Каракульча

Михаил Александрович Лобов, полуразвалившись в старом офисном кресле с треснутым пластиковым подлокотником, скучающим, но цепким взглядом привычно отслеживал на мониторе смутные черно-белые изображения со сразу нескольких камер видеонаблюдения. Стоящая перед ним большая белая фарфоровая кружка с синей надписью "Sochi", источала характерный аромат свежезаваренного растворимого кофе. В одном его ухе виднелся едва заметный блютуз-наушник телесного цвета. Через него в обыденную рутину охранника сетевого продуктового магазина врывался безграничный мир науки. Буквально накануне он закончил слушать скачанный из интернета цикл лекций о культуре и жизненном укладе русского народа во времена монгольского нашествия, а сейчас внимал рассказу об открытии красного смещения и противоречиях теории расширяющейся вселенной. Самообразование отнюдь не мешало работе Михаила. Подобно Юлию Цезарю, он мог прекрасно совмещать несколько видов деятельности, что неоднократно доказывал на практике, лишь слегка досадуя, что очередной воришка отрывает его от гранита науки.
Много календарей назад Миша, идущий на красный диплом студент физфака, был вынужден бросить свой УрГУ и устроиться разнорабочим на стройку, дабы обеспечивать свою жену Ленку и новорожденного карапуза Сашку. Институт было жалко - прощай учеба, прощай диплом, прощай жизнь, посвященная науке. Здравствуй, суровая реальность и борьба за выживание. Но Миша не унывал. Причудливым образом сочетая стройку и репетиторство, он порой приходил к своим подопечным прямо со стройплощадки, едва сменив каску и спецовку на старые джинсы и клетчатую рубашку. На обоих фронтах трудился с полной отдачей, заслуживая одобрение и прорабов, и родителей горе-абитуриентов. Со временем подучился, поднаторел в строительных ремеслах и стал очень даже неплохим и каменщиком, и плиточником, и электриком. Не стал он только дипломированным физиком, и нередко вздыхал вечерами о похороненных мечтах заняться фундаментальной наукой.
Утешением здесь были книги, которые он глотал одну за другой как горячие румяные пирожки с картошкой. Читал все подряд - популярные книги по истории, биологии, этнографии, конечно, по физике и даже по медицине. Причем все прочитанное не вылетало из него на следующий же день, а аккуратно раскладывалось по полочкам бесконечных стеллажей его разума в идеальном порядке, расширяя и обогащая кругозор. Так что вскоре все знакомые стали полушутя, но с искренним уважением звать его "ходячая энциклопедия". Он был не против.
Когда Сашке исполнилось три года, Лена вышла из декрета и вернулась на свою работу. Будучи неплохим бухгалтером, прекрасно ориентирующимся в хитросплетениях 1С,а, главное, умеющей найти подход к начальству и виртуозно состряпать нужные для налоговой отчеты, она вскоре заняла должность главбуха крупного Торгового Центра и стала зарабатывать в разы больше своего супруга. Последний же все чаще и чаще вызывал ее неудовольствие - то одно было не так, то другое... Словом, уже через год она заявила, что давно Мишу не любит и «дальше так продолжаться не может». "Мавр сделал свое дело. Мавр может уходить." - с грустной усмешкой вздохнул Михаил. Через два месяца они развелись, и Лена запретила бывшему мужу даже видеться с их сыном.
Вот тогда-то он и бросил стройку, устроившись на работу простым охранником. Ленка зарабатывала более чем прилично и в его, как она выражалась, «подачках» не нуждалась, а ему самому много не надо. Гонка за рублем более не имела смысла, как, собственно, во многом, и сама жизнь.
Потерю семьи и, особенно, разлуку с Сашкой, Миша переживал гораздо болезненнее и острее, чем оставление института. Немного подзатянувшаяся через пару лет душевная рана, тем не менее кровоточила и по сей день. Впрочем, когда сын подрос, они все-таки встречались иногда тайком от матери. Но разлученный с отцом в четырехлетнем возрасте Сашка помнил его довольно смутно, и особенной родственной близости не ощущал. Это было больно, но Михаил сына не винил. Вздыхая, все повторял сам себе – «такова жизнь...».
Сейчас Александр был уже почти взрослым 19-летним парнем. У него была девушка, о которой он, впрочем, не любил распространяться, и с появлением которой встречи с отцом стали еще реже. От природы замкнутый и неразговорчивый, сын при встречах все больше молчал, и беседа у них клеилась плохо. Сядут, бывало, за столик в кафешке или на скамейку в скверике, порасскажут друг дружке новости за пять минут, и молчат… Сашка по окружающему миру взглядом блуждает или в точку одну уставится, а отец на него смотрит. И такая боль душу дерет…
Вот сидит сын, родная кровь. После смерти матери ближе, чем он, никого у него, по сути, не осталось. И должно бы им обоим друг к дружке душами обратиться, раскрыться, распахнуться навстречу. Чтобы вместе все в жизни разделять, все проходить, проживать, чтобы любить и жить одним, чтобы быть одним, единою душой и единым дыханием… А между ними тишина, словно проводочек телефонный обрезали.
Принято думать, что сильнее всех переживать и тоньше всех чувствовать способны души писателей и поэтов. Между тем, полутона сердечной палитры простого человека могут быть не менее, а то и более богаты, чем у авторов поэм и романов. Михаил был, что называется, технарь. Он мог долго и с увлечением рассказывать об эволюции и разновидностях двигателей внутреннего сгорания или преимуществах отечественного автомата Калашникова над заморской автоматической винтовкой М16, а вот облечь в слова эмоции и переживания всегда было для него проблемой. Но это не значит, что переживаний этих не было.
Отцовское сердце было открыто. И чувства плескались в нем как в наполненном стакане, подходя с волнением к горлу и застревая где-то в районе гортани. Плескались и никак не могли перелиться через край, не находя путей, движений и слов для своего выражения. А может, боялся он где-то внутри, сам того не осознавая, что не пустит Сашка в себя его чувств, что расплескаются они и прольются, как кровь, на землю.
 *   *   *
- Я перекушу скоренько, присмотришь краем глаза - бросил, вставая, Михаил, обращаясь к вырезающей рядом ценники товароведу Галине.
- Сто баксов – буркнула та
- Заметано – привычно улыбнулся Михаил и, потягиваясь, направился в их крохотную каморку-кухоньку.
За столом сидел грузчик Лешка и задумчиво, не мигая, смотрел на вовсю кипящий стеклянный электрический чайник с открытой почему-то крышкой. Блестящие пузырьки, подсвеченные переливающейся светодиодной подсветкой, веселыми ниточками поднимались вверх и задорно лопались на поверхности.
- Можно вечно смотреть как горит огонь и кипит вода… - шутливо перефразировал охранник вместо приветствия
- Жду, когда отключится – усталым голосом ответил созерцатель, не сводя глаз с завораживающих воздушно-водных шариков.
- Да никогда он у тебя не отключится, пока открыт – усмехнулся вошедший.
- С чего это?
- Ну ты, Лёх, как с Луны свалился – Михаил захлопнул крышку чайника и через секунду тот замолчал. – Я понимаю, девки, но ты то, мужик, должен же хоть маленько в железках соображать. Знаешь хоть, как такие чайники робят?...
- Ла-а-а-дно, учись, пока я жив -  не дожидаясь ответа смилостивился гуру и с видимым удовольствием начал рассказывать – В ручке такого чайника находится биметаллическая пластина. То есть маленькая такая деталька из двух спаянных между собой частей – одна часть из одного металла, другая из другого. Например, сталь и латунь. Эти металлы имеют очень разные коэффициенты теплового расширения, поэтому при нагревании одна часть расширяется относительно сильно, а вторая почти совсем не расширяется. Но между собой они спаяны, поэтому при нагреве биметалличекую пластину слегка выгибает дугой – немного, но для чайника достаточно. Когда в ручку чайника через специальные отверстия попадает горячий пар, вся эта нехитрая конструкция нагревается, пластина изгибается коромыслом и механически отжимает обратно кнопку включения чайника. Вот… Ну а если у тебя крышка открыта, то весь пар выходит прямиком наружу, и в ручку не попадает. Так и будешь ты пузырьками любоваться, пока вода не выкипит…Чо, понял хоть чуть-чуть-то? – улыбнулся лектор.
- Ну… И не очень, чтобы очень, и не так уж, чтобы так уж. Оно, конечно, не потому что, дескать, например. А вот случись оно такое – вот тебе и пожалуйста… - процитировал в ответ Леха раритетный советский анекдот.
Оба посмеялись.
Михаил уже доедал свою гречку с мясом, когда в тишине кухни раздался телефонный звонок. Лицо недоуменно вытянулось, а глаза неправдоподобно расширились, когда он увидел имя звонившего, которое не высвечивалось на дисплее уже больше десяти лет.
- Привет, Лена!? – полувопросительно приветствовал он бывшую жену соответствующим выражению лица голосом.
- Он у тебя?!! – на достаточно высоких нотах спросила та,не ответив на приветствие.
- Кто?...
- Сын твой, кто ж еще?!!!! – Елена была явно не в духе. А Сашка явно что-то натворил – только в таких случаях она именовала их ребенка «твой сын».
- Да нет, конечно, с чего ты взяла…
- Не ври мне!!! Думаешь, я не знаю, что вы давно уж снова снюхались у меня за спиной!
- Так! А теперь спокойно, четко и по делу – что произошло?!! – строго, серьезно и сосредоточенно Михаил постарался направить разговор в конструктивное русло.
- А ты типа не знаешь ничего, типа не в курсе!!...
- Представь себе, нет.
- Типа ни сном ни духом, что они со своей прошмандовкой здесь на днях заявились, чуть не в подоле мне принесли?!
- Что?!! У Саши родился ребенок?!!
- Еще бы он родился! Тяпунь тебе на язык! Залетела эта вертихвостка его, на пузо взять хотела… Мы, говорит, решили пожениться… Сопляки… Тоже туда же…
- На пузо, говоришь… Ну-ну… - Михаил печально вздохнул своим далеким воспоминаниям - Ну и…
- Что «ну и»?!!! Выгнала я ее нахрен, только что с лестницы не спустила, а этого Ромео в комнату к себе отправила, чтоб и носу не казал. Телефон отобрала, естественно… Ладно хоть мать у девки с мозгами оказалась – тут же уладила все… Тоже, конечно, та еще штучка. Сегодня с утразвонИт такая, вся на понтах, и заявляет мне… ледяным таким тоном… «Передайте, пожалуйста, Александру, что моя дочь беременность прервала. И впредь прошу более нас не беспокоить» и трубку положила. Королева, блин… Я, значит, и сообщила горе-папаше этому, что Светка его аборт сделала… Ты б видел его глаза – так даже в концлагере, наверно, на фашистов не смотрели…
- Я его понимаю…
- Да ни хрена ты не понимаешь!!! Ботаник хренов!!! – совсем взорвалась Лена - Мал еще, засранец этот, на мать волком зыркать. Мать, которая его же от ярма и спасает!!!... И, представляешь, ушел! Оделся, меня прямо с силой оттолкнул и ушел!!! Через мать перешагнул!!! Прыщ недодавленый!
- Помнится, в мою бытность ты была сдержанней в выражениях…
- Слушай… Если бы я не сдерживалась… Лучше не доводи меня! Лучше не доводи меня, понял?!
- Ладно, проехали… Что делать собираешься?
- Ты меня спрашиваешь?!! Это ты мне скажи, что у твоего балбеса на уме! Куда он мог направиться и что еще выкинуть!
- Значит, так, обзвони друзей его – может Саша у них…
- А я типа такая вот дура, не догадалась?!!.. Да обзвонила уже тыщу раз! Нет его, говорят. Если не врут, конечно…
- Я сейчас на работе. Смена закончится, попробую его поискать. Пока подумаю, где бы он мог быть… Если вдруг объявится – сообщи мне. СМС-кой хотя бы… Все, давай… - Михаил нажал отбой, положил телефон и шумно выдохнул, обхватив голову руками.
*   *   *
Искать сына не пришлось. Уже затемно, почти к самому закрытию магазина, он сам пришел к отцу на работу. Михаил увидел его сквозь стекло своего угла-каморки – нахохлившегося, помятого, с беспросветной вселенской тоской в серых глазах, неподвижно глядящих куда-то в пространство.
- Привет, сынок!... Пойдем ка, на воздух выйдем… Я все знаю в общих чертах - мать днем звонила - так что можешь не рассказывать… Как ее хоть зовут-то?...
- Света.
- Светлана… Фотиния, значит, по-гречески… Красивое имя… Помнится, в советское еще время песня была. «А за окном стоит весна. Весна по имени Светлана…» М-да… А сейчас у нас, значит, осень… Урожаи, посаженные весной, собираем… Да не вскидывайся ты, все я понимаю – сам был такой же…
Так…, сейчас надо матери позвонить, что ты нашелся… Не вскидывайся, говорю – надо! Она там уж с ума сходит, скоро по моргам звонить начнет… И не дрейфь – своих не бросаем!
Михаил набрал телефон жены.
- Нашелся Саша. Только что ко мне на работу пришел.
- Ага!!! Я ж говорила, к тебе побежит! Давай-ка отправляй его домой. А лучше, знаешь что, привези ка его сам на такси, чтобы ненароком не убёг по дороге. Машину я оплачу тебе, в оба конца. А уж я его здесь встречу…
- Значит так, Лена, сегодня Сашка ночует у меня.
- Ага, щас, разбежался. Отправляй ко мне, говорю, пока я сама не приехала!
- Я сказал сегодня МОЙ СЫН, совершеннолетний, кстати, ночует у меня! Дальше видно будет.
- Да ты…
- Все, отбой. Я отключаюсь. Будут новости – наберу. Пока.
Михаил нажал отбой, отключил и разобрал телефон и вытащил одну из SIM-карт¬¬¬, после чего снова привел аппарат в рабочее состояние. Секунду подумав, он вновь обратился к сыну.
- Так, сходи ка к сотовикам здесь рядом, купи себе симку. Думаю, еще успеешь. Вот тебе деньги. И где-то здесь был паспорт мой… - Михаил покопался в поясной сумке и вскоре нашел искомое – Ага, вот он! Держи, купишь на меня. Там рожу мою знают. Скажешь, что сын. Дома трубу тебе откопаем из моих старых. А тем временем и смена моя закончится.
- Сейчас мама приедет…
- Куда?... Она ж не знает, на каком объекте я работаю.  Да и не успеет, с другого конца города. Адрес мой ей тоже неизвестен… Не интересовалась как-то все эти годы.
Домой ехали молча. Каждый думал о своем. Точнее, думали-то они об одном и том же, но каждый по-своему.
- Ну что, сын, не сберег ты семью свою, потери она понесла. – за кружкой травяного чая начал разговор хозяин квартиры после нехитрого ужина.
- Так мы это… не расписывались еще.
- Ага… Не расписывались, значит… Так чего ж вы в постель полезли, если не расписывались, а?!! Утром – ЗАГС, вечером – постелька!Вот как оно, по-нормальному то, как оно быть должно!...
- А вы с мамой типа все по-нормальному сделали.
- Ишь, подкованный какой… Да, и мы тоже… на те же грабли наступали. Есть грех. Как говорится, «если бы молодость знала, если бы старость могла…» Однако ж ты вот родился, не попал под кюретку. И родили, и вырастили…
- Мама вырастила.
На секунду повисла тишина. Михаилу тяжело было это слышать…
- Мама… Да… Но она сама так решила. Я ей вдруг не нужен оказался. Пока вместе жили, я все для тебя делал. И купал, и задницу подтирал, и гулять с тобой ходил, когда дома был. Да и по ночам тоже я вставал, хоть и на работу с утра надо было. На развод не я подавал – сам знаешь. И повода, кстати, не давал – не пил, не гулял, рук не распускал, любил вас с мамкой…
Любил и защищал, между прочим, в обиду не давал. А ты свою Светку? Женщину, которая носит твоего ребенка?! Мать сказала, что чуть с лестницы ее не спустила. Где ты был?!! Где ты был в этот момент, я тебя спрашиваю?!!!!... Почему ты не защитил свою жену, пусть и нерасписанную, и своего ребенка, моего, между прочим, внука?! Молчишь… И вот нет теперь его! Убили, всё!
И не только его убили. Вас со Светкой тоже убили. Любовь вашу убили. Потому что вы теперь не влюбленные, не любовная пара. Вы теперь сообщники в этом убийстве! Мало какой брак после аборта счастливым бывает, потому как кровь пролитая разделяет. А женщина часто подсознательно ненавидит того, из за кого ребенка своего потеряла.
- Я то тут причем?! Я, что ли, ее на аборт потащил?!
- Ах ты не при чем!... Ты, значит, у нас чистенький!... А кто на защиту не встал? Кто мать ребенка не защитил? У тебя ж даже имя означает «защитник», «оберегающий муж»!
Женщина по природе своей слаба, а когда беременная – особенно. И глупостей ей натворить – да запросто, если поддержки рядом нет, если плеча нет мужского, на которое опереться можно! Да если б мужики в кусты от баб не сбегали, да мамок своих и девкиных не боялись, у нас в стране и абортов бы в разы меньше было!
Ишь… не причем он… Оба в крови, половина на тебе, половина на ней. На тебе больше даже, потому что ты мужик! Про мамок ваших уж не говорю – они тоже… от кармы своей никуда не денутся.
- Ты меня к матери не пустил, чтобы самому здесь морали читать?!
Михаил вздохнул.
- Опоздал я с моралью, лет на 10-15. На вечность на целую опоздал… Все уж, после драки кулаками не машут…. Любишь её?
- Люблю.
- Сколько ей?
- 18
- Значит так, завтра пойдешь к ней, приведешь сюда… Как хочешь – хоть выкради, как на Кавказе. Поживете у меня пока. Девке тоже сейчас не сладко, надо будет поддержать ее. Тебе поддержать, понял?! Ты её мужчина, ты ее опора, от тебя она защиты ждет.
Света будет спать в моей комнате, постель я поменяю. А мы с тобой как-нибудь в зале разместимся… Что ты на меня смотришь?! Думал, я вам здесь дальше кувыркаться дам?!.. Даёшь еще! По второму кругу!.. Нет уж, милый мой. Давай-ка, хоть сейчас, честь по чести.
А я посмотрю на вас. На нее посмотрю. Коли все на лад пойдет, коли раскаетесь, да прощения друг у друга попросите. Не так, абы как – а по-настоящему, с искренним сознанием своей вины. Настоящей вины, которая реально есть. Так может и не все еще потеряно, может, можно еще склеить то, что на две половинки разбилось… Понял?!
- Понял…
- Согласен?!
- Согласен…
- Вот и ладненько… А теперь спать давай. Поздно уже. – Михаил встал и направился было готовить постель, но вдруг остановился – Знаешь, что… Давай-ка мы с тобой помолимся…
- Ты чо, пап?!… - лицо Саши вытянулось от недоумения.
- Я в этом деле не очень большой спец, конечно, сам знаешь, но Бог всех слышит. Как сможем, так и помолимся. Молитвослов у меня вроде был где-то, сейчас попробую найти. Ну а нет, так и своими словами можно…
Надо, Саш, надо… Не Богу надо – нам надо… Дров наломали, кашу заварили, а теперь вот расхлебывать. Без Него, наверно, никак. Тяжко без Него. Может, подсобит хоть малость. Как говорится, на путь истинный направит.
Молитвослов через почти час поисков удалось найти в книжном шкафу, во втором ряду книг, между томиком «Истории России» Соловьева и брошюрой «Самооборона без оружия». Иконы в доме не оказалось, так что Михаил нашел образ Спасителя в интернете и распечатал его на обычном принтере, после чего поставил лист на стол, прислонив его к обоям и подперев футляром для очков. Перед этим черно-белым изображением и встали на молитву.
Отец, изредка запинаясь, но сравнительно бегло читал незнакомые для себя тексты вечернего правила. Александр молча внимал рядом. Лицо его было сосредоточено, глаза широко открыты. Потом они отложили молитвенник и стали молиться своими словами. Словами самыми простыми, которые рождались где-то в глубине души и. казалось, в самый момент своего произнесения переставали существовать в обычном мире, но принадлежали уже миру иному, высшему, горнему.
- Господь Бог, спасибо тебе, что ты нас любишь и слышишь нас. Прости нас, что мы допустили смерть нашего ребенка, нашего сына и внука – молился Михаил, чувствуя, что душа сына вторит каждому его слову – Мы не уберегли, не спасли его. Прости нас. Если что-то можно еще исправить, что-то поправить – помоги нам сделать это. Дай знак, направь, подскажи – что нам нужно делать. Пожалуйста, помоги нам.
Господи, пожалуйста, помоги Светлане пережить этот страшный удар, укрепи ее и помоги нам поддержать ее. Скажи как-нибудь, подскажи – что нам делать. Помоги нам найти нужные слова для нее, чтобы не навредить, а помочь…
И еще долго шла молитва, Одно и то же повторялось разными словами в разном порядке. И все казалось, что не находится слов нужных, таких, чтобы Бог наверняка услышал и выполнил их прошения. Но это только казалось, поскольку Бог знает нужды людей прежде, чем те выскажут их в своих молитвах. Знает, и подает просимое, если только это полезно для душ просящих. Однако отцу с сыном это было неизвестно.
Уже после того, как папа ушел спать в свою комнату, Саша, скрючившись на полу в позе эмбриона и сжав в замок руки продолжал молиться. То, что всего пару часов назад было отцовым чудачеством, потом превратилось в соломинку, за которую хватается утопающий, и, наконец, стало единственной надеждой. Надеждой на чудо. Он молчал, но душа его вопила и кричала от боли, страдания и упований. Он понимал, что все уже кончено, здравый смысл подсказывал, что смерть никогда не отдает обратно то, что уже забрала, но что-то в нем не принимало страшную действительность и продолжало возносить одни и те же возгласы – верни… спаси… помилуй…
*   *   *
В половине восьмого Михаила разбудил телефонный звонок. Едва продрав глаза после почти бессонной ночи, он разглядел на дисплее имя своего начальника из ЧОПа.
- Привет, Палыч! Какими судьбами? Чем обязан?
- Привет-привет, Саныч! Не разбудил? Как сам? Нормально все?!...
- Да жив пока –со вздохом неопределенно отозвался Михаил.
- Извини, что в такую рань. Слушай, выручай! Надо срочно в «Гармонию» выйти. Одна смена всего.
- Ты издеваешься?! У меня и так переработка, я четыре через два роблю. Как говаривал наш президент, «как раб на галерах». ..
- Все понимаю, Саныч… Но вот… ну некому, кроме тебя… Только что с объекта звонили –Темнов на смену не вышел. Звоню – телефон не отвечает…
-  М-да... «Никто, кроме нас»…Что еще за Темнов?
- Да из новеньких. Зеленый еще, салага… Вчера первую ЗП получил, ну и загулял, видать… Наверно, расстаться придется…
- М-м-м… Не руби с плеча, пожалей мальчишку… Проучить надо, конечно, но шанс дай. Кто ж, кроме нас, старых перцев, его жизни научит, если уж отец не научил, ремня да пороху не нюхал.
- Да нет у него отца…
Михаил вздохнул.
- Вот-вот, отсюда и беды все…
- Ну так что, выйдешь??!
- Да куда ж я денусь?!!…
- Саныч, блин… спасибо!!! Знал, что не откажешь!!!... Давай, выезжай… Там «халатики» ждут уже.
- Ну дай ты мне хоть штаны-то одеть! Кофе уж ладно, на месте выпью… Все, до связи…
Михаил шумно выдохнул, полежал еще несколько секунд, потом вскочил и стал быстро одеваться. Перед выходом он подошел было к почивающему в зале Сашке. Тот спал на спине. Одна рука, лежащая на груди, немного выглядывала из под пледа. Она словно заботливо прикрывала висящий на простой веревочке большой серебряный крест. Тот самый, с которым его крестили почти девятнадцать лет назад. Уставшее юное лицо с чуть припухшими глазами было слегка наклонено к окну, всклокоченные темно-русые волосы открывали мальчишеский лоб, сквозь полупрозрачную кожу которого чуть виднелись зеленоватые жилки.
Надо же, а я вот так и не научился за всю жизнь на спине спать, на боку только… Михаил не стал будить парня, а лишь написал и оставил на столе записку:
«Доброе утро, сын!
Меня срочно вызвали на работу. В холодильнике суп, в миске рядом - котлеты. Ну и что еще найдешь – тоже ешь. Будешь уходить – запасные ключи в тумбочке в прихожей.
Все, давай! Я на связи!
Папа»
*   *   *
Внуки… Ну какая ж любящая мать не мечтает стать бабушкой?! Снова уже подзабытые, но до боли знакомые пеленочки-распашоночки. Милые посапывания и покряхтывания, ну и крики и плач, конечно – куда ж без них?! Потом первая улыбка, первый зубик, первые шажочки… И ты, уже в летах, уже с опытом, поучаешь и наставляешь дочь, как ухаживать за малышом. Как пеленать, купать, кормить…
Все это замечательно, все чудесно, но… Но не сейчас!... Сейчас Светочке надо закончить учиться, устроиться на работу. Потом замуж выйти по нормальному, За настоящего состоявшегося мужчину, а не этого хлипкого студентика. Чтобы если уж замуж, то действительно быть ЗА МУЖЕМ, чтобы быть за своим супругом, как за каменной стеной. Вот тогда уж можно и ребеночка спокойно родить, можно даже двух…
Так размышляла Наталья, пока ее дочь, уткнувшись в подушку, ревела в своей комнате. Мать быстро нашла в интернете координаты клиник, оказывающих соответствующие услуги, и, выбрав наиболее удобную и подходящую, вздохнув, набрала номер. Ответив на стандартные вопросы о сроке беременности и возрасте пациентки, мать договорилась о дне визита дочери к врачу. Назначили через три дня, в пятницу.
Это были тяжелые три дня. Глаза Светки были опухшими и красными от непрекращающихся слез.
- Мамочка, мамочка, ну давай его оставим! Ну пожалуйста! Я все-все сама буду делать, я справлюсь! Пожалуйста, мама!
- А институт кто за тебя заканчивать будет? Я? Или, может быть, Сашенька твой?! У него, случайно, не Сергеевич отчество? Не Пушкин?
- Я академку возьму! – вскинула голову дочь, цепляясь за призрачную надежду – я закончу, мама, обязательно закончу. С красным дипломом закончу, как ты хотела. Я все сделаю, мама! Я хочу родить, я люблю этого ребенка!!!
- Придет время, и родишь, и любить будешь, и все будет у тебя. Всему свое время!... – Наталье тяжело было быть строгой. Она изо всех сил старалась говорить холодно и сухо, но временами голос еле заметно предательски подрагивал.
- Но я не могу так, я уже люблю его, мама, уже люблю его там, внутри, как же мы его… мама, не надо так! Прошу тебя, мама!!!...
Наталья взглянула на уже начавший округляться живот дочери и подавила нервный вздох.
- Нет там еще ничего! Нечего любить! Горстка клеток и ничего больше... Не реви! Возьми вот платок, вытри сопли и успокойся. Телек вон посмотри, а еще лучше поспи – тебе полезно.
Мать встала и несколько поспешно вышла из комнаты. Дойдя до кухни и закрыв за собой дверь, она включила стоящий на холодильнике небольшой телевизор, увеличила громкость, рухнула на табуретку и разрыдалась. Ей тоже было жаль этого еще нерожденного, но уже живого маленького человечка. Как она ни отмахивалась, но в воображении неотступно возникал маленький скрючившийся красноватый малыш, плавающий в утробе. С крошечными полупрозрачными ручками и ножками и неизменным пальчиком во рту.
Ребеночка было жалко, но она должна думать о своей дочери, о ее жизни, ее судьбе. Она не может позволить чувствам взять верх над разумом. Она должна… Нужно идти до конца…
В четверг утром - на третий день, накануне визита -Наталья взяла отобранный ранее телефон дочери, собралась с духом, вошла к ней в комнату и набрала номер абонента с именем «Сашенька, любимый». Через некоторое время трубку взяла женщина, оказавшаяся матерью студента. Наталья в подчеркнуто официальном тоне холодно попросила передать Александру, что его ребенка больше нет, аборт уже совершен. Одна бабушка уведомила другую о смерти, об убийстве их общего внука. Потом положила трубку, молча встала и вышла.
Это было сжигание мостов. Специально на глазах у дочери –больно, жестоко, по живому. Но так было нужно. Света должна смириться с потерей ребенка как с уже свершившимся фактом. Так вскоре ей легче будет пережить реальную операцию.
Операцию… В памяти всплыл мелькавший в ленте «В контакте» демотиватор. На мрачной картинке был нарисован средневековый палач с прислоненным к кровавой плахе огромным топором. И подпись. «Палач – не доктор! Убийство – не медицина! Аборт – не операция!»
 *   *   *
Еще несколько дней назад на улицах города стояла настоящая летняя жара, но, как это часто бывает на Урале, накануне погода в один день резко переменилась. И хотя дождей по-прежнему не было, а на малооблачном небе все также светило солнце, температура упала до уже совсем не летних значений. Так что большинство горожан экстренно обрядились в разноцветные куртки, которые, впрочем, далеко и не убирались.
В светлом холле частной клиники с нежным названием "Гармония" было достаточно просторно и даже уютно. На ресепшн у входа их встретила улыбающаяся русоволосая девушка и, вежливо поинтересовавшись целью визита и сделав какую-то отметку в одном из своих журналов, сориентировала в расположении нужного кабинета, а также выдала заранее приготовленный для них пакет документов.
Наталья взяла бумаги, поблагодарила и, не оглядываясь на следующую за ней Свету, направилась к гардеробу. Ей навстречу, прямо из распахнутой дверцы в ограждении, вышла женщина, неся на руке серое пальто.
- У нас сегодня в гардеробе самообслуживание. Сотрудница внезапно ушла на больничный, а подменить вот пока некем - торопливо сообщила девушка с ресепшн, поймав недоуменный взгляд Натальи и предупреждая ее вопрос - Вы можете просто повесить вашу одежду на свободное место. Извините за неудобства...
- Вот еще... - Наталья быстро перебрала в уме содержимое карманов и решила, что проще взять одежду с собой, тем более и, что на ней была не какая-то там курточка не синтепоне, а натуральный каракуль советского еще пошива.
После чего твердым шагом направилась к нужному кабинету, ворча, что даже за свои деньги у нас нельзя получить приличный сервис.
201 кабинет располагался на втором этаже клиники, как раз рядом с небольшим фойе. Через панорамное окно открывался вид на серую мостовую, по которой в обоих направлениях сновали вечно спешащие утренние прохожие. За небольшим типовым столом сидел охранник - неопределенного возраста мужчина в серой униформе. Тут же, между двумя небольшими пальмами в объемных кадках стоял кофе-автомат, источающий соблазнительный аромат свежеприготовленного напитка.
Очередей, как и полагается, практически не было, поскольку все приходили по предварительной записи. Однако Наталья по старой привычке пришла заранее, когда у доктора только-только начался прием предыдущего по времени пациента. Она тяжело опустилась на диванчик напротив охранника и стала ждать. Света неслышно присела рядом на краешек сидения и опустошенно-безразличным взглядом стала разглядывать узор гранитной плитки.
- Красивая у вас шубка - неожиданно отметил охранник, не то с улыбкой, не то с усмешкой кивая на лежащую на коленях Натальи верхнюю одежду. В голосе его, вроде бы дружелюбном и теплом, улавливалась, тем не менее, нотка какой-то грусти и вселенской усталости. Так разговаривают люди, недавно похоронившие близкого человека.
- Спасибо! - сухо ответила погруженная в свои мысли Наталья, не поощряя беседу.
- Сразу видно - добротная фабричная вещь, а не кустарное производство.
- Да... - она вздохнула, в принципе, почему бы и не поговорить с человеком, хоть отвлечься немного от всего этого... - Это, знаете, еще в советское время куплено было. Как тогда говорили, по блату, если понимаете о чем я...
- Отчего ж не понять, я тоже родом из той же самой страны и успел застать и оценить все эти "плюсы и минусы" так называемого застоя. Некоторые вещи достать было сложно, но, что ни говори, контроль качества был на высоте. И советский каракуль считался одним из лучших в мире... Вы, кстати, знаете, из чего делают такие вот шубки?
- Ну это, вроде, порода овец есть такая, каракулевая. Из них и делают. Ну то есть из меха овец каракулевой породы.
- Хм-м-м... В принципе верно, но только с одним маленьким уточнением –из новорожденных ягнят овец каракулевой породы. Только у них будет столь ценимая модницами густота оригинальных крошечных завитков, упругость и шелковистость. Шкуру сдирают в первые сутки-двое после рождения, пока мех не начал грубеть. На голове ягненка делается надрез и его буквально вытряхивают из собственной шкуры. Часто эта процедура проводится с еще живыми ягнятами - опять таки, чтобы не попортить шкуру.
- Какой ужас - пролепетала непослушными губами шокированная женщина и бессознательно крепче сжала руку дочери.
- А еще есть каракульча. - невозмутимо продолжал мужчина - Этот мех отличается от обычного каракуля - он довольно тонкий, завитков практически нет, да и неноский - хватает максимум на три сезона, но зато этот мех особенно мягкий, нежный и у каждой шкурки уникальный неповторимый рисунок. Его называют "муаровый". Продавцы, если спросите, уклончиво скажут вам, что это мех недоношенных ягнят каракулевой породы. И формально будут правы. Только вот у здоровых овец крайне редко рождаются недоношенные детки. Однако рынок требует продукт, спрос рождает предложение. Поэтому для того, чтобы получить каракульчу, беременной овце вспарывают живот, разрезают матку, выдирают зародыш и снимают с него шкуру. Или другой способ: на предпоследнем сроке беременности овцу бьют ногами в живот. Потом с мертворожденных ягнят снимают шкурки, аналогично варианту с каракулем.
- Вы что... издеваетесь?!!! Всякие ужасы нам рассказывать?!! У меня ребенок и так на грани нервного срыва, а тут еще вы со своими ягнятами... - сидевшая неподалеку женщина в бордовой кофте поднялась и направилась в сторону туалета. Наталья также огляделась вокруг в интуитивном поиске укрытия, но бежать было некуда, они были следующими в очереди.
- Ребенок?!... Это вы про свою дочь? Она уже достаточно взрослая – и для того, чтобы стать матерью и, кстати, для того, чтобы принимать самостоятельные решения. – в голосе собеседника появились одновременно и горечь и нотка металла - Или, может быть, это вы о внуке или внучке? Вот он или она действительно в шоке, причем давно - дети в утробе прекрасно чувствуют все переживания своей мамы, не говоря уже о боли при аборте...
- Вы прекратите или нет?!! -  вскричала Наталья, ее уже трясло, голос дрожал, казалось, еще чуть-чуть и она бросится на собеседника, но того было уже не остановить.
- Кстати, судьба ребенка - вашего убитого по вашему же настоянию внука –возможно, будет довольно схожа с судьбой недоношенного ягненка каракулевой породы. - сквозь холодную жесткость злого тона Михаила слышалась кровоточащая боль, стоящая за каждым его словом - Из его тела полулегально могут сделать омолаживающие лекарства и косметику, которыми старые, но очень богатые люди будут поддерживать тонус своего дряхлеющего тела.
Знаете, как это происходит? Если ребенок после аборта еще жив – такое бывает на поздних сроках – его оставляют на столе умирать. Часто для ускорения процесса кладут на подоконник у открытого окна, на сквознячок.
Мертвого младенца… или ПЛОД, как они его лицемерно называют, кладут на спину в эмалированный лоток и обильно протирают спиртом. Далее при помощи ножниц снимается кожа с живота и груди, вскрываются грудная клетка и плевральная полость. Затем в стерильные чашки Петри извлекаются органы – отдельно сердце, печень, легкие, желудок, селезенка, поджелудочная, почки, брыжейка, спинной мозг, щитовидка,… глаза. Выделяются хрящи из всех суставов. Мозг также разделяется на части, из него извлекаются мозжечок, мозговой ствол, гипоталамус, таламус, базальные ядра, затылочные, теменные, височные и лобные доли.
Все это теперь называется безликим лукавым термином «фетальные ткани» - отсюда «фетальная терапия».Эти ткани раздельно измельчают в чашках Петри до гомогенной консистенции и добавляют физраствор. Полученные суспензии клеток переливают в пробирки и отправляют в специальную центрифугу. Бывшие детки 10 минут крутятся на этой зловещей карусели смерти при 1000 оборотах в минуту. Под конец полученные «клеточные культуры» помещают в криопробирки и замораживают в парах жидкого азота.*
Вот так… В таком виде то, что осталось от вашего внука, будет ждать своего часа. Пока какая-нибудь перезревшая состоятельная дама или окончательно посадивший печень прожигатель жизни не раскошелятся в элитной клинике на уникальные регенерационные и омолаживающие инъекции. Потом в местах инъекций могут возникнуть новообразования, в том числе злокачественные, но они, как правило, рискуют – слишком уж велик соблазн получить вторую молодость…
Света уже давно сидела, чуть нагнувшись вперед, сжав кулаки и чуть не до крови прикусив нижнюю губу. На джинсовой юбке виднелись темные крапинки от впитавшихся в ткань капель слез. Наконец, она резко выгнулась назад, напрягшись и задрожав при этом всем телом. На лице отобразилась непередаваемая гримаса страдания, глаза были крепко зажмурены, а сквозь стиснутые с силой зубы вырвался не то стон не то вой отчаянья и боли, граничащих с безумием.
Через секунду девушка вскочила и бросилась к выходу из клиники.
Наталья, возмущенно и глубоко дыша, хотела было что-то сказать спутавшему все карты невесть откуда взявшемуся непрошенному лектору, но гневно махнула рукой и бросилась за дочерью. Однако догнать девушку ей не удалось - она лишь успела заметить, как та вскакивает в какой-то автобус с незнакомым ей номером, как раз подошедший на посадку.
Спешить было больше некуда. Наташа доплелась до пустой остановки, плюхнулась на скамейку и дала волю душившим ее слезам. Она рыдала. Ревела, не стесняясь и не обращая ни на кого внимания. Просто по-бабьи, со стоном и негромким воем. И вместе с потоками слез выходила из нее вся та неимоверная черная тяжесть, что тащила она на хрупких плечах своей души в эти бесконечные три дня. Напряжение резко спало и с каждой секундой, с каждой вытекшей из глаз слезой ей становилось легче. Словно натянутая тетива вдруг сорвалась и с глухим свистом лишь рассекла воздух, толкая перед собой пустоту вместо упавшей в пропасть смертоносной стрелы.
Мать с двойственным чувством, боясь сама себе в этом сознаться, почувствовала, что в глубине души она рада тому, что ее дочь сбежала из клиники.
*   *   *
Автобус закономерно доставил Свету из одного из спальных районов к центру уральской столицы, где она вышла и медленно побрела по улицам города, не зная, что же ей делать дальше. Они часто гуляли с Сашей по центру, и все вокруг здесь дышало их любовью. Вот набережная, Плотинка, они не раз специально приходили сюда в полнолуние любоваться сверкающей лунной дорожкой на воде. Вот скульптурная композиция, посвященная братьям Люмьер у кинотеатра «Космос», за которой она однажды спряталась, и растерянный влюбленный никак не мог ее найти. А вот памятник Петру и Февронии, что напротив Спаса на крови. Здесь Сашенька часто обнимал ее сзади за плечи, и они просто молча стояли, думая о своем будущем счастье, которое вместе построят. И было им хорошо…
Ноги принесли ее на Вознесенскую горку, где памятник уральским комсомольцам соседствовал со старейшим из сохранившихся екатеринбургских храмов – храмом Вознесения Христова, от которого, собственно, и получила название возвышенность. В советское время в нем располагался краеведческий музей, а в 91-м, аккурат первого января, здание вновь вернули Церкви. Ярко-голубые с золотыми маковками свечки гармонично сочетались с бледным малооблачным сентябрьским небом. Света медленно поднялась на высокое крыльцо храма и открыла тяжелую дверь.
Вопреки ожиданиям, в храме оказалось достаточно светло. С огромных расписанных стен и сводов на вошедшую взирали лики святых, в некоторых сценах ей удавалось узнать эпизоды из Священного писания, которое она, впрочем, не очень хорошо знала.
Светлана робко прошла вперед и слева от большой красивой перегородки на возвышении заметила икону, перед которой было особенно много свечей. Не столько узнав, сколько интуитивно почувствовав, что это Богородица, девушка подошла к ней и опустилась на колени. Слезы снова потекли из ее глаз. Она старалась плакать бесшумно, чтобы не нарушить тишину храма, и со стороны видно было только, как хрупкие плечи мелко сотрясаются в такт рыданиям.
Слов не было. Света не просто не произносила их вслух, их не было вовсе. Ни слов, ни мыслей. И даже чувства свои она не смогла бы толком описать. Ужас пережитого, накопившаяся за эти дни бесконечная усталость, неясность туманного будущего - все слилось в едином озере боли, которое словно ручьями изливалось из нее вместе со слезами.
Плачущая не заметила, как к ней подошел пожилой священник.
- Здравствуй, доченька! Что, тяжко тебе? Вижу, что тяжко... Ну поплачь, поплачь. Слезы твои настоящие, добрые слезы, без злобы. Я вижу. Такие слезы душе на пользу. Поплачь. А я помолюсь здесь, с тобою рядышком, попрошу за тебя Царицу нашу Небесную.
Священник приподнял полы старенького подрясника и встал на колени рядом со Светой. Он тоже молился молча - видимо, чтобы не мешать стоящей рядом. Взор его  то обращался к образу, то опускался вниз, к полу, губы под седой бородой едва заметно шевелились, время от времени он крестился и клал земные поклоны. Так прошло некоторое время. Рыдания Светы прекратились и перешли в легкие всхлипывания.
- Ну что, моя родная, пойдем, присядем на лавочку. Расскажешь мне о боли своей, что у тебя приключилось. Изольешь душу. Глядишь, и полегче станет. Может, я чем помочь смогу. - теплая рука осторожно коснулась плеча Светы.
Они прошли к стоящей неподалеку лавочке, сели и Света немного сбивчиво и путано стала рассказывать батюшке свою историю. Тот внимательно слушал, уточнял, задавал вопросы. Наконец, девушка закончила рассказ и уставилась глазами в пол.
- Случайностей не бывает, деточка. – сказал священник после недолгого молчания - Как говорил Паскаль, случай – это псевдоним Бога. Это Он уберег тебя и твоего ребеночка. Действие Бога в нашей жизни – это ведь далеко не всегда гром с неба и явление ангелов. Такое, напротив, случается до чрезвычайности редко. Господь творит благо через людей и обстоятельства.
- А почему я? Почему со мной так… Ведь тысячи женщин ежедневно на аборт приходят.
- Ну, это нам неведомо. Может быть, судьба твоему ребеночку уготована особая. Может, молился за тебя кто, и по молитвам этим дитя живо осталось. Может, душа твоя через этого младенца спасется… Может, вместе всё… Этого мы не знаем…
А что до других… Так или иначе, Господь к каждой матери стучится. К кому через других людей, как с тобой случилось. К кому через как бы случайно увиденный фильм или книжку какую, кто-то просто мамочку счастливую с лялькой на площадке увидит, и сердце сожмется…
Вариантов тысячи. Бог стучится к каждой, но не каждая слышит и не каждая слушает. Всякий человек решает сам, как ему поступить. Вот взять тебя. Ты ж ведь могла перебороть свою жалость к ребенку, сказать нет своей любви к нему и не уйти, не убежать из больницы? Могла… Другой вопрос, что душенька у тебя еще более-менее чистенькая, совесть еще в подвал не заперта и рот ей скотчем не заклеен. И по совести, разумеется, ты не могла иначе поступить. Слышала, наверно, про совесть – что это голос Божий в человеке? Но ведь могла ж и преступить, через совесть-то…Свобода выбора – драгоценнейший Божий дар, великий и страшный…
- И что ж мне делать теперь?
- Известно, что – рожать ребеночка и растить его. И ничего не бояться… Что голову повесила? Думаешь, наверно, легко сказать – рожай, а у меня вот то, у меня вот это… проблемы кругом….
Не бойся, деточка! Господь все управит! Знаешь, как на Руси говорили. «Дал Бог зайку, даст и лужайку!». Ребеночку ж что надо-то больше всего? Любовь ему нужна. Ей душа его питается. Любовь, внимание, улыбка мамкина. Еда для ребятенка тоже найдется – ему ж много-то и не надо. А если, Бог даст, с молочком все в порядке будет, так тогда совсем хорошо. А все остальное – кроватка там с рюшечками, коляска супер-пупер или вещички, игрушки новомодные – это уж не его нужды, это наши хотелочки, гордынька наша. Чтобы у ребенка моего, мол, все самое лучшее было. А малыш и в старых ползунках на маминых ручках в тыщу раз счастливей, чем один-одинешенек в розовой кроватке с завитушками.
- А мама моя?
- А что мама? Ты, вроде, говорила, что плакала она дома…
- Да, на кухне. Она телевизор включала, чтобы я не слышала, думала, что я не узнаю. А я по телевизору и догадалась. Она ж никогда его на такой громкости не смотрит.
- В-о-о-т… А это что значит? Значит, и ей малыша-то жалко. Сердечко ее женское, материнское болит, стонет. Просто забили головы женщинам нашим всякими глупостями. Прежде всего, мол, уровень жизни, достаток, карьера… Да только счастья-то это все не приносит. Тем более, когда дитя в жертву приносится. На крови-то, на убийстве, на смерти невинного счастье-то не построишь. Вона как…
Вот мама твоя и чувствует это, сердцем-то. И плачет. Только мозги-то запудрены, вот и наступила на свою совесть, перешагнула через нее. И искренне думала, что тебя спасает, что так только и нужно.
А сейчас, думаешь, только тебя одну проняли слова охранника того, дай ему Бог здоровья?! Мама-то твоя их тоже слышала. И рыдала, небось, тоже, как ты убежала...
Все будет хорошо! Мама у тебя добрая, и сердце у нее жалостливое, милосердное. Не будет она шибко зверствовать. Ты только тверда будь, да не ссорься и не груби матери. И вот увидишь, скоро мама о тебе вдвойне заботиться будет – о тебе и о внуке своем. Ты сама почувствуешь. Все будет хорошо!
- А Саша?
- Парень-то твой… - священник задумался -  Про него ничего сказать не могу. Врать не буду. Ты, конечно, рассказываешь, что он хороший… Но, понимаешь, ты влюблена… Какой он на самом деле, сможет ли он проявить волю, повзрослеть, повести себя как настоящий мужчина и стать главой семьи… Первый раунд он проиграл – спасовал, не защитил тебя и ребенка. Но он, Бог даст, еще может все исправить... Порой мальчик превращается в мужчину, когда у него рождаются первый ребенок, но это тоже не всегда... Время покажет...
Доверься Богу, деточка! Всё будет хорошо! Скоро дитя у тебя будет. Ты просто не представляешь, какой это источник счастья для по-настоящему любящего материнского сердца. Трудности будут, конечно, но и радость будет, и счастье будет, и благодать... И помощь, Бог даст, тоже будет. Верь, люби и ничего не бойся!
- Я… постараюсь… Спасибо вам!
- Спаси тебя Господи! Как родишь, коли туго будет – приходи. От детей-то у меня уж ничего не осталось – всё давно пораздал. А вот от внуков кое-какие вещички остаются, да и прихожанам клич бросим – тоже помогут, кто чем может. Всё будет у вас необходимое. Ты, главное, любви для ребеночка не жалей – она нужнее всего ему!
Ну и на службу приходи – помолишься, я тебя исповедую, причащу. Устанешь – на скамеечку присесть можно. Это ж не только ты, это и ребеночек вместе с тобой в храм ходить будет. Придешь?
- Я постараюсь.
- Ну вот и слава Богу! Давай-ка я тебя благословлю. Ручки перед собой сложи крестиком, как будто водичку из ручейка пьешь... Нет, правую ладошку сверху... Вот так, умница. Бог благословит. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
- До свидания!
- Храни тебя Господь, Фотиньюшка! Буду за тебя молиться! За тебя и за Александра твоего.
Света пошла к выходу, а батюшка еще раз благословил ее в спину и прошептал молитву.
*   *   *
Выйдя из храма, Света направилась в находящийся рядышком уютный Харитоновский парк - бывший парк Пионеров, которому после развала Союза вернули историческое название. Это было их с Сашей любимое место свиданий. Они прогуливались по тенистым аллеям, гуляли вокруг старинного искусственного пруда, вырытого еще при первом хозяине парка – купце Расторгуеве, кормили уток.
Про пруд этот рассказывали одну легенду. Вскоре после октябрьских событий 1917 года толпы опьяневших от вседозволенности мужиков громили казенные винные склады в уральских городах и, излишне перепив, начинали буянить, громя подвернувшиеся частные дома и лавки. Чтобы предупредить подобный разгул в Екатеринбурге, местные власти приняли решение ликвидировать несколько цистерн спирта со склада местного винзавода, который располагался неподалеку на улице Бажова. Их слили в маленький прудик — Засухин Ключ. Спирт, который, как известно, не замерзает, доплыл по речке Пеньковке прямо до пруда Харитоновского сада и растекся по поверхности ноябрьского льда. Появление так называемого «озера водки» быстро привлекло местных жителей и солдат. Сначала водку набирали в бочонки или бидоны, а под конец третьего дня, подобно собакам, просто лакали из пруда, невзирая на грязь и мусор. Вот до какого в прямом смысле слова оскотинивания могут довести анархия и зеленый змий венец Божьего творения.
Между тем вымощенная плиткой аллея привела Свету к растущему у самой воды шикарному раскидистому дереву о трех стволах, один из которых почти горизонтально стелился прямо над водной гладью. Кора на этом третьем стволе была буквально истерта детской обувкой, так что на нем была отчетливо видна своеобразная тропинка. Здесь, как всегда было людно. Взрослые любовались видом, ребятишки сновали туда-сюда по дереву, с горящими глазами бросали хлеб уткам.
Чуть поодаль от основной массы, у кромки воды стояли среднего роста мужчина и темноволосая худенькая девочка лет восьми, в очках и с длинными, до пояса косичками. Девочка самозабвенно кормила водоплавающих красавиц и, казалось, целиком погрузилась в это занятие. Временами она пыталась угостить какую-то конкретную утку, которая казалась ей несправедливо обделенной более быстрыми и расторопными подругами. Она сопровождала свои действия живыми бесхитростными обращениями к почти ручным общественным питомцам и забавно возмущалась, если угощение перехватывала соперница её протеже. В руке у мужчины был пакет с примерно третью буханки хлеба, очевидно, купленного в нарезку специально для этой прогулки. Другой рукой он также отщипывал белый мякиш и бросал по кусочку в воду. Время от времени девочка обращалась к своему взрослому спутнику за очередным куском хлеба.
В шаге от девочки стояла еще одна малютка лет 5-6 и молча завороженно наблюдала за процессом. Вскоре красавица с косичками обратила на нее внимание и, на секунду застыв, стремглав бросилась к взрослому:
- Папа, а можно я этой девочке хлеба отломлю – пусть она тоже уток покормит – звонкий голосок веселым ручейком струился с детских уст, питая маленькое озеро счастья в глазах родителя.
- Конечно можно, Маша! – голос у отца девочки оказался мягким и добрым, он с нежностью и какой-то легкой грустью посмотрел на дочку и погладил ее по голове – на ка вот дай ей лучше целый - и он достал из пакета большой кусок хлеба.
Теперь девочки кормили пернатых уже вдвоем, а родители обоих глядели на них и умилялись. «Какая чуткая, отзывчивая душа у девочки - подумала, улыбаясь, Света – она сама видит нужду тех, кто рядом и спешит им помочь. Надеюсь, и у моего ребенка будет такое же доброе сердце» - и она нежно погладила через курточку свой чуть выступающий животик.
После перенесенных потрясений, слез и страданий, молитва в храме и разговор со священником наполнили девушку необычайной легкостью и мягким, обволакивающим спокойствием. В этом умиротворенном состоянии она не торопясь обогнула пруд и по старенькому мостику перешла на небольшой островок в центре паркового пруда. Здесь возвышалась прекрасная белоснежная ротонда – жемчужина и символ всего Харитоновского парка. Ротонда была одним из излюбленных мест свадебных фотосессий. Вот и сейчас её оккупировали счастливые молодожены и их друзья. Стройные колонны, водная гладь, нежные краски ранней осени и умиляющие уточки на заднем плане обещали чудесные свадебные фотографии. Света наблюдала за молодыми, и безвозмездно расточаемое ими вокруг себя всеобъемлющее счастье наполняло радостью и ее душу. Сопереживать ведь можно не только горю. Так легко и просто для открытой незавидующей души разделить радость с любым, даже незнакомым тебе человеком и получить в награду маленький кусочек его счастья. Будущая мама позабыла о всех своих невзгодах, и душа ее маленьким воробушком кружила в неземных облаках рядом ослепительной парой белоснежных голубей молодоженов.
Наконец, фотосессия завершилась, и веселая праздничная кутерьма поспешила дальше по накатанным рельсам свадебного торжества, а Света вдруг заметила спустившихся к самой воде своих знакомых – девочку Машу и её папу.
- Смотри, мне кажется, отсюда, чуть издали, деревья еще красивее смотрятся. Желтых листьев пока еще мало, а зеленых, наоборот, много. Сейчас время самых нежных красок осени. – обращался к дочери отец, та молча слушала, обращая взгляд вслед его жестам
– О, смотри, здесь даже камыши есть, вон там, видишь… – недалеко от острова действительно красовались большие шикарные камыши, ближайший из которых был метрах в 3-4 от берега – Их можно поставить в вазу, они высохнут и будут стоять долго-долго, все время как свежие.
- Ух ты… Пап, давай нарвем их домой!
- Так как же мы их нарвем – они ж в воде, и от берега далеко, или у тебя лодка есть? – улыбнулся взрослый
- Можно было бы, конечно, раздеться и сходить, так мы ж не на пляже, да и вода уж холодная… - продолжил он с задумчивым сомнением в голосе.
Это было его ошибкой. Дочка почувствовала, что папа, если захочет, все же может достать для нее этот необычный водный цветок, и она твердо решила не упускать своего шанса.
- Папа, ну давай сорвем, ну хотя бы один, ну пожалуйста… папа
Просящий взор и умоляющие глазки вконец растопили отцовское сердце. Он вздохнул и, прищурившись, стал в задумчивости почесывать подбородок. Он еще стоял неподвижно, но где-то в недрах личности уже развили бурную деятельность русское безрассудство и мужская смекалка.
- Ладно, Солнышко! Будет тебе камыш…
Очевидно, составив какой-то план, мужчина достал из кармана куртки мешок из под хлеба, вытряхнул из него крошки и вручил дочери, потом снял с плеч рюкзак, откопал в его недрах какой-то старый пакет и добавил его к первому. Затем снял куртку, туфли, носки и закатил брюки выше колена, после чего одел на ноги ранее приготовленные мешки – видимо, чтобы не испачкать ноги в грязи и иле на дне пруда. Наконец достал из кармана куртки ключи и освободил из недр одного из них, оказавшегося замаскированным брелоком, крошечный нож с лезвием в 3-4 сантиметра длиной. Зрелище было, конечно, весьма комичное, но отец ребенка, нимало не смущаясь и не обращая внимания на улыбки окружающих, бодро направился к воде, явно выглядя настоящим героем в расширенных глазах дочери. Осторожно продвигаясь вперед и с каждым маленьким шагом все глубже погружаясь в уже довольно холодную осеннюю воду, новоиспеченный экстримал вскоре достиг точки, в которой зеркальная гладь вплотную приблизилась к закатанным штанинам, а до цели было еще метра полтора. Тогда он закатил брючины еще выше, что называется, по самое не могу, и осторожно продвинулся еще немного, пока не достиг нового предела. Отсюда мужчина уже смог дотянуться до листа ближайшего камыша, медленно притянул его немного ближе к себе и, ухватив за стебель, срезал, наконец, коричневую свечку. Машенька тут же закричала «Ура!», захлопала в ладоши и запрыгала, отчего вместе с ней смешно подпрыгивали темненькие косички.
- Вот, дочка… Держи! Храни этот камыш! Может быть, лет через двадцать будешь своим детям рассказывать, как папка тебе его из пруда доставал… - смеясь, протянул папа дочери свою добычу
Вскоре немного замерзший, но чрезвычайно довольный собой он уже сидел на скамейке и, за неимением полотенца, сушил ноги под не очень щедрым сентябрьским солнцем, рядышком пристроилась с камышом его счастливая дочка, она прильнула к отцу и с непередаваемым чувством сказала слова, век от века греющие душу любому родителю: «Папа, ты у меня самый лучший!!...»
Конечно, окажись здесь рядом отец Саши, он, может быть, не преминул бы заметить, что добытое ими с таким трудом растение - вовсе не камыш, а рогоз, который уже с незапамятных времен присвоил себе более благозвучное имя своего невзрачного собрата. Но для отца и дочери это было совсем неважно!
*   *   *
С легкой улыбкой на лице погруженная в тихое умиротворение Света направилась обратно. Едва она ступила на доски мостика и сделала пару шагов, как сердце ее учащенно забилось. - на другом конце моста она увидела родную фигуру любимого человека. Не застав никого у Светы дома, он решил искать ее в излюбленных местах их прогулок. На секунду оба остановились, а потом медленно пошли навстречу друг другу, чтобы встретиться на середине.
Александр преклонил одно колено, взял в руки девичью ладошку и, опустив голову, обратился к своей возлюбленной.
- Прости меня! Я не защитил тебя и нашего ребенка. Это я виноват в его смерти…
- Почему… в смерти? – Светлана смотрела на него и улыбалась.
Саша медленно поднял голову. Во взгляде его читалось изумление, которое тут же сменилось недоверчивой радостью. Он медленно поднял руку и осторожно провел ей по свободной курточке милой, ощущая ладонью пока еще небольшую плавную выпуклость ее живота. Тогда лицо молодого мужчины озарилось радостью и он нежно обнял ноги любимой. Света ощутила, как тело его сотрясает еле уловимая мелкая дрожь. Затем юноша встал, поднял возлюбленную на руки и как величайшее двойное сокровище тожественно понес ее по мосту – обратно на островок с ротондой.
- А я здесь сегодня свадьбу видела – сообщила девушка.
- Мы тоже еще придем сюда. Я в черном костюме, а ты в красивом пышном белом платье… Скоро… - негромко пообещал Александр.
КОНЕЦ

*- процедура описана на основе официального зарегистрированного патента № 2160112 от 10 декабря 2000г.  «Способ приготовления клеточного трансплантата из фетальных тканей»