллионами километров непонимания, космическим пространством нежелания понимать. Каждый на своей планете, как Маленький Принц...
Леонид Васильевич представал перед психотерапевтом в ипостаси обычного современного мужчины. В нем было намешано всего понемногу. Как человеку полноценному и приличному, ему полагалось быть женатым, и он был. Людям его круга полагалось иметь постоянную любовницу, и она была у него. Однако он разуверился и в любви, и в семейной жизни. Почему? Нужно ли было психотерапевту Лученко доискиваться причин? С обывательских позиций поиски ответов на личные, порой глубоко интимные вопросы означает «ворошить грязное белье». Но профессиональному психиатру такой подход чужд. Более того: так же, как у хирурга вид крови не должен вызывать никакой другой реакции, кроме профессиональной, так и для психотерапевта вид чужой «обнаженной» психики, даже самой непривлекательной – это возможность поставить правильный диагноз и помочь.
И поэтому слой за слоем доктор Лученко снимала со своего пациента «шелуху» придуманных и реальных событий, мотиваций, комплексов. В конце концов, на восьмом сеансе, когда Вера в очередной раз «вела» Ерохина по «дороге профессии», тайники души ее пациента приоткрылись, во всяком случае, ей показалось – вот оно, то самое, что и могло быть причиной всех его нынешних бед.
– Ну что, доктор? Что накопали? – тревожно спросил проснувшийся Ерохин, вглядываясь все еще чуть сонными глазами в лицо Лученко. Она привычным усилием заставила себя вспомнить, что перед ней человек, нуждающийся в помощи, и возникшее невольно отвращение исчезло.
– Да все то же, что я вам уже говорила, – ответила Вера, которой и в голову не могло прийти сказать пациенту правду. Разные есть люди, конечно, но весь врачебный опыт ей подсказывал: этот правды о себе знать не должен. – Никаких «черных комнат» в вашей памяти мы не обнаружили, да и не собирались обнаружить. Сейчас мы с вами просто изучаем сильные и слабые стороны вашей психики, чтобы первые заставить звучать громче, а вторые приглушить. Больше доверяйте себе, и страх уйдет. Хотите, повторяйте по утрам, бреясь перед зеркалом: «Я нравлюсь себе, я смел, я ничего не боюсь и легко иду навстречу любому страху». Что-то вроде этого, модификации придумайте сами.
– Поможет?
– Непременно. Страх – обычное, даже обыденное явление, и не надо его бояться. Вот это самая распространенная ошибка – бояться своего страха. С ним нужно договориться, как с противником на войне, и даже сотрудничать. Ведь он – составляющая такого полезного инстинкта, как инстинкт самосохранения. Только не думайте, что ваши проблемы все решатся сами собой, не уходите от них, идите им навстречу и не дожидайтесь никаких «знаков» от судьбы.

«Нет, нет, – продолжал граф, – если мне суждено когда-нибудь мстить, то я буду мстить не так. Разумеется, за безделицу, за оскорбление я стал бы драться; но за глубокое, долгое, беспредельное, вечное страдание я постарался бы отплатить точно такими же муками – око за око, зуб за зуб, как говорят люди Востока».
А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»

4.
Усталая Вера приехала домой. Сразу с облегчением разулась, сбросила плащ и устроилась в мягком кресле. «Пять минут отдыха, только пять, и пусть меня никто не трогает» – подумала она. Закрыла глаза, снова вспомнился Ерохин, пришлось напрячь волю. Именно сегодня ритуальное «посылание» всех проблем куда подальше, для освобождения от них и оставления за порогом дома, требовалось как никогда.
Переключиться помог Кирилл. Стукнула дверь, он заглянул в гостиную, увидел Веру Алексеевну в кресле, робко кивнул и снова исчез. А она уже улыбалась и вспоминала, как несколько месяцев назад Румянцев пришел к ней на прием.
С первого взгляда было видно, как нестерпимо он стесняется, как дико сутулится, прячет глаза и краснеет. Типичная «тоническая сутулость», сразу определила Лученко, однако задала обычный докторский вопрос «На что жалуетесь?» и услышала ожидаемый ответ:
– На себя. – Ответил глухо, вогнав даже голос свой внутрь.
Вера Алексеевна смотрела на молодого атлета с глубочайшим сочувствием. Роста около двух метров, наверняка играет в какой-нибудь институтской баскетбольной команде. Темно-русая челка, очки в тонкой невесомой круглой оправе, северные светло-серые глаза. Симпатичный, только вот эта зажатость... После совместного с доктором поощрительного молчания он сумел, наконец, выдавить:
– Не знаю, как об этом сказать, но я ужасно, невыносимо не умею общаться с людьми. Ну не могу я на людях расслабить мышцы, они как каменные держат меня в себе, замуровывают. Боюсь увидеть, что на меня смотрят, боюсь сказать не то и не так. Особенно с девушками, с ними я просто начинаю заикаться... – Он начал заикаться и опять замолчал.
Секундная пауза, и Лученко определила тактику.
– Сядьте, – велела она, – вот сюда, поудобнее устройтесь. Так. Не умеете общаться с людьми, говорите? Чушь, милый мой. Не верю!
Юный гигант покраснел.
– Да-да, не смотрите на меня так, – продолжала Вера. – Общаться умеют все – так же, как дышать, ходить, смотреть. Невозможно не уметь общаться, это автоматический инстинкт. Общение древнее человека, это одно из таких, очень емких и широких понятий, куда входит и просто взаимодействие, обмен взглядами, обмен информацией, разговор, переписка и прочее вплоть до высоких понятий любви и дружбы. Ну, правда, есть клинические случаи... Но вы к ним не относитесь. Вот говорить об общении действительно сложно, все равно что описывать словами искусство прямохождения. Если спросить любого человека, да хоть вас, что нужно для общения, что вы ответите?
– Э-э... Уверенность в себе, наверное...
– Молодец. Еще?
– Ну, там, привлекательная внешность, обаяние.
– Мало, мало. Вы же мужчина, значит логик. Еще!
– Искусство создавать приятную атмосферу, чтобы с тобой хотелось разговаривать.
– Хорошо, молодой человек. А еще для общения нужно: умение слушать и смотреть, вежливое внимание, умение формулировать правильно и точно, чувство такта – и так далее, и тому подобное. Все это правильно и нужно, но есть еще один нюанс, который можно описать такими словами: умение поставить себя на место собеседника, отождествить себя с ним, войти в его положение, то есть понять его намерения и мотивации. Я бы назвала это умение главным для общения. А для такого умения, в свою очередь, необходимо: признавать за собеседником право быть таким, каков он есть, как вы признаете это право за собой. Стараться в каждом разглядеть достоинства. Уважать собеседника даже с его заблуждениями. Стараться освободиться от предвзятостей и стереотипов. Быть открытым для восприятия, иметь достаточный объем внимания. Согласны?
Кирилл Румянцев кивнул. Он почувствовал себя так хорошо, свободно и раскованно с этой женщиной, как ни с кем никогда. Исчезла из памяти дверь с грозной табличкой «Гипнотарий», куда он так робел постучать пять минут назад.
Вера Лученко улыбнулась, глядя на него. Ей не впервые приходилось переключать внимание пациента с себя вовне, «разжимать», чтобы постепенно разговорить.
Постепенно юноша рассказал о себе. В общем, это началось еще в детстве. Он очень быстро рос и стал выше всех сверстников. Конечно, дразнили, задирались, смотрели с насмешкой. И заставили-таки проклинать свой рост. Потом, когда поступил в институт, в группе относились по-другому. Но чем лучше относились, тем хуже он себя чувствовал. У него буквально начинался какой-то ступор, когда он видел, что человек нормально относится. Не мог заставить себя в ответ на улыбку улыбнуться, в ответ на шутку пошутить. Только мрачнел и старался держаться подальше. И вот сейчас ему очень нравится одна девушка, и это ужасно!
– В чем же ужас? – Лученко внимательно и сочувственно смотрела на Кирилла.
– Я веду себя с ней как полный идиот. В ее присутствии краснею и немею, предметы падают из рук, я спотыкаюсь, делаю глупости. У меня словно ампутировали мозги! – Юноша в отчаянии закрыл ладонями лицо.
– Не будем отчаиваться! Если вы пришли ко мне, значит, решили победить свои проблемы. Это уже хорошо. Будем работать! – уверенно и оптимистично сказала Вера Алексеевна.
Высокий очкарик, как определила доктор Лученко, был типичный «хомо застенчикус», «человек застенчивый». В его случае застенчивость приобрела запущенную форму. Обычно окружающие не догадываются о муках таких страдальцев, а сами страдальцы не подозревают, что им подобные в большом изобилии находятся вокруг, совсем рядом. Чтобы завоевать полное доверие пациента и поскорее избавить его от проблем, Лученко решила показать обычный свой «фокус».
– Познакомимся детальнее, – сказала Вера Алексеевна и стала читать карточку пациента, принесенную медсестрой. – Значит, вы из Питера, работаете в Киеве. Так?
– Я действительно живу и учусь в Питере. Но сейчас – в академотпуске, живу у бабушки в Ворзеле уже полгода. Пока академка, подрабатываю системным администратором в рекламном агентстве.
– Вижу, Кирилл, что на сосновом Ворзельском воздухе вы уже восстановили свои легкие, пневмония вещь коварная, – задумчиво произнесла Вера Алексеевна. – Да и козье молоко быстро поставило вас на ноги. Теперь хоть с этой стороны не будет неприятностей.
Парень ошеломленно вытаращился на врача. Пробормотал, подыскивая слова:
– Но, постойте... От кого вы узнали, что я из-за легких... из-за пневмонии взял академку и приехал сюда, к бабушкиным соснам и козам? Кто вам обо мне рассказал?!
Вера Алексеевна рассмеялась своим мелодичным смехом-колокольчиком, ей нравилось производить впечатление. Она посмотрела в глаза Кириллу веселым, спокойным и уверенным взглядом, от чего ему сразу стало легко, и сказала:
– Никто ничего мне о вас не рассказывал. Все это сообщил ваш собственный голос.
– Мой голос?..
– Да. Голос. – Вера Алексеевна прошлась по кабинету и остановилась у окна, глядя на заметаемый февральским снегом город. – Голос человека – своеобразная карта личности. И если умеешь ею пользоваться, можешь узнать очень многое.
– Значит, пока я говорил...
– Именно. Пока мы беседовали, я услышала, что у вас была жесточайшая пневмония, похоже, и не одна. Потом она закрепилась хроническим бронхитом, и вас отправили к бабушке, в курортную местность под Киев. В Ворзеле замечательные сосны, дышится как на море. Хвоя по полезности не уступит морскому бризу.
– А козы? Как вы догадались про коз?
– Ну, это элементарно, Ватсон! Во-первых, общеизвестно, что козье молоко – лучшее средство при восстановлении от любых болезней, связанных с дыхательными путями. А во-вторых, в Ворзеле, как и в любом частном секторе, держат коз. Если бы у вашей бабушки этих замечательных животных не оказалось, она бы все равно брала для вас молоко. У кого-нибудь из соседей оно наверняка есть. Ведь так?
– Точно. У моей бабушки есть козы, и у соседей тоже. Когда вы объяснили, все кажется таким простым и понятным! – Кирилл, успокоенный объяснениями доктора, снова расслабился.
Пользуясь этим, Вера Алексеевна пошла в атаку.
– Давайте начнем с того, Кирилл, что выберемся из ловушки под названием «оценочная зависимость».
– Но как!?
– Сейчас вам кажется, что весь мир выставляет вам оценки. И вы от них зависимы, как дичь от охотника. Видите себя товаром, выставленным на прилавок. «Что бы ни делал – боюсь поражения...» Что, вся жизнь – сплошное спортивное состязание? Игра с большими ставками, конкурс без края и без конца? Экзамен без права пересдачи? Но ведь это не так! Есть и просто жизнь: музыка, которая звучит, снег, который так красиво падает, цветы, картины... И девушки красивые, само собой. Не старайтесь нравиться, перенесите внимание с себя на другого – постарайтесь, чтоб он вам понравился. Заинтересуйтесь другими, по своему выбору. Присмотритесь к тем, кто вас окружает. Помогите людям раскрыться перед вами, и это поможет вам. Оценивайте сами, но на себя прайса не составляйте! Вы вне оценок – затвердите это. И будьте уверены, девушек с теми же проблемами не меньше, чем парней. Положение ваше вовсе не безнадежно!.. А теперь запишите парочку дыхательных упражнений.
Так врач-психотерапевт провела первый сеанс лечения. Прошло несколько дней, и Кирилл снова пришел в клинику.
– Ну, молодой человек, как успехи? – встретила его Вера Алексеевна.
– Вы знаете, стало лучше. Я применил ваш метод, и как-то полегчало. Вроде уже не такой сильный зажим, в жар от общения не бросает. Но это только просто с сотрудниками. А вот именно с Олей ничего не получается.
– Оля, как я понимаю, это та самая девушка, которая вам нравится.
– Да, – тяжело вздохнул Румянцев.
– А чем ваша Ольга в агентстве занимается? – заинтересовалась Вера Алексеевна. – И где, кстати, оно находится?
– Она, к сожалению, не моя, – печально обронил Кирилл, – она очень талантливый художник-дизайнер. А находимся мы прямо в центре города, очень удобно.
– Хм... – задумалась на минуту Лученко. – Ну хорошо. Поскольку я совершенно далека от вашей деятельности, растолкуйте, где и как пересекаются ваши профессиональные обязанности.
– Я налаживаю компьютеры, принтеры, факс-модемы и обслуживаю локальную сеть в офисе. Когда у Ольги фотосер глючит или тачка виснет...
– Стоп, стоп! По-русски, пожалуйста! – рассмеялась Вера Алексеевна.
– Ой, извините, – покраснел Кирилл. – Я хотел сказать, когда «Фотошоп», программа такая по обработке изображений, некорректно работает или другие проблемы с компьютером, то она меня зовет.
– А если нет проблем? Не зовет? – с хитрой улыбкой поинтересовалась психотерапевт.
– Не зовет... – убито промямлил системщик.
– Значит, нужно что-то испортить в ее компьютере, чтоб был повод вам его чинить, – убежденно сказала Вера Алексеевна.
– Вы что! Как это я своими руками буду портачить машину?! Ведь моя задача налаживать, – растерялся Кирилл.
– Вот упрямый какой! А вы не по-настоящему, понарошку, – лицо Веры Алексеевны озарила лукавая улыбка. – Настройку там какую сбейте, ну что мне вас учить!
Убедив своего пациента в необходимости перехода от теоретических страданий к практическим действиям, доктор Лученко подстегнула ход событий. В свой следующий визит Кирилл Румянцев был доволен собой, хотя и лишь частично. Да, при наличии неисправного компьютера он действительно раскрепостился в общении с Олей. Но на этот раз жаловался, что Ольга слишком недосягаема.
– В чем же проблема? – Вера Алексеевна была само терпение.
– Вы знаете, что представляет собой работа дизайнера? – нервно спросил Кирилл.
– Насколько я знаю, художник-дизайнер придумывает рекламные образы. Рисует их на компьютере.
– Да, но это лишь часть ее трудовых будней. Основное же время Ольга тратит на всякие разговоры с клиентами. Они постоянно нависают над ней: эту букву правее, здесь добавить красненького. Вместе просиживают у компьютера, заметьте, плечом к плечу!
– Что же тут плохого, что она сидит у компьютера вместе с клиентами?
– Вы еще спрашиваете?! Но это же так очевидно. Большинство наших клиентов – мужчины, руководители фирм или их замы. Они подъезжают под офис в «мерсах», дарят Оле цветы, шоколадки. А однажды, я это видел собственными глазами, один из этих хмырей прямо после работы повез ее на какую-то презентацию! Кто я по сравнению с ними? Жалкий юзер, на жалкой зарплате! Зачем я нужен такой девушке – талантливой, красивой, и вообще...
– Она и вправду так хороша, как вы описываете? – мягко спросила докторша.
– Она гораздо лучше, чем... Как рассказать о ней? Ну, зеленые глаза. Вот такие, – Кирилл показал размер глаз, которые, судя по его демонстрации, должны были принадлежать марсианке. – Волосы цвета спелой ржи, длинные-предлинные, – юноша показал рукой на уровне своих лопаток. – А когда она улыбается, кажется, что все вокруг озаряется солнечным светом!
Доктор слушала его минут пять, потом прервала:
– Да, такой девушке нужно предложить что-то нестандартное, не то, что могут ей предоставить другие.
– Вот именно! – Кирилл смотрел на доктора с отчаяньем. – Что я могу ей дать? Угостить кока-колой или пепси? Гамбургером или чипсами? – он передернул атлетическим плечом.
– Не годится. Она не любит ни пепси, ни пластмассовые бутерброды, – скептически заявила Лученко.
– Ну да? А что она, по-вашему, любит? Ведь я совсем не знаю ее вкусов.
Юноша был явно расстроен, но докторша и не думала сдаваться.
– Я вам подскажу. Значит так, запоминайте: из напитков она любит сок манго. Из быстрой еды – картошку по-селянски с майонезом, она есть в том самом «Макдональдсе», что на Майдане, рядом с вашей работой. Из цветов ей больше всего нравятся орхидеи, но это осенью, а сейчас, ранней весной – розы. Только не красные «буряковые», а нежно-оранжевые. Ну, этого вам на первых порах ухаживания хватит. А дальше сами разберетесь.
– Вера Алексеевна! Вы шутите!? Откуда вы знаете, что она любит? – глаза Кирилла изумленно округлились.
– Ну, если я по голосу смогла определить ваши болячки, то вкусы девушки по ее описанию – это вообще сущие пустяки для такого специалиста. – Вера Алексеевна посерьезнела, и тон ее стал сухим. – Читать же вам лекцию по психологии я не намерена, довольно с вас дельных советов. Выполняйте!
Пациент уже стоял в дверях, когда Лученко остановила его.
– Да. Вот еще что. Не приглашайте ее в кино или на дискотеку – это банально. В Японском посольстве (тоже недалеко от вас – в Музейном переулке, в обед сходите) в конце февраля устраивают дивную выставку кукол, посвященную традиционному празднику японских девочек. Я думаю, ей понравится.
Прошло еще несколько дней.
– Следующий! – раздался приглашающий возглас из кабинета врача. В дверь с табличкой «Гипнотарий» постучали, и внутрь вошел высоченный парень с букетом белых гвоздик и коробкой «Киева Вечернего».
– Вера Алексеевна! Спасибо огромное! Вы просто волшебница! Вот эти цветы, и вот еще конфеты к чаю... в знак благодарности.
– Кирилл, – сказала хозяйка кабинета, принимая дары, – вижу, все в порядке?
– Прекрасно! – сообщил ее пациент откуда-то из-под потолка.
Для доктора Веры Алексеевны Лученко эти слова прозвучали музыкой. Не то чтобы она редко слышала их от своих подопечных, просто, как у любого врача, у нее случались и удачи, и неудачи. Но когда она одерживала явную победу, в ушах начинала звучать «Маленькая ночная серенада» Моцарта. И тогда доктор Лученко вся прямо-таки светилась и становилась очень красивой, а ее синие глаза сияли.
Полностью счастливый теперь Кирилл Румянцев рассказывал:
– Дорогой мой доктор! Все получилось! Я набрался смелости и признался Оле, что менял настройки в «биосе», чтобы компьютер не мог загрузиться с винчестера. И объяснил, почему: чтобы с ней поближе познакомиться. Она не обиделась, а хохотала, представляете! Потом мы пошли в Мак, и когда я заказал эту вашу картошку, она приятно удивилась, что я знаю ее вкус. Потом я принес ей прямо на рабочее место сок манго, и она рассмеялась. А на выставке в посольстве она вообще сказала, что у нас потрясающе совпадают вкусы. Это чудо какое-то! Доктор! Вера Алексеевна! Вы понимаете, что сотворили?
– А как же ваша робость, застенчивость? – спросила, улыбаясь, психотерапевт.
– Исчезла. Испарилась. Мы с Олей любим друг друга! Все остальное не имеет значения, – глаза Кирилла сияли. Тут он замялся и умоляюще сказал: – Вера Алексеевна! У меня к вам просьба. Мы оба, Оля и я, обязаны вам нашим счастьем. Я хочу, чтоб и она тоже сказала вам спасибо. Она в коридоре ждет. Вы не возражаете, если я ее позову?
Доктор вздохнула слегка, но все же позволила:
– Ладно. Зовите.
В кабинет вошла симпатичная девушка с большими зелеными глазами и волосами цвета спелой ржи. Она с порога кинулась на шею доктору и, целуя, сказала:
– Мамочка, спасибо тебе, он такой замечательный, я так рада!
Глядя на обалдевшего парня, мать и дочь от души расхохотались. Кирилл смотрел недоумевающим взглядом то на Ольгу, то на Веру Алексеевну, все еще не приходя в себя от изумления.
– До чего ж вы мне оба надоели! – сказала Лученко, и глаза ее стали совсем фиалковыми. – Одна дома канючит каждый вечер: мамочка, я влюбилась, а он такой робкий, я не знаю, как с ним быть. Другой приходит на прием и талдычит, какая-де Оля замечательная и как он не может с ней познакомиться! Отвлекаете от настоящих больных. Морочите голову доктору!
 Тут уж пришел черед хохотать Кириллу. Затем, взявшись за руки, они с Олей вышли из кабинета. Им вдогонку раздался властный врачебный голос:
– Пациент Румянцев! Можете аннулировать свою карточку!
Кирилл обернулся на эти ее слова.
– Одним букетом и коробкой конфет теперь не отделаешься, зять, – хитро подмигнула Лученко. Молодые покраснели и, взявшись за руки, удрали вон из больничного коридора.
С тех пор они часто вспоминали эту забавную историю знакомства. Кирилл обожал свою будущую тещу и часто говорил: «Я собираюсь жениться не на одной Ольге, а на всей семье Лученко». Он называл Веру Алексеевну мамой, но при этом, смешно стесняясь, «выкал». Благодаря этому Вера часто становилась объектом внимания окружающих.
Совсем недавно, в прошлое воскресенье, они втроем пошли на базар за продуктами. Накупив всякой зелени, фруктов и овощей, возвращались через вещевой рынок. Возле прилавка с обувью Кирилл затормозил: «Мама! Давайте купим вам новые тапочки, а то старые уже пора выбрасывать, они вот-вот развалятся». Когда высоченный Кирилл называл Веру, выглядевшую старшей сестрой своей дочери, «мамой», то в глазах посторонних вся семейка выглядела довольно странно. Продавцы таращились на нее, и в их глазах читался вопрос: «Во сколько ж она его родила?» – но ответа получить не могли, так как Вера Алексеевна в свои 36 выглядела на 27, следовательно родить Кирилла могла только в нежном школьном возрасте.
...Вера Алексеевна очнулась от воспоминаний и заглянула в комнату дочери.
– Привет! Я уже дома. Ну, как вы тут без меня, ели? Или голодаете?
– Ма! С голоду нам не дадут умереть, даже если мы захотим. Нас ба накормила. Мы с тобой за компанию чайку попьем, хочешь?
Дочь Ольга, восемнадцатилетняя девушка, была совсем не похожа на мать – высокая, но вместе с тем широковатая в кости, аккуратный курносый носик и светло-зеленые ореховые глаза делали миловидным ее загорелое лицо. Она поднялась из-за компьютера, где сидела вместе со своим будущим мужем.
Кирилл с Ольгой пошли ставить чайник и делать бутерброды, а Вера заглянула к мужу в комнату. Юрий Иванович Лученко лежал на диване с книгой в руках. Этот рослый, коренастый мужчина с проступающим брюшком и намечающейся лысинкой больше всего на свете любил три вещи: себя, себя и себя любимого. Более исчерпывающей характеристики Вериного супруга, пожалуй, не существовало.
Приходя с работы в их тогда еще коммунальную двенадцатиметровую комнатку, из психиатрической клиники, где она проходила интернатуру, Вера кидалась к мужу, рассказывая о том или ином больном, о тяжелых или смешных ситуациях с пациентами – в общем, обо всем, чем наполнена непростая жизнь врача-психиатра. Муж какое-то время выслушивал ее рассказы, но в один прекрасный день сказал:
– Значит, так. Я женился не на психушной докторше, а на женщине. Поэтому все свои больничные проблемы, уж будь добра, оставляй за порогом нашего дома. Не тащи ты в квартиру эти свои маниакальные психозы и шизоидные неврозы. Мне это ни к чему. Твоя работа – это твои проблемы. А мне для сохранения жизненного тонуса необходим покой.
С тех пор Вера никогда не разговаривала с мужем о своей работе, сохраняя его жизненный тонус. Рабочие же проблемы Юрия как программиста по профессии были Вере так же непонятны и далеки от нее, как от африканского бушмена синхрофазотрон.
Если сказать подробнее, то был у нашей героини один недостаток, вернее, даже не недостаток, а некоторая особенность, редко встречающаяся в современном мире. Сама Вера, нимало не смущаясь, называла это свое свойство «технический идиотизм». И хотя звучало это несколько резковато, к сожалению, такое название отражало истинную картину взаимоотношений нашей героини с любым электрическим или механическим прибором. Вера не любила и не понимала технику, и техника отвечала ей взаимностью. Даже самые простейшие предметы – пульт управления телевизором или электромясорубка – отказывались работать в ее руках. Кнопки не нажимались, тумблеры не включались и вообще любая из сотен технических «игрушек», которой мог управлять грудной младенец, вела себя с Верой так, словно ее заколдовал злой волшебник. Она могла сколько угодно раз нажимать клавишу «PLAY» на магнитофоне – он и не думал включаться. Стоило только слегка коснуться той же клавиши мужу или дочери, как начинала звучать музыка.
Таковы были взаимоотношения Веры с техникой, и это служило неиссякаемым источником семейных шуток и подначек, на которые Вера нисколько не обижалась, считая их лишь констатацией факта. Единственное исключение из правил составляла бабушкина швейная машинка – излюбленный «Зингер», вот с ним Вера управлялась не хуже профессиональной портнихи.
Итак, Вера заглянула к мужу, предложила ему вместе отужинать, получила отказ – его, как и дочь, уже успела покормить свекровь. С тем и пошла на кухню, где уже все было готово к чаепитию: заварен ароматнейший чай, изготовлены Олей горячие бутерброды с тертым сыром, стоял на столе свежевзрезанный «Пражский» торт (Вера за кусочек этого торта могла поссориться с любым членом семьи, несмотря на все свое человеколюбие) и красовались ее любимые белые в синем узоре чашки. Вера почувствовала, что ее душа, наконец, оттаивает и все «зажимы» распускаются.
Пообщавшись с дочерью и будущим зятем и помыв посуду, она отправилась в свою комнату. Путем хитрого обмена и доплаты Верина двухкомнатная квартира, где она до замужества жила с родителями, вместе с их с мужем крохотной комнаткой в коммуналке превратились с помощью одной бывшей пациентки, маклера по недвижимости, в отдельную четырехкомнатную квартиру. После позднего чаепития все обычно расходились по своим комнатам: Ольга с Кириллом к компьютеру, Юрий на диван с книгой, свекровь к телевизору с сериалом, Вера к швейной машинке. Каждый занимался тем, к чему лежала его душа.
Сидя за «Зингером» и разматывая в памяти Ерохинскую историю, Вера возвращалась мыслью к человеку, которого пациент с трудом вспомнил в глубоком гипнотическом трансе. Это был Владимир Петрович Гордиенко, человек, незаурядный во всех отношениях. Судя по тому, что она узнала о нем, извлекая из подсознания бизнесмена давние воспоминания, он имел прекрасные организаторские способности, умел привлекать к делу нужных и полезных людей, был неистощим на всевозможные идеи в сфере бизнеса (и, по-видимому, не только в нем одном), короче, образно говоря, был курицей, несшей золотые яйца. Вера пыталась понять, мог ли быть этот человек источником всех несчастий Ерохина. Что же между ними произошло? Доктору не удалось узнать этого от самого загипнотизированного: он сопротивлялся, замолкал, нажимать сильнее было опасно. Но Вера явственно ощущала, что Ерохин боится вспомнить что-то отвратительное.
Тут нужно прервать нить размышлений нашей героини и сказать несколько слов о ее методе обдумывания своих профессиональных загадок. Уместно вспомнить, что другие герои детективного жанра для обдумывания своих версий, пользовались различными методами. Шерлок Холмс, например, играл на скрипке, Мегрэ выкуривал трубку, мисс Марпл вязала, Ниро Вульф шел в оранжерею к своим орхидеям, а Эраст Фандорин раскладывал любую психологическую задачу на составляющие и занимался японскими физическими упражнениями. Наша героиня, Вера Алексеевна Лученко – шила, а точнее, кроила, приметывала, строчила, и прочее. Во-первых, как настоящая женщина, она это делала из любви к красивой и модной одежде. А во-вторых, это занятие помогало ей полностью сосредоточиться. Более того, у нее был даже такой внутренний, никому не известный шитьевой хронометр. Продумывая очередную загадку, она могла сказать сама себе: «Эта история на блузу и брючный костюм». Подобные рассуждения означали, что доктору Лученко понадобится на разматывание хитросплетений каких-то коллизий ее пациента столько времени, сколько нужно для пошива этих двух изделий. Если же Вера говорила про себя, что «здесь только рукав втачать», то в переводе на нормальный язык это означало, что в проблеме разобраться можно достаточно быстро.
В данном случае Вера определила, что проблемы Ерохина потянут на брючный летний костюм-тройку и шифоновый шарфик. Объяснить читателям-мужчинам, почему в придачу к костюму нужен именно шифоновый шарфик, даже нам, авторам, не под силу. Героиня живет своей собственной жизнью и делает, что хочет!
Размышляя о проблемах своего пациента, психоаналитик Лученко прикидывала так и эдак и не могла решить, нужно ли ей познакомиться с тем, кто девять лет назад стал жертвой какой-то подлости Ерохина. Возможно ли, что, скопив силы и дав своей ненависти хорошо отстояться, пострадавший сделал господина Ерохина жертвой? Чем он сейчас занимается? Каким стал за эти годы? Способен ли Владимир Петрович спланировать и осуществить всю цепь «случайных» несчастий, постигших Ерохина? Есть ли тут криминал, в конце концов?
– Ма! – звонко крикнула Оля. – Ты возьмешь трубку, или нет?
Только тут Вера услышала звонок телефона и остановила швейную машинку.
– Могла бы и свою маленькую задницу от стула оторвать, – проворчала Вера совершенно, впрочем, беззлобно, и пошла к трезвонившей трубке. Как специалист по различным фобиям, она прекрасно знала, что при работе на компьютере отвлечься мгновенно от монитора чрезвычайно трудно.
– Слушаю.
– Вера Алексеевна? – тускло прозвучало из трубки.
– Да. Представьтесь, пожалуйста.
– Это Инна Константиновна, Ерохина...
– Откуда у вас мой номер? Кажется, Леониду Васильевичу я его не сообщала.
– Я не знаю откуда, мне муж его дал, может, по справочной вычислил. Он в больнице.
– Как в больнице? – Вера мгновенно сосредоточилась. – Что случилось?!
– Да в общем, ничего страшного. Вышел вечером за своими сигареллами, водителя домой отпустил, пошел к киоску. А у нас сейчас возле дома строители ям понарыли, теплотрассу ремонтируют. Ну он и упал в темноте...
– В каком он состоянии? – перебила этот тусклый, почти равнодушный голос Вера. – Что врачи говорят?
– Он сам вызвал по мобильному скорую помощь, потом домой прихромал. Сказали, сломано два ребра и кисть руки, голова сильно ушиблена, придется швы накладывать. А больше ничего, говорят, рентген сделают и через день-другой домой вернут – отлеживаться. Если, конечно, ничего более серьезного не обнаружат. Собственно, я почему звоню: ведь послезавтра он у вас на приеме должен был быть, так вы уж извините, не придет...
– Это я уже поняла. Не переживайте, все будет хорошо. Спасибо за звонок и до свидания.
«Вот вопрос и решился, можно было голову не ломать», – подумала Вера. – «Криминал явно есть. Это вопрос для Сердюка».
Ей очень захотелось познакомиться с Гордиенко и разобраться в его личности, она чувствовала, что необходимо узнать о нем как можно больше. А узнать о любом человеке максимально полно мог помочь доктору муж ее бывшей пациентки, полковник милиции Федор Афанасьевич Сердюк.
История знакомства психотерапевта с полковником милиции заслуживает отдельного рассказа. Однажды в кабинет доктора Лученко вошел, тогда еще будучи майором, незнакомый милиционер в идеально отутюженной форме, снял фуражку, поздоровался и кратко спросил:
– Взрослого человека от заикания можете вылечить?
Вера Алексеевна работала самостоятельно всего несколько лет, но уже имела опыт в случаях с заиканием, поэтому так же коротко ответила:
– Нужно встретиться с пациентом.
Пациентка, жена майора Елена, тут же была предоставлена в полное распоряжение. Такой ослепительной красавицы, как эта молодая женщина, Вера до той поры не встречала. Казалось, что природа поработала с лицом и фигурой Елены как с единственным и абсолютно уникальным своим произведением. Высокая, статная, с темными смоляными волосами, затянутыми на затылке в тугой узел, с иссиня-карими глазами в обрамлении густых длинно-бархатных ресниц, она притягивала взгляд. Майор, явно не в первый раз наблюдавший реакцию людей на царственную красоту жены, довольно хохотнул:
– Налюбовались Еленой прекрасной?
Вера, улыбнувшись, ответила в тон ему:
– Да, приятно вам, небось, каждый день видеть перед собой сказочную царевну!
– Только вот, видать, кто-то сглазил, очень сильно Леночка моя заикается. – Он сокрушенно вздохнул.
– Сглазил или не сглазил, разберемся. Подождите жену в коридоре, а мы побеседуем.
Заиканье у «Елены прекрасной», как теперь называла ее Вера, и впрямь было сильнейшим. Она не только с трудом произносила согласные, но и не все гласные могла сразу преодолеть. Поэтому больше молчала, предпочитая речи жест. И хотя на тот момент Лученко была еще сравнительно начинающим психотерапевтом, в случае с Еленой Сердюк у нее возникла уверенность в успешном проведении лечения.
Непонятно откуда, еще до начала лечения заклятого дефекта явилась Вере убежденность, что перед ней идеальная красота не только внешняя, но и внутренняя гармония – абсолютная. Только что-то непонятное мешает этой гармонии. И дело не в заикании. Этот дефект скорее следствие, а вот в причинах требовалось разобраться.
«Елена прекрасная» была очень восприимчива к гипнотическому воздействию. Сон наступал быстро и был чрезвычайно глубоким, зрительные образы легко воспроизводились в словах, и Елена буквально со второго сеанса рассказала причину своего заикания.
Еще девочкой, будучи в пионерском лагере, ночью во сне она почувствовала, как что-то холодное, остро пахнущее и скользкое ползет по лицу. Проснувшись, оказалась привязанной к железной кровати, а в темноте какие-то существа мазали ей лицо и тело чем-то противным. Как оказалось утром, ночью в лагере все друг друга мазали зубной пастой. Такая у пионеров была традиция в конце каждой лагерной смены. Лену, уже тогда девочку рослую и сильную, для верности привязали к кровати: боялись, что, проснувшись – накостыляет. Всей этой истории «Елена прекрасная» в своей взрослой жизни не помнила, так как заикание наступило не сразу после события, а спустя несколько недель. Работая с молодой женщиной в гипнотарии, Вера всегда видела в коридоре терпеливо ожидающего ее мужа. Еще тогда она с глубоким уважением думала об этой семье, с удовольствием наблюдая его преданность жене и ее ответную нежность.
Вскоре молодой доктор Лученко полностью избавила «Елену прекрасную» от заикания.
С тех пор майор стал полковником, жена родила ему дочку, а Федор Афанасьевич и Лена относились к Вере Алексеевне не только как к своему семейному доктору, но и как к другу. Поэтому к Сердюку в случае необходимости Вера обращалась без всяких экивоков. Между ними существовала договоренность, раз и навсегда выясненная в одном непростом разговоре. Было это тоже не вчера. Сердюк был уже в чине подполковника и работал в главке. Доктор Лученко вела одного пациента с диагнозом «шизофрения». Диагноз сей она оспаривала, считая его неверным. Но чтобы окончательно развеять «миф о шизофрении», ей необходимо было получить кой-какие сведенья. За ними она и обратилась тогда к Сердюку. Тут-то и состоялся прямой разговор между врачом и милиционером.
Федор Афанасьевич в шутливой форме спросил, не сможет ли Вера Алексеевна помогать доблестной милиции в борьбе с преступниками. На что получил не шутливый, а категорический ответ – «нет». Затем очень популярно и нелицеприятно Вера Алексеевна рассказала подполковнику, что советская психиатрия никогда не отмоется от того, что ее использовали, как средство воздействия на инакомыслящих. И о том поведала, что, с ее точки зрения, для врача нет преступников, а есть пациенты и больные. И только в суде становится понятно, виновен человек или нет. Но не всегда и решения суда справедливы. А еще Вера очень подробно объяснила Федору Афанасьевичу о врачебной тайне и о том прискорбном для него обстоятельстве, что для нее это не пустой звук. Врачебная тайна так же неразглашаема и неприкосновенна, как для священника – тайна исповеди.
Выслушав Лученко, Сердюк с невинным видом спросил:
– С этим – понятно. Непонятно вот с чем. Если вы, Вера Алексеевна, в результате работы с пациентом узнаете, что он убийца, душегуб и педофил, как тогда поступите? Будете хранить тайну исповеди, как священник, или отдадите подонка в руки правосудия, выполняя свой гражданский долг?
Вера посмотрела на Сердюка очень ясным взглядом, ее глаза стали в эту минуту душевного напряжения совсем прозрачными.
– Вы меня знаете уже несколько лет. Чувствительность на людей у вас не хуже, чем у меня. Как, по-вашему, я поступлю?
Федор Афанасьевич только ухмыльнулся, но вслух ничего не сказал. После этого разговора Лученко могла получать требуемую информацию уже без всяких вопросов.
Прошло несколько дней, и Вера Алексеевна получила достаточно много сведений о том, кем интересовалась. Гордиенко В. П. был женат, жена работала вместе с ним в его фирме, коммерческим директором. У них была дочь, она училась в университете города Нью-Йорка. Сам Владимир Петрович был директором небольшой полиграфической фирмы, имел хорошо оснащенную типографию и постоянных клиентов. Поэтому финансовое положение на нынешний момент у него было крепкое, и из джентльменского набора почти все, что положено: квартира, машина, дача.
Настроившись на визит, Вера продумала все заранее. Для того чтоб разговор получился как можно более непринужденный, она нашла отличный повод: клинике уже давно требовался рекламный буклет. Именно с этим делом она и обратится к Гордиенко. А пока, перед сном, Вера решила почитать что-нибудь чисто женское, взяла с журнального столика толстый иллюстрированный журнал и открыла его наугад.
«МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ: ОТЛИЧИЯ В ХАРАКТЕРЕ»
– Ага, – подумала Вера, – примитивная бытовая банальщина, как всегда, замаскированная акулами пера под откровения психологии. Как раз для специалиста. Почитаем.
«Оказывается, мужчины и женщины не только не похожи, но это абсолютно разные существа. Очень странно, как они уживаются вместе. Различия между ними касаются не только анатомии. В области психологии они отличаются между собой, как жители разных планет. Вот несколько основных позиций, которые заметны невооруженным глазом.
ВЫРАЖЕНИЯ. Когда женщина попадает в ситуацию, которая заставляет ее произносить слова с повышенной долей эмоциональности, например, когда она прищемит себе палец дверью, эти слова смело можно выпускать в эфир – они его не засорят. Максимум, на который способны большинство женщин это: «вот черт!», «боже мой!», «надо же, чтоб так не повезло». Если же мужчина попадет молотком не по гвоздю, а по пальцу, то его выражения лучше не транслировать».
«Ничего похожего, – подумала Вера, – что касается выражений, то «ненормативная лексика» столь же присуща женщинам, как и мужчинам. Ну, что они там пишут дальше?»
Она вздохнула и опять погрузилась в журнал. Дальше шла речь о движениях, зеркалах, телефоне и, конечно же, о сексе. Прочтя довольно большой кусок текста, Вера задумалась. Ее мысли были спровоцированы прочитанным. «Мне 36 лет, я не уродка, не фригидна и отношусь к мужчинам, как к существам противоположного пола, то есть замечаю их. Но при этом с мужем секс у меня бывает довольно редко. Любовника нет, и нет в нем никакой потребности. Может, это издержки долгого брака? Все-таки мы вместе уже восемнадцать лет. А может, не нужно себя обманывать? Чувств давно нет, дочь уже выросла. Семейная жизнь стала так же удобна, как расхоженная старая обувь. Надо бы выбросить, но жалко, потому, что удобно. А новые туфли покупать не хочется, потому что боишься, что будут натирать и вообще, пока привыкнешь... Эх, доктор, милый доктор! – думала Вера, – кто бы пришел, встряхнул тебя и заставил снова почувствовать себя женщиной?»
Засыпала Вера Лученко с легкой улыбкой. Она еще не знала, что следующий день потребует от нее максимального напряжения всех душевных сил.

«...Я приучал свое тело к самым тяжким испытаниям, приучал свою душу к самым сильным потрясениям, чтобы моя рука умела убивать, мои глаза – созерцать страдания, мои губы – улыбаться при самых ужасных зрелищах; из доброго, доверчивого, не помнящего зла я сделался мстительным, скрытным, злым... Тогда я вступил на уготованный мне путь, я пересек пространства, я достиг цели; горе тем, кого я встретил на своем пути».
А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»

5.
Фирма Владимира Петровича Гордиенко размещалась в центре города рядом с метро «Золотые ворота». Вера подумала, что давненько тут не бывала и как хорошо, что дело привело ее сюда. Когда она вышла на перрон из вагона метро, любимая станция встретила ее все тем же неистребимым запахом нафталина; Вера давно гадала, откуда бы ему здесь взяться. Прошла к эскалатору не спеша, разглядывая мозаичные панно «под старину», очень похожие на те, настоящие, что в Софии Киевской.
Наверху, вокруг фонтана со львами в скверике-кафе сидели люди, кто праздно, а кто – по-деловому беседуя. На них медленно, беззвучно опускались листья. Как всегда, когда Вера была в расслабленном, «нерабочем» состоянии, в памяти всплыли строчки одного из любимых поэтов, на этот раз Левитанского: «Еще не осень – так, едва-едва, ни опыта еще, ни мастерства. Она еще разучивает гаммы». Действительно, начало октября, «золотая осень», еще не стоит в воздухе дымный запах сжигаемых листьев, еще не льют нескончаемые дожди. Хорошее время для того, чтобы посидеть в скверике. Однако надо идти.
Вера, сверяясь с адресом, поднялась на последний этаж старинного особняка. Все здание когда-то занимало государственное издательство, теперь большую его часть арендовали различные фирмы. В приемной приветливая секретарша поинтересовалась целью визита и провела Веру Алексеевну в кабинет шефа. Когда Лученко вошла, Владимир Петрович поднялся из-за стола и представился, протянул визитку, указал посетительнице на удобное кресло, сел за свой рабочий стол и приготовился выслушать ее.
Выглядел он совершенно обыкновенно. Не то чтобы доктор Лученко предполагала увидеть перед собой этакого неприкрытого монстра, уж ей ли не знать, что настоящие монстры большей частью выглядят довольно серо. Просто она точно ЗНАЛА, что все несчастья бизнесмена Ерохина происходят по воле или под руководством этого человека. Она все же рассчитывала увидеть во внешности Гордиенко что-то такое, за что можно было бы зацепиться. Но нет. Он был незаметно обыкновенен. Его неприметная, совсем незапоминающаяся внешность могла бы служить примером для агентов спецслужб. Человек такого типа мог затеряться не то что в толпе, но даже посреди площади на параде.
С самого начала разговора Вера Алексеевна вошла в роль клиентки, пришедшей заказать рекламный буклет. Она расспрашивала о том, какой лучше сделать буклет для медицинского учреждения, сколько это будет стоить, нужно ли заказывать отдельную фотосъемку или подойдут любительские фотографии. Советовалась, каким тиражом лучше печатать. В это время взгляд ее блуждал по стенам офиса. Уж если хозяин кабинета ничем не выделяется, то интерьер пусть хоть что-то скажет о своем владельце. Дело в том, что уже только по обустройству кабинета начальника можно было бы нарисовать определенный психологический портрет его обитателя. Вера точно знала: по расстановке мебели и ее марке, по тому, какие жалюзи, есть ли картины на стенах и какие, что находится на столах – можно рассказать порой всю биографию обитателя офиса.
Разные кабинеты пришлось повидать врачу-психотерапевту за время работы, поневоле она подвергла их классификации. В современной Украине лишь немногие применяют в своих офисах открытые пространства. В большинстве же учреждений, фирм и тому подобных «присутственных мест» Вера по-прежнему видела старый советский тип офиса – много комнат, где в каждой сидит несколько сотрудников. В отличие от тех стран, чей капитализм имеет уже вполне выраженные формы, у нас иерархичность состоит, собственно, всего из двух позиций: начальник и все остальные. Так и организуется офисное пространство. Кабинет начальника – самый большой и просторный. Вера Алексеевна определила для себя, что постсоветские фирмы имеют несколько устоявшихся традиций по обустройству кабинетов. Например, такую: перпендикулярно огромному, массивному, с толстой столешницей и деревянными панелями (как правило, дорогого дерева и темной расцветки) столу начальника ставится длинный вытянутый приставной стол для рассаживания подчиненных. А вот отдельный круглый столик для переговоров наши бизнесмены, в отличие от европейцев, используют редко.
Вера решила, что в устройстве своего кабинета Гордиенко использовал такие подходы: скромность, функциональность и обзор. Скромным был большой серый стол, покрытый ламинатом, функциональными были подвесные полки и шкафы со специальной литературой и образцами выполненных работ, а из больших окон открывался чудесный вид на Софиевскую площадь и Михайловский Златоверхий собор. Неожиданно для Веры хозяин кабинета произнес:
– Японский стиль.
– Вы о чем? – спросила Лученко.
– Я об интерьере своего кабинета. Вы рассматриваете его и, вероятно, думаете, в каком стиле выполнено оформление. Поэтому я и позволил себе ответить на ваш незаданный вопрос.
В этот момент Вера испытала странное, смешанное чувство. С одной стороны ей, как любому нормальному человеку, стало неловко оттого, что читают ее мысли. С другой стороны, как профессионал она уважала таких же профи, какой была в своем деле сама. Но ведь Владимир Петрович не был психотерапевтом? Или... Когда они встретились взглядами, ей показалось удивительным, что еще секунду назад Гордиенко казался ей серым, обычным, неприметным человеком, а сейчас Вера увидела удивительно красивые глаза, прятавшиеся за стеклами очков в тонкой модной оправе. Почему-то вспомнилась фраза Оскара Уайльда: «Лишь очень поверхностные люди не судят по внешности». Она мимоходом отметила про себя, что деловой костюм на ее собеседнике от Воронина, рубашка и галстук от него же, но это знание почти ничего не добавило к тому, что Вера поняла, когда он тихо сказал: «японский стиль». А поняла она, что встретился ей очень сильный человек – личность, подобная ей самой. И возможно, опасная личность. Или нет?..
Нечасто за свою практику гипнотерапевта и практикующего психолога сталкивалась она с проявлением способностей, сравнимых с теми, которыми обладала сама. Она решала про себя такую задачу – рассказать о цели своего визита сразу, или сперва сделать вид, что пришла заказать рекламный буклет? Она решила для начала все же поговорить о буклете.
– Наша клиника – одно из самых уважаемых медицинских учреждений города. Поэтому было принято решение показать нашу работу еще и в виде рекламного буклета.
– Вы коммерческое медучреждение?
– Да.
– Стало быть, вам нужен буклет, как некий рекламный носитель, который привлечет к вам потенциальных клиентов.
– Не совсем. – Вера Алексеевна не любила врать, и если уж пришла к Гордиенко, найдя повод в виде буклета, ей хотелось в остальном не отступать от действительности. – Видите ли, у нас с пациентами полный порядок. К нам люди даже в очередь становятся. Нам полиграфия нужна для другого. Часто бывают зарубежные делегации, конференции, нужно, чтоб было что-то на память о медицинском центре. Своеобразная визитная карточка нашей деятельности.
– Понятно. А каким вы видите ваш буклет?
– Честно говоря, совсем не представляю себе, каким он должен быть,– Вера улыбнулась. – Никогда прежде не занималась такими вещами.
– Мы вам покажем наши работы, и вы выберете тот – по формату, дизайну или композиции – который вам понравится.
Гордиенко вызвал секретаря.
– Света, занесите, пожалуйста, портфолио с нашими работами.
– За последний год или за несколько лет?
– За этот год. И еще. Вам чай или кофе? – Владимир Петрович обратился к Вере.
– Мне чай без сахара. Но с лимоном, если возможно.
– Возможно, – сказала Светлана и вышла из кабинета начальника.
Затем Лученко рассматривала образцы полиграфической продукции, пила чай, разговаривала с Гордиенко о преимуществах и недостатках современной полиграфии, а сама не переставала думать, в какой момент перейти к главному. Тому, ради чего она пришла к Владимиру Петровичу. В тот момент, когда она уже почти решилась начать разговор об истинной цели своего визита, дверь распахнулась и энергичным шагом вошел седой, с пышной шевелюрой, загорелый «дачным» загаром мужчина. Он сразу же стал решать свою проблему:
– Петрович! Мы все сделали, как было договорено, но они говорят, надо ждать архитектора. А вы мне сказали, сразу на другой объект...
Гордиенко вздохнул и попенял сотруднику:
– Ты уже весь седой, Гена, а научиться здороваться так и не смог. Ну, что за пожар?
Пока Гена более подробно объяснял ситуацию, Вера поймала на себе хитрый взгляд хозяина кабинета. Владимир Петрович даже подмигнул своей гостье, а затем, сказав Гене, загадочную фразу:
– Мы сейчас подойдем туда и во всем разберемся, – обратился к Вере:
– Хотите посмотреть нашу последнюю, очень стильную работу в интерьере одного из новых ресторанов? Мы ею очень гордимся. – Он смотрел на Веру тем самым обаятельно-лукавым взглядом, который делал его лицо особенно привлекательным.
– А это далеко? – спросила Вера, скорее из приличия, заранее зная, что пойдет не только из обычного любопытства, но и потому, что надеялась: там, скорее всего, сложится наконец разговор с Гордиенко.
– На машине пять минут езды. Так как, едем? – он поднялся из-за стола.
– Едем.
Вера устремилась вслед за Владимиром Петровичем.
В самом сердце Киева, в начале улицы Владимирской, недалеко от легендарного Андреевского спуска разместился новый ресторан с многообещающим названием «Луи».
– Вы любите джаз? – неожиданно спросил Гордиенко, когда они спускались в полуподвал по лестнице.
– Да. Особенно когда его исполняют хорошие музыканты.
– Отлично, я привел вас туда, куда нужно. Вы какой язык изучали?
– Английский.
– Тогда вы знаете, что обозначает слово «свинг».
– «Свинг» означает «качаться, раскачиваться». Верно? – Вера с интересом разглядывала ресторан.
– Совершенно верно, – рассказывал Владимир Петрович с энтузиазмом. – В двадцатые и тридцатые годы в Америке джаз стал частью культуры, и свинг был внутри любого джазового произведения. Возможно, музыковеды со мной не согласятся, но для любителей джаза свинг – это «качающая музыка», олицетворение свободы и раскрепощенности. Не случайно Максим Леонидов поет:
«Свинговый переулок – это там, где каждый влюблен».
– Какую работу выполняла ваша фирма для этого ресторана?– поинтересовалась Вера.
– Мы делали большие фотографии негритянских музыкантов, превращая их в панно. Видите, здесь Луи Армстронг, а вот Дизи Гилеспи, а на той стене Элла Фитцджеральд. И вот теперь мы можем окунуться в свинг в полной мере. Видите, рядом с Армстронгом два саксофона, эти символы джаза сразу должны создавать свободное настроение. Направо от входа ресторан с несколькими залами, налево – бар. Где бы вы хотели посидеть, пока я утрясу наши рабочие моменты? Что вы хотите выпить на этот раз, чай с лимоном, но без сахара?
Вера улыбнулась.
– Нет, на этот раз кофе с сахаром.
Пока Гордиенко решал свои производственные проблемы, Вера устроилась в углу небольшого, уютного бара. Стены его были благородного зеленого цвета, как в настоящем английском пабе, где можно узнать все последние новости, посмотреть спортивные матчи и выпить чашку отличного кофе. Его достаточно быстро принесли, и он действительно был очень хорош. Вера недолго оставалась одна, вскоре появился Гордиенко.
– Давайте поговорим,– предложила она Владимиру Петровичу.
– А я все ждал, когда же вы перейдете к тому, ради чего решили встретиться со мной. – Гордиенко говорил так спокойно, словно Вера Алексеевна уже созналась, что буклет являлся лишь формальным поводом для встречи. Тем не менее, она не стала изумляться его прозорливости, не стала и отрицать очевидного для них обоих.
– Сперва ответьте на несколько вопросов, – предложила Вера Алексеевна.
– Отвечу на все, только сначала скажите мне, кто вы на самом деле? – в глазах Гордиенко исчезла теплота и обаяние, вместо них появилась льдистость.
– Я – врач-психотерапевт. Вот моя визитка. У меня проходит курс психотерапии один пациент. Именно поэтому я сейчас здесь.
Вера решила не ходить вокруг да около, она интуитивно чувствовала, что узнает больше, если скажет Гордиенко все как есть.
– Как фамилия вашего пациента?
– Ерохин Леонид Васильевич.
– Ну, что ж, я ждал вашего визита.
Вера удивленно спросила:
– Моего? Почему именно моего? Ведь мы до сегодняшнего дня не были даже знакомы.
Гордиенко ответил, как ей показалось с некоторой усталостью, и в глазах его льдистость растаяла:
– Речь не идет конкретно о вас. Просто давно пора было прийти кому-то... Впрочем, это долгий разговор.
– Ничего, у меня есть время.
– Тогда пересядем в отдельный зал, я что-то проголодался. Давайте поедим, если не возражаете.
– В принципе я не возражаю, но хочу сразу решить финансовые вопросы.
Гордиенко посмотрел на Лученко с любопытством.
– Не люблю быть в долгу или в какой бы то ни было зависимости. Поэтому каждый платит за себя сам. На этих условиях принимаю ваше предложение о совместном обеде.
– Вы удивительно щепетильны, как по нынешним временам, – улыбнулся он.
– Если щепетильность – элемент независимости, то – да, я щепетильна.
– В таком случае, хочу вас успокоить. Мы делали работу для этого ресторана на 30% по бартеру. Поэтому, согласно смете, должны проесть здесь примерно 50 обедов. Вы ничего не имеете против еды по бартеру? Уверяю вас, она так же съедобна, как любая другая. – В глазах Владимира Петровича плясали веселые искорки.
Против бартера Вера не возражала, и они перешли в маленький зал ресторана.
Ресторан сразу окутывал алым цветом. Под барной стойкой, неожиданно внизу, в салоне ярко-красного кадиллака лежали музыкальные инструменты. Стеклянный пол у стойки бара позволял смотреть сверху на роскошно распластавшегося внизу, в песке, алого «кадди». Он напоминал какое-то гигантское экзотическое животное, которое занесло на Землю из глубин космоса. И теперь оно лежит, зарывшись в песок, распластав роскошный алый, полированный панцирь; саксофон торчит из его открытого салона, как будто из разверстой пасти гигантского кибер-омара – так и кажется, что сейчас зарычит. Этот космический пришелец плыл на волнах свинга вместе с барной стойкой, выполненной в виде корпуса лодки.
Они уселись за угловой столик на удобных и красивых тоже алого цвета стульях. Стол был сервирован на двоих. Владимир Петрович сказал:
– Вижу, вам нравится красный интерьер. Кандинский, «дедушка» всего мирового абстракционизма, говорил: «Красный цвет внутренне живой, подвижный, беспокойный цвет». Этот цвет полярен. Если на одном его полюсе – страсть, любовь и удовольствие, то на другом – ярость, гнев, непримиримость. Чистый красный цвет соответствует энергии действия, и это определение как нельзя лучше подходит к интерьеру этого ресторана. Да и к нашей истории тоже. Впрочем, давайте отдадим сперва долг нашему желудку.
И они отдали должное и желудку, и французской кухне. Гусиная печень «парфе», телятина «тартар»... Так значились в меню те волшебные блюда, которые заказал Гордиенко на свое усмотрение. Затем они отдали должное великим французским винам, одни только названия которых звучали, как волшебная мелодия: Шевалье Монраше Гран Крю, Шато Латур. Наконец подали кофе. Владимир Петрович, помешивая маленькой ложечкой ароматный напиток, сказал:
– Люблю, когда у женщины хороший аппетит и когда она не ломака.
– Ломака – это та, которая хочет есть, но из ложной стыдливости говорит, что не голодна? – Вера с улыбкой покачала головой. – Я еще в студенческие годы перестала стесняться естественных потребностей организма. Впрочем, речь не обо мне. Теперь ваш черед рассказывать.
И он рассказал. Было это в ту пору, когда в стране начался первый виток примитивного капитализма. Ерохин был никому не нужным инженером-конструктором и не получал уже полгода зарплату. Случайно он прочел в газете объявление о наборе на курсы «компьютерной грамотности», плата за обучение составляла сумму посильную, а перспективы были реальные. Пройдя курсы, он не только обучился работать на компьютере, но и познакомился с очень интересным человеком, преподавателем основных предметов. Звали его Владимиром Петровичем Гордиенко. Вскоре после окончания курсов В. П. предложил Ерохину организовать фирму, основной профиль которой был компьютеры: сборка, сервис, комплектующие, программное обеспечение и обучение. Сперва они собирали несколько машин в месяц, потом появились серьезные заказчики, затем им пришлось увеличивать штат сотрудников. Количество желающих освоить не только операционную систему Windows, но и компьютерную графику тоже росло. Короче говоря, дела пошли совсем неплохо, к тому же Гордиенко помогал во всем, «поднимая» неопытного компаньона до своего уровня. Петрович, как ласково называли Гордиенко восторженные слушатели и сам Леонид, занимался координацией всех дел понемногу, а в основном преподавал, у него это здорово получалось.
Уже через год Ерохин пересел со стареньких «жигулей» на почти новую иномарку, сделал евроремонт, строил далеко идущие планы. Но тут ему захотелось почувствовать всю полноту жизни, и он пристрастился к казино. Он был азартен. Кроме того, вера в свои возможности в тот момент переросла в самоуверенность. Ночи напролет Ерохин проводил в игре. Иногда выигрывал, чаще проигрывал. Но признаться себе в том, что рулетка раздевает его и выгребает все месяцами заработанное, не хотел. Это не могло не сказаться на работе. Возник тяжелый конфликт с Гордиенко. Тот так прямо и сказал Ерохину:
– Мне больно смотреть, как все, чему я учил тебя, летит псу под хвост. Мы начинали с нуля, вместе работали, вкалывали без праздников и выходных, и теперь весь наш труд должен лечь на зеленое сукно?! Этого не будет никогда. Ты же был мужиком, а стал безвольной тряпкой! Не можешь с собой совладать – уходи из дела. В конце года подведем итоги, получишь свою часть.
Уговаривать, объяснять Владимиру Петровичу что-либо было бесполезно. Да и что Ерохин мог сказать? Прав был Гордиенко, ох как прав... Но только не хотелось Леониду вылетать из налаженного бизнеса. Все уже катилось само собой, деньги шли к деньгам, а то, что проигрывал он, ну так могут быть у человека свои маленькие слабости. И как-то само собой так получилось, что после разговора с В. П. пошел Ерохин к одному из своих дружков по казино. Знал, что тот имеет отношение к криминальным кругам. Разговор был короткий. Даже не разговор, скорее просьба со стороны Ерохина умерить пыл соучредителя. Пугануть, чтоб не лез в чужие дела. Дружок по казино сказал, что сделает все бесплатно, только с одним условием: если Гордиенко после «внушения» со стороны от своего учредительства откажется, то вместо него на должность директора сядет Ерохин, а замом к нему поставят своего человека. Вмешиваться он ни во что не будет, только числиться и зарплату получать. На прощанье дружок по-приятельски подмигнул: «Чем на двоих делить прибыль, одному-то считать «зелень» приятней».
Чтобы заглушить любые мысли и чувства, Ерохин зло твердил про себя: «Не надо было вмешиваться в мою жизнь. Хочу – играю. Хочу – проигрываю. Мое дело».
На следующий день, ближе к вечеру, дома у Леонида раздался звонок. Говорил Гордиенко, только почему-то охрипшим голосом и делая между словами большие паузы: «Я... выхожу из фирмы... печать... ключи... документы... мое заявление... все в верхнем ящике стола. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!» и в трубке раздались гудки.
Ерохин налил себе полстакана коньяку, отрезал дольку лимона, выпил, положил лимон на язык, сказал вслух: «А вот нет у меня угрызений совести! Нету!!!»
– Вот так. Ерохин совершил подлость, подставил меня бандитам. Я по его милости лишился любимого дела. Перенес жесточайшую депрессию, едва не погиб. Вам, как врачу, должно быть это совершенно понятно. Потом медленно, с величайшим трудом выкарабкался. Помогла жена. Она тянула на себе нашу семью, пока я не работал. Затем занялся другим делом, вы видели, каким. Так что, можно сказать, все наладилось. Осталось только одно. Я не мог ни забыть, не простить. Боль, которую причинил мне Ерохин своим предательством, давно прошла. Но оставалось желание возмездия. Все эти годы я следил за Ерохиным. Каждый его шаг был мне известен. Я мог нанять людей, способных за сравнительно небольшие деньги выполнить всего лишь одно, причем совершенно невинное дело, и мой недруг получал мучительный удар судьбы.
– Вы могли или вы сделали? – Лученко смотрела на своего собеседника острым взглядом. Ему стоило только на секунду задержаться с ответом, только тенью ресниц показать сомнение, и она без труда поняла бы, что он лжет. Но он говорил правду.
– Я не сделал, хотя и мог, – устало махнул рукой Гордиенко.
– Объясните подробнее, – сказала Вера.
– Да тут нечего объяснять. Например, его сын Борис ложится в клинику, ему необходимо сделать сложную операцию глаз. Есть договоренность, что оперировать будет хороший хирург, который каждый день делает такие операции, он практик, а значит, все должно пройти хорошо. Вот тут, если бы я вмешался, можно было бы этого врача накануне операции: напоить, подсунуть ему девицу, которая всю ночь с ним резвилась, или, наконец, отправить по ложной телеграмме к матери в другой город. И операцию делал бы начинающий, неопытный офтальмолог, его ассистент. Но я этого не стал делать.
– Вы меня совсем запутали. Сначала подробно рассказываете, как можно устранить врача, а потом заявляете, что не делали этого.
– Потому, что жизнь гораздо более затейлива на пакости, чем сам человек. В тот день, на который была назначена операция, рано утром было совещание в Минздраве, по поводу того, что в некоторых клиниках даже не появляются и не делают операций уважаемые профессора и академики от медицины, руководители этих клиник. И надо же такому случиться, что под раздачу попал как раз директор этой глазной больнички. Будучи больше администратором, чем хирургом, он в последние годы практически не оперировал, а лишь консультировал больных. Но, боясь гнева власть предержащих, срочно побежал оперировать. Вот как случилось, что сыну Ерохина была сделана некачественная операция.
– А все остальные ерохинские истории? Тоже вы ни при чем?
– Не знаю об остальных «историях» и не хочу знать. Но догадываюсь. Вот именно, впрямую я ни при чем. Да вы поймите, мне уже незачем ему мстить! Наоборот, если хотите знать, я Ерохину благодарен за школу жизни, за то, что я стал намного сильнее. У меня выработался такой принцип: все жизненные сложности и пакости, все враги и недоброжелатели – наши лучшие бизнес-тренеры. Это не я придумал, у англичан есть поговорка: «Все, что не убивает, делает нас сильнее». Потому что сложности заставляют нас напрягаться и выживать.
– Ну да, я знаю, это называется психическая саморегуляция. Если тебя постоянно долбают, если живешь в агрессивной среде, то успеваешь пройти гораздо более сложный путь поражений и побед, чем благополучный субъект. Начинаешь жить более напряженно, внимательно и сконцентрировано... Ну хорошо. Но совсем недавно Ерохин вышел за сигаретами и, якобы оступившись, упал в яму. Результат – множественные травмы. Тоже не ваша работа? Я в мистику не верю!
– Дело не в мистике, в которую я, кстати, тоже не верю.
Гордиенко заказал еще по чашке кофе. Вера нахмурила лоб.
– Тогда что все это значит, объясните.
– Объясню, но... Словом, мне самому сложно с этим разобраться. Представьте себе, что некто смертельно оскорбил вас. Вы мысленно начинаете желать этому человеку всевозможных несчастий. И даже разрабатываете детальные планы мщенья. Но в тот момент, когда вы уже собираетесь воплотить ваши замыслы, вдруг оказывается, что сама судьба, или рок, или провидение, назовите как хотите – вместо вас совершает возмездие. Проще говоря, когда я намеревался сделать что-либо сам, но по каким-то причинам мое личное мщенье откладывалось: менялись обстоятельства, срочная командировка или что-то в этом роде – выяснялось, что каким-то непостижимым образом мой обидчик уже наказан, причем намного изощренней и жестче, чем если бы это сделал я.
– Вы хотите сказать, «Мне отмщенье, и Аз воздам».
– Да, в Библии именно так сказано. Возможно, так оно и есть. Вы не поверите, но иногда я сам ужасался наказанию. Много лет назад погиб мой сосед сверху, с пятого этажа – молодой, здоровенный парень, но алкоголик и хам. Моя семья здорово намучилась от того, что он постоянно устраивал у себя в квартире ночные пьянки, драки, ор. От музыки, включаемой регулярно на полную громкость по ночам. И однажды в сердцах я пожелал ему... ну, точно не вспомню, но что-то в том роде, чтоб ему пришлось так же паршиво, как на протяжении нескольких лет он устраивал нам. Короче, вы сами можете догадаться. Спустя полгода он в каком-то пивбаре ввязался в драку – это было в его характере, ему всадили нож в живот, и все. Я тогда много думал над странной связью между тем, что в сердцах желаешь человеку, и тем, что с ним потом происходит. Надеюсь лишь, что это не только я, что многие тогда ожесточились против него. Кстати, не у одного меня накоплены подобные наблюдения. Еще в повести Стругацких есть намек, помните, Демиург спрашивает своего помощника, почему третий закон Ньютона не выполняется в сфере человеческих отношений. А тот ему говорит, мол, выполняется наверное, только не существует ясных понятий действия и противодействия в этой области... А может, зло, как и добро, материально?
– Не знаю. Хотя думала об этом, но ответить так и не смогла.
– А я для себя вывел некую формулу «бумеранга». Вы, наверно, обратили внимание на мои скромные способности?
– Вы имеете в виду похожее на чтение мыслей угадывание внутреннего состояния?
– Да нет, это пустяки. Я, как и вы, умею много больше. Вы, думаю, можете определять многие вещи, за что в средние века вас сочли бы колдуньей и попросту, без лишних слов, сожгли на костре.
– Какие вещи?
– Ну, например, вы, Вера Алексеевна, видите, что случится с человеком завтра или через некоторое время. У вас необычайно развита интуиция, вы можете очень сильно влиять на людей и, возможно, даже события. Вы можете определить беременность на раннем сроке, когда гинекологи еще не определяют. Да?
– Могу. И нередко, когда ко мне с этим приходят, определяю.
– Вот и я могу. Я словно вижу этого будущего ребенка в утробе матери. Уверен, что и у вас есть это виденье. Ведь так?
– Предположим. Я «вижу» беременность. И еще я могу определять всевозможные заболевания только по голосу пациента. А еще определяю болезни по глазам, это называется иридодиагностика. Ну и что из этого? Любой квалифицированный психотерапевт это может. Но медик не использует свои знания и умения во вред людям. А гипнотизер без морали, без принципов и внутренних табу, может использовать свой дар или способности во вред другому человеку.
– Не об этом речь. Если б я был гипнотизер, то еще девять лет тому назад внушил бы Ерохину мысль, чтоб он застрелился или повесился. На этом бы вся история закончилась, и мы бы с вами не разговаривали. А еще лучше – до того, как он меня предал, просто внушил бы ему отвращение к игре. Нет, это было бы слишком хорошо и просто. Я закалил свою психику и развил дремавшие силы в годы депрессии, отчаяния и – не стыжусь в этом признаться – страха.
«Как странно, – подумала Вера, – как раз о страхе я беседовала в последний раз с Ерохиным». Вслух же сказала:
– Вы сказали о бумеранге...
– Так вот, бумеранг – это возврат к нам того доброго или злого, что мы сделали за какой-то период нашей жизни. Причем возврат в конкретной, материальной форме. Если минус, то он усиливается стократ. Знаете, как говорят айкидошники?
– Айкидо... Это тот вид единоборства, который учит побеждать, защищаясь?
– Вот именно, хорошо, что вы знаете. Они говорят: «Чем сильнее противник, тем легче с ним справиться». Потому что вся сила противника обращается против него самого, как бумеранг. Такие люди, как мы с вами, могут помочь бумерангу, усилить его, и тогда происходит то, что случилось с вашим пациентом. Жаль тех, кто не ведает, что творит, кто не способен понять – за все приходится платить какую-то цену, потому что мир уравновешен, он стремится к гармонии, несмотря на кажущуюся его несправедливость. Трудно быть «волшебником» и понимать, чем закончится тот или иной поступок любого из твоих близких и дальних. Даже не просто понимать, а видеть ярко и образно их будущее. Как же могут они этого не видеть?
– А нельзя отклонить бумеранг? Прошло уже столько лет. Вы теперь уже вычеркнули этого человека из своей жизни. Зачем же он продолжает получать удары, которые, благодаря вам, сыплются на его голову?
Вера поверила своему собеседнику. Дело было не только в ее большом профессиональном опыте. Она могла, общаясь с человеком, на уровне интуиции определить, лжет ли он или говорит правду. Гордиенко был искренен. Более того, он высказывал мысли, которые порой приходили и ей самой в голову.
– Вы знаете, Вера Алексеевна, я бы и рад «отклонить бумеранг», как вы это назвали. Ведь я по натуре не мститель, мне намного интереснее созидать, а не разрушать. Но не могу остановить. Думаю, что и никто не сможет, даже вы, милый доктор. И потом, разве эти удары, как вы говорите, сыплются на его голову благодаря мне? Это, мягко говоря, преувеличение.
– Да-да, конечно, извините. Но ведь он сейчас мой подопечный, и мне его жаль. Хоть что-то посоветовать можете моему пациенту?
– Постараться, как банально бы это ни звучало, не обижать людей. Делать как можно больше добра и не ждать за это благодарности. Возможно, тогда бумеранг вернется с другим знаком.
Внезапно заиграл оркестр. Собеседники замолчали. Джазовая импровизация останавливала время и расцвечивала пространство, пронизывала людей насквозь и заставляла резонировать в них какие-то струны.
– Как ни жаль, нам пора уходить. Настало время, когда в ресторан приходят люди для отдыха, а мне еще работать. А вам нужно возвращаться в клинику?
– Нет, я еду домой.
Внезапно раздался звонок Вериного мобильника.
– Слушаю.
Звонила Ольга, дочь Веры.
– Мамуля! Тут тебе звонила какая-то Ерохина, очень просила дать номер твоего мобильного. Я дала. Ты не обижайся, ладно?
– Ладно. Я скоро буду. Пока.
Снова зазвонил телефон.
– Слушаю. Говорите.
– Это Инна Константиновна Ерохина. Мой муж скончался в больнице.
– Но ведь вы говорили, что у него травмы средней тяжести?!
– Врачи сказали, кровоизлияние в мозг. Ничего не могли поделать.
Вера смотрела на Гордиенко. Говорить ей ничего не нужно было. Он все понял сам. Но она все же произнесла вслух:
– Умер Ерохин.
Владимир Петрович снял очки, протер пальцами переносицу. Снова надел очки. Обронил одно только слово.
– Бумеранг...
Они выходили из «Луи», когда вечер заботливо укрыл старый город синим бархатным одеялом с серебряными звездами. Волны свинга продолжали звучать в ушах, не умолкая, и, подобно маятнику, качали то вверх, то вниз.