О любви

Когда я с ними познакомилась им было уже лет по семьдесят. Странная была пара. Он крупный такой мужчина с большими карими глазами на выкат. Она маленькая сухенькая женщина, старушкой ее назвать, язык не поворачивался.
Она не могла сидеть  и минутки, ей нужно было что-то делать, убираться в доме, полоть грядки в огороде или белить хату. Он же мог часами лежать на диване смотреть новости, читать газеты или перечитывать старые книги.
Потом они садились за больший круглый стол и пили чай из больших синих кружек с золотистыми ободками. Она любила чай слегка остывший, пила его мелкими глоточками,  в вприкуску с пирожком с курагой. Он же любил горячий, что бы только с печки, с дымком так сказать, наливал его в блюдце, оттопыривал так смешно палец и смачно прихлебывал, не забывая откусывать пирожок.
Обсуждая новости они постоянно спорили, то что нравилось ему вызывало у нее категорический протест.
Да они вообще постоянно спорили и казалось что ненавидят друг друга.
Доходило до того, что он говорил:
-Ты со своей злобой умрешь первой
Она ему:
- Посмотрим, ты пузо вон какое отрастил, оно тебя погубит.
Когда в гости приезжала дочка с зятем споры прекращались. Можно было подумать, что у них все  в унисон.
А, потом, она вдруг заболела и слегла.  Никто в доме больше не ругался. Он часами сидел на скамейке возле крылечка, держа в руках одну и ту же газету.
На вопрос :
- Как Ивановна?
Всегда отвечал:
- Да ничего, помаленьку, сегодня даже покушала немножко. Зайди к ней, поговори. Она спрашивала про тебя.
Я заходила, она смотрела на меня безучастно, нет, она меня узнавала,  отвечала нехотя на вопросы. Но было видно, что она не хочет, что бы ее видели такой, больной уставшей. И я старалась побыстрей покинуть комнату, оставив на столе гостинцы.
 Прошло недели две , позвонила ее дочь, сообщила:
- Мамы больше нет, приходите, посидим, бабушки придут, читать будут.

После девяти дней  все разъехались. Я, время от времени, заходила проведать Семёныча. Чаще всего заставала его на той же скамейке, только без газеты. Он сидел прикрыв глаза и дремал.
- Как дела, Семёныч?- каждый раз спрашивала я
Он вздрагивал, смотрел минуты две на меня, как на приведение.  И отвечал одно и тоже:
- Да потихонечку, сижу вот на солнышке греюсь.
- Да, погодка  хорошая. И солнышко ласковое, чего же не посидеть - не зная что ему еще можно сказать , вторила ему я.
-Сядь, посиди со мной, - в его голосе звучала мольба.
И мы сидели почти молча, иногда, перебрасываясь парой фраз, то про пробежавшую мимо кошку, то про чью- то курицу, которая нечаянно забрела во двор.
Потом я ставила чайник, доставала принесенные пирожки, и мы пили чай.
Он больше не оттопыривал палец и не пил из блюдца. Пирожки кусал нехотя, было видно, что ест их только потому, что надо. А то что надо мне приходилось ему внушать каждый раз очень долго.
Он  стал таким беспомощным  без нее, без их бесконечных ссор и споров и ушел вслед за ней через два месяца.