Василий Соколов каким помню, как понимаю-2

Актер – это глина в руках режиссера.

Это правило (не гарантирую дословности) Он довёл до нас в ходе самой первой встречи с нами, школьниками, в тот осенний вечер 1974 года. По моему глубокому убеждению, это действительно так. Все актерские разочарования происходят от непризнания этой истины. И глина, попадавшая в Его руки, была очень разная. Податливая, которая легко принимала нужную Ему форму. Не очень податливая, с которой нужно было очень долго работать. Была и такая, которая практически не поддавалась обработке. И из всех этих трех сортов Ему и приходилось лепить спектакль. Себя я отношу к переходному варианту от второго сорта к третьему. Осознание этого пришло довольно рано, а потому я избежал каких-то терзаний относительно своей недооценённости Им. Поэтому я и не выбрал актёрство в качестве профессии. Творить так как Он я не мог, а по-другому – не хотел.
И свои работы Он ставил, конечно, опираясь в первую очередь на тех немногих, кому природа (или Бог, кому как понятнее и ближе) даровала способности к актерству, на ту, самую податливую глину.  Её не очень много и в профессиональных театрах, а уж в любительском – тем более. Таким Он мог простить и некоторую недисциплинированность. Ведь без них не было бы того результата, на который Он рассчитывал. На них Он ставил спектакль. А задача многих из нас была просто не выбиваться из ансамбля. Вызывало ли это зависть у тех, кто часами просиживал на репетициях, по окончании их строил декорации, занимался прочими делами, но так и не выбился в премьеры? Возможно, да. Но в глаза это не бросалось.

Я достаточно быстро понял свой актерский уровень. Более того, мне казалось, что я тоже вижу, кто действительно одарен от природы и потому просто «приговорен» к тому, чтобы играть главные роли, а для другого «вышка» - более или менее органично вписаться в ансамбль. Так, мне казалось, что студентка филфака (тогда) Марина Соколова обречена исполнять роли безымянных Умных женщин или старых учительниц. Но вот я увидел её Марию в спектакле «Святая Святых», поставленном Им в Усть-Абакане году в 1978-1980-м. (Он любил эту свою постановку, о чем как-то сказал в моем присутствии, но где и по какому поводу – не помню). А потом были её Полина в «Доходном месте», Саша Глебова в «Старом доме», Анютка во «Власти тьмы» и конечно Гертруда в «Гамлете» и я понял, что вся моя проницательность мне просто пригрезилась.

Возвращаясь к первой своей работе в Его театре, хочу сказать о второй вещи, которой научил меня Он: отличать настоящее от ненастоящего. Как в творчестве, так и в жизни. Он привил мне вкус к хорошему настоящему искусству. Если Он высоко ценил писателя, я старался прочесть все, что было написано этим писателем (если мы ставили Тендрякова я старался прочесть всего Тендрякова, то же - и Айтматова, Володина, Шатрова, Казанцева). Если Он использовал в спектакле чью-то музыку, я старался найти и прослушать другие произведения того же композитора. До сих пор иногда непроизвольно напеваю романс «Сомнение» из «Старого дома» и даже альтовую арию из Страстей по Матфею Баха из «Власти тьмы» (относительно последнего «напеваю» - громко сказано, что-то мычу носом).

При оформлении афиш и программок «В списках не значился» были использованы гравюры литовского художника Стасиса Красаускаса (его потрет девушки был эмблемой популярного в свое время журнала «Юность»). Попав четыре года спустя в Каунас и увидев над входом в Национальный художественный музей им. М. К.  Чюрлениса объявление, что в его стенах проходит выставка гравюр Красаускаса, я конечно же не мог пройти мимо. И провел на это выставке все оставшееся время до отъезда нашей группы из города. Там я увидел гравюру, которая потрясла меня. Из булыжной мостовой вверх тянется рука, по которой только что прошла толпа людей, чьи спины ещё видны вдали.

В сезоне 1975-1976 года Он поставил в Усть-Абакане «Любовь, джаз и черт» Ю. Грушаса, пьесу автора из числа не рекомендованных в то время к постановке. Пьеса очень динамичная, жесткая, скорее даже жестокая. Я почти не заходил на репетиции, смотрел даже не премьеру, а второе представление. В спектакле Он занял своих «старичков» и молодежь из нашего набора 1974 года: Люду Белошейкину, мою одноклассницу Ольгу Макарову (через год она здорово  сыграла Пелагею в «Пелагее и Альке» Федора Абрамова), Володю Гильдеева (про таких как он Соколов говорил: «Или в тюрьму сядет, или подвиг совершит».). В спектакле, где была и любовь, и предательство, и чистая романтика, и грязная месть, многие зрители увидели только пресловутый конфликт отцов и детей. А в следующем году Он поставил один из самых своих известных спектаклей, «Последний срок», триумфатора II Всесоюзного фестиваля народного творчество. История последних дней жизни старухи Анны, рассказанная простым языком, была одинаково хорошо принята и столичным, и провинциальным зрителем, и коллегами по театральному цеху.  О нем было много сказано, много написано. Я рассказать о нем что-то могу лишь как зритель. А потому не буду.

Здесь самое место вспомнить и о неудачах, которые были в Его творчестве. Вернее, о всего одной, мне известной. Сразу после «Последнего срока» Он взялся за постановку пьесы Вольфа Долгого «Думая о нем». В 1972 году прототип главного героя пьесы молодой парень Анатолий Мерзлов погиб, спасая загоревшийся в поле трактор. Об этом его поступке и о том, как тридцать дней он в больнице боролся со смертью, в «Комсомольской правде» написал Константин Симонов. Пьеса, сама по себе слабая, местами вычурно пафосная, но местами и задевающая за живое, могла бы стать поводом для серьезного разговора о том, равноценна ли человеческая жизнь трактору. И о том, как разные люди по - разному реагируют на трагедию в жизни ближнего. Однако, разговор не получился. Действие, самим своим содержанием предназначенное для камерной постановки, Он почему-то развернул на большой сцене. Зрелище получилось сопливое и нудное. На традиционном послепремьерном банкете на Него было страшно смотреть. Следующим Его творением была «Пелагея и Алька». И опять на малой сцене, и опять ярко, и опять интересно. «Думая о нем» был последним спектаклем, который Соколов поставил на большой сцене ДК гидролизного завода. И в последующем я видел всего две его работы на большой сцене: «Утреннюю фею» А. Касоны в ДК лесокомбината и «Власть тьмы» в актовом зале пединститута в Абакане. О последнем спектакле – чуть позднее.

В 1976 году я стал студентом, начал обучаться очень далекой от творчества профессии инженера-строителя. Стал жить в Абакане, сняв комнату у подруги моей матери. А осенью 1977 года вдруг узнал, что Он стал работать в «Рампе», народном студенческом театре Абаканского пединститута.. И я вновь пришел к Нему.  Ставили «Остановите Малахова!», пьесу по нашумевшей серии статей Валерия Аграновского в «Комсомольской правде».  Здесь нужно сказать, что до Его прихода у «Рампы» была своя история, были свои «шлягеры»: «Интервенция» и «Свадьба в Малиновке». Были и свои «звезды». Одна из них, Эльмир Николаевич Максимов, ставший общественным директором театра, блистал в роли Попандопуло. Впрочем, «Малахов» стал последним спектаклем, где были заняты рамповские «старички». Их и было то всего двое: Эльмир Николаевич играл отца главного героя, Анатолий Кабанов – журналиста. Андрея Малахова начинал репетировать один актер, который почему-то не довел работу до конца. И его место занял Александр Плинт. Он только что сыграл одну из главных ролей в знаменитом «Последнем сроке». Роль завуча школы играла ещё одна участница того же спектакля (не помню ни её имени, ни фамилии). Но это был последний случай, когда рамповскую труппу усилили актерами народного театра усть – абаканского ДК им. Ю. Гагарина. Потом было только наоборот.

Оформление спектакля было минималистским (и оставалось таковым во всех работах до прихода художника Татьяны Петровны Майер): игровое пространство – в виде цилиндра, выгороженного черной тканью. Половину круга занимают зрители, другая половина – собственно сценическая площадка. Все актеры сидят на стульях, не покидая сцены. В центре на скамейке – Андрей Малахов. Кстати, этот прием, нахождение на сцене всех занятых в спектакле одновременно, будет сохранен и в большинстве последующих Его работ в «Рампе». И только во «Власти тьмы» актерам будет позволено изредка уходить за кулисы. Тут следует отметить, что ставился спектакль в помещении, которая после каждого его окончания должно было превращаться в то, чем оно и являлось по основному своему предназначению – учебную аудиторию. Так что перед каждой репетицией мы убирали часть столов, чтобы выгородить репетиционное пространство, а после – расставляли их по местам. То же самое – и перед каждым спектаклем, и после него. Только в последнем случае ещё нужно было подтянуть повыше огромные куски черной материи – стенки цилиндра, чтобы они не мешали учебному процессу, и чтобы их не могли достать шкодливые ручки студентов. Разумеется, в «Рампе» не было никаких монтировщиков декораций и все постройки и перестройки сценического пространства (и не всегда простые) мы делали сами. Причем с плотницко-столярным инструментом мало кто из нас умел управляться. Я помню только одного умельца – Толика Риккинена. Впрочем, и не очень технически сложные работы тоже доставляли немало хлопот. Например, крепление к потолку черной ткани. Высота потолка в аудитории достигала метров пяти. Чтобы достать до него строилась конструкция из двух ярусов аудиторных столов и на неё устанавливался стул. А на стул становишься ты. В одной руке молоток, в другой – сам кусок ткани, верхнюю кромку которой ты должен мелкими гвоздиками прибить к потолку, в зубах – гвозди. И вот, балансирую на вершине этой пирамиды ты кое как крепишь ткань. А в этот момент внизу кто-то из тех, кто ставит свет или подключает магнитофон, неуклюже наступают на нижнюю кромку ткани и вместе с этой тканью вниз летит твоя напряженная работа. Это были те крайне редкие случаи в моей жизни, когда хотелось убить.