Внутренний ребенок

Руки задрожали, нервная система взвизгнула. Нож упал на залитый кровью ковер, у ног тело. На синем халате, колготках, темные пятна крови. За окном холод. Чем ниже температура на улице, тем быстрее наступает трупное окоченение. Тело становится твердым, тяжким. Знаю на примере трупов свиней, когда их поднимаешь за задние конечности, пытаешься вертикально разрезать тело, раскрыть грудную клетку.
В её руках осталась игрушка. Я думаю, что он либо не поняла ничего, либо сжала тряпичного поросенка из-за чувства скорой гибели. Она в момент смерти даже пыталась ухватиться за кого-то, искала опору.
Девочка, любящая сидеть среди игрушек, желающая невинными глазами, чтобы я, взрослая слушала её и глотала еще больше дерьма.
Мне советовали проявить к ней нежность. Понимать, как она травмирована, что писает ночью под себя, травмирована тем, что ее пытаются сделать здоровой. Вспоминаю, как я день назад возвращалась сюда, она бежала ко мне, обнимала и спрашивала заикаясь:
- Ты смогла? Ты сказала им?
Сегодня я её уничтожила. Кто из нас ранил сильнее? Она не просто ребенок. Она — мой внутренний ребенок, к которому у меня не хватает сочувствия и сил. Годами мы были целым, без различия взрослого и наивного. Мы, как и ей хотелось играть, ждать воскресенья рани новых туфель, расставлять динозавров. Она желала, чтобы я кивала, верила, что меня спасут. Что мне предначертано получить любовь, что они должны, обязаны меня любить.
Она диктовала мне правила. По этим правилам я лила слезы, бежала к людям, чтобы меня нежили, бежала от людей, чтобы непременно они догнали меня, крепко прижали к себе. Она, я, мы манипулировали, смотря такими честными голубыми глазами.
Мы не хотели делиться игрушками, нам было мало динозавров и людей. Я уже взрослая желала, чтобы папа улыбался мне, а не был тираном.
Она действительно была больна.


За несколько часов до этого.
Единственное, что есть — потоки противоречивых мыслей. Если я пойду дальше, отброшу в памяти списки продуктов, даты, когда мне нужно оказаться дома или у доктора, то рухну...
Окажусь в детской комнате. В реалиях же нет этого и дома. В моем разуме там всё по-старому: потолок с той самой еще побелкой, синие обои со звездами, а в углу сидит внутренний ребенок.
Детка либо радуется, либо плачет, либо становится провокатором, чтобы мне захотелось свернуть ему шею.
Мне — взрослому созданию много чего понятно, признаю, что всё и все идут, живут иначе.
Ребенок, пальцы ног поджаты и он не знает ничего. Она воображает себя птицей, большим птенцом орла. А по факту: это признак, что она зажата, ей хочется спрятаться.
Когда она перерастет эти халаты, неприятные для кожи колготки. Требует детский голос:
- Они должны любить тебя!
Прижимает к себе поросенка, с пуговицами вместо глаз.
Чертенок в обличии копии меня протягивает ко мне руки, говорит такие вещи, что...
Мне, вроде бы переростку, который уже работает, сам покупает продукты, становится внутри погано. Мне посчастливилось разочароваться. Понять, что мир живет отдельно. Центр мира не я.
Мои установки рухнут, что никто никому не должен.
Я беру внутреннего ребенка за руку, прощу его не плакать. Это страшно. Он может плакать часами, задыхаясь в приступах, после этого орет ночами и писает под себя.
- Они помогут мне? Они ведь любят тебя? Мы не одни же!

Годами ранее.
Из крана капает вода, вода в голубой ванной остыла. Я смотрю на своё тело, которое лишается с каждым месяцем детских черт. Волосы на паху, ногах, грудь, которую можно не заметить, но она есть под курткой, рубашкой, футболкой.
Мне тревожно, что дверь откроется, на меня закричат. Нельзя слишком долго лежать в воде, нельзя сидеть тихо. Руки открывают кран, течет вода, создавая иллюзию действий, купания. Ванная не для того, чтобы копаться в голове, ванная для того, чтобы наоборот смыть всю грязь.
Я не брошу себя. Я осталась такой же маленькой девочкой. Я не должна бросать её, себя. Она слишком нежна для одиночества и жестокости мира.