Светоч и его ночные кошмары

– Как дела?
– У меня? У меня всё хорошо.
– Я вижу. Прям светишься. Это печально.
– Что печально? Что у меня всё хорошо?
– Именно, – её лицо расплылось в улыбке, не предвещающей ничего хорошего. По крайней мере, я так думал. Разумеется, я не ошибался.

Нападение. Моя собеседница взвыла, призвав тучу искажённых фигур. Они лезли отовсюду: слетали с неба, спрыгивали с деревьев, выскакивали из под камней. Виденная мной тысячу раз равнина снова превратилась в ад. Платья цвета савана и волосы цвета радуги мелькали повсюду. Я успел обрадоваться, что я не эпилептик. Потом я почувствовал боль. Это чьи-то зубы в очередной раз впились мне в бедро. Шок вызвал реакцию, я раскинул руки, попытался отбиться. Не вышло. Нападающих было слишком много. Нос начало закладывать, от едкого запаха духов и крови. Я снова проигрывал это сражение. Снова...

Луч. Где-то на небе появился просвет. Облака разошлись всего на пару мгновений. Именно столько мне понадобилось, чтобы разглядеть светлую и сияющую фигуру отца.
– Папа!
Мой голос был слишком резок и высок. Окружающие меня существа скривились и отскочили, чтобы снова наброситься. За это время я успел сделать пару вдохов, и...

Удар. Резкий и сильный. Потом я почувствовал, как плоть на моей голове искажается, создавая небольшую выпуклость. В моих глазах потемнело, хотя я их открыл очень широко. Сознание возвращалось. Этот сон. Опять тот же самый сон... Сколько можно?

Всё это время я лежал в небольшой нише в своей крохотной каморке на окраине города, вдали от шума, автомобилей, а главное – репортёров. И что ещё важней, недалеко от кладбища. Того самого, где похоронен мой отец.
На улице была глухая ночь, часа 3, может 4. Впрочем, я вполне сносно относился к этому времени. Ловким прыжком я переместился на пол, который был покрыт равномерным слоем исписанной бумаги. Здесь, внизу, было гораздо светлее, луна била в окно, отражалась от настольной лампы, оставленной на столе авторучки, янтарных глаз настенных часов. Мои глаза, совсем не янтарные, к темноте привыкли достаточно быстро. Примерно с той же скоростью, с которой идея выйти на улицу и подышать свежим воздухом стала непреодолимым искушением. Я отыскал джинсы и рубашку, в том месте, где их оставил, на моём стуле. Поиск ключей оказался сложнее, но когда я уже хотел плюнуть, и оставить дверь открытой, я обнаружил пропажу в кармане рубашки. На самом деле это было удивительным происшествием, так как я оставлял ключи где угодно, но только не там. Но сейчас мне было не до этого. Мне снова снился папа, и те, кто его убил. А значит, я должен немедленно его навестить. Путь от моего дома, до кладбища святого Роджера занимал всего 15 минут неторопливой прогулки. "Именно поэтому я и живу здесь," – подумал я.

Ночной воздух – лучшее лекарство. Холодный, ненавязчивый, вездесущий. Противоестественный. Не такой логично-очевидный как дневной. Иногда мне казалось, что он отличается даже на молекулярном уровне и содержит какие-то особенные частицы. Эта теория помогала мне понять, почему самые загадочные твари бодрствуют ночью. Забавно получалось, именно их я любил больше всего: мотыльков, сов, сверчков, летучих мышей. И, конечно же, себя. Я бы мог размышлять о сущности ночного воздуха вечность. Но в запасе у меня было всего 15 минут. Я бы конечно мог поразмышлять и на кладбище, но сперва нужно туда пробраться. А для этого мне придётся сделать дело, которое выдернет меня из объятий ночной романтики на ближайшие сутки – подкупить ночного сторожа.
 
В этот раз всё обошлось без сложностей. Хэрри был очень сговорчивым человеком, очень повезло, что сегодня работал он, а не Маркус. И уж тем более, не Льюис, с ним вообще невозможно договориться. Ну... По крайней мере, первые 10 месяцев. Я же живу тут и периодически прихожу по ночам уже несколько лет. Словом, теперь я имел ключи от сердец всех этих усатых лиц, и в случае чего мог воспользоваться каждым, как дверью. Однако предпочтение я всё равно отдавал Хэрри. Он был единственным, кто сразу называл цену.

И вот я снова здесь, в этом каменном саду небольших холмов и надгробных плит. Необходимая мне плита располагалась в 9 ряду относительно входа и была 4, если считать от забора. Она была сделана из белого мрамора, обладала впечатляющей массивностью, но не могла удивить изяществом. Когда-то там стояло маленькое и скучное надгробье, но как только я достаточно разбогател, я поменял его на то, которое понравилось бы папе. По крайней мере, я был в этом уверен, хотя и не мог исключать ошибки.

Моего отца звали Нестор Рэйнблэк. Иронично, учитывая, что моя фамилия начинается на "С". Когда я спрашивал отца об этом, он сказал, что это была случайная ошибка в моём свидетельстве о рождении, но он решил, что я сам подам заявление и исправлю её, если захочу. Я не захотел. Поэтому с юридической точки зрения, на моём отце закончил своё существование древний, но не особо знатный род Рэйнблэков. Я всегда улыбался, смотря на букву "Р", в фамилии отца. Даже когда она была написана на надгробной плите.
 
По профессии он был литературным критиком, но сильно выделялся среди своих коллег. Его статьи и рецензии были написаны с сильным восторгом и восхищением, и даже если в итоге всё сводилось к тому, что автор написал что-то ужасное, это выглядело как комплимент и восхваление. Он считал, что всегда найдётся тот, кто укажет на ошибки. Но тот, кто огласит сильные стороны, может и не появится. Именно этому он посвятил жизнь, описанию сильных сторон любого произведения. У пожилых профессионалов он вызывал отвращение, как человек, спонсирующий графоманию, нецензурную брань и безграмотность. Они считали его врагом литературы и языка. У молодых писателей он вызывал восторг по силе превышающий даже его собственный. Они любили его как отца. Вполне оправданно, ведь было немало случаев, когда именно он помогал юным творцам не опускать руки и убеждал, что у них есть будущее. Как правило, так и выходило. По его началом выросла группа бесстрашных писателей, уверенных в том, что сколько бы людей тебя не ненавидело, будут и те, кто полюбит тебя и твоё творчество. Мой отец умер на 43 году жизни, от собственной руки. Это случилось спустя два дня, после оглашения приговора. Нестор Рэйнблэк проиграл суд. Какая-то женщина с розовыми волосами обвинила его в изнасиловании. Спустя 3 дня, после завершения дела, его должны были освободить из под домашнего ареста и отправить на север, отбывать 12 лет колонии. Он решил немного изменить свой приговор... Мне тогда было 17. В последнюю нашу встречу, он подсунул мне прощальное письмо в карман рюкзака. Я его сжёг. Единственное, что я запомнил оттуда, была фраза: "Пусть меня знают как самоубийцу, но не как уголовника". Это случилось 24 года назад. Группа взращенных моим папой писателей помогала мне со дня его кончины и до моего тридцатилетия. Они оплатили мне ВУЗ, они поддерживали меня во время похорон, они не давали мне скатиться в депрессию. И именно они заставили пересмотреть дело, и признать моего отца невиновным. Та женщина уже отбыла 10 лет заключения и больше ни разу нигде не появлялась. Возможно, она уже погибла, возможно, где-то скрывается. Не знаю. Мой отец был отомщён. Всё закончилось… Но боль и отвращение к женщинам не проходят по сей день. Вероятно, будь среди тех писателей хотя бы одна барышня, я бы не страдал так сильно. Но там её не было. В моём сознании крепко закрепился образ монстра, отождествлённой с каждым созданием, имеющим более одной Х-хромосомы. Они сняться мне, пытаются уничтожить. Когда становиться совсем плохо, я иду к могиле отца, и беседую с ним. Ну... Представляю, что беседую. Такое происходит примерно раз в 4 месяца. Именно это и произошло сегодня, я снова стоял у могилы и разговаривал с ней.

– Здравствуй папа. Мне 41 год и 6 месяцев. Я популярный писатель, мои рассказы печатают в 11 журналах, а на улицах просят автографы. У меня много денег, настолько много, что я могу уехать из города и построить себе большой-большой дом и больше никогда не работать. У меня нет ни друзей, ни жены, ни детей, ни желания их заводить. Я имею множество знакомых, общаюсь с сотнями различных лиц. Некоторые вызывают у меня симпатию, некоторые отвращение. Ни одно из них не вызывает желания сблизиться и начать часто общаться. Наверное, мне это и не нужно... Я не знаю. Везде пишут, что человек не может жить без друзей. Кажется, они ошибаются. Либо я просто не человек...

Повисло молчание. Я упал на колени, ровно, как и мой голос упал до уровня шёпота.

– Они снова лезут в мои сны, папа... Они преследуют меня, спрашивают как у меня дела, а потом нападают. Их токсичные улыбки пугают меня. Их... Их лица просто ужасны! Папа, где же ты нашёл маму... Я уже и не верю, что она была реальной. Прошло 24 года, а я не встретил ни одной женщины, которой мне не хотелось бы сломать лицо. Почему такое происходит? Почему я вижу в них лишь чудовищ, готовых вечность издеваться надо мной? Почему я бью себя по лицу, когда мне внезапно взбредёт в голову, что я не прав?... Почему я родился таким особенным, папа?...