Айя София в Ахалцихе

Обмотанные вокруг города Ломсии ржавые скалы были покрыты туманом. На извилистых, как ятаган улицах крики ремесленников, брань купцов и визг предрассветного парада янычар  смешивался между собой.
- Хозяин эмиссар пожаловал из Стамбула – в зале летного дворца раздался голос Местумретухуцеса и  поэта Палавандишвили Реджеба.
- Кто пожаловал Реджеб? – промолвил паша Ахалциха и атабаг Джакели Ахмед, находящийся  в гареме с красивейшей хорватской рабыней Додоной.
- Какой-то Ага Пипинэску, румынского племени, с печатью султана и безграничными полномочиями облечённая собака – низким голосом сказал Реджеб.
- Я румыну турка предпочёл бы, введите его в «пасть льва» - приказал Ахмед. В это время хорватка Додона необычайно музыкальным голосом звонко засмеялась.
«Пасть льва» была одновременно поприщем для представлений и оборудованная для гостей зала. Здесь погрязшим в роскоши представителям «блестящей Порты» ставили такие поразительные представления, после которых одни в Истамбуле про Ахалцихе стеснялись говорить, а другие с наслаждением вспоминали прозванный «пастью льва» злосчастный дворец.
- Приветствую, представителя владыки вселённой султана счастливейшего, августа Рума, царя и отца правителей Европы и Азии, блестящего Мурада – поклонился Реджеб румыну Пипинэску, гостя ввел в устланный тигровым, медвежьим, рысью шкурами зал и начал открывать тяжелый засов железной двери зала.
«Улупчи» владыки вселённой Пипинэску ага, подобно ученому на старания «какого-то местумре» внимания не обращал, кивая головой думал о своей миссий и готовил недоброе слово для «непокорного» паши Ахалциха.
Вдруг из глубины зала румыну послышался оглушительный шум. Он устремил на засов ухватившего Палавндишвили, который схватился за засов.
- Он сам вероломных наказывает, ага – как будто про себя проговорил Реджеб и открыл засов.
Во дворце султана, привыкший к тирании и крови, Пипинэску под маской безразличия намеревался войти в зал под названием «Пасть льва», но столкнулся с неожиданностью. На пороге увидел растянувшегося живого льва.
Пипинэску остановился, посмотрел на льва, про себя что-то пробормотал и сделал шаг. Огромный лев раскрыл испачканные в крови лапы, прыгнул к Пипинэску, над его головой очертал круг и исчез в тёмном углу зала.
Пипинэску слушал своё сердцебиение, пытался не распластаться на полу. Тот проклятый местумре исчез куда-то, вокруг румына было темно, и только откуда-то дошедший тусклый столб света освещал лицо и шарившие руки Пипинэску.
Там, куда исчез лев, задвигалось что-то сверкающее и сияющее  и двинулось в сторону гостя. Пипинэску воздел руки в ожидании непредвиденного,  или нового испытания и вдруг заметил одновременно сверкающие факелы вокруг него.
Внезапно зал сразу так озарился, как-будто из пушки выстрелили. Стены отделанные из слоновой кости, перламутра, из ахалцихского агата и олцийским гагатом, украшенный золотом и серебром необычно засверкали и в ослепительном великолепии, румын заметил навстречу идущего в накинутой красной мантии статного пашу.
Паша произнес приветствие, предназначенное для гостя не нарушая Стамбульский этикет и там-же румыну предложил покой на атласных подушках.
Пипинэску, усталый от дальних дорог и перевалов, после приветствия и взаимных поклонов, изнеженно уселся на вышитых из золотых ниток ахалцихских подушках, погладил ощипанную бороду рукой и оглядел хозяина.
Вошедший в средний возраст, ахалцихский паша, с розовыми щеками, карими глазами, широким и высоким лбом, широкоплечий Ахмед, выглядел лучше, чем его ровесник султан. Выросший в рабстве румын счел это слабостью и неизбежным показателем расстройства его государства.
«Султан, пусть аллах будет его покровителем, триста красивейших жен и тысячи двести прелестнейших рабынь имеет, а этот ахалцихели только шестьюдесятью женами и несколькими десятками рабынь пытается не только подражать, но и превысить цвет лица верховного правителя, истому царя и могущественную жизнь» - сердито думал Пипинэску и в мыслях придуманным словам добавил остроту.
- Ваш город, которого мы Ахиской назвали, имеет хорошее расположение  на Кавказе для установления вечного правления султана и впоследствии для подчинения проклятых персов» - начал румын и для придания слову скрытого смысла прищурил глаза.
- Ваши глаза истину замечают – в ответ сказал паша и начал рассматривать румына.
- Город хорошо укреплён, замечательные замки построили и законы фортификации тоже предусмотрели – продолжил мысль Пипинэску.
- В замки и железо ахалцихский пашалык в целом вставлен, а не в скорлупе фундука – Ахмед возвёл руки.
- Знаю, вижу, но такой город – Пипинэску на город рукой указал – требует большую и вечную духовность.
- Духовность мы грамотностью закаливаем – улыбающийся Ахмед попытался прочесть мысль вискривлённых глазах румына.
- Для укрепления духовности нужны и книги и строительство – сказал румын.
- И непослушных строго наказывать – внезапную свирепость, с покрасневшими щеками, подтверждал потомок Атабагов.
- Согласен, но…- ковырялся в мыслях представитель султана.
- Все приказы блистательного султана исполняются в моём пашалыке – лицо Ахмеда опять озарила улыбка.
«В моём пашалыке?» - румыну, который всегда преимущество отдавал безродным и временным правителям рабам, а не «древним тиграм» или «тюльпанам»,   известному как врагу древних родов, которые кое-где всё-таки продолжали потомственное правление в обширной, на находящейся  при распаде империи,  не понравилось это высказывание. «Этот потомственный паша, Джакели или Атабаги, или Чилдир-Огулари всегда на своё исконно Атабагство указывает и власть своего правления собирается натянуть на Трапезун и Эрзерум, с Анатолией играет, в Дьярабаке и в области Адра первенствуют его родственники, что принесет это империи? Ничего хорошего» - Пипинэску погрузился в мысли.
- В моём пашалыке я собрал воинов защитников веры, которые готовы начать священную воину в четырёх направлениях – сказал Ахмед и хлопнул в ладоши.
Для румына неизвестным искусством окованные, золотом и серебром разукрашенные, голубовато эмалированные и атласными шторами украшенные двери открылись и предстали перед Пипинэску девять воинов.
- Этот первый – указал Ахмед румыну на высокого, смуглого парня – мой лучший боец, Палавандишвили из знатной фамилии. Остальные восемь наемные убийцы, которые издалека пришли в мой пашалык. Они желают смерти Ахмеда, но мой смертельный меч один и его только султан в руках держит – сказал Ахмед и посмотрел на Пипинэску. Румын молчал.
- Сейчас Аслан бег Палавандишвили перед достойным Пипинэску сразиться с восьмю налетчиками, убийцами и лазутчиками. У самого Пипинэску аги в руках судьба этого поединка и судьба восьмерых человек попавших в руки Палавандишвили – сказал паша и взглянул на румына прищуренными глазами.
- Вас судьба вашего борца не волнует, потому что он мечом вооружен, а парни эти невооруженные – сказал Пипинэску и улыбнулся паше своим, чернильного цвета, искривлёнными губами.
- Реджеб! – сказал паша и вошедший в зал визирь перед Пипинэску побросал грузинские прямые сабли, османские киличи, ятаганы и персидские шамширы.
- Вооружайтесь! – приказал оживлённый Пипинэску перед ним коленопреклоненным восьмерым воинам и носком зеленого туфля по направлению к ним толкнул кучу оружия.
- Вооружайтесь и сражайтесь так, чтоб мужеством вашим получить помилование или хотя бы умереть как мужчины – сказал ахалцихский паша и подал знак Реджебу.
Пока обрадованные убийцы перебирали ятаганы, сабли, киличи, шамширы и по направлению Аслан бега Палавандишвили сверкали глазами, необычно заёрзавши Пипинэску повернулся к паше и сказал: - «сомневаюсь, что ваш боец имеет шанс на победу, но знайте если весы поединка перевесят весы против грузинского бега, я остановлю поединок».

Перед глазами Ахмеда и Пипинэску сабли, ятаганы и шамширы начали очерчивать радужные цвета. Воины не удовлетворились, только со свистом рассекая воздух. Звонкий голос стали, насильственный трепет, стоны, возгласы, прыжки по сторонам, озлобление, геройство и милость переплетались с друг-другом и связались в одно большое батальное полотно.
Как лев ревел Палавандишвили, окружённый убийцами,  со всех стороны отбрасывал  их на общее расстояние. Храбро сражались девятеро. Аслан бег громко аорал и преследовал противника до стены зала. Через секунду, у стены Пипинэску покатилась отрезанная голова разрубленного. Семеро оставшихся окружили со всех сторон,  явившегося для них небесным гневом, Палавандишвили. Мастерски ставили убийцы ловушку, в круг помещенному, грузинскому бегу, и одновременно с флангов, с фронта и с тыла атаковали. Как саранча прыгал и мастерски менял направления боя Палавандишвили. Когда он думал, что в тылу, вдруг становился «фронтом», когда в «фронте» думал, что он в передней линии, от него требовалось наступить, и он вдруг оставался без противника и махал оружием в воздухе.  Ахалцихский бег так внезапно поворачивался к сгруппированным, что они, чтоб не изранить друг-друга, быстро отступали и опять с флангов, и тыла начинали нападать.
- Вот правильная тактика для охоты на слона, чтоб знали так Сципиона победил африканский Ганнибал – сказал уверенный в победе Пипинэску и посмотрел с гордостью на Ахмед пашу.
- Думайте, победят убийцы? – спросил вошедший во вкус сражения и кровью залитыми глазами паша.
- ваш боец окружен, досадно, но должны признать, что сейчас количество над храбростью побеждает и когда Аслан бег утомится, его эти шакалы обязательно убьют – ехидно улыбнулся румын ненавистник геройства.
- если проиграет Палавандишвили то я вам этот неизвестный камень уступлю – снял с пальца от Чорчанели к Джакелам перешедший «глаз печальный» черный бриллиант и передал румыну. Пипинэску уставился в темные цвета плывшую стихию, на черные, волнующие перевоплощения и просиял.
- Я ничем таким не владею, но в блистательных залах топкапа мои слова большую ценность имеют. Если победит ваш боец, даю слово, великому везиру, что вас пять лет буду хвалить и во всех отчетах, про Кавказ напишу, про ваше великое дело буду упоминать – начал некрасиво подпрыгивать Пипинэску  и со страстью полобзал блистательный камень.
- Принято – вежливо паша сказал и окруженному Палавандишвили крикнул «месхетский».
Палавандишвили заревел грозным голосом и прорвав окружение погнался за спиной стоявшим сзади спины стоявшим юношей с небывалой скоростью.
Шесть человек погнались за Аслан бегом. Между собой так переплетались, что ясно разобрать не было возможности. Ахмед кинул взгляд на румына и сказал:
- сегодня мой день, победило храброство а не численность.
- Это как – кровь в жилах замерла у Пипинэску.
- всех Аслан бег зарезал, наверное сам спит уставший – пошутил паша.
- Не могу поверить – у раба султана невольно задрожал голос.
- Встань Аслан бег, а то наш гость притеснен – окрикнул на грузинском паша.
Аслан бег встал весь в крови и попросил пашу отпустить его помыться.
- Отдохни, гнев врагов Ахмеда, ты сегодня большой пари выиграл – сказал паша и искоса посмотрел на Пипинэску.
- Так и не понял, как этот гневом наполненный воин, смог уложить скольких людей – бормотал Пипинэску и взирал затуманенными  глазами на тяжело идущего к выходу Аслан бега Палавандишвили.
- Это тайный приём рода. В Грузии у каждого знатного есть особое умение для употребления сабли, кинжала и меча, её только при затруднительном положении применяют. Не отчаивайтесь. Эти пять лет ты, одописец месхов, должен увидеть многое в нас. А сейчас Реджеб по ахалцихскии нас угостит – сказал Ахмед с сияющими глазами от победы и во дворце разнесся мотив пьянящей мандолины. Как распустившиеся цветы персика, ворвались женщины из видимых и невидимых дверей, наполненный,  вдруг после злоключений, сладостными голосами, одурманили рассудок румына. У него арябилов глазах з и голову вскружило  от раскачивания грудей цвета слоновой кости, бедер, ягодиц и смоляных волос. Неожиданно Пипинэску опрокинулся на красные атласные подушки.
- Воды! – вскричал Реджеб Палавандишвили и примчался к побледневшему, потерявшее сознание румыну.
- Налейте вино ему в рот! – приказал Ахмед и подмигнул танцевавшей перед ним Додоне. Хорватка перед носом паши двигала на сливы похожие упругие ягодицы и на Ахмеда смотрела жадной улыбкой.
Вечером, когда Ахмед приласканный рабынями задумчиво слушал пение Додоны, послышался у дверей голос Реджеба. Паша приказал рабыне продолжать, а сам повернулся к Реджебу.
- Евнух он – доложил с улыбкой паше Реджеб.
- Что еще узнал Реджеб? – спросил уставший от ласки рабынь и истомленный хорватской песней Ахмед.
_ Вино, что в рот ему налили, тот попросил и сейчас попивает Аладастури – усмехнулся Реджеб.
- Другое желание не раскрыл? – спросил лукаво Ахмед.
Преданный Реджеб наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Паша сказал:
- Реджеб, мы в руках у порочных и уродливых людей. Евнухи Стамбула и проклятые туксусы, сами рабы, возбуждающие отвращение, обладают безграничной властью. Качая гузкой, они достигли большего, чем мы саблями и пушками. В их руки попавшие, дни османской империи сочтены. Придет время и потомок Давида строителя разобьет Порту и спасет страну, попавшую в руки служителей ада, удел Богородицы.
На второй день Папанэску навестил Ахмед пашу. Слабое сердце и длинные неровные дороги обвинил румын во вчерашнем обмороке и побеседовал с Атабагом с покорной улыбкой. С лица, цветом сгнившей груши, бесследно исчезло Константинопольское высокомерие и Стамбульская ехидность, и он с такой покорностью беседовал с Ахмедом будто был его кунаком.
Из слов румына чувствовалось, что султану старые методы воссоединения новых захваченных земель не нравились и он повернулся к новой политике.
- На новых землях вера в ислам должна вечно воцариться и поэтому в Ахалцихе должны построить большую мечеть – улыбнулся льстиво румын грузину.
- Пусть исполнится воля Аллаха – отвечал Ахмед паша и старейшие православные символы, из слоновой кости: флаг, украшенный крестом и ягненком, ласкал указательным пальцем.
В тот же вечер, на прощальном совещании с Пипинэску потомок Атабагов взирал с окна на стройные купола Церкви и думал о коварном приказе султана.
- Реджеб, проводи его такими суровыми дорогами, чтоб долгое время в наши края направиться не смог – сказал верному Реджебу Ахмед и повернулся к разложенному перед ним написанном на греческом трактате о тайнах архитектуры.
Приближался вечер, когда Ахмед паша, при сопровождении Аслан бега Палавандишвили помчался в монастырь Сафары, к родовым усыпальницам христианских предков.
- Безмолвные могилы предков отчаявшемуся человеку посоветуют больше чем современники, но примут ли предки? – думал Ахмед паша Джакели и шел по извилистой дороге вдоль пасмурных холмов. Кончалась первая неделя августа 1749 года. Когда поравнялись с деревней Грели Ахмед паша выпрямился в седле, снял османскую чалму и закинул на первый же кол у дома Сутидзских. Такое было у него правило, навестить четыре века тому назад умерших христианских предков с непокрытой головы.
Без чалмы, каштановые волосы Ахмеда, казались, как грива льва. Шедший позади него Палавандишвили, тоже снял шлем османской формы и перекинул на длинный шест ограды Инасаридзе.
«Сафара сама представляет скрытую мудрость, которую если на порог не подступишь непосредственно, по другому никак не познаешь – мелькнуло в сознании Ахмеда. Кто знает, сколько раз он бывал в лавре Сафары, но при каждом путешествии монастырь так внезапно появлялся из карниза скал и холмов, что от неожиданности Ахмед и его сопровождающие каменели.
-Вечно я одну мысль избегал, но в обителе Сафары только она вертится и мысль эта толкает на освобождение Месхетии от османов,  Аслан бег – паша бросил мысль  воинственному бегу.
В Хертвиси родовая усыпальница Палавандишвили тоже такую рискованную мысль шепчет, хозяин – с характеризующей всадника прямотой сказал Аслан бег.
- Мой прадед Саргис, именно отсюда, ещё раз, когда ему было под сто лет, восстал против монголов, которые владели землями и армией больше чем у османов. Также его потомок блаженный Бека, именно в Сафаре начал воспитывать Георгия Блистательного и царство Иверии освободил. А я их постыдный потомок испуганный иду в Сафару и себя спрашиваю – примут ли предки? – вскричал Ахмед паша, когда в пуще соснового леса, как неувядающий цветок тайной красотой водрузилась святая обитель Сафары.
Лучи заходящего солнца со всех сторон озаряли монастырь св. Сабы и церковь св. Марины. Лучи ласкали грозную крепость Саргиса Джакели, молча смотревшего на обитель монахов. Тень крепости играла с летним дворцом Атабагов – «ворота грифа» по-другому «безарочная Джакелов». Там далеко, со смотровой щели монастыря св. Сабы, виднелись спаленные склоны Уравели и месхетинские терассы. Печальный ветерок дул на могилы грузинских Амираспасаларов, Мандатуртухуцесов, мечурчлетухуцесов и гордых из-за воспитания грузинских царей Атабагов.
- Хозяин Атабаг пожаловал – крикнули смотрящие из бойницы вышки монахи и открыли портал Сафары.
- Под покров Богородицы пожалуй Атабаг, смотри на место вечного покоя предков, воспитавших царевичей. О втором пришествии, о воскресении думай, Атабаг! Верь в чудеса святого Сабы, под покровом Богородицы пожалуй Атабаг – веками принятым правилом воскликнули находящиеся там монахи и потом начали петь гимн Сабаури.
Украдкой, уважающий веру отцов и дедов, но в то же время мусульманин Ахмед паша, слушал с чуткостью грузинское песнопение ученика и на его лице изобразилась безграничная тоска. Аслан бег, согнутый на шее лошади, молча ожидал окончание духовного гимна. Монахи из Сафары, насыщенные верой, одушевлённо пели и улыбающимися лицами пристально смотрели на небо.
- Победа Сапарцам! – вскрикнул Ахмед паша и спешившись обнял монахов.
- От бога чтоб у тебя всегда победы были – в один голос отвечали паше и на котловине Сафары гуляющий грустный ветер ворошил бороды и волосы монахов.
- Как поживает настоятель? – заинтересовался Ахмед.
- Лучше хозяин, в своей келье отец Басили – ответил Ахмеду высокорослый послушник, который с опущенной головой нахмуренный направился в келью.

***
- Пришел как атабаг грузинов или турецким пашой – завоевателем обиталища предков? –
вскрикнул вышедший из кельи монахов, хилый, но суровый старик.
- Преподобный, считай атабагом грузинов, а так паша не так уже дурной мужчина – смеялся Ахмед и распростертыми руками шел к старику.
- Знай, как турок не приложи лоб ко лбу, приложись к плечу по обычаю Иверийцев – строго, но в то же время по-отцовски промолвил преподобный Басил, которого огромные руки Ахмеда паши вертели в воздухе и прижимали к сердцу.
- Научил же однажды, недавно вернувшему из Стамбула – не баран ты, чтоб лоб ткнуть каждому встречному и приветствие рода Адама, приложение к плечу обучил, после того как отца тебя люблю преподобный. Не христианин, но сердце все равно к тебе тянет, чтоб выяснить османский паша я или атабаг грузинов?!
- Одним взглядом на Бека мандатуртухуцеси похож, Ахмед! Всё удивляюсь какое сходство между тобой и триста лет тому назад жившим твоим предком, который самих монголов разбил и Грузии равного Давиду Строителю царя подарил. Может на самом деле ты Бека Джакели, спустившись с небесной лестницы в разрушенную Грузию, чтоб новую надежду в стране распространить -  настоятель Сафары целовал широкие плечи Ахмеда и слезы сдержать не мог.
- Нет я не Бека, я Ахмед, пришел с Ломсии. Рассуждай как хочешь препадобный, сейчас стране блаженный Бека нужен или Меку и Медину посещающий хаджи Ахмед. Это уже спросим историю, но сейчас не время спорить, войдем в парадную и обсудим – сказал нахмурившись владелец Ахалциха.
Сапихвно Сапарских монахов щедро был украшен церковными утварями, иконами, потирами, на стене старыми епископскими церковными флагами, военными крестами Багратионов, Чорчанелов, Джакелов. Разделенные на Садрошо потиры, дискосы и самыми главными – грузинскими книгами. Ахмед паша остановился перед флагами, церковные флаги Пархала, Сперы, Кола, Артаана, Артвина, Артануджа, Олтиса, Бана и Ишхана, Тао Кларджети, Удабно, Басиани, озеро теней, смотрели на Ахмед пашу и их объединение в Сафаре отображало опустошение епархий.
- Епархии к нам свои святые сокровища пересылают, пустеет Ишхани, Пархали, Ошки, Бана и Артануджи, опустел Хандзта и здесь в зале Сафары в ожидании доброго будущего собирается  грузинская благодать. Ждем тот день, когда каждая икона и потир, дискос и флаг вернется на свое место, в лавру, монастырь – сказал настоятель Басил и на Ахмеда пашу правдивый взгляд вонзил как копье в сердце.
- Время трудное преподобныйнастоятель, чтоб заброшенные монастыри и земли вернуть крепко должны сохранить Самцхе и Джавахети, Ахалцихе и Ахалкалаки. Я как генерал османской армии, чувствую как слабеет влияние Стамбула на Кавказе. Распластанная на караванный путь Османская империя будет богатеть, пока на этих дорогах другое чудовище не появится. У османов нет умения использовать то богатство, которое они каждый день получают огромным количеством. Из колоний Аравии, Африки, Европы Османская империя на дырявое корыто стала похожа. В это время мы грузины не остались без позвоночника, сам знаешь настоятель.
- Без веры господство над миром, это Ахмед паша, только жалкое существование последователей дьявола, безумных и чванливых убийц и воров. Как я вижу, тебя опять османское генеральство перегружает. Я та думал ты Атабаг грузинов, увы, я думал – настоятель стал похож на изваяние, вдруг боль изобразилась на его лице и смотрящий на это скорбное лицо Ахмед паша в области сердца почувствовал боль, похожую на воткнувший гвоздь.
- С того дня, как османы завоевали Месхетию, месхи потихоньку стали господствовать над Османской империей, потому что приняли разумное решение и османское войско направили в другое направление. Сегодня тоже для разумного решения пришел я к тебе батюшка.
- Что и сюда подошли проповедующие злые нравы и чужую веру? – спросил настоятель и посмотрел паше в глаза.
- На скале Ахалциха на могильнике крепости Саргиса Спасалара Самцхе,  по приказу султана, должны построить большую мечеть и училище – сказал паша и взором атаковал отца Басила.
- На скале Ахалциха, построение большой мечети, это распространение султанской веры, паша. К тому же там, где у древнейших христиан, Андреем Первозданным обращенным веру месхам. Если построишь мечеть, месхи, как кападокийцы будут стерты с лица земли. Чудотворная Ацкурская икона Богородицы ведь переселилась из Месхетии, сейчас и мечеть должны построить султанам? Каким законом и честью придешь ты к великим предкам, паша, с какой совестью ты оставишь свой город и всю Месхетию, страну древнейших мосхов, мушков, мешехов и тубилов – перекрестился отец Басилий.
- Если султан двинется с бесчисленной армией, в этом случае тоже выродиться позвоночник породы грузинской, страна месхов. После этого останутся только григорианцы, которые  с великим султаном заключили договор, чтоб имущество грузинов присвоить и франки, которых из Европы защищает великий король Франции – гневно сказал потомок Атабагов и подбоченившись оглянул развернутый из окна кельи вид, месхетинсие скалы и Уравельское ущелье.
Настоятель молчал, отец Басилий хорошо понимал трудности эпохи, Османскую империю считал наказанием за христианские грехи, подобно своим предкам, которые в ранние века, хлынувшую монгольскую орду за накопленные ошибки выкупом тоже считали. «Что разделяет монголов и турков друг от друга? – спрашивал настоятель своих учеников и сам отвечал – ничто, и первый и второй кочевые племена большой пустыни Азии. Язык у них почти схожий. Османцы, или потомки османов турки тоже кочевники, как и их предки туркмены.  Рассудите сами, для османов слово «отур» - означает и спрыгнуть с коня и жизнь. Или где спешился турок или «отур» совершил, поселился там. «Отуриорум» - живу, «отуриорум» - сели, вот простая философия нации, которая угрожает всех поглощением. Но в то же время настоятель задумался об участи Каина и Авеля. Об этом и раньше думал, но пока никому не раскрыл все свои думы. Сейчас в мозгу опять зашевелились бродячие мысли. Каин и Авель Господу из довольства, полученного от дел своих, сделали пожертвование. Упаси Господи, если ошибаемся, но мы так слышали, что Господь дар Авеля помиловал и из-за этого Каин обиделся. Если вспомним, что Каин был земледельцем, а Авель охотником, собирающим кочевником, тогда библия еще одному учит или думы создает? – думал опять настоятель и вдруг понял, что Ахмед паша смотрел разочарованным лицом. Надо было быстро действовать.
- Пошли сынок в усыпальницу великого Бека Мандатуртухуцеси, его мы спросим совет. Именно Бека развязал сложнейшие узлы в нашей истории, монголов, как древнейших грузинов, использовал в восстановлении государство Грузии. Его ум и гений победили силу и коварство хана. Его будем молить, чтоб достойную мысль ниспослал для вызволения веры из ловушки – говорил настоятель и спускался в Успенский собор, в глубину земли нисходящими ступеньками лестницы.
После того как поросшую мхом дверь сдвинули с места, Ахмед вздохнул запах земли и корней деревьев, поставил ногу на от времени почерневшую и позеленевшую подземельную каменную площадку. Небольшой свет, пролившийся из световых каналов сделанных месхетинскими мастерами, озарял вечный покой великого правителя Беки и его супруги Вахахи.ы Здесь же виднелись саркофаги дочерей Беки: матери Георгия Блистательного – Нателлы, королевы Трапзуна – Джиаджак Комненоса и бывшей королевы крымского полуострова – Бихаханим Гузлоры. В темной части коридора виднелись могильные плиты Саргиса-Сабы и Иоанна-Кваркваре. Чуть ниже, на глубине площадки, Манучар и члены его семьи спали вечным сном. На восточной стене был прикован нос венецианской военной фрегаты, на которой на латинском было написано «Нав-Кваркваре». Здесь покоились все православные Атабаги, кроме Кваркваре Второго, который был похоронен в монастыре Вардзии и Мзечабуки, которого около Трапзуна предали земле. На стенах прикрепленные шиты, отражали небольшой свет, поэтому на стенах можно было различить существующие надписи.
Отец Басилий преклонился перед могилой великого правителя и громко стал молиться «…воин Христа Бека, разгромивший  Агарионов, превосходивший всех дел своих, полководец-победитель, защитник грузинов за границей, строитель церквей и монастырей, заступник вдов и сирот, законодатель и судебник, воспитатель царевича Гиоргия, победитель турков и выдворивший их из Грузии, победитель осетин и захватчик Бакатар-осетина, объединивший грузинов под одного царя и укоренивший покой, присмотри за своей страной и просьбу мою вними…»
Ахмед паша преклонился  рядом с настоятелем и сказал – «Ох дед мой, отважный, прости меня недостойного раба твоего и дай мне разум для общечеловеческой и земской деятельности, чтоб потомки мои укрепили страну эту и чтоб не вымер род грузинский из месхетии, образуми меня предок великий и дед мой…»
Паша и настоятель вышли из усыпальницы, отец Басилий вытирал слезы и молчал. Когда портал из дзелкви закрывали вместе, настоятель что-то почувствовал или вспомнил старое знание и шепотом сказал потомку Атабагов.
- Сафара, сын мой, место под покровом святой Богородицы, кто покоится на этой котловине этой благодатью проникнется и наполнится божественной мудростью.
Ахмед окинул взглядом окрестность, за уравелскими скалами заходило красное солнце, небо наполнилось мудростью. Нужна была тайная чаша, чтоб наполнить этой мудростью.
- В этот вечер, на котловине Сафары, я заночую под покровом Богородицы и утром, при восходе солнца, скажу настоятель, моё окончательное решение– сказал Ахмед паша и в утешении приложился к плечу отца Басила.

***
Как при походах, на кожах, под голову подложенном седле,  спал в тот вечер Ахмед паша. Верный кунак, Аслан бег Палавандишвили вблизи хозяина, дремал как усталый орёл. В облаках сиреневого цвета мерцающая луна цвета дыни в чародейских расцветках окутывала выступ скалы Сафары, лицо паши и позади него водруженную старую башню. На одной из боевых тропинок старой крепости, под названием «крепость Саргиса», неподвижный как, камень стоял молельщик настоятель отец Басилий.
Вспорхнули на рассвете лесные куры. Пение птиц, раскатистые и крикливые голоса спозаранку нарушили спокойствие монастыря и обитель Сафары и с утра включились в общий хоровод.
Ахмед лежал с открытыми глазами и безмолвно слушал столкновение с неба сошедшего аромата с землёй, поднявшейся суматохой, битвой и звучностью. Небо своими бескрайними просторами украшало, обуздывало землю, а земля металась и безысходно требовала дело, победу кого-то над кем-то, самопожертвование и кончину.
Ахмед лежал у невидимого небесного портала, на месте взаимопересечения и столкновения земли и пространства. По сторонам его обуревал сферический, молочного цвета и обуздающий лучи покров.
Как ребенок улыбался Ахмед, взрыв сердца, души обуздание, остаться в покрове и вместе с ним далеко, над скалами и монастырями просил невидимый перелет.
« - Божья мудрость – « кто-то вблизи промолвил, или сам произнос эти слова никто не знает, но здесь Ахмед паша встал и всмотрелся на притихших вокруг него, сферичиской формы призраков.

***
- Решение принято настоятель, приказом моим на скале Ломсии, на месте могильника крепости Саргиса будет построена «Божья мудрость», или переделанный османамы под мечеть, но и сегодня известный символ христианства, похожий на «Айя София», её душу и очертание передающая православная церковь. Если султан скажет что «Айя София» не является мечетью, тогда он противопоставит себя и предкам, провозгласившим монастырь султанской молельней. Ежели султан снесет молча обиду и примет мое строение, тогда он задумает отмщение, в случае успеха или неудачи которого у месхов и жителей Иверии вечно перед глазами будет памятник православного христианства, на латинском «Санкта Сапиена», та же «Айя София» или «Божья мудрость».  Я верю отец, в  мной построенной церкви мои потомки будут  молиться на грузинском – говорил горящими глазами и строгим выражением лица Ахмед и глядел на отца Басилия.
- Бить грузином, это убеждение собственного тела в мученичество и в бессмертие души. Ещё хочу сказать, этим решением ты достойно встретишь своих предков сын мой – перекрестил Ахмеда отец Басилий.
- Несомненно с «Айей Софией» в руках к предкам иду я отец – улыбался паша Ахалциха и целовал плечо настоятеля.

***
К следующей весне в Ахалцихе началось большое строительство. До этого свободные жители города узнали, что итальянский архитектор посетил Ахалцихе. Лагеря каменщиков, земледельцев и других расположились в стенах древнейшего города.
Паша сам следил за течением грандиозного строительства в центре Месхетии. По его же приказу, особые мандатуры охраняли пути сообщения к разветвленным подмосткам и поэтому любопытный спутник только по сплетням рабочих мог выяснить что происходило в Ахалцихе.
Христиане города и грузины мусульмане в первую пору подавленно смотрели на муравейник похожее строительство. Согнутые в спине старые ахалцихцы считали –«паша мечеть нам на голову поставит» и молчали. Однажды пронесся в народе удивительный слух– «архитектор поместил место для алтаря и настоятеля Сафары привели для благословения места».
- Где мечеть и где алтарь? – спрашивали друг друга как будто для чесания шерсти пришедшие женщины месхи и сияющие возвращались к супругам.
- Думаю паша что-то замышляет – подмигивали друг другу носильщики, кожевники и тихо смеялись.
Кади пашалыка – Гаиредан Тавдгиридзе, к паше особо приближенное лицо, солидно ходил по строительству и разглядывал окрестность как опытный полководец. По его словам – «паша рядом с главным строением самую большую в Азии библиотеку строит и для граждан белый фонтан наряжает».





***
Меджлис османов расположенный около бирюзового пролива несколько месяцев бесконечно шумел и наконец решил отправить фанатиков мусульман дервишей на окраину империи, в край названный пашалыком Ахалциха.
Пипинэску ага, как цыпленок сидевший рядом со стамбульским пышным пашой Кади, сейчас только о том думал, какую штуку приготовит Ахмед паша и верный ему Реджеб из Ахалциха бородатым и наивным дервишам.
После окончания меджлиса Пипинэску написал Ахмеду обильно разбавленное аллегориями письмо.  «Поскольку лису выдержал, теперь жди медведя» - писал он Атабагу и добавлял «пять лет кушая мед и мула станет жертвой», что указывало о завершении срока пари проигранного Пипинэску в Ахалцихе.
Заблуждался Пипинэску ага. Султан Мустафа, который меньше доверял дервишам, отверг решение меджлиса и решил сам выступить в поход на Кавказ и окончательно разгромить союзников Ирана. Это означало приезд в Ахалцихе и осведомление тамошними новостями.
На следующее лето, как саранчи, пристали османы к общинам Малой Азии. Сам властелин с чудовищным войском и с бесчисленными рабами двигался по направлению озера Плакацио и разведывал окрестность, чтоб проложить дорогу в Иран.
У озера «теней», на османском «Чыдыр» разбили лагерь турки. Такого количества войско никто между месхами не видел. С шавшетских гор месхи рассеяно смотрели на пушек разгромивших балканские крепости. Султан после разборки дел Артвина, Абоца, Артануджа, Шавшети, Тао в сопровождении тридцати тысяч оруженосцев сифаев двинулся в сторону Ахалциха.
У горы Эрушети Ахмед паша пожаловал к владыке мира. Османский паша восхвалил Ахмеда многими ласковыми словами и вместе с ним в Цкаростави выпил кипящую «хава».
Османы, любящие врываться в город жестоко и опустошать все вокруг, в Ахалцихе вошли степенно, с мелодиями меджлиса и пронизывающий сердце маршем янычар. Город был так обильно украшен фарами и коврами, что султан приказал разбросать золото для граждан, а сам вместе с Ахмедом поскакал к стройке.
Султан так свободно мчался в этом незнакомом городе, будто это был вечно городом его предков. Для кавказских склонов подобранный жеребец ахалтекури быстро поднялся на ржавые скалистые холмы. Султан прикрыл глаза рукой с плеткой, напряг взор и оцепенел.
Перед владыкой морей и суши, в маленьком городе Ахалцихе, его главный противник, судья добра и зла османов, вопиющий на крови пролитой христианами, стоял непобедимый «Божья мудрость» - «Айя София».

***
Озлобленный султан искал причину. Он приказал Ахмеду паше наказать царя имеретин Соломона и разгромить Имерети. Было известно, что царь имеретин Соломон I Багратиони, Ахмеда Джакели называл «отцом» и считал большим другом Ахалцихского пашу. Со своей стороны Ахмед паша с большой любовью справлялся о царе Соломоне, с вступления на престол которого сам паша  имел львиную долю.
Между царем Имеретии и Ахмедом пашой такие теплые отношения, кажется взбесили Османскую империю. Разгневанный султан требовал голову Соломона, потому что последний объявил беспощадную войну торговле рабами в западной Грузии.
«Покори Имерети, свергни тобой же посаженного царя Соломона, восстанови рынок рабов» - написал великий везир  османской империи паше и с письмом вскоре отправил войско вдогонку. Ахмед паша полководцем османской армии назначил своего личного врага османа Кола пашу  и в Имерети отправил, а Реджеба Палавандишвили короткими дорогами с тайной миссией к отправил царю Соломону.
В 1757 году тридцатитысячную армию османов заманили имеретинцы на поле хресила. В два часа одиннадцатитысячное войско имеретинов разгромило врага. Кола пашу и его сопровождающих по приказу Соломона и Ахмеда паши сбросили со скал.
Имеретия освободилась…

***
Султан был взбешен. В поражении у Хресили он обвинил Ахмед пашу и приказал казнить. Есть несколько соображений о том, как наказали Ахмеда из Ахалциха. По первой версии ему отрезали голову, так как боялись восстания месхов, палачи точно и быстро исполнили задание. Голову Ахмед паши отправили в Стамбул, а тело торжественно похоронили вблизи им же построенном «Айя Софии». По второй версии, султан отправил Ахмеду шелковую тесьму, чем его должны были задушить. Ахмед паша спокойно помолился, простился с семьей, и нагнул голову палачам. Он перед смертью, до последнего биения сердца, взирал на «Божью мудрость» - «Айя София». По этой версии Ахмеда пашу похоронили на одном из холмов.

***
История к Ахалцихе не была милосердной. В 1828 году русская армия генерала Паскевича окружила Ахалцихе. Не сдались врагу ахалцихцы. После нескольких неудачных попыток взятия города Паскевич приказал забросить город зажигательными снарядами. Весь город был сожжен и испепелен. Уцелела только «Айя София», с купола которой, генерал Григол Орбелиани мастерски выстрелом из пушки сбросил полумесяц и русским рассказал о том, как Атабаг Ахмед пожертвовал собой для построения православной церкви.
В 1829 году «Айя Софию» объявили православным собором. Этому значительно способствовали служащие в русской армии Григол и Илико Орбелиани. В тот период солдатами случайно была найдена могила Ахмеда паши. Удивительно, что русские проявили огромное почтение  к могиле Ахмеда паши и снова украсили ее традиционной стелой.