VII 4 Помощь богов

— Дерр! Дерр, поговорить надо.
Волшебница, раскрасневшаяся после тренировки, остановилась.
— Пошли. – Форх потянул её за руку.
Они шли и шли, перескакивая растяжки, обходя костры, штабеля дров, коновязи, отвечая на реплики знакомых. Почти достигли границы лагеря. Только тогда Форх остановился, но руки Дерр не выпустил. Глаза у него непривычно блестели. Юноша отыскал на запястье волшебницы плетёный браслетик, который сам же ей и надел, и пробежался по нему пальцами.
— Дерр… Хорошо, что ты его носишь. Я тебе тогда не сказал. Я не знаю, как у вас принято, там, откуда ты, но у нас так. Это венчальный браслет.
Дерр распахнула глаза и хлопнула ресницами.
— Я… Я много думал, – продолжал Форх. – Я знаю, что это большая ответственность, и… – он вдруг вздохнул, откинул с глаз волосы и тряхнул головой. – Чёрт, нет, всё как-то не так… Дерр, я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.
Такой реакции от Дерр юный партизан никак не ожидал. Она охнула и потянула руку из пальцев Форха.
— Ты знатный, – пискнула волшебница. – Но я не можу…. Не можу я!
И бегом кинулась прочь.
— Дерр! – позвал Форх, но тут потянуло смолистым еловым дымом. Он обернулся. Невдалеке ярко вспыхивал костёр, чёрный дым клубился, уносясь в серое зимнее небо.
У костра Форх разглядел знакомые фигурки командира и Ласточки и побрёл к ним.
Они стояли рядом. Дэннер обнимал Аретейни одной рукой. Пламя металось и плясало под ветром, гудело жаром. Форх остановился неподалёку, обхватив себя за плечи. Мир вокруг обесцветился – серый снег, серое небо, Аретейни и командир в тёмных куртках. Только рыжие волосы Дэннера и пламя костра выделялись, но и они были какие-то блеклые. Так казалось Форху. Он никак не мог взять в толк, что произошло. Что он сделал неправильно, и от этого было ещё больнее. Но Дерр отказала. Она не хочет быть с ним, не хочет, чтобы он оберегал её, защищал. Форх с удивлением почувствовал, что на глаза ему навернулись слёзы.
— Он предатель. Не стоит его жалеть.
— Что? – встрепенулся Форх. Ветер взметнул волосы.
— Я сказал, не плачь о нём. Это был плохой человек, – повторил командир. – Форх, что с тобой? Что-то не так?
— Не так, – эхом откликнулся юноша. – Я ей не нужен. Она сказала. Она никогда ничего не рассказывала о себе… А сегодня совсем отказала.
Дэннер сочувственно поглядел на него и ничего не ответил. Отвернулся, глядя на пламя костра. Может, стоило ему раньше сказать, что Дерр так и останется навсегда ребёнком. И физически, и психологически. Может, стоило сразу пресечь эту подростковую возню – тогда, когда парню не было бы ещё так больно. На что он надеялся, интересно? А сам он, спрашивается, чего не поступил так, как надо было? Смотрелись они умилительно? Ай, как трогательно, детишки! Первая любовь! Вот, нагляделся. Теперь парень мучается. Впрочем, через это все проходят. Ему полезно. Только жалко их...
— Ой! – опечалилась Ласточка. – Ты не переживай так... я с ней поговорю, может, всё ещё можно исправить. – Она ухватила Форха за руку. – Может, это она перемен боится. Ты пока не расстраивайся...
Дэннер машинально выискивал в пляске гудящего пламени ту самую пресловутую саламандру. И вдруг вздрогнул от неожиданности.
В самом сердце огня, сама сотканная из сверкающих искр, взмахнула огненным покрывалом распущенной косы гибкая девка. Она непрестанно двигалась, перетекая почти неуловимо в замысловатых фигурах энергичного, стремительного танца, взмахивали тонкие руки, метались огненные пряди, легко касались раскалённой россыпи мерцающих углей точёные ноги – бешеная пляска огня, бесконечное продолжение круговорота жизни. Саламандра...
Дэннер встряхнул головой, провёл руками по лицу – и видение исчезло, растаяло. Только донёсся золотым колокольчиком далёкий смех, да мелькнула рыжая мерцающая прядь.
Сверху спикировал крупный чёрный ворон, описал круг и снова взмыл в бесцветное небо, увернувшись от струи раскалённого воздуха. Костёр догорал. Ветер швырнул в лицо пригоршню солёных снежинок. Дэннер снова встряхнул головой и вскинул руки к вискам.
— Ты чего? – Ласточка обеспокоенно заглянула мужу в глаза. Обхватила за плечи и прошептала: – Дэннер, мне страшно. Мне страшно за тебя… Что с тобой? Ты устал?
— Что? Устал... наверное. Ты не обращай внимания. Я справлюсь.
— Ты всегда так говоришь, – тихо проговорила Аретейни. – Не надо самому справляться, прошу тебя. Мы затем и вместе, чтобы справляться вместе.
Дэннер поглядел через плечо Ласточки на россыпь мерцающих углей, что осталась от костра. В груди, казалось, поселился маленький такой ёжик. Он свернулся клубком и ворочался, царапая иголками, и никак не давал о себе забыть ни на минуту. Всё царапал и царапал. Хотел призвать убийц к ответу за их преступления, а сам с каждой минутой, близишься к тому, чтобы сравняться с ними. Одно дело – убить в бою, в драке, в поединке, и совершенно другое – ударить неожиданно, да ещё и изуродовать тело, будто бы одной смерти мало. И чем он, в таком случае, отличается от Инквизиции? От имперских солдат?
Да, он был вражеским разведчиком. И даже причинил боль Ласточке. Но это всё не повод уподобляться им. Может, передать командование? Кому-нибудь, у кого нервы покрепче. Деамайн, к примеру, очень даже мог бы справиться (видел бы Дэннер в тот момент лицо партизана, когда тот разговаривал с рыжей, он бы мгновенно осознал абсурдность этой мысли). Или Мерриган. Нет, этот, пожалуй, всегда будет ставить на первый план собственные интересы... А чего это он, собственно, вознамерился бросить всё и всех в самый ответственный момент? Хорош командир! Нет уж. Начал – так иди до конца. Нечего сопли распускать – теперь, у самой цели.
— Отпустите меня, – не выдержал Дэннер. – На пару часиков. Мне нужно побыть в одиночестве.
Ласточка вздохнула, обхватила себя за плечи и закусила губу.
— Ты бы от меня не закрывался, – буркнула она. – Кому от этого лучше? Может, я могла бы чем-нибудь помочь...
Дэннер протянул руку и сжал холодные пальцы.
— Нет. В этом мне, к сожалению, никто не в силах помочь. Только я сам. Я пойду, хорошо? Не обижайтесь...
 
Эндра сидела, подперев голову руками, и размышляла, чем же ей теперь заниматься. Разведчик из неё теперь никакой, стрелок тоже неважный. С другой стороны, можно, к примеру, мастерить стрелы. Или помогать в лазарете, хотя, по правде, рыжая не очень себя представляла в роли медсестры. Больше пока в голову ничего не приходило. Вдруг послышались шаги. Они приблизились, кто-то вздохнул и присел рядом, принеся с собой отдалённо-знакомый запах.
— Кто здесь? – спросила эльфка.
— Я это, – ответил знакомый голос. Вольфгар. Точно.
— Доброе утро, – сказала Эндра. – Странно… Никуда ехать не нужно…
— Точно, – согласился пехотинец, присаживаясь рядом. – Слушай, ну, ты чего, всё не видишь?
— Нет.
— Ты не переживай. У нас в деревне бабка была слепая… – чиркнуло огниво, запахло табаком – пехотинец раскурил свою трубку. – Так бегала похлеще зрячих. Говорила, на звук да на запах всё различает. Пообвыкнешь, проще будет…
— Вольфгар.
— Ну?
— Не надо меня утешать. У меня всё нормально. Я не собираюсь вешаться из-за того, что вдруг ослепла. Я тоже различаю звуки и запахи. Я знаю, что ты куришь. Знаю, что справа от нас проходит лучник с колчаном стрел, а чуть подальше кто-то поит лошадь. Знаю, что ты смотришь на меня. Слу-ушай! – Эльфка вдруг развернулась и ухватила Вольфгара за рукав. – А ты не можешь выполнить одну мою просьбу? Ма-аленькую…
— Чего? – удивился пехотинец. – Чего надо-то?
— Можешь найти отряд арбалетчиков. Там есть такой чернявый, симпатичный. Южанин. И глаза чёрные. Артемисом зовут. Пожалуйста, скажи ему, пусть он поступает, как знает, а я прошу у него прощения. Скажешь?
— Да не цепляйся ты так, – охнул Вольфгар. – Артемис, говоришь?
— Найдёшь?
— Ну, найду. Чего там…
— Правда?
— Да правда-правда. Погоди.
Отряд арбалетчиков отыскался довольно скоро. А вместе с ним и чернявый южанин. Он сидел у костра и возился с арбалетом. Чистил, смазывал, приводил в порядок.
— Ты, что ли, Артемис? – для верности уточнил Вольфгар, убирая трубку в карман.
— Ну? – поднял раскосые кошачьи глаза чернявый.
— Дело у меня до тебя. – Пехотинец покосился на остальных и предложил: – Отойдём?
Арбалетчик побледнел, будто его вдруг охватило нехорошее предчувствие.
— Что, рыжая идиотка нашла себе нового секретаря на побегушках? – жёстко осведомился он. Вольфгар даже удивился.
— С чего ты взял?
— Да с того самого. – Артемис снова принялся за работу. – Передай, пожалуйста, рыжей, что я не желаю больше, чтобы меня дёргали все подряд. Усвоил?
— Она у тебя прощения просила, – сказал Вольфгар. – Это всё, что она просила передать. Жалко её, она зрение потеряла. Вот я и помогаю. А чего у вас там за споры – дело не моё.
— Прекрасно. Оставь меня в покое.
Вольфгар пожал плечами и развернулся, чтобы уйти. Но арбалетчик неожиданно его окликнул.
— Постой. Передай рыжей, что я беру назад свои слова. Что мне в петле примерещилось, когда я на брата нагляделся. Слишком уж я ему завидовал. Вот и накрутил себя, потому что грустно было умирать. Передай, что... что я тоже извиняюсь. Что я желаю ей удачи. Она поймёт.
— Передам.
 
— Глупости это всё, – сказал Артемис товарищам, когда Вольфгар ушёл. – Сентиментальные глупости. – Он сдул чёрную прядь с носа. Казалось, он только недавно осознал, что просто-напросто впечатлился чувствами брата. И сходу не отличил желаемое от действительного. И поделом, нечего другим завидовать. Правда, теперь хреново не только ему, но и бестолковой рыжей. Ну и что... и пускай. А может, не виновата она. Она ни о чём не знает, и обидела его тогда вовсе не нарочно. Просто она истеричка, как и все бабы. Она же не виновата, что бабой родилась...
Артемис убеждал себя, а всё равно изнутри грызла обида. Пусть не специально. Но сам факт оставался фактом. Она его унизила. Это, в общем, хорошо. Это дало ему шанс разобраться в собственных эмоциях.
Он резко поднялся. Надо увидеть Ласточку.
Крылатая обнаружилась там, где ей и положено было быть – в командирской палатке. Она сидела на кровати, подобрав под себя ноги и закутавшись в одеяло, и зашивала чью-то рубаху. В ногах у неё свернулся ушастый зверёк. При появлении Артемиса он вскинул одно ухо, но глаза открыть не соизволил. Ласточка, наоборот, подняла взгляд и приветливо улыбнулась южанину.
— Доброе утро, – приветствовала она. – Как самочувствие?
Арбалетчик присел на краешек кровати, наблюдая за её работой.
— Неплохо... Слушай, у меня к тебе вопрос.
— Слушаю. – Руки ловко выводили ровный незаметный шов. – Я постараюсь ответить.
— Ты скажи, у тебя... хм... есть что-нибудь, чего ты никогда не простишь?
Ласточка даже работу отложила.
— Ну... – честно задумавшись, протянула она. – Это, наверное, зависит от обстоятельств... я бы не стала утверждать столь категорично. Слишком много факторов. От человека зависит...
— Нет, не то. Я имею в виду что-то такое, что ты не простишь никогда и никому.
— Артемис, – улыбнулась Аретейни. – Она вовсе не хотела тебя обидеть...
— Мы сейчас о тебе, – жёстко оборвал арбалетчик и тут же осёкся: – Прости. Так как?
— Дэннеру я прощу всё, – серьёзно ответила Ласточка. – Несмотря ни на что. Даже если это будет откровенная несправедливость, я знаю, что прощу его. Что бы он ни сделал. Нет, не сразу. Разумеется, я позлюсь. Часика два. Постараюсь отомстить. Но прощу на полдороге. Я просто не смогу его не простить. Потому что я люблю его.
— А он тебе?
— Не знаю. Я не представляю, что бы такого мне можно было сделать. Предать? Изменить общей цели? Оскорбить, унизить?..
— Оно! – обрадовался Артемис.
— Нет. Я этого никогда не сделаю.
— А ты знаешь, чем его можно настолько оскорбить?
— Я догадываюсь. Я стараюсь догадаться как можно вернее. Я никогда не посмею причинить ему боль. Скорее умру, чем сделаю это.
— А если это произойдёт спонтанно? Не по твоей воле?
— Этого никогда не произойдёт, Артемис. Если только... если только для его же блага. По принципу меньшего зла.
— Ого, – удивился арбалетчик. – Это как так?
— Мало ли, что может случиться.
— Спасибо тебе, – задумчиво произнёс Артемис. – Я всё понял. – Он встал и вышел из палатки.
— Не за что, – отозвалась Ласточка. Хлопнул брезент, зверёк недовольно завозился под струёй морозного воздуха. Руки машинально продолжили работу.
Артемис остановился неподалёку от лазарета и вздохнул. Значит, и правда не дано. Он оказался прав – просто накрутил себя. Она говорила так спокойно и уверенно. Она действительно любит. А он так не умеет. У него не такой взгляд при разговоре о рыжей. И не такой голос. И затрещины он не простит. Стало как-то пусто.
Мимо прошёл Мерриган. Копыта постукивали по мёрзлой земле. Полудемон помахивал перепончатыми крыльями и что-то бормотал себе под нос, опустив рогатую голову. Артемису показалось, будто он немного различает отдельные слова.
Мерриган поравнялся с ним и едва не задел растяжку, затем наступил в костёр. Зашипела шерсть, потянула неприятным запахом, но он, казалось, не заметил боли.
— Смотри под ноги! – окликнул арбалетчик, ухватив его за локоть – до плеча он не дотягивался. Мерриган вздрогнул и обернулся. Глаза у него были странно-пустыми.
— Ты чего? – насторожился Артемис, встряхнув его за руку. – Что с тобой?
Мерриган мотнул рогатой головой, будто пытаясь стряхнуть с себя остатки сна. Взгляд сфокусировался.
— Что? – хрипло переспросил он. – Всё ли в порядке? Да, а что?
— Ничего. – Артемис отпустил его и отступил на шаг.
— Брага, – пояснил Мерриган, махнув рукой. – А то что же. Кажется, я немного перебрал. Дело обычное! – Он энергично растёр руками виски, помахал Артемису и удалился. Арбалетчик тревожно проводил его взглядом. Его насторожило состояние товарища. Какая, к чёрту, брага?! Перегаром и не пахнет даже. Странно.

Волшебница у коновязи гладила лошадь по бархатной морде, когда услышала стук копыт. Причём, что примечательно, двух. Дерр обернулась и увидела рогатого Мерригана. Он как-то потерянно брёл по лагерю. Мутно ему, что ли?
— Дядька, – окликнула волшебница. – Дядька, ты чё? Тебе мутно?
Так как дядька не отвечал, девочка подошла поближе.
— Чего? – поинтересовался Мерриган, когда волшебница перегородила ему дорогу. Дерр могла бы поклясться, что только что он с кем-то разговаривал – себе под нос. Хотя никого рядом не было.
— Я говорю, мутно, что ли? – повторила Дерр, шагая подле него.
— Мутно? Да не, всё путём. А что?
— Да так, – уклончиво ответила волшебница, поправляя шарф. Не нравилось ей подобное поведение. Правда, Мерриган казался вполне себе обычным, и даже жизнерадостным. Может, просто задумался?
Мерриган кивнул и затопал дальше. Дерр его побаивалась. Он был огромный и страшный. Волшебница едва доходила ему до плеча, и то если в прыжке. А так – до пояса. Тут Дерр осенило. Может, он как Остроухий, телепатит. Вот и разговаривает с кем-то на расстоянии. Волшебница прищурилась, провожая его взглядом.

Эндре удалось отыскать вход в фургон и забраться в него. Меньше всего ей хотелось, чтобы её кто-нибудь видел. Вот оно, оказывается, как… Она думала, что он просто обиделся. А он, выходит, думал, размышлял, сравнивал… Оказывается, для него тоже было важно то, что он ей сказал. Оказывается, он думал о ней. Думал, может ли он с ней остаться. И решил, что нет… Говорит, что он её обманул. Но как же так? Она же видела его глаза. Да, люди чаще всего верят в то, во что им хочется верить, но ведь глаза не обманывают. А она смотрела ему в глаза.
Может, она и правда, виновата в том, что подумала о себе, а не о нём. Вбила себе в голову, что он её бросает. А он просто торопился к Дэннеру. Она очень испугалась. Страх потери близких – и не только вследствие смерти – приобретал у неё масштабы фобии. И она просто испугалась. Но раз Артемис так решил, пусть так и будет… Только непонятно было, почему, ну, почему все люди как люди, а она вечно всё делает не так. Вот, всё, что ни возьми, всё не так.
Может, ей и правда, нужно уйти, исчезнуть. Подумать. Научиться чему-то, что-то в себе переделать. Так же нельзя, чтоб всё время так неправильно выходило. Только уйти тут некуда… Рыжая уселась, обхватив руками колени. Вцепилась зубами себе в ладонь. Боль немного привела в чувство. Эндра тряхнула головой и сообщила брезентовому пологу:
— Я больше не буду думать о себе. Совсем не буду. Я буду заботиться только о других. 
— Это здравое решение, – услышала Эндра и подскочила от неожиданности, учуяв аромат сирени.
— Ма… Маргунд? Правильно?
— Правильно.
Ведьма забралась к ней в повозку.
— Как самочувствие?
— Хорошо.
— А глаза?
— По-прежнему.
Маргунд присела рядом. Эльфка не сильно переменилась с тех пор, как они расстались в штабе. Всё такая же непоседливая, и снова чем-то расстроенная. Ведьма принялась осматривать её глаза. Эндра не мешала.
— Маргунд, – вдруг позвала она, когда ведьма закончила. – А ты всё знаешь? Всё-всё? Ты же ведьма…
— Всего никто не знает. – Эндра заслышала в голосе улыбку. Ведьма обняла её и прижала к себе. Она была по-матерински тёплая, мягкая и упругая. – Но кое-что, пожалуй, знаю.
Эндра поняла, чего ей не хватало. У неё были друзья, был Мастер. А вот матери у неё никогда не было. Она только сейчас сообразила, что именно в этом качестве невольно и восприняла Маргунд ещё тогда, в штабе. Эльфка уткнулась в её надёжную тёплую грудь.
— А что ты знаешь? Расскажи… Маргунд, может, ты ещё знаешь, почему я такая… неправильная?
— Знаю, – согласилась Маргунд, гладя худые плечи Эндры. – Ты не неправильная. Это просто недостатки твоего возраста.
— Неправда. Я беспорядочная.
— Так будь порядочной, – улыбнулась ведьма. – Дай ему время.
Эндра сообразила, что Маргунд, и верно, всё знает. Только интересно, откуда.
— У него оно было, – сказала эльфка. – Он его использовал с толком и принял решение. И я не собираюсь спорить. Хоть немного мозгов, наверное, у меня есть. Может, я и бегала за ним, и всё такое… но это тогда, когда он его ещё не принял. Я просто хотела ему помочь… Маргунд, а ты когда-нибудь любила? Как ты стала ведьмой?
Маргунд покрепче обняла Эндру и устроилась поудобнее. Мягкие чёрные кудри пахли теплом разогретой земли, сиренью и парным молоком.
— Ну, Дар-то у меня проявлялся с младенчества. А вот управлять им я училась уже позже, когда мне было лет двенадцать-тринадцать. Учусь до сих пор, ведь любое учение, оно на всю жизнь. Учение во всём – совершенство безгранично. Поэтому, – она улыбнулась, – меня можно считать ученицей. Как и всех нас. А любить – как же, любила. Ещё подростком. Но совершенно без взаимности.
Эндра вздрогнула.
— И… как? Я не понимаю. Ведь ошибиться нельзя. Я же видела его глаза… Нет, он пусть, конечно, как хочет, но я просто не понимаю. Я вообще, по жизни, мало что понимаю. Ты извини, что я пристаю со своими проблемами.
— Глаза могут лгать, – сказала Маргунд. – Глаза лгут тогда, когда человек лжёт сам себе.
Плечи Эндры поникли.
— Значит, правда… С-спасибо.
Рыжая нервно сцепила вздрогнувшие руки. Всё-таки, решение решением, но сердцу-то не прикажешь. Было очень пусто и страшно. Эльфка снова прижалась к надёжному плечу ведьмы.
— Маргунд, – спросила Эндра, чтобы не сидеть в тишине. – А если бы… ну, если бы я не была ордалианкой, я смогла бы стать ведьмой? Почему ты звала меня в ученицы? Я ведь знаю, что значит стать чьим-то учителем…
— У тебя есть задатки Дара, – отозвалась Маргунд. – При желании их можно было бы развить. Ты ведь наверняка не раз замечала Дар. Может, он проявлялся в интуиции, или ещё в чём. Но я тебя звала не поэтому. Я звала тебя потому что тебе было плохо. И стало ещё хуже. Вот почему я решила тогда тебе помочь.
— А теперь? – спросила Эндра.
— Разве можно войти в одну реку дважды? – с улыбкой повторила Маргунд её же собственные слова. – Однако решение принимать тебе. Я от своих слов не отказываюсь.
— Нет, – Эндра покачала головой. – Спасибо тебе. Но я не могу быть ведьмой. Может, у меня и есть Дар. Но и другой Дар у меня тоже есть. И он сильнее. Нельзя быть одновременно и зеркалом, и факелом.
— Все твои беды – от ограниченности, – сообщила Маргунд. – Ты ограничиваешь себя и пытаешься ограничивать других точно так же. Это неправильно. Тебе стоило бы понять, что рамки, которые ты устанавливаешь, никому, кроме тебя не нужны. Может, потому вы и не сошлись ни с Дэннером, ни с Артемисом. Разумеется, у них тоже есть свои правила, и они им следуют. Но ни один, ни другой не пытались ограничить чувства и мысли догматами. Они всегда ценили свободу, и этим отличаются от тебя. Дэннер это понял сразу. Артемис – позже. Но дела это не меняет – они поняли. И предпочли рамкам свободу.
Эльфка обхватила себя за плечи, помолчала немного и негромко сказала:
— Слушай… Ты мне объясни про рамки, ладно? Я в общих чертах понимаю, а конкретно – нет… И ещё, ты же в травах разбираешься? Мне нужно что-то вроде спорыньи…
— Тебе зачем спорынья? – насторожилась ведьма. – Давай, признавайся.
— А чего признаваться-то? – удивилась Эндра. – Я была с Артемисом. Мне, вообще, беременеть нельзя. А от него тем более.
— И не мечтай, – отрезала Маргунд. – Ты так уверена, что беременная?
— Если бы я уже была уверена, я бы не стала травиться. Ты что! Я не знаю. Это было-то всего вчера. Я слышала, эту гадость надо пить поскорее, пока ребёнок не успел заделаться. Ну, если чего. Я на всякий случай. А почему нет? – удивилась Эндра. – Я не могу рисковать, понимаешь?
— Поэтому и нельзя. Ты и без того уже ослепла, теперь ещё и травиться собралась? – Ведьма вздохнула. – Послушай. Может, стоит получше взвешивать свои решения? Ты просила объяснить про рамки и догматы. Вот тебе и один из примеров – были у вас интимные отношения с Артемисом? Нечего делать из них трагедию. Наверняка, ты перед тем, как с ним переспать, окончательно доконала его убеждениями, что и когда можно, а чего – нельзя. Так ведь? Знаешь, любой человек на его месте успел бы впасть в тихую истерику от твоих рассуждений. Тут любовь, романтика, всё такое, а ему – р-раз! – вот тогда-то можно, а вот тогда-то – нет, не хочу, не буду, потому как я себе так сказала. И в результате все романтические чувства тихо подыхают, придавленные грузом Эндриных догматов. А он-то, бедняга, уже успел вообразить, как он тебя восхищает и притягивает! Не тут-то было. Оказывается, он и надуманным рамкам не соперник. Самооценка резво сползает в минус, и в следующий раз он тридцать три раза задумается: а стоит ли? Может, он к тебе сунется с чувствами, а ты ему опять – нельзя. Почему? А не почему.
— Ты права, – удивилась Эндра. – Только он больше не сунется… Знаешь, я… Я просто боюсь. Выходит, я сама себя загоняю в то, чего боюсь, так что ли?
 При этом Эндра в душе восхитилась Артемисом – выходит, вон, что он чувствовал, а всё равно настоял на своём.
— Удивительно, что вообще после этого сунулся, – сообщила Маргунд.
— Он смелый, – совершенно искренне выпалила рыжая. – Слушай, а не может быть так, что... ну, может быть, ему показалось, что ему показалось?
— Время покажет. Подумает, порассуждает, разберётся в себе... На самом деле, меня больше беспокоит твоя слепота, чем Артемис. С чем это может быть связано, интересно. Нельзя же так оставлять...
— А меня, если честно, Артемис, – призналась Эндра. – Ну, ладно. А чего с ней делать-то? Я, вообще, думала, что слепых эльфов не бывает, ну, если им, конечно, насильно глаза не выколоть. У нас же зрение острее, чем у людей. Я не знаю, отчего она.
— Зрение острее, – отмахнулась Маргунд. – А тело такое же. У людей, знаешь ли, оно тоже разное...
Кажется, Маргунд хотела сказать ещё что-то, но не успела.
Эндра взвизгнула от неожиданности. Тут любой перепугается, когда ничего не видно, а вдруг что-то большое и тяжёлое валится прямо на голову, сбивая с ног. Эндра и Маргунд полетели на землю.
— Мамочки… Туман… – пискнула Эндра, барахтаясь.
Тут её кто-то ухватил за куртку и затеребил:
— Госпожа Эндра-а-а! Ур-ра!
— Действительно, ура, – услышала она сдержанный голос ведьмы. – Все в сборе. А нас в кучу навоза. Ну, спасибо.
Эндра принялась отряхиваться, но это ей не помогло – штаны и куртка перемазались напрочь. Рядом оттиралась Маргунд.
— Я нечаянно, – смутился Роланд, стараясь помочь им отряхнуться. – Простите. Я же не знал, что он так откроется…
— Кто? – спросила Эндра.
— Портал, – пояснил Роланд. – А где Артемис? Он долетел?
— Долетел, – поспешно отозвалась рыжая.
Оруженосец заметил неладное и осторожно заглянул ей в глаза.
— Эндра, а почему вы на меня не смотрите?
Эльфка промолчала. На помощь пришла Маргунд, наконец, более-менее отчистившаяся.
— Она слепая, – пояснила она.
— Ка-ак! Не может быть! – И Роланд растерянно ухватил Эндру за рукав. – С вами же всё было в порядке? Это они, да? Это инквизиторы?
— Нет, – заверила Эндра и поспешила перевести разговор на другую тему: – А ты как добрался?
— Нормально, – отмахнулся оруженосец. – Мы сперва пешком шли с Майридом, а потом нас в каком-то городке заподозрили и пришлось телепортироваться. Там город какой-то, я позабыл название, где инквизиторов полно и университет ихний. Мы прямо туда. Еле выбрались Потом в Штаб попали, ну, тамошний, эльфский. Вам тамошние привет передавали. И новости для вас есть. Они сказали, вы так быстро ускакали, что они не успели вам сообщить, и передали через меня.
И Роланд принялся взахлёб рассказывать о новостях, мятежниках и своих приключениях в Морулии. Как планировали похищение. Как следили за фургоном по лесу, и как Майрид усыпил форангских солдат. Как уходили потом от погони, попали в засаду, и вместе возвращались в Эльф-Рин…

Дэннер шёл вдоль берега реки, отрешённо глядя себе под ноги. Волны рябили под ветром, спеша к уже недалёкому морю, с мерным шумом перекатывая по дну камешки. Река гордо разлилась, словно в предчувствии, что вот-вот, совсем скоро, сделается частью великого и могущественного, и потому несла свои воды неторопливо и величественно. Лёд ещё не встал, но вода уже по-зимнему потемнела. У Дэннера отчего-то исчезло ощущение принадлежности к глобальному. Сейчас ему казалось, что напрасно он всё это затеял сам, что он не сможет довести дело до логического завершения, что, в конце концов, недостоин таких великих деяний. Он всего-навсего человек. А разве под силу одному человеку изменить целый мир? Противостоять грозной армии?..
— Хорошо тебе, – обратился он к реке. – Течёшь тут и ничего не знаешь. Вот, доберёшься до устья – и растаешь, будто бы тебя и не было. Куда тебе с морем тягаться…
Солёный ветер играл с волосами, где-то в вышине носились и пронзительно орали чайки. Вопреки ожиданиям, столь желаемое одиночество вовсе не приносило облегчения. Скорее, даже наоборот. Дэннер ловко спустился на дно обмелевшего с приходом зимы русла, прошёл несколько шагов по мёрзлому обнажившемуся песчаному дну. Под сапогами похрустывали опустевшие ракушки мидий, улиток и устриц, опутанные засохшими косами тины и водорослей. Он остановился, глядя, как вода плещется у ног, лениво облизывая сапоги. Сапоги промокли. Дэннеру было всё равно. Его всегда тянуло к воде. По тонкому прибрежному ледку бродили утки, деловито чистили пёрышки, громко ругаясь за плавающие в воде объедки с нахальными чайками.
— Да ну вас, – сказал им Дэннер. – Примитивизм.
— Ты с кем разговариваешь?
Он вздрогнул и поднял взгляд. Неподалёку, метрах в трёх, из воды высовывал обросший тиной и ракушками гранитный бок большой валун – наверно, один из многих, не дотянувших до законного места в стене при строительстве города, так и брошенный погибшими по дороге рабами. Подле валуна, положив на него тонкие зеленоватые руки с перепончатыми пальцами, более напоминающими ласты, по пояс в воде, щурилась большеглазая девка. Длинные волосы плескались на волнах. Дэннер уже ничему не удивлялся.
— Теперь с тобой, – отозвался он. Девица распахнула глубокие, почти чёрные, глазищи. На точёной шее раскрылись и тут же схлопнулись жабры. Неприятная картина.
— А ты меня не боишься?
— Нет.
— А если я тебя под воду утяну?
— Да и чёрт со мной. Только на что я тебе?
Девица фыркнула.
— Чтобы вести свои дьявольские ритуалы. Так все говорят. Почему ты не боишься? Ты первый, кто меня не боится!
— С чего это мне водяниц бояться? – поинтересовался Дэннер. – Ты и на берег-то вылезти не можешь, да и зачем бы. – Он принялся кидать в воду камешки.
— Не знаю. – Девка пожала плечами. Лениво плеснули ласты на ногах – слишком слабых, чтобы выдержать её вес на суше. – Просто все так говорят. Все боятся... раньше не боялись, и даже угощали... – Водяница грустно уложила подбородок на камень. Голос у неё сделался тоскливым. – А теперь боятся... камнями кидают... грустно... мы же никогда их не обижали... а они камнями... больно...
— Да ладно тебе, – сказал Дэннер. Он сообразил, что перед ним довольно молодая водяница, и о временах, когда люди не кидались камнями, она знает разве что, по рассказам. В её голосе сквозила совсем детская, искренняя обида. Молоденькая. – Люди и друг дружку не жалеют. Ещё хуже бывает. Тебе ещё повезло – ты в воде можешь спрятаться.
— А ты не можешь?
— Я не умею дышать под водой, – напомнил Дэннер.
— В тебе течёт кровь древнего народа, – заметила водяница. – Слабый отголосок. Но она есть.
— Эльфы слишком породнились с людьми. Сейчас они – просто две части одного и того же народа.
— А когда-то они тоже были Древними.
— Мы с тобой этого не застали.
— А жалко.
— Скажи. – Дэннер задумчиво поглядел на волны. – Как так получается, что я второй раз за день – и второй раз в жизни – встречаю представителя древних народов? Вы сговорились, что ли? До сих пор вы являлись исключительно в балладах. Может, я окончательно с ума схожу?
— В таком случае, ты разговариваешь с видением, – резонно заметила водяница. – Дэннер, ты сам-то подумай. Мы уже давно остерегаемся людей. А ты хороший. Ты помнишь заветы богов. Ты не боишься. Не впадаешь в истерику при виде нас, не орёшь, что тебя смутил дьявол, и не кидаешься на нас с ножами. Чего нам тебя бояться? С тобой можно поговорить. А мы очень давно не можем поговорить с людьми. И это плохо. Потому что тогда мы смогли бы предостеречь их от многих ошибок. Младший Народ губит и нас, и себя заодно. Но мы не можем достучаться, потому что нас никто не слушает. Мы прячемся, чтобы сохранить свою жизнь, ибо не будет нас – не станет и мира. Не станет камней, деревьев, птиц и зверей, не станет этой реки. Не станет огня, ветра, трав. Ведь мы связаны с ними неразрывно. Мы – их душа, их неотъемлемая часть и защита. Но Младший Народ убивает нас. Он забыл заветы богов. Мы умираем. Погляди, во что мы превратились. – Водяница и вправду, казалась слабенькой и очень, очень больной. Дэннера это не удивляло. – А ты слушаешь. Ты видишь. Может, ты скажешь людям, что они движутся к катастрофе. Может, ты передашь наши слова.
— Передам. На костре. После чего меня объявят еретиком, а мои слова опровергнут. И смысла не будет.
— Как же можно опровергнуть правду? – искренне удивилась водяница, снова хлопнув жабрами. Вероятно, это у неё был жест изумления. Или просто воздух больно резал...
Дэннер невольно улыбнулся.
— Запросто. Народ запуган. Люди предпочитают верить тем, у кого в руках пресловутые кнут и пряник. Ослушаешься – получишь кнутом. Будешь хорошей скотиной – пряник к твоим услугам.
— Но это неправильно! – возмутилась водяница. – Это же недостойно! Боги...
— Боги создали – и решили, видимо, что на этом их миссия завершена, – резко произнёс Дэннер. – Им, похоже, безразлично.
— Нет! Не говори так! В тебе говорит отчаяние. Ты же сам понимаешь, что взрослых детей не водят за ручку!
— А что, дети выросли?
Водяница сникла.
— Нет, – сказал Дэннер. – Я не прав. Богам не всё равно. Я действительно просто разозлился... Наверное, я слишком слабый, чтобы победить имперцев. Нужен кто-то другой, да?
— Нет. Нужен именно ты. Ты единственный, кто действительно способен. То, что ты в себе сомневаешься, правильно. Именно чистота намерений и отсутствие излишней самоуверенности дают тебе такую возможность. Твоя сила не там, где ты её ищешь. Твоя сила – в твоём сердце. Она громадна, но ты её не видишь. Потому что предъявляешь к себе слишком высокие требования. И это тоже хорошо, поскольку даёт тебе стимул к развитию. Мы надеемся на тебя. Именно поэтому Великая Мать помогла твоей жене. Потому что ты наша единственная надежда. Ты один.
Дэннер обернулся – но рядом никого не было. Волны лениво облизывали камень. Вдалеке слабо, едва различимо, плеснула вода.
А может, ему просто показалось – в реке ведь водится рыба.
Никаких советов ему не дали. Но он и сам всё понял.
— Просто идти вперёд. Просто делать. – Дэннер поднял взгляд на далёкие серые облака. – А знаете, что? – обратился он к небу. – Вы всегда появляетесь вовремя. Не раньше и не позже. Не в моём представлении, но... Но я вам благодарен за урок.
Он развернулся и направился обратно, в сторону лагеря. К товарищам, которые на него надеются. И к Ласточке.