Принять?

* * *

Плакал. Натурально рыдал — навзрыд, скукоживаясь на полу, обхватывая себя руками. С оглушительного крика срывался на скулеж, чтобы после снова поддаться реву. Мальчишка лет пяти на вид, если не младше, кучерявый такой, милый по-своему. Глазенки большие, с радужкой цвета полуосенней травы: зеленовато-желтые с рыжеватыми пятнами. Когда он плакал, они становились расплывчато-темными.
Горечь и боль оседали во рту противным привкусом. С годами силы на слезы закончились, и осталось только надрывное хныканье.

Ребенок не понимал, что такое «обстоятельства», не знал слов «надо» и «обязательства». Ему было грустно — и все. Он хотел верить, играть и обниматься.
Ребенок жил где-то внутри меня.

Иногда его образ нагонял не во снах даже, наяву. Спонтанно, в моменты, которые, казалось бы, не то чтобы располагали. В покое, в движении, в работе. Как навязчивая мысль, зацикленная на пленке, она прилипала на долгие минуты, часы. Звенела в голове, стихая.

Ложь. Лицемерие. Ненависть.
«Это несправедливо!»
Предательство. Агрессия. Мнительность.
«Почему им нравится причинять боль? Даже себе...»
Раболепие. Холодность. Закрытость.
«Какие противные правила...»
Угодничество. Модель выживания.

Мальчик из зеркала смотрел хмуро и поджимал губы. Тянулся к ручкам и краскам, хотел складывать из кубиков с буквами несуществующие слова, чтобы сделать их заклинанием.

Я отвечал неизменно, что у нас нет на это времени, и натягивал улыбку. Когда он плакал, голова раскалывалась на невидимые материки и сил внезапно ни на что не оставалось. Но я все равно продолжал куда-то идти.

Правда на «долго» меня никогда не хватало. Лица мелькали, дела, события. Все мешалось в один сумбурный поток. Желания появлялись на свет и угасали так же быстро, как бенгальские огни.

Мальчик забился в угол, обнял руками колени и замолчал. Когда я впервые не смог найти мало-мальски весомый повод подняться с постели, смотря в потолок безучастным взглядом, он только тихонько фыркнул и язвительно показал язык. Через полчаса зеркало в ванной ехидно отразило совершенно пустые глаза, за которыми было все, лишенное смысла. Глаза, которые когда-то были почти неприлично цветными.

Стало страшно настолько, что подкосились колени.
— Что я, черт возьми, делаю?..
Ладонь на прохладном стекле, пальцами по синякам под глазами у отражения. Всклокоченная грива с призрачным намеком на детские кучеряшки. Очень призрачным. Новую порцию кислорода в легкие пришлось проталкивать почти силой.

Принять мир вокруг и изменить себя под его правила.
Или.
Принять себя и изменить мир вокруг, никому не вредя.

Ай, да к черту...
Когда выбор был сделан, мальчик в голове больше не плакал. Начал смеяться. И однажды вдруг предложил: «Давай поиграем».
Тогда я, кажется, родился заново и начал по-настоящему Жить. Чудна’я игра в слова на кубиках стала переменчиво-аксиомной реальностью.

« — Ты все-таки странный. Как какой-нибудь ангел, который умеет кусаться».
« — Как так можно вообще? Доверять всем напропалую и при этом быть закрытым для чужих и ни о чем не жалеть?»
« — Ты слишком наивный. И внимательный. Парадоксальное сочетание...»

Мальчик весело хлопал в ладоши и иногда танцевал. Взрослый стоял где-то с ним рядом и улыбался. Хотелось сворачивать горы и очень ярко гореть.