Василий Соколов каким помню, как понимаю-5

«Две стрелы» мне запомнились тем, что были поставлены как-то легко и быстро. Детские рисунки мы затянули черной материей, зрителей рассадили полукругом, сами сели на корточки на ковер, сшитый из кусков овечьей и коровьих шкур. Последние были куплены для нас пединститутом на предприятии по индивидуальному пошиву обуви и по накладным проходили как «хром с ворсом». Костюмами нам служили выстиранные мешки из-под картошки с прорезями для головы и рук, подпоясанные полосками сыромятной кожи. Женщины декорировали себя бижутерией из сухофруктов и речных ракушек. Первые мы изредка тайком объедали. Вторые в сцене драки изредка превращались в абразив, по которому меня (точнее – моего Долгоносика) протаскивали соплеменники. Опять, как и в «Малахове», были песни под гитару как связки между сценами. Мой герой, получив свои две стрелы в спину, медленно падает под «Лилипута (В общежитии за ярким балаганом…)». Черепашка опускает на землю убитого тем же способом Ушастого под «Ночной разговор (Мой конь притомился, стоптались мои башмаки…)». 

Сразу после премьеры «Двух стрел» Он и мы получили социальный заказ от руководства пединститута поставить нечто монументально-историческое к 50-тидесятилетнему юбилею Хакасской автономной области. Нам предоставлялась свобода выбора материала для неё. Сначала Он решил, что это будет что-то из истории Хакасии 18 века, когда она вошла в состав Российской империи. И даже вроде материал нашли: роман Бориса Балтера «О чем молчат камни». Но он требовал радикальной переработки для поставки на сцене. И решено было ставить нечто из более близкой истории: установление Советской власти, коллективизация и иже с ними. Получилось этакое лоскутное одеяло из нескольких историй. Рамповцы выехали в хакасские аалы на братские могилы того периода и узнали много интересного о том времени. В частности, о деятельности красного командира продотряда Аркадия Гайдара-Голикова. О том как этот герой гражданской войны пускал под лед целые семьи, если подозревал их в укрывании подлежащего реквизиции продовольствия. Впрочем, в сценарий шоу это не вошло. Лоскутность спектакля выражалась ещё и в том, что каждый его кусок писал тот, кому поручали рассказать со сцены найденную им историю. Я написал и озвучил сцену, рассказывающую о революционере Якове Бограде, который перед выходом на расстрел играл в шахматы. Женя Сидорова просто своим словами изложила услышанный ею рассказ старожила одного из сел о братской могиле на его окраине. Я также же придумал душещипательный финал о нас, тех, кто пробегает в суете жизни мимо братских могил, не вспомнив о тех, кто в них похоронен. Просил их остановиться хотя бы на минуту, а потом уж бежать дальше. Всё это вместе было скреплено песнями под гитару. В нашем исполнении звучали и «Господа офицеры» А, Дольского, и «Ах поле, поле, поле…» А. Галича. Для постановки в первый и последний раз на моей памяти актерам сшили костюмы: красные туники и красные брюки. За последние мы почти всегда называли это творение «красные штаны», лишь изредка вспоминая, что это была литературная композиция о братских могилах Хакасии «И по ночам заснуть нам не дают». Название, кстати, тоже предложил я. Это строчка из стихотворения Э. Межелайтиса «Колокола Бухенвальда. Для представления на сцене актового зала пединститута мы под руководством того же Толика Риккинена строили большой пандус. Работали все майские праздники. Пиломатериал таскали вручную со двора филфака в главный корпус. После второго (если не первого!) представления его разобрали. Уже не мы. Сцена и зал были нужны пединституту для других мероприятий. Мы планировали всю осень играть «Две стрелы» и работать над чем-то новым.

Но летом нас в буквальном смысле выбросили из занимаемого помещения. Несколько месяцев наши афиши летали по дворам домов, расположенных рядом с филфаком. И спектакль умер.

С сентября 1980 года мы проводили репетиции в свободных от занятий аудиториях пединститута. Собирались вечером у здания филфака, как птенцы у разоренного гнезда. Работали над «Прощай, Гульсары!» Ч. Айтматова. Мне Он получил написать инсценировку. Получилось не очень. Трудно было представить как историю жеребца-иноходца и колхозного пастуха Танабая Бакасова можно перенести на сцену. Он рассказывал, как ему видится сцена оскопления Гульсары: большой таз с водой, в который один за другим падают хирургические инструменты, и вода становится красной. Я её нарисовал в виде монолога двух маленьких мальчиков, которые подглядывают в щель в стенке конюшни за происходящим, который прерывается диким криком и словами одного из экзекуторов: «Всё, отбегался». Мы даже написали письмо Ч. Айтматову, и получили его, если так можно сказать, благословение на работу.
После нового, 1981 года, я уехал на практику в Красноярск. Работа в «Рампе» не клеилась, своего помещения мы так и не получили. И я во второй раз ушел от Него. Но закончив институт, выйдя на работу на стройку в Черногорске в сезоне 1981-1982 года вернулся, только в народный театр ДК гидролизного завода.

Здесь к месту вспомнить, что начиная с сезона 1978-1979 годов рамповцы начали «внедряться» в труппу руководимого Им параллельно усть-абаканского народного театра. Первой ласточкой, если мне не изменяет память, была Марина Соколова в роли Марии в «Святая святых». В поставленном годом позже «Святом и грешном» Варфоломеева (редчайший случай постановки Им комедии) вместе с Мариной уже играли Ольга Полева и Галина Третьякова (правда, одну и ту же роль). А в «Старом доме» (сезон 1981-1982 годов) уже почти не осталось «усть-абаканских» и бал правили рамповцы.

Рамповцы вытеснили и тюзовцев (Народный Театр Юного Зрителя), с которыми объединились в единый коллектив после того, как не дождавшись помещения, ушли из пединститута в областной дом культуры, назвав себя театральной группой «Версия».  Впрочем, причины в том и другом случае были разные. В Усть-Абакане по возрасту и состоянию здоровья уходили «старички» и никто не приходил им на смену. А тюзовцы просто не смогли работать в том ритме и с тем напряжением сил, что были обычным делом для «Рампы».

Сезон 1981-1982 годов был отмечен двумя очень яркими работами: «Старый дом» в Усть-Абакане и «Доходное место» в Абакане. А также приходом в коллектив Татьяны Петровны Майер, отличного художника. И на смену минимализму в оформлении Его спектаклей пришли яркая живописность, сочетаемая с отменным вкусом.
В «Старом доме» я сыграл свою самую интересную роль. Рязаев - ярый борец за мораль (так как он её понимает), готовый в этой борьбе безжалостно ломать чужие судьбы, рушить чужое счастье. И в то же время глубоко несчастный одинокий человек. Работая над этой ролью, я единственный раз почувствовал, что такое перевоплощение. Репетиция шла уже не первый час. Сцена встречи Рязаева и Олега не клеилась напрочь. Мой герой встречает человека, которому 12 лет назад сломал жизнь. Он и заискивает перед ним, и хочет оправдаться, и почти исповедуется. Его нравственные устои пошатнулись. По ходу репетиции раздражало буквально все: ватная тишина помещения, палящий свет прожекторов, стоящая в воздухе театральная пыль, и бесконечная повторяемость сцены, охрипший голос Его.  И вдруг всё это куда-то отодвинулось. Ты не замечаешь никого и ничего, кроме партнера, кроме стола, со скромной выпивкой и закуской. Это я накрыл его, чтобы встретить действительно дорого для меня гостя. Слова, которые я произношу, становятся именно моими словами. Это я пытаюсь убедить исполнителя роли Олега Володю  ивенцова в том, что не зря прожил жизнь, что тогда, 12 лет назад мною двигало исключительно желание помочь им с Сашей. Что то, как я живу сейчас, простительно мне, так как раньше я и не жил вовсе. Мне очень хотелось вымолить у Олега-Володи это прощение, иначе вся прожитая жизнь перечеркивается полностью.
Однако никогда больше, ни на репетициях, ни на спектаклях, это состояние ко мне больше не приходило.

Это был очень щемящий, но вместе с тем какой-то уютный, домашний спектакль. Вспоминая о нем, о его героях, на память приходит одна из коротких записей в записных книжках А. Вампилова: «Не ищите злодеев. Безнравственные поступки совершают хорошие люди».

А в Абакане – «Доходное место». Ещё летом 1975 года, когда эту пьесу начинали репетировать в Усть-Абакане, Он, как всегда, спросил нас, о чем написал А. Островский. И кто-то ответил: «О том, как честному человеку тяжело жить было раньше». И Он согласился. Но поправил: «Только без «было раньше»».
Именно наблюдая за работой над этой пьесой я понял, насколько поверхностны мы в своих суждениях. Как о литературных героях, так и об окружающих нас людях. И насколько находимся в плену у общепринятых мнений. Полина – романтическая героиня или просто глупая приспособленка? Безвольное орудие в руках расчетливой матушки или её союзница в борьбе с принципами своего мужа? Жертва или соучастница убийства? Ведь это она убивает Жадова, дядюшка Аристарх Григорьевич Вышневский просто заколачивает гроб, в который его уже положили жена и теща. То «Доходное место», которое ставил Он, не могло заканчиваться, как у Островского, happy endом. И Его Жадов стреляется, выбежав из зала.
Продолжение следует