VII 2 Трудности Эндры

Мороз мигом уцепил Эндру за плечи, прикрытые лишь тонкой рубашкой. Ночной воздух захолодил слезинки на ресницах. Снежинки медленно кружились и опускались на волосы, выбеляя медную рыжину.
Эльфка остановилась, не зная, куда идти дальше. Лагерь оказался огромным, как целый город. Эндре не хотелось никого видеть. На неё напала болезненная безутешная детская обида. Она свернула за палатку и двинулась, перескакивая растяжки палаток, кострища и разметки локаций. В конце концов эльфка забралась в пустой фургон, где уж точно никто не мог бы её видеть, и уселась, обхватив себя за плечи. Было холодно. Она хлюпнула носом. Плакать не хотелось. Это было самое страшное, что ей не хотелось плакать. Она была устроена как самая обычная девка. И если при посторонних умела сдерживать слёзы, то в одиночестве реветь никогда не стеснялась. Только когда никто не видит. А сейчас плакать не хотелось. Слёзы совсем высохли. Осталась только чёрным глухим грузом беспредельная тоска. Эндра обхватила колени руками, наблюдая, как в прозрачном воздухе кружатся пушистые снежинки.
Она сидела долго, не замечая, что совсем закоченела, и сильно рискует простудиться и заработать воспаление лёгких. Сперва не думалось ни о чём. Всё как будто отошло на второй план. Было обидно, что Дэннер всегда защищает Артемиса. Что бы ни случилось – это ей всегда нужно потерпеть, подождать, постараться, понять… А её кто поймёт? Кто постарается её избавить от боли? Её, Эндру, кто защитит? А ей больно, очень больно. Те форанги – они не скрывали, чего они хотят. А Артемис – обманул. Тут Эндра почувствовала, что замыкается на себе, и тряхнула кудряшками. Ей вспомнились слова Дэннера. Она попробовала поставить себя на место Артемиса. Но ничего не выходило. Она никогда бы не бросила дорогого человека, да даже и просто того, кто оказался рядом, кто на тебя надеется, вот так, не сказав ни слова. И почему он её назвал эгоисткой? Эндра сообразила, что не понимает совсем ничего, и сдалась, сжав виски ладонями. Сделалось пусто, как будто от мира осталась одна коробка, внутри которой ничего нет.
Эндра не заметила, как кто-то подошёл к ней, и поняла, что она не одна, только, когда этот кто-то присел рядом. Рыжая подняла голову, чтобы посмотреть, кто это пожаловал.
И увидела «своего любимого» светловолосого пехотинца, который летом едва её не изнасиловал.
— Привет, – сказал он. Эльфка вздрогнула и поспешно подалась назад, стукнувшись спиной в бортик.
— Давно не виделись, – не особо уверенно произнёс нежданный собеседник, сделав вид, что не заметил жеста.
— Ага, – машинально согласилась Эндра, стрельнув глазами в сторону выхода. Солдат завозился.
— Я... это... извини, в общем, за... ну, за тот инцидент.
— О… – Эндра изумлённо распахнула глаза. – Ну… ничего. Я, в общем, понимаю… Да я привыкла, – выдала она неожиданно сама для себя.
— Чего? – удивился, в свою очередь, пехотинец и посоветовал: – А, ну… Ну, ты одна по лагерю не мотайся.
— Угу, – буркнула Эндра.
— Где твоя локация? Проводить?
Эндра некоторое время изумлённо смотрела на него. Потом судорожно вздрогнула и взорвалась:
— Да отстаньте вы от меня все!! Чего вам надо? Все вы одинаковые!
— Да ничего, – даже отшатнулся пехотинец. – Слушай, ты, это... ну, я понимаю, что ты злишься...
— Хоть ты меня понимаешь, – резко сникла Эндра и махнула рукой. – Ладно, извини. Ты… ты хороший.
Солдат удивлённо распахнул глаза, но возразить не решился. Минут пять сидели молча. Наконец, он нерешительно заговорил.
— Я тут... письмо получил. Из дома. Там... мать заболела... наверное, не дождётся. Тебе тоже плохо, да?
— Да уж… – согласилась Эндра. Ей вдруг стало жалко солдата. Ему, наверное, не хотелось уезжать из дому. А теперь, вот, и мать не навестить, не помочь… Она вздохнула и вдруг предложила: – А хочешь, отправим ей перелётку? Письмо ещё когда-а дойдёт с почтой. А с птицей – мигом.
— Кого? – совсем по-детски встрепенулся он. – А можно? Правда?
— Можно, – невольно улыбнулась Эндра. – Ты пиши ответ. Сейчас, позовём пташку.
Эльфка свистнула. Через минуту фургон озарила вспышка, из которой выпорхнула перелётка. Уселась эльфке, естественно, на голову и принялась умиротворённо чистить пёрышки.
Солдат удивлённо поглядел на птичку, затем спохватился и полез в сумку за письменными принадлежностями. Вскоре письмо было написано, сложено и отправлено, птичка исчезла в яркой вспышке, и снова стало темно. Голос прозвучал едва различимо.
— Спасибо...
— Да ладно тебе, – смутилась Эндра. – Не за что… Ты это, не переживай. Всё будет хорошо, понял?
— Понял, – кивнул солдат. Они помолчали. – А у тебя чего? Чего такая кислая? Случилось чего?
Эльфка махнула рукой в ответ.
— Так, ничего. Жизнь, видишь ли, идёт своим чередом… Ничего. Тебя как зовут?
— Вольфгар. А ты – Эндра, верно?
— Ох, какое имя сильное… Верно, я Эндра. А меня все рыжей зовут.
— А ты и есть рыжая, – солдат сбросил с плеч плащ и кинул его эльфке. – Оденься, что ль, холодно.
Эндра, казалось, только сейчас заметила, что продрогла до костей, и натянула шерстяной плащ Вольфгара.
— Спасибо… а ты?
— А я чего? – удивился пехотинец. – Небось, не помру. Имя у тебя не нашенское, – заметил он. – Ты сама-то откуда?
— Я… я издалёка. – Эндре не хотелось рассказывать про Морулию.
— А как же, говорят, ты командиру сестра, – полюбопытствовал пехотинец, доставая трубку. – Врут…
— Ничего и не врут, – обиделась эльфка. – Мы названные.
— А-а… Вот, значит, как, Эндра… – Вольфгар повторил имя, словно катая леденец во рту, точно пробовал на вкус. – Чудное имя. Чего значит?
— «Зелёная земля».
Эндра откинула с глаз рыжие кудряшки. Она была благодарна Вольфгару за то, что он пришёл. Иначе она бы совсем расклеилась…
— А у тебя имя настоящее, – спросила она, – или у вас у всех тут вроде прозвищ, а настоящее имя не знает никто?
— У нас в Иррилине, – разъяснил Вольфгар, – обычно по два имени – одно для всех, другое – тайное, которое не знает никто. А у вас не так?
— Не-а. – Эндра помотала головой и задумалась. Ей, со своей стороны, было трудно понять, зачем нужно имя, которое никто не знает. – У нас одно имя, которым нас все и зовут. Нас даже крестят им же. Потом, есть ещё собственная фамилия и название рода. Ну, у меня, вот, например, рода нет, потому что родителей нет. Зато имени два и фамилии тоже две. Туман его знает, почему… Но только они не тайные. Их все знают. Другое дело, что вторым именем меня, в основном, зовут только друзья. Но это просто так вышло… – Голос у Рыжей предательски дрогнул, и она замолкла.
— Не реви, – сказал Вольфгар.
— Не реву, – поспешно отвернулась Эндра.
— Ага, вижу. – Вольфгар затянулся, и трубка вспыхнула рыжими угольками. – Ну, не хочешь – не говори. Иногда лучше молчать, если совсем плохо...
Эндра улеглась на дно фургона и размышляла. Вольфгар, молча курил, сидя рядом.
Эндра прикидывала и так, и эдак, но понять Артемиса ей никак не удавалось. Что ему нужно… не может же быть, чтоб совсем ничего. Так же не бывает. Свобода нужна, вот чего. А девка только чтоб в койке дожидалась, когда ему захочется. Эльфка закусила губу. Ведь она не выдержит, и опять пойдёт к нему извиняться. Вот, наверняка. Она, вообще, не выносила, когда на неё кто-то сердился. Эндра заморгала, сидящий перед ней пехотинец вдруг расплылся, стал нечётким и раздвоился. От слёз, что ли…
Эндра уселась и закрыла ладонями глаза. Потом открыла. Вольфгар не желал перестать двоиться, а напротив, расплылся ещё больше и превратился в смутное пятно. Эльфка растеряно заморгала.
— Ты чего? – удивился солдат и посочувствовал: – Убиваешься так, да?
Эндра помотала головой и нащупала его руку.
— Вольфгар… Я ничего не вижу.
— Что, совсем ничего?
Эндра снова хлопнула ресницами, для верности помахала рукой у себя перед глазами и изумлённо кивнула:
— Ничего.
— Да это просто темно, – не очень уверенно успокоил пехотинец, но Эндра не вняла и судорожно уцепилась за его плечо.
— Да нет же! Я вообще ничего не вижу... совсем.
— Э, девка…
Вольфгар выскользнул из фургона и поманил Эндру.
— Иди сюда.
Эльфка на ощупь подобралась к выходу. Солдат спустил её на землю и развернул лицом к лагерю.
— Ну, видишь что-нибудь?
Блики от факелов бросали оранжевые пятна на поблёскивающий белый снег, темнели силуэты палаток и телег. Эндра потёрла ладонями глаза, всмотрелась, щурясь. Но, в конце концов, помотала головой.
— Нет… ничего… Это чего, ночь такая тёмная?
— А может, это от тоски? Я слыхал, бывает такое.
— А я снег чувствую, – зачем-то сообщила Эндра, испугавшись ещё больше. – Но я его не вижу...
— Надо к целителю, – решил пехотинец. – Пошли в лазарет.
 
Медленно, осторожно, то и дело останавливаясь, шли до лазарета. Вольфгар осторожно отворил дверь, пропуская эльфку внутрь. Она шагнула и нерешительно остановилась, учуяв запах крови, боль и напряжение.
— Это кто здесь? – спросила Рыжая, распахивая глаза.
— Мы, – отозвалась Ласточка.
— Кого оставляла, те и есть, – послышался голос Дэннера. Несмотря на иронию, голос показался напряжённым. – А что у вас случилось? Рыжая... ты чего, нас не видишь разве?
— Не, я вижу, просто… – брякнула Эндра и потерянно замолкла. Внезапная слепота пугала её.
— Не видит она, товарищ командир, – доложил Вольфгар, осторожно продвигая эльфку вперёд. Та нерешительно сделала пару шажков, для страховки протянув руку.
Целители возились с Путником, а потому Эндрой занялась Маргунд. Ведьма усадила её на койку, принялась показывать руки и спрашивать, сколько Эндра видит пальцев.
— Да ничего я не вижу, Маргунд! – Эндра протянула руку и нащупала ведьму. – Откуда я знаю, сколько там у тебя пальцев? Пять, вестимо.
— То есть, вообще ничего не видишь? – на всякий случай, уточнила Маргунд. – И давно?
— Ну, почему ничего. Черноту вижу… Уже полчаса как любуюсь… – сообщила Эндра, ощупывая плечи ведьмы. – Маргунд…. Ты в синем?
— Нет, – обречённо вздохнула Маргунд. – Ничего не пойму... У тебя так раньше бывало?
— Нет, никогда не было… Я же эльф. У нас хорошее зрение…
Эльфка сузила зрачки до кошачьих и прищурилась. Потом растерянно уронила руки.
— Нет, ничего я не вижу… Совсем ничего, даже так…
Эндра подняла на ведьму широко распахнутые глаза с кошачьими зрачками.
— И как это началось? – спросила Маргунд, присаживаясь рядом.
— А никак. Мы сидели с Вольфгаром… сидели, и вот.
— Она ревела, – пояснил Вольфгар, и эльфка густо покраснела. – Может, это от тоски у ней?
— Может, – кивнула ведьма. – Всё может.
— А… а чего теперь будет? – подала голос Эндра. – Как я теперь? Дэннер, ты тут?
Рыжая начинала тихо паниковать. Она, как любой эльф, всегда тонко различала цвета. А теперь мир отгородили чёрной завесой и как будто половина его куда-то исчезла. Как будто её, Эндру заперли в тёмную камеру, а снаружи жизнь идёт полным ходом.
Маргунд вздохнула. Эндра выставила перед носом руку с растопыренными пальцами, силясь хоть что-нибудь разглядеть.
— Вот и первые пациенты, – резюмировал Дэннер. Версий не было. На него вдруг навалилась странная апатия – а, будь что будет, только без его участия, пожалуйста... Хотя бы минутку покоя, безопасности и безответственности. С раннего детства этого не хватало. Всегда. Всегда дёргайся на каждый шорох, себя спасай, других выручай – да пропади всё пропадом! Хотя бы на минутку. Одну лишь минутку, хотя бы, полминутки, и он придёт в норму... только полминутки... большего и не нужно. Иначе он с ума сойдёт...
Путник приоткрыл глаза и узрел потолок лазарета, кровь на льняной простыне и небольшую, смертельно уставшую аудиторию.
— А... я живой? – сипло удивился он.
— Живой! – подпрыгнула Ласточка. – Живой, живой! Живее не бывает! Дэннер, видишь, я же тебе говорила!.. Что с тобой? – Крылатая ухватила мужа за рукав, но Дэннер поднялся и подошёл к спасённому и порядком удивлённому товарищу. Путник, завидев его, слабо улыбнулся.
— Дэннер... я помочь хотел...
— Кто здесь? – встрепенулась Эндра. – Кого-то ранили?
— Путника, – ответила Маргунд. – Ты куда?
Эндра решительно поднялась и двинулась к выходу, щупая воздух руками.
— Мне надо к Артемису, – объявила она.
— С ума сошла? Ночь на дворе. Артемис видит десятый сон.
— Но мне нужно… – растерялась эльфка.
— Сказано в лазарет – значит, в лазарет, – отрезала ведьма, без особого труда опрокидывая Эндру на ближайшую койку. – Лежать и не рыпаться, героиня. Сейчас лекарство выпьешь, погоди.
— Сейчас по голове стукну, – устало предостерёг Дэннер, который так и не успел задать Путнику ни одного вопроса – раненый уснул.
Лёжа Эндра почему-то чувствовала себя как дура. Вероятно, потому что положение само по себе беззащитное, а она ещё и ничего не видит. Она перехватила Дэннера за руку и принялась ощупывать. Рукав рубахи льняной, пахнет полынью. Точно, Дэннер. Это чего, ей теперь так всегда придётся?!
— Дэннер, ты не уходи, ладно? Ты спать хочешь? Не уходи...
— Не уйду, – пообещал Дэннер, устраиваясь в изножье кровати. Голос у него сделался бесцветно-равнодушным. Маргунд гремела посудой. Потом Эндра услышала лёгкие шаги и голос ведьмы, которая, судя по звукам, сунула какую-то чашку и ему. Ласточка наводила порядок и кипятила в тазике инструменты, по лазарету пополз удушливый, с железным запахом, пар.
— Дэннер, ты чего? – Эндра опять уселась и потрогала Дэннера за плечо. – Ты устал, да? Извини… Если бы я знала, что я ослепну, я бы… я бы не возвращалась… – выдала она, сворачиваясь калачиком и утыкаясь макушкой Дэннеру в колено. Так ей было спокойнее.
— Это как бы так – не возвращалась? – упрекнул командир, отрешённо разглядывая тазик над огоньком. Огонёк был волшебный, маленький, чуть сиреневого свечения шарик, который будто бы лежал в металлическом ящике с решёткой. Кто его зажёг, Дэннер не знал. Но горел он здесь постоянно. Над тазиком клубился пар. Почему-то захотелось лета, тепла и куда-нибудь подальше от людей. Так, чтобы вообще никого не было. Если только Ласточка. Кому же Путник не угодил... Это получается, убийца в лагере... и он наверняка вернётся, чтобы продолжить начатое. Но не сейчас. Не такой же он дурак...
— Ну, так… не знаю… – Эндра и сама не знала, как это так, чтоб она и не вернулась. – Дэннер, ты устал, я виж… я знаю. Можно, я пойду?
— Нельзя. – Дэннер тряхнул головой. – Ну, при чём тут я? Тебе отдохнуть надо...
— Дэннер. – Ласточка тревожно на него покосилась. – Это кому ещё отдыхать надо.
— Я в порядке.
— Это мы видим, – поддержала Ласточку Эндра. – Знаешь, что, давай, ты пойдёшь отдыхать, и я тоже. Если ты не пойдёшь отдыхать, я буду буянить. И можешь заранее списывать меня в штрафной. А что, на ощупь тарелки мыть, очень даже. Всё равно, я больше теперь ни на что не пригожусь.
Дэннер для проформы фыркнул, но уселся на койку.
— Я остаюсь здесь, – уведомил он. – Мне нужно с Путником поговорить, так что, подожду, пока он проснётся.
Ласточка вздохнула и загремела инструментами в тазике. Она уже привыкла, что спорить в подобных ситуациях бесполезно.
— Все тарелки перебьёшь, – заметил Вольфгар. Он так и не убрал свою трубку и теперь машинально вертел её в руках. Курить ему хотелось ужасно, но лазарет покидать было холодно и неуютно. Маргунд мешала в кастрюльке ароматную настойку, что-то напевая себе под нос.
— Рыжий, кружка стынет, – не оборачиваясь, напомнила она.
— Иди ты. У тебя там снотворное.
— Научила на свою голову, – фыркнула ведьма.
— При чём тут ты? – удивился командир. – Я, по-твоему, не знаю, как снотворное пахнет?
— Логично...
Ласточка наводила порядок. Путник спал. Тянулись долгие минуты.
— Чего это перебью, – обиделась Эндра. – Что я, по-твоему, сле… то есть, что у меня, руки не оттуда растут?
Вольфгар вздохнул.
Сидели в тишине. Эндра свернулась калачиком на койке рядом с Дэннером. Ей было страшно и одиноко, но она не признавалась. Интересно, выходит, она теперь Артемиса никогда не увидит? Совсем-совсем никогда. И дёрнуло её с ним поссориться. Ну, точно, он прав, она дура. Он теперь, наверное, никогда не простит её. Эндра вздохнула.
Ласточка присела рядом с мужем с другой стороны и прижалась к его плечу.
— Может, ты его расспросишь утром? Пусть отдохнёт. И тебе не мешает.
— Мы уже это обсудили, – фыркнул Дэннер, обнимая Аретейни за плечи.
Вольфгар не выдержал и всё-таки вышел покурить. Эндра пялилась в пустоту широко распахнутыми глазами. Потом завозилась.
— Дэннер, а утром ты мне поможешь?
— Смотря, в чём. Хотя... дело твоё. Но к чернявому сейчас лезть не рекомендую, он злой, как чёрт. Я бы на твоём месте подождал, пока он успокоится. Не то хуже будет.
— Почему я? – грустно поинтересовалась Эндра, обхватив руками колени. – Почему я вечно должна ждать, понимать, уговаривать. Почему не он, а?
— Потому что женщина – ты, – отозвалась вместо Дэннера Ласточка. – Ты, главное, не нервничай. Помиритесь...
Дэннер будто бы, хотел что-то сказать, но передумал. Он резко поднялся и быстрым шагом вышел из лазарета. Тихо приоткрылась дверь, впустив морозный воздух и несколько снежинок. Ласточка вздрогнула, но последовать за мужем не решилась.
— Что-то с ним не то, – загрустила она. – Что делать, не знаю...
Аретейни поправила одеяло Путнику и обеспокоенно выглянула, осторожно приоткрыв дверь.
— Оставьте вы его в покое, – посоветовала Маргунд. – Иногда человеку просто нужно побыть одному. Иногда человек просто устаёт.


 
Артемис лежал в палатке и пялился в потолок. Рядом умиротворённо сопели товарищи, а вот арбалетчику в этот раз не спалось – когда они перенеслись сюда из проклятой Морулии вместе с рыжей идиоткой, там был едва полдень, к тому же, он выспался в тюрьме. Артемис старался не мешать остальным, и тихо радовался, что здесь, дома, всё хорошо, и даже рыжий на сей раз не ввязался в очередную сомнительную авантюру. А совсем было бы замечательно, если бы ушастая бестолочь не попадалась на глаза. К ней арбалетчик испытывал жгучую ненависть, будто вдруг выяснилось, что рыжая и Император – один и тот же человек. Да если б он знал, что она такая дура, он бы в жизни её не тронул, и целовать бы не стал. Артемис закинул руки за голову и устроился поудобнее. Интересно, ей там колено вылечили? Лучше б не лечили, честное слово, а то опять будет носиться по лагерю, мешаться, ко всем приставать и мозолить глаза.
Может, стоило ей рассказать про тот инцидент? Тогда бы она вела себя осмотрительнее, и ей было бы сейчас легче и, тем более, ему – злость бы так не грызла... да нет, вряд ли вела бы. Рыжая всегда вначале делает и только потом думает. Нипочём не заметишь, что ей семьсот лет...
Артемис свернулся калачиком и получил в бок от особенно беспокойного соседа. Тому, похоже, снился кошмар – парень хрипел во сне и размахивал руками.
— Эй! – буркнул арбалетчик, возвращая долг. Товарищ подскочил и только затем проснулся, пытаясь сообразить, что же происходит.
— Не дерись, – наставительно произнёс Артемис. Разбуженный хлопнул глазами.
— Извини, – машинально выдал он, заваливаясь обратно.
— Эй, погоди. – Южанин потряс его за плечо. – Вот, ты мне скажи, любовь – это чего такое?
— Спятил? Дай ты поспать!
— Скажи, я отстану.
— Не знаю, – буркнул воин, отворачиваясь на другой бок и натягивая на нос одеяло.
— Отстал, – вздохнул Артемис. Обещания надо выполнять. Если любовь – это когда тебя пытаются перекроить под свои требования, то ему это не нужно. Нет, не хотелось всю жизнь терпеть, как тебя перешивают и переделывают путём слёз, скандалов и истерик. Вот, Ласточка рыжего не переделывает, например. Хотя, прекрасно видно, как она мучается из-за его подчас нерационального поведения. Ревёт – а терпит. Таким, какой он есть. Может, любовь – это жертвенность? Да нет, вряд ли. Попробуй-ка у неё отнять рыжего – она ж не переживёт. Выходит, и так не слишком хорошо, и этак тоже плохо. Что ж, тогда лучше вообще никого не любить. А он всегда, между прочим, это знал...
Только Артемис пришёл к мудрому заключению, как полог палатки тихо хлопнул и приоткрылся, впуская холод и лёгкий вихрь снежинок. Ближайшие к выходу недовольно заворчали и сонно заругались. Южанин заранее рассердился – опять припёрлась! Её на ночь запирать надо. Но, к изумлению, в палатку заглянула вовсе не Эндра, а Дерр.
— Чернявый, – позвала волшебница, – Чернявый, ну!
— Поспать не даю-ут… – заскрипел кто-то. – Слышишь, мелочь… уши надеру!
— Не мути, дядька! Я тя не трогаю, и ты не мути! Чернявый, ты где?
— Чего тебе? – отозвался Артемис, понимая, что Дерр не уйдёт, пока не добьётся своего, и его сейчас вытолкают на мороз свои же, вместе с настырной волшебницей
— Иди сюда, говорю, – настойчиво повторила Дерр.
— Сейчас. Полог задёрни, холодно.
Артемис, стараясь не очень толкаться, пополз к выходу.
— Развёл компанию, – ворчали доблестные солдаты. – Ни ночью, ни днём покою нет… То исчезают, то появляются, как…
Как кто, южанин не узнал, поскольку в этот момент выбрался наружу, плотно задёрнул за собой полог и повернулся к Дерр.
— Ну, чего тебе? Не могла подождать до утра?
— Мутишь, – удивилась волшебница. – Раз я тут, надо мне, значит.
— Логично, – хмуро согласился Артемис, кутаясь в чей-то плащ.
Волшебница потопталась и потянула Артемиса к пустой повозке. Арбалетчик спорить не стал – на улице было холодно, да ещё и после более-менее тёплой, сонной палатки в сочетании с одеялом.
Волшебница устроилась на дне телеги, дождалась, пока Артемис усядется рядом, и начала:
— Чернявый, я вот чё… Мне поговорить, значит, надо. Со взрослым с кем. А Остроухий занят шибко, Ласточка спит. С тобой тока, значит.
— А чего я? – поинтересовался Артемис. – Я что, похож на умного?
Дерр долго изучающе смотрела на Артемиса, потом ответила:
— Ну, так. Больше всё равно нет никого. – Волшебница толкнула Артемиса плечом. – Чё прибедняешься, ну? Рыжая, вон, тоже не шибко умная во взрослых делах. Я б с ней, тока ей мутно шибко.
— Угу, опять я кого-то заменяю, – зевнул Артемис. – То рыжего, то рыжую. Нет бы, сам по себе кому понадобился... Ладно уж, говори, чего хотела.
— Не мутись, – Дерр потянула его за рукав. – Это даже лучше, что ты дядька… Я это… – дитя смутилось и покраснело. – Я, знаешь, чё…
— Ну?
— Я его, это… ну, люблю, значит. Вот, ты ж дядька, вот, ты мне расскажи, чё вам, дядькам, надо, чтоб знатно было.
Артемис уставился на маленькую девочку, осведомляющуюся у него в вопросе межполовых отношений и, неожиданно для самого себя, честно выдал:
— Нам, дядькам, ласка нужна. Понимание... и, что очень важно, одобрение. Вот, если будет одобрение, то это очень воодушевляет. Ещё очень важно, чтобы заботились. Чтобы в душу не лезли... Это всё, пожалуй, самое главное.
— А… – волшебница обхватила руками колени и задумалась. – Ясно. Пасиб, – она кивнула и с детской непосредственностью поинтересовалась: – А чё у вас с рыжей – ты мутишь, она ревёт. Чё вы?
— Рыжую при мне, пожалуйста, не упоминай. И, кстати, ни черта она обо мне не заботилась, ей только и нужна была марионетка, на которой можно свои амбиции да истерики вымещать. Всё, хватит с меня. Я ей не кукла и не мешок с соломой. И забудь об этом, ясно?
— Не, не ясно, – призналась Дерр. – Ну, не хошь, не надо. Тока ты это… Она хорошая, тока шальная шибко. Сперва нашалит, а потом мутится.
— Всё, я сказал, – оборвал Артемис. – Ну, у тебя ко мне всё? Я пошёл?
— Не, не всё. – Дерр ухватила Артемиса за рукав. – Погоди, а… А, вот… ну… – Дерр покраснела пуще прежнего. – Вот… када это… ну, это шибко мутно или как?
— Кому мутно? – удивился Артемис, пытаясь сообразить, с какой стати он вообще разговаривает с ребёнком о таких вещах.
— Ну… – протянула совсем смешавшаяся Дерр. – Ну, вообще… Мутно это, нет? Больно, вроде… А дядькам это мутно?
— Смотря с кем, – выдал Артемис. – Иногда бывает мутно, иногда – знатно. Слушай... а ты чего, собралась соблазнять Форха?
— Я-а?! – Дерр распахнула глаза и потрогала свой браслетик. – Я, не… Я это… Ну, он мой… друг, в общем. Ну, друг, понял? Он мне вон чего надел и велел не снимать. – волшебница продемонстрировала плетёнку на запястье. – Вот я и думаю, узнать, значит, надо. А то вдруг я чего случайно намутю, а он обидится. Ну, вроде, как ты.
— А чего это как я? – немедленно вспыхнул арбалетчик. – Ты это кончай. А то спать уйду. Ну, всё у тебя?
— Не-а.
Дерр подкинула с ладони алый сверкающий шарик, и он повис над ними, плеская тёплым светом и бросая огненные блики на светлые, неровно остриженные волосы волшебницы.
— Слушай, Чернявый. – Дитя уткнулось носом в колени и некоторое время размышляло. Потом спросило: – А вот, если, скажем, секрет какой есть, тока он… ну, мутный, значит. Это надо обязательно всё рассказать, чтоб мутно не было?
Артемис задумался.
— Это смотря, что… наверное… – предположил он. Вопрос был сложный. И как раз Артемиса он тоже волновал. Южанин подозрительно покосился на Дерр.
— Это они тебя, что ли, подослали?
— Кто? – удивилась волшебница, хлопнув глазами. – Мутишь, что ль?
— Ладно, не важно. Слушай, ты реши, как твоему другу будет лучше. И так и сделай.
— А как узнать, как лучше?
Артемис задумался. А, правда, как лучше? Он опять подумал, что ему стоило рассказать рыжей… Тогда бы она, наверное, себя так не вела. Нет, она, конечно, дура, но не настолько же… Или настолько?
— Чернявый, ты чё? – Дерр потрясла Артемиса за плечо. – Чё ты, ну? Ты это… не мутись… А то вид у тя мутный.
— Я задумался, – пояснил Артемис.
Дерр насупилась. Потом вдруг заулыбалась и сказала:
— Слышь, пасибо. Ты знатный.
Она чмокнула Артемиса в щёку и выскочила из телеги. Тогда арбалетчик с облегчением влез обратно в палатку и завернулся в одеяло, радуясь, что его наконец-то оставили в покое.


Мери-Энн и Всадник поднимались по мёрзлой дороге. Здесь, на возвышении у моря, ветер гулял вовсю, больно швыряя пригоршни колючих снежинок и едва не сшибая с ног. Погода портилась, стемнело. По обеим сторонам дороги, извилистой, следующей причудам скальной породы, тянулись бесконечные огоньки лагеря огромной армии. Ветер играл со звуками и запахами, донося до них то запах каши, то морскую свежесть, то отголосок песни, то горьковатый дым костра или далёкое лошадиное ржание. Конь упирался, дорога сделалась каменистой, поднимаясь в гору – здесь стихии местами обнажили монолит скалы, скрытый тонким наносом почвы, а люди довершили начатое, стирая его ногами, копытами и колёсами. Коню было неприятно шагать по жёстким камням и хрустящему щебню, да глотать взвихряющийся ветром песок, и он недовольно поджимал ноги. Мери-Энн запыхалась и замёрзла, окончательно расшалившаяся погода выматывала непривычную к дороге девицу. Один только Всадник оставался спокойным и шагал легко и непринуждённо, ведя упирающегося коня в поводу да изредка подтаскивая под руку стучащую зубами Мери-Энн. И никто бы на свете не заподозрил, что он тайком грезит о тёплом костре, палатке и солдатской похлёбке.
— Чего ты опять застряла? – поторопил он.
— Я не могу быстрее… – пожаловалась Мери-Энн, стараясь удержать юбку, чтобы та не колыхалась на ветру, открывая ноги почти до колен. Во-первых, это было неприлично, а во-вторых, холодно. Девица представила себе лицо крёстной, когда та увидит её в таком наряде, и ей сделалось не по себе. Было как-то… мутно. Крёстная, конечно, хорошая, но она ни за что не согласится спрятать её у себя и непременно напишет отцу в замок. Мери-Энн представила себя в тёмном платье послушницы, и ей стало совсем плохо. Девица даже остановилась.
— В чём дело? – обернулся Всадник.
— А… Мери-Энн сделала ещё один нерешительный шажок и поинтересовалась: – А можно в городе где-нибудь пожить так, чтоб никто не знал? Я просто там никогда не была… – Девица смутилась.
— Я тоже, – обрадовал Всадник. – Но, думаю, там есть постоялые дворы и апартаменты. Это же город. Поживи...
— А… а у меня денег нет, – в свою очередь обрадовала Мери-Энн, смутившись ещё больше.
— Тоже мне, – фыркнул Всадник. – Денег у неё нет. Да одно твоё платье на неделю безбедной жизни потянет. А уж кинжальчик твой сувенирный так и вовсе на пару месяцев, при условии проживания на респектабельном постоялом дворе с питанием, баней и тому подобными наворотами. Толку от него всё равно ноль, так что, рекомендую продать.
Под сапогами захрустела очередная полоса щебня. Метель немного утихла. Конь бодро вскинул голову и зашагал веселее – теперь снег не налипал ему на веки и не забивался в ноздри. Ворота города призывно маячили впереди и вверху, обещая крепкие стены, вкусный ужин, тёплую постель и препирательства с охраной в дополнение к общему ассортименту.
— Эй, ты идёшь? – обернулся Всадник.
— Иду… – Мери-Энн бегом нагнала его.
Девица не очень представляла себя сторговывающей собственное платье, чтобы было, на что жить. Это казалось унизительным. Мери-Энн вдруг стало очень страшно, и она ухватилась за руку товарища. Очередной порыв ветра подхватил и заполоскал пряди, выбившиеся из причёски, и тёмные волосы Всадника. Мери-Энн никогда не жила одна. Знатные люди не возятся со своими детьми, вот и с ней всё время была кормилица. Полная, очень добрая, такая вся надёжная, которая всегда знала, что делать. Теперь одной было очень боязно, тем более, в большом чужом городе.
— Мне страшно, – призналась Мери-Энн
Всадник фыркнул.
— А то, – сказал он. – Первый раз всегда страшно. Но на самом деле, ничего страшного нет. Ты, главное, ни с кем не ссорься и с незнакомыми людьми не откровенничай. Ну и, по мелочи...
— А чего по мелочи? – спросила Мери-Энн, от холодного ветра хлюпнув носом.
Всадник с сомнением оглядел её, похожую на оранжерейный цветок, которого какой-то ляд занёс на грядку. Он пнул камешек, вздохнул и принялся перечислять.
— Не доверять незнакомым людям, не позволять с собой заигрывать – это тоже может плохо кончиться, не оставлять деньги без присмотра, не хамить и не быть чересчур уступчивой, не гулять в одиночку, особенно вечером по улицам, закрывать дверь всегда на ключ, ключ, кстати, тоже без присмотра не оставлять...
Мери-Энн представила себе перспективу и ужаснулась. Это же придётся постоянно ходить, озираясь, ни с кем не разговаривать, всё время молчать. Она вздохнула и робко поинтересовалась:
— А вы что будете делать?
— А у меня дело есть, – лаконично отозвался Всадник. – Очень важное.
— Ясно, – совсем сникла Мери-Энн и решилась. А, всё равно пропадать. – А может, вы мне поможете, сэр Всадник? Пожалуйста...
Всадник даже остановился. Конь упёрся снова, делая вид, будто его заинтересовал сухой кустик лебеды на обочине.
— А как я тебе помогу?
— Ну… я не знаю, – вздохнула Мери-Энн. – Просто вы всё знаете, а я – ничего. Я боюсь идти к крёстной. А одна – тоже боюсь.
Сэр Всадник зло покосился на девицу, сплюнул, дёрнул впившийся ему в горло ворот плаща и ускорил шаг.
— Чтоб тебе провалиться, бестолочь, – прошипел он. Нянчиться с избалованной графской дочкой ему хотелось меньше всего, мёрзнуть, плетясь так, как плетётся хромая на три ноги старая лошадь, – или этот оранжерейный гиацинт, – чуть меньше, чем нянчиться, но он сильно сомневался, что стоит бросать Мери-Энн на дороге. И потому тихо надеялся отделаться от неё при входе в город, да не тут-то было. Гордая графиня де Лидергетт, пыхтя и задыхаясь, спотыкаясь на каждой ухабине и шмыгая ярко-красным носом, очень старалась сравнять свои шажки с его, казалось бы, медленно-прогулочным шагом, и её было жалко.
— Ладно, – чуть помедлив, вздохнул он. – Там поглядим, что с тобой делать.


Эндра повозилась и, пока никто, кажется, не возражал, поднялась. Щупая воздух руками, выскользнула из лазарета. Оказалось, что из щели неплотно прикрытой двери тянет холодным воздухом, и доносятся звуки просыпающегося лагеря. Так что, она не впечаталась носом в стенку.
Эльфка вышла и остановилась, нервно оправила куртку. Сделала шажок. Потом ещё один. На слух определить, где должна проходить тренировка, как-то не выходило, и тогда Рыжая, решившись, побрела наугад. Медленно и неуверенно, зато – сама. Пока не наткнулась на кого-то со всего размаху.
— Ну, ты, смотри, куда идёшь! – одёрнули её.
— Я бы и рада, – резонно заметила Эндра, демонстративно поднимая широко раскрытые глаза. Кто-то осёкся.
— Ты чего, – осторожно уточнил кто-то, – не видишь, что ли?
— Не-а, – беспечно заверила Эндра.
— Что, совсем? – не поверили снаружи, с той стороны плотной чёрной пелены.
— Совсем.
— Оп-па… Твою мать… А ты ж зрячая была?
— Была, – согласилась эльфка.
— И куда топаешь, слепая-то?
— На тренировку.
— Молодец, не раскисай.
— Дай руку. Я на тебя посмотрю.
От незнакомца пахло конским потом, металлом и водой. Руки были грубые, крепкие. Рыжая потянула себя за ухо и попросила:
— Проводи меня, пожалуйста.
— Идём, – согласился незнакомец.
Эльфка положила руку ему на предплечье, как ходят слепые, и они пошли. Эндра слышала, как встречные отпускали шуточки в их адрес, потом замечали, что что-то не так, и умолкали. Некоторые удивлялись.
Запахи неслись со всех сторон. Пахло снегом, человеческим и конским потом, похлёбкой, кострами. И все люди тоже пахли по-разному. Кто сладкой ванилью, кто листвой после дождя, кто пшеницей. Способность эльфки различать на подсознательном уровне индивидуальные запахи теперь оказалась как нельзя кстати.
Вдруг Эндра затормозила, выпустив руку провожатого.
— Ты чего? – удивлённо обернулся он, приготовившись подхватить рыжую на руки – ему показалось, что она падает. Но Эндра и не думала падать. Сквозь сплетение ароматов пробился чёткий, такой родной запах солнца и черники. Эндра распахнула незрячие глаза.
— Там, что, Артемис? Он близко, я чую... Где он?
— Кто? Я откуда знаю...
Эндра сделала ещё пару шагов и едва не угодила под копыта. Упряжная взвилась на дыбы, испуганно молотя копытами воздух, эльфка сообразила вжаться в землю, свернувшись в клубок и прикрыв руками голову.
— Дурная, – сказал кто-то. Лошадь успокоилась и собралась было дальше искать среди щебня жухлую лебеду, но кто-то ухватил её за узду и оттащил. Эндра слышала недовольное ржание и гулкий, шелестящий по камням, перестук копыт. В нос ударил тёплый лошадиный запах, глухо звякнуло колечко упряжи. Вокруг ругались.
— Жаль, – произнёс знакомый голос. Эндра вздрогнула. – Жаль, что не проломила череп. Тогда бы она точно от меня отцепилась.
— Артемис! – вскочила Эндра. Ей снова не повезло – на этот раз она больно стукнулась о металлическую деталь ворота баллисты и упала, поскользнувшись, обратно. Вокруг переговаривались.
— Дурная, – повторил ещё кто-то. – Не в себе она. В лазарет надо.
— Отведи.
— Мне некогда, сам отведи...
— Чего я-то? Ты целые дни на жопе сидишь, до лазарета дойти трудно, что ли?
— Вот и сам иди, коли не трудно. А я ещё стрелы не доделал.
— И что? А я отлить хочу. – Тот, кто хотел отлить, перехватил рванувшуюся Эндру за шиворот. Воротник впился в горло. – Тихо ты. Ладно уж, пошли. Только поторопись.
— Пустите! – брыкнулась эльфка. – Мне надо...
— Мне тоже много, чего надо. Ушёл он. Ты чего, слепая, что ли?
— Да!! – заорала Эндра, стремительно впадая в панику. – Слепая! А что, не видно? Не была бы слепая, не барахталась бы тут, как котёнок… Пусти!
Эльфка чувствовала себя совершенно по-идиотски. Как в тёмном мешке. Она извернулась, едва не удушив себя собственным воротником. Провожатый воротник эльфки выпустил и перехватил её за локоть.
— Прекрати, – строго велел он.
— Я шла на тренировку, – сообщила рыжая, судорожно втягивая воздух, словно перепуганный заяц. Но знакомый запах исчез.
— Одна?
— Да, одна! – вскинулась рыжая. – А что тебя удивляет?!
— Знаешь, что! – неожиданно обиделся солдат. – Очень мне надо с тобой возиться, психованная.
— Посттравматический шок, – авторитетно заявил кто-то. – Я слышал о таком от Ласточки. Это когда человека покалечит, а он после того шизеет. Ты её скрути и тащи.
— Сами тащите!
— Да иди ты...
— Да пустите!
— Не, – сказал второй. – Шутки шутками, а не бросать же её. Разобьёт башку ещё свою пустую…
Эльфка слушала дискуссию. Теперь она чувствовала себя увереннее. Нужно просто быть осторожнее, и всё. Конское дыхание и пофыркивание прекрасно слышно. Просто нужно слушать… Просто внимательно слушать звуки и запахи…
— Ну, так, тащи её в лазарет.
— Уже. Слышишь, рыжая. Пошли.
— С тобой – не пойду, – упёрлась эльфка. – Ты раненый. От тебя бинтами и антисептиком пахнет.
— Ишь, ты! – рассмеялся солдат. – Гордая. Пошли, обо мне не беспокойся.
— Ага! – поддержал веселье второй голос. – Гордая – смотрите, мы какие! Откуда ты взялась-то хоть, ушастая?
— А где это тебя так покалечило?
— Молчи, перебинтованный! Сам на тренировке под копыта угодил!
— Ага! Глянь на героя, ещё война не началась, а он уже раненый ходит!
— Ах, так! – притворно обиделся раненый, и тут же поддел Эндру:
— Хоть не слепой!
— Подожду, значит!
— Не дождёшься!
Эндра воспользовалась случаем и ускользнула. Правда, уйти ей удалось недалеко – через полкилометра, удачно обойдя все остальные препятствия, она кубарем скатилась в какую-то траншею. Попыталась подняться и обнаружила, что повредила ногу. Содранные в кровь при падении руки неприятно саднили и мёрзли, а дно траншеи ужасно воняло. Тут только Эндра сообразила, что не знает, в какую сторону ей идти, и загрустила окончательно.
И куда это она так «удачно» скатилась, интересно знать? Что это, выгребная яма, компостная куча? Нет, насчёт компостной это она, конечно, загнула, неоткуда ей здесь быть. Эндра принюхалась. Нет, и не выгребная яма тоже. Просто какая-то канава. Эльфка уселась на мёрзлую землю и грустно подпёрла руками голову. Нечего киснуть… Подумаешь. Она же, всё-таки, не во дворце Императора, а в лагере, среди своих… Эндра вдруг почувствовала себя очень беспомощной. Подумать только, они столкнулись с Артемисом практически нос к носу. И он ничего не почувствовал, да, какой там, даже не заметил, что она слепая. Рыжая расстроилась ещё больше. Но тут же встрепенулась. Подумаешь, Артемис… Он сейчас просто сердится. Вот, успокоится, тогда она разберётся. Непременно разберётся, а пока надо выбираться.
Эндра осторожно принялась карабкаться по предположительно противоположному склону канавы. Мамочки, это не канава, а овраг какой-то… Нога разнылась, руки саднило. Эндра отрешённо размышляла, как странно: то, на что зрячий и внимания-то не обращает и не замечает, для слепого целое событие. Была бы она зрячая, разве бы её так волновал вот этот вот круглый камень под ладонью? Нет, конечно. Она бы и не возилась тут, а выскочила в два шага. Но это ничего страшного. А со временем привыкнет. Тут склон, наконец, перешёл в горизонтальную поверхность. Эндра таки выкарабкалась на ровную землю и осторожно поднялась на ноги. Прислушалась и расстроилась вторично. Звона оружия не доносилось, а, значит, она идёт, наверное, не в ту сторону. Зато слышалось фырканье лошадей, из чего можно заключить, что где-то поблизости коновязь. А кони, в отличие от неё, всё видят… А она всё равно с такой травмой далеко не уйдёт.
На сей раз Эндре удалось не попасть под лошадиные копыта. Она осторожно погладила трепещущие ноздри лошадки и принялась распутывать поводья. Людей, видимо, поблизости не было. Во всяком случае, никто ей не мешал. Эльфка перекинула повод через голову лошади и ощупала её спину. Она была, конечно, рассёдланная... Рыжая осторожно потянула лошадку за повод, выводя на открытое пространство, изловчилась и оседлала. Больно потянуло повреждённый сустав. Кобылка попалась спокойная, правда, не совсем понимала, куда это её вдруг уводят от остальных. Но Эндра тихонько тронула её коленями. Двинулись шагом. Уж лошадка точно в канаву не слетит. А если отпустить повод, то, может быть, привезёт туда, куда надо, что Эндра и сделала. Похоже, она окончательно заделалась конокрадом.