Нам всегда горько

               
                Воспоминания соседки, Антонины
                Ефимовны Сизых, 1929 г.р.

                Сизых Антонину Ефимовну в нашем дворе  знают все. Раньше, если кто-то перебирает у подъезда картошку или взялся навести порядок вокруг дома, она непременно подойдёт, предложит помощь, хотя все остальные пройдут мимо. Маленькая, хрупкая женщина, имеющая отзывчивое сердце, и… огромную память. Вот что она рассказала мне.
                Корни   Антонины Ефимовны – на  Полтавщине. Предки ещё  в позапрошлом веке приехали в Казахстан, на «новые земли», которые предстояло освоить. Новосёлы образовали село Обуховка в Уч-Аральском районе Талды-Курганской области, много работали.
                - Дедушку беляки убили, - рассказывает Антонина Ефимовна. - Когда белые взяли  село, разошлись по квартирам. У деда стали жить три офицера. Один раз сидят они, скучают, не знают чем заняться, деда донимают. А у него всего один брат был – Илья. И говорят ему офицеры:
                - Мы сегодня твоего брата как шваркнули из винтовки, так он и свалился с лошади (Илья был за красных)!
                Дед отвечает:
                - А я вот вас как шваркну из берданки (на стене висела)!
                Офицеры ничего не сказали, а вечером увели деда за село, и конями истоптали. Утром он приполз домой, и на другой день умер… А у дяди Ильи первая жена тифом заболела и умерла, осталось  четверо детей. Он женился на другой женщине, с пятью детьми, и эта вскоре умерла. И вот – погиб… Тогда сын его Максим Ильич, ещё совсем молодой человек, взял всех детей – 9 человек, себе…
                Родители Антонины Ефимовны родились уже здесь, в начале прошлого века. Отец  – Ефим Фёдорович Коробкин - в 1909 году, мать, Мария Ильинична Салашина – в 1905 году. Оба нахлебались горя с самого детства, особенно после революции – у отца в семье было шесть детей, да неродной отец, у Тони рано умерла мать, осталось пять детей, а потом и отец не вернулся с фронта… Голодали дети в обеих семьях до опухолей. И без того слабые, а если день-два вовсе ничего не поешь – опухаешь. Одну булку хлеба на шесть человек давали… на декаду, то есть на десять дней! Антонина Ефимовна вспоминает: 
                - Разрежет мать буханку на всех, а свою долю мне, старшей отдаст – сохраняла меня! А я младшую жалела – нажую ей,  дам, а сама в голодный обморок упаду! Мать бьёт меня по щекам, чтобы я очнулась – а я не чувствую…
Мать уходила на работу,  на подхоз, рада, если в буфете после кого корок наберёт! А я с младшими дома остаюсь – с Олей, Ромой, Валей и Любой.   
                Отец, Ефим Фёдорович, был очень добрым человеком, никого не обижал и в обиду не давал, работал лесником.  Надо было объезды делать – не собирается ли кто деревья рубить,  на зайцев петли ставить,  браконьерничать? Только он засобирается – а уж я тут как тут! Он меня на плечи посадит - мне тогда три года было – и на лыжи!
                - Ефим, что ты её с собой тащишь? Пусть на печке сидит! – говорит ему мать.
                - Мария, да она мне не мешает! Пусть сидит! – и сижу я в валеночках у него на плечах... Бывает, скажет в лесу:
                - Посиди здесь, Тоня! – посадит меня на тропе на лыжу, и я сижу, как суслик, жду его, а он «учешет» куда ему надо.
                Или рано утром слышу: вёсла загремели, отец на рыбалку собирается. Подойдёт, подует мне на ладони:
                - Тоня, ты не спишь? – а мне уже лет семь-восемь было.
                - Нет, не сплю! Я сейчас, сейчас! – вскакиваю, начинаю собираться, боюсь не успеть. Мама:
                - Ты опять её, с собой берёшь? Мешать же будет!
                - Да мне с ней веселее! – отвечает папка.
                У нас в лесу избушка была, вроде зимовья, куда и охотники заглядывали, грелись, чай пили, ночевали. Сестра Оля так и родилась на заимке. Я сижу, бывает, на койке, тяну Олину люльку за верёвочку, качаю и пою – мне 3,5 года… Все сидят, хлопают в ладоши, угощают зёрнышками от семечек. А бабушка – мать отца - поёт:
                - Во солдаты Ваньку мать провожала,
                Тут и вся моя родня набежала…
                Или мы с отцом поём:
                - Каховка, Каховка, родная винтовка!... – он эту новую песню из действующей армии привёз, когда  служил… Да-а, отцов таких мало и было, и есть… Мама-то когда Рому в 32 году родила - после меня и Оли – ещё пол-года в больнице лежала,  а младенца Ромку папе отдали. Потом маму выписали из больницы, так она  полтора  года болела уже дома – малярия, ходить не могла. Папка перенесёт её в другой угол, чтобы солнце не палило, а сам всё с нами, с нами в каждую свободную минутку!
                - А ты Рому покачаешь, ладно? - матери говорит. И всё «Маруся, Маруся» - советовался с ней. Придёт с работы, окружит нас всех заботой, любовью, песни поёт, и мы с ним. Потом:
                - Ну, детки, а теперь – спать! Завтра ещё попоём!.. – а есть, бывало, и нечего, всё детство и юность наши на войну пришлись… Я пока замуж не вышла, всё, помню, голодная была, но пела, пела!
                - Ох, Тоня, какая же ты несчастливая будешь – всё поёшь! – говорили соседки. Бродить по деревне и развлекаться, как старшие подружки, я не любила, всё хотела маме помочь: пряла, стирала, гладила, всё дома была…
                Отец сначала где-то в Кушке служил пол-года, потом домой в отпуск вернулся. И оттуда, из Кушки, приходит ему повестка на центральную усадьбу совхоза – срочно вернуться в армию! К нам привезли её два казаха – верхом на лошадях, отец и мать тоже хорошо знали казахский язык. Вокруг нас казахи в основном жили, все – люди хорошие, как братья жили, не ссорились, помогали друг другу.  Уезжает отец с тоже верхом на лошади, а я бегу за ним! Он меня возьмёт к себе наверх, вернётся, отдаст матери, пробует уехать – а я снова за ним бегу! Он – снова меня на коня, возвращается, и так – несколько раз… Плачет! Он слезливый у нас был, уговаривает меня:
                - Завтра приеду, конфет привезу!.. – это был 1941 год. Вскоре началась война. Через два месяца от него приходит письмо:
                - Простите, что я с вами не попрощался, не поцеловал. Думал – ненадолго уезжаю…
                С войны отец вернулся. Тяжело было, мать предложила:
                - Поедем на Украину, там легче будет! – и в 1948 году мать с отцом поехали  обратно на родину со всеми своими детьми – там жили папины сёстры, мамин брат Максим Ильич. Два года прожили – вернулись в Уч-Тобе, не легче на родине оказалось! Жили сначала в домике на три комнатки, у папиной сестры Ганны, были у неё муж и сын. Потом свою хатку завели, 2 коровы, 2 быка, 2 бычка, 4 свиньи…
                Подростками, бывало, и шкодничали: то собак позюкаем – они лают, хозяева пугаются; то забор подпилим, напишем на нём что-нибудь; то на кладбище пойдём, кресты поснимаем и на улице воткнём – вот разговоров-то потом было!.. Тогда же с верой, с попами боролись – и мы боролись по-своему. То накинем на себя  простыни, и с колокольчиками по деревне бродим, пугаем людей. Лазали везде, подслушивали, подглядывали – дети же! Сказки, былины, анекдоты рассказывали друг другу…
                Потом стали работать наравне с взрослыми – на подхозе в войну летом пололи, арбузы выращивали, капусту, пшеницу, а зимой – кто чем пытался заработать дома. Была я бойкая, себя в обиду не давала, не унижалась ни перед кем, хоть рано осталась без матери. Мясо-то по талонам по килограмму давали в руки, и то редко, а мне, бывало, от соседей-казахов и целая сайга перепадёт, целиком! Шашлык делали или просто тушёную - махан, тутас-кизек…
                Я выучилась в ФЗО (фабрично-заводское обучение), и меня послали в Усть-Каменогорск работать на обогатительной фабрике, где я работала сначала прессовщицей, потом – фрезеровщицей. Потом я в больнице работала. Мне в городе нравилось жить, но мама зовёт – помогать ей растить троих маленьких детей. Я пишу заявление, приезжаю в Уч-Тобе, устраиваюсь работать в шахту кладовщицей – принимать и выдавать инструмент шахтёрам. Мне 19 лет… Однажды мать пришла откуда-то, сготовила поесть, завела часы,  прилегла отдохнуть – и не проснулась…
                Всё наше хозяйство и домик после смерти папы и мамы  потом захватит родня –  продадут  и купят себе хороший дом, а я с тремя младшими детьми стала жить в совхозной избе. Потом тётя Ганна говорит мне – «Что ты будешь по углам шляться?» – это её совесть и родная сестра Федора Ильинична заела, выделили нам в новом доме комнатку. Их дочь Маша была недовольна:
                - Что это они здесь будут жить,  мал-мала меньше? Мне самой замуж выходить надо!
             
               Однажды приехал брат мужа двоюродной сестры, приходит:
               - Я пришёл посмотреть, какая ты стала, - говорит. Дал детям по конфетке, по шоколадке, влюбился, звал меня с собой, мне и восемнадцати не было. Дело шло к свадьбе, да не получилось – отказала я ему! Фотографию «жениха»  порвала,  и забыла, а он долго меня  помнил!
                В 1953 году мама завербовалась в Сибирь. Я, брат Рома и маленькие дома остались, не поехали. Через год Рому призвали в армию, а я поехала к маме, в Сибирь, работала она на участке Козулька – косулей там было очень много. Знакомит она меня с парнем.
                - Кто это такая? – спрашивает он маму.
                -Моя дочка…
                Вася, Сизых Василий Михайлович, будущий муж,  по ранению пришёл в 1942 году, был он с 1924 года. Познакомились в кино – обычно лазали мы в клуб кино смотреть через забор, клуб в парке был.  Стал он меня официально в кино приглашать, билеты покупать. Сильно не расцеловывались, и то не знали – куда от глаз спрятаться.
Через два месяца мы поженились.  Ну, как поженились – взял он мои шмутки и отнёс к своей матери – они жили в двухкомнатной казённой избушке. Лет шесть в Козульке прожили с   – хороший, весёлый, красивый  был, ходили с ним в театр, в кино, в клуб, на танцплощадку, в парк! Трое детей родились у нас с Васей. Я мало с кем общалась – знала свою семью, своего мужа, больше никого не надо было! 
                Однажды он собрался поехать к матери, которая к тому времени вернулась на родину, как и моя. Уехал с нашей трёхлетней дочкой Ларисой, и  пропал, не едет назад! Шалавка там ему, видать,  хорошая попалась! Все меня спрашивают «Где Вася?» – а я не знаю, что и думать. Я работала тогда в клубе контролёром и ещё в Нарсуде, истопником. Утром пойду, протоплю у судьи в кабинете, воды принесу, судья меня спрашивает:
                - Антонина Ефимовна, а где ваш муж? Что-то давно не видать?
                - Он нас бросил, - говорю.
                - А алименты получаете?
                - Нет…
                Судья написала в розыск, и его нашли – он снимал квартиру в Уч-Тобе, где жила моя мама, от которой он прятался. Уехал с женщиной, которой в Козюльках все владели, захотел владеть ею он один… Пол-года жил с «той»… Мать мне советовала восстановить семью, и я  не хотела сильно винить мужа – уж очень дети его любили, радовались, что вернулся! Я его, конечно, упрекала, и он сам чувствовал себя виноватым. Надумали мы ехать жить в Дудинку, поехали. До Красноярска – поездом, потом – пароходом по Енисею – неделю плыли. Иногда останавливались для ресторана рыбу брать у рыбаков с лодок – качка, все блюют! А я палубу драю!
                Плывём, а вокруг всё меняется. Была тайга, а стал какой-то низенький, однобокий сланцевый кедрач. Там было хорошо, много ягод морошки, грибов! Почему-то там грибы до нас не собирали, даже не видели. Мы привезли полную корзину, нас спрашивают – где нашли?.. Удивились…
                Купили мы балок – засыпной дом из опилок с землёй. Земля хоть чёрная, а ничего на ней не растёт, только на подоконниках. В ящиках выращивали лук, редиску. Три месяца стоят 62-градусные морозы, и потом, летом  тепла нету. Мне, вообще-то, понравилось, но на здоровье отразилось. Работала сторожем – стою с автоматом на караульной вышке по 12 часов на АММОПАЛЬНОМ (наверное, аммональном) складе – в день, в ночь – ни шубу снять, ни переобуться, ни лампочку зажечь – нельзя! Стоим, сами не знаем – что караулим?
                Однажды  мне один человек по секрету говорит – пойдём, покажу – что караулишь? Зашли мы туда, куда мне нельзя, страшно! И там я словно попала в пещеру Алладина – меха, золото, драгоценные камни!...

                Всё это я записала давно, лет двадцать назад, и всё не могла найти время оформить литературно. Но вот оформила, пошла к Антонине Ефимовне прочитать, уточнить детали, задать возникшие вопросы, чтобы ничего не соврать, а она слушать меня не хочет, руками машет: уходи, не хочу вспоминать, ничего не помню, мне же 90 лет! Три раза так к ней подкатывалась – не хочет слушать, и всё! «Тяжело вспоминать, не хочу расстраиваться» - отмахивается от меня. Приехала её дочь из Алматы, я ей предлагаю рукопись – «Нате, это биография вашей семьи!» - не берёт: «Я и так знаю» - говорит. А ведь не знает… Так что вот в таком несовершенном виде представляю хоть вам биографию моей героини.
                Она много страдала, как все, кто живёт долго, много пережила, потеряла одного сына, другой живёт неподалёку в деревне, попивает. Дочь приезжает редко, но Антонина Ефимовна держится, к детям ехать на жительство не хочет, и хоть ничему не рада, но старается, живёт, уже всех старушек-подружек в доме проводила в последний путь! Как-то мы, русские, так устроены, что хоть много в жизни и радости, нам всегда горько…