Привет, лимитчики

Дело было за обедом, когда весь офисный планктон покидал свои засиженные до дыр места и переселялся в столовую, где шло бурное обсуждение политики, религии, стиль жизни и прочее. Кто-то продолжал деятельность и во время приема пищи, бурно рефлексируя по поводу работы, начальства, зарплаты, серпентария в бухгалтерии и подковерных игр. Кто-то же действительно отдыхал от работы и говорил на нейтральные темы, либо делился сокровенным.
Мы сидели втроем за маленьким столовским столиком, чью ножку для равновесия подпирала всемеро сложенная газетка, а поверхность столешницы украшало буйство поварской фантазии, которое было растревожено, не иначе, знакомством с Пикассо. Вокруг сидели оголодавшие коллеги и поглощали еду. Никто не слушал соседей, все делились наболевшим. Наша же беседа была максимально безобидная для каждой из нас, а также была лишена сплетней и прочей бабской болтовни. Я делилась рассказами о своей поездке в родной город, Марина рассказывала о своем городе, Аня повествовала о семье брата из Владивостока. Все было мирно и дружелюбно.
-Это какое-то провинциальное мышление, - вдруг на одну из моих реплик отреагировала Аня.
-Возможно. Я провинциалка, с этим родилась, с этим живу, это годами выбивается. Ты разве сама не чувствуешь? – уточнила я.
-А что я должна чувствовать? – как-то странно сказала она.
-Ну, ты же тоже приезжая.
-С чего ты это взяла? – округлила она глаза.
-Ты же сказала, что брат во Владике, я решила, что ты тоже оттуда. – как-то растерялась я.
-Я что похожа на человека не из Питера?
Вопрос сбил меня с толку. Я как-то не задумывалась, что этим можно обидеть человека. Ну, то есть я уже привыкла, что на работе при некоторых коллегах мне нельзя шутить про геев, поднимать волну националистических или расистских шуток, смеяться над феминистками, но тут. Я вдруг осознала, что оскорбила чувства верующих и уточнила.
-Тебя это как-то задело?
-Нет, - еще больше округлила глаза Аня, - но по мне же видно, что я коренная петербурженка.
-А как это должно в глаза бросаться?
-Ну я что, правда похожа на приезжую? – Аня почти плакала.
-А быть приезжей – плохо? Это какое-то постыдное мероприятие?
Теперь были оскорблены мы с Мариной. Сидевшая посередине Аня напряглась под четырьми глазами разъярённых недотатарки и переармянки.
-Нет, конечно. Просто я никогда не думала, что могу быть похожа на приезжую.
-А ты считаешь, что приезжие очень сильно отличаются?
-Конечно! Я всегда могу определить. Это же и тип речи, и слэнг, и поведение.
-Праавда? – заинтересовалась Марина – Что же нас выдает? Юлька вон говорит грамотнее всех в нашей компании, включая тебя. Я была в большем количестве музеев, чем некоторые местные. А уж город мы знаем вообще лучше любого самого коренного коренаста.
-Есть такое. Просто все равно, коренные петербуржцы отличаются.
-Ну ты и сноб! – восхитилась Марина.
-А что вы не знали? Питер – самый снобистский город в мире, даже покруче Лондона будет. – Аня задрала голову повыше от осознания своего превосходства.
-11 лет здесь живу, но это впервые слышу. То, что коренные – самые жадные люди – это факт. С этим сталкивалась и сталкиваюсь. Но такой лютый снобизм… - удивлялась я, - Это ж надо?! Она признает, что сноб и гордится этим. Чудеса. Хотя…
Тут я внезапно вспомнила свой первый год, первый месяц в Санкт-Петербурге.
Старая махровая коммуналка на Чкаловской. Пять комнат, из которых одна пустует, в одной живу я, в другой сын хозяйки моей комнаты, четвертую и пятую занимает семья. И теперь подробнее о каждом. Моя комната с раритетным трюмо, советским сервантом, ковром на стене, как позже выяснилось, кишащим клопами и прочими животными. Это была моя первая и последняя коммуналка в жизни. Прожила я в ней, а точнее прохранила вещи, в сумме недели три и сбежала крайне оперативно. Сын хозяйки – классический наркоман, в комнате которого стены были обклеены газетами, а из мебели были кровать и стул. Каждый вечер он стучался ко мне и просил занять пятьдесят рублей. По утрам встречал и говорил, что если кто-то во дворе будет приставать, говорила, что знаю его – он тут типа местный авторитет. Этот круговорот продолжался все время, пока я там жила.
Семья, занимавшая две комнаты, была особенной: мать, дочь с мужем и их дочь. Все они были крайне чистенькие и опрятные, но жили все в одной комнате, а вторую использовали как гардероб / кладовку / шкаф. Как и где они умудрялись в таком составе размножаться – оставалось для меня загадкой. При этом они не скрывали свое пренебрежение ко мне - лимитчице. Куда уж, они же коренные, живут в шаге от достопримечательностей, в двух от набережной, в трех от Крестовского.
Я помнила, как ко мне приехали родители, и моя бедная мама впервые увидела коммуналку, такую, как показывали в «Улице разбитых фонарей», такую киношную, с такими утрированными персонажами.
-Ты хоть готовишь здесь? – спросила мама.
-Нет. – отвечала я, - Я боюсь, что мне в тарелку что-нибудь упадет.
Мама сходила на кухню, увидела потолок и задалась лишь одним вопросом: «Что сложного в побелке потолка?» Да, люди жили годами в жутчайших условиях, соседствуя с наркоманом и периодическими жильцами одной из комнат, ставили какие-то условия по организации быта, но даже косметику в своем жилище не могли сделать. И кроме того, звонили хозяйке и жаловались на то, что я кого-то привела жить. Под кем-то они подразумевали моих родителей, которые вообще брезговали находиться в этой квартире, а я бывала в ней исключительно ночью, так как днем работала, а вечером училась.
За месяц нахождения в историческом центре с коренными жителями Санкт-Петербурга я многое для себя поняла, например, что гордиться до такой степени своим местом рождением может только тот, кому больше нечем гордиться. Вспомнив все это, я свернула наш с коллегами повышающий градус разговор в русло юмора. Аня спокойно реагировала на мои шутки про ее снобизм и даже подкидывала идеи, не всегда специально, но, тем не менее, таким образом, расширив границы нашего запрещенного в современном мире юмора обо всем и обо всех. Мы все разные, из разных городов, разных национальностей, с разными взглядами, но только юмор позволяет нам оставаться единым целым, только смех над собой не дает нам стать ограниченными заложниками собственных принципов.