Глава 7 Промедляция

31 час. Промедляция

Из принципа, он все моторы называл не иначе как
исчадьями ада, и плавал под парусом, пока не погиб.
                М. Щербаков


Я закрыл глаза (они сами закрылись) и попытался представить будто в автобусе никого нет, даже водителя. Автобус мчит сам по себе, возможно, даже ржёт как лошадь… и… нет, пусть водитель останется, пусть только он и останется, он да я. Можно, конечно, обойтись и без меня, но какой тогда у водителя будет мотив, если совсем никого не будет, и кому ещё кроме меня здесь нужен аэропорт - в городе где нет аэропорта, - какова будет его, водителя, предпосылка для поездки. Пусть он честно управляет этим механизмом, пусть он впоследствии превратится в журавля, - пусть будет так, - но сперва он должен довезти меня, доставить меня в аэропорт, в город доставить, где нет аэропорта. Вот в чём его задача - найти его, найти аэропорт, отыскать главный в него въезд, посигналить перед шлагбаумом; он должен довезти меня к должному месту, приветливо выпустить из автобуса и пожелать мне на прощание: счастливого полёта! Знаете что, вот посмотрите, сейчас я вам кое-что покажу. Мне? Да-да, вам, кому же ещё. Уделите мне немножко внимания, вы ведь не очень торопитесь? Мы всё-таки провели столько времени вместе, скажет он. Потом достанет фотоальбом цитрусового цвета, весь в коричневых окаменевших пятнышках, достанет его и, суетясь, примется листать альбом, так листать, чтобы я непременно обратил внимание. Вот, посмотрите. Это мои сыновья. О, они чудесные дети! ведь они никогда не высовывали свои одуванчики из форточек, даже и думать о том не смели. Замечательные дети. А это их мать. Она чудесная им мать, а мне – она чудесная жена. Вы уже догадались, что она никогда не кричала на детей, не трепала их одуванчики за уши, не тормошила их вихры; она никогда так не поступала, ведь она родила послушных детей, таких детей, которые с самого своего падения уяснили главную заповедь: не высовывать одуванчики из автобусных форточек. Ах, это просто волшебные дети! А это мы вместе. Вы обратили внимание на очевидность нашего счастия? Всмотритесь в эти влюбленные взгляды, пересмешки, ; заботливые лучи из глаз вы заметили? Коварство заметили? Предтечу черёд предательств, измен, взаимной озлобленности заметили? Успели упрекнуть сыновью неверность, женину змеевидность подчеркнули в своём мужском глазу? Да, вы правы, я заметил. Вернее, я заметил всё, кроме предтеч; вот извините, но предтеч я всё-таки не заметил. Вот видите, видите, а многие не замечают ни того, ни другого (хотя мне и странно что вы предтеч не заметили). Я эти фотокарточки кому только не показываю, всем моим знакомым показываю, но они лишь жмут себе плечи и говорят: Вы здесь так счастливы! Но я-то знаю, я-то знаю, что они не видят этой нежности любви в наших бумажных глазах, не внимают нашей близости, не сочувствуют нашему счастию. Им лишь бы сделать вид. «Вы здесь так счастливы», чеканят они каждую букву, но не видят ни того, ни этого. А вот вы увидели. Странно только, что вы предтеч не увидели. Но вы увидите ещё, вы такой молодой. Ах, предтечи, предтечи… Вам к лицу борода, позвольте на прощание признаться. Борода вообще всем к лицу, но ведь кому ни скажешь «Борода всем к лицу», все только пожимают плечами и чеканят буквы: «Да-да, борода всем к лицу, хоть мой племянник, к примеру, ходит без бороды, и весьма недурно выглядит, его лицо вполне обходится без бороды, а так-то да, борода всем к лицу». И ходят потом с безбородыми племянниками, и лишь отчеканенные буквы шуршат в их ртах, карманах; шуршат в их жёнах и в их детях. А бороды где-то ходят сами, без людей и букв.  Дай Бог вам счастья, гражданин, товарищ, господин и мистер, такого же, какое и у меня, несчастного водителя, могло бы даже и быть. Но почему «могло», что у вас стряслось, милейший? Ох, это горькая история. Но вам я скажу, я вам всё выложу как есть, хоть вы и не заметили предтеч. Вы позволите несколько глотков из вашей бутылки с тёплой газировкой? Конечно, сделайте одолжение. Блгдрю. Мои несчастные дети и моя прекрасная жена разбились в авиакатастрофе, они купили билет в этом аэропорте, сели в самолёт, и самолёт улетел в небеса. А хотели навестить дядюшку из Саратова, хотели прилететь в Саратов и там его навестить. Они сначала улетели, потом приземлились, если можно так выразиться, а потом снова улетели, представьте себе. Саратов остался ненавещённым, и Бог знает, как там теперь наш дядюшка, все ли он слёзы выплакал по нашей семье, все ли долги простил нашей семье, не перестал ли он вовсе? Моя семья попала в авиакатастрофу, а я не попал, потому что я не в ладах с дядюшкой из Саратова, а ещё – потому что был я не в ладах со своей прекрасной женой, и со многих пор я был не в ладах со своими детьми-мальчишками, ; вот почему я тогда не полетел. Признаться, этого самого дядюшку я даже и не видел никогда, слышал только рассказы жены про него. Слышал, что он часто болеет, слышал, как он расстроился на меня по какой-то причине, не связанной ни со мной ни с ним, и лучше было бы мне не лететь в Саратов, лучше было бы пропустить этот раз и не навещать мне его, лучше бы жена сама его навестила, и лучше было бы, чтоб и мои дети его также навестили. Всем было так лучше. Можно ещё газировки? Ах, вы пытаетесь покраснеть, сейчас начнёте что-то мямлить про сочувствие, начнёте чеканить буквы, - увольте. А хотя – какой у вас выбор, я ведь и сам вас поставил в такое положение… Простите меня, - что вам ещё остаётся делать, как не сочувствовать мне, как не чеканить буквы… А вы не в Саратов, случайно, летите? Может, вы могли бы… Нет, я лечу не в Саратов. Что ж… Ещё раз простите меня за эту промедляцию… я просто хотел… ПРОМЕшто? Да… да это так, словцо такое, я… как бы… э… сам его… знаете, едешь-едешь целыми днями, работа-то, она у меня, сами знаете, поле да поле, весь день одно поле, скушно до «не могу», - вот и бормочешь, бывает, словечки, так и сяк их, чтоб дырку в голове присыпать; иногда я весь в Саратов проваливаюсь сквозь эту дырку, а… словечки вот эти… как бы… мои… понимаете?... полностью мои и ничьи больше… Никто про них не знает, один я только; разве если случайно, ; как вы, услышит… Подобно заклинанию, бывает, повторяешь всякую несусветицу, совершенно нелепое и небывалое слово. Взять хоть эту «промедляцию». Промедляция, промедляция, промедляция… Повторяешь и повторяешь. И вдруг – это уже не промедляция, а что-то уж… совершенно непонятное, и даже звуки этих букв «п, р, о, м, е…» будто только-только и начали существовать, а до этого их и вовсе не было, не только промедляции не было, но даже и этих букв по отдельности никогда не было…  Вы понимаете меня? Не совсем. Ах, не совсем. Сперва вы предтеч не заметили, потом и вовсе – «не совсем». Может, и борода у вас не настоящая? Глупости, моя борода настоящая, хотите – подёргайте. Действительно - настоящая, либо на качественном клею; если на обувной клей посадить, то будет крепко держаться. Нет, уважаемый водитель, моя борода держится очень крепко и без обувного клея, она вросла в моё мясо с корнями, она вросла в моё сердце, а скоро дойдёт и до рук, ног и всей земли. Придёт время, и мне больше не понадобится обувной клей, обувь или необувной клей; настанет час, когда я сам себе более не понадоблюсь, возможно, этот час уже наступил (ведь не зря же мы стоим в аэропорте, - в городе, где давно уж нет аэропортов, а фабрик по изготовлению обувного клея никогда и не было). Не расстраивайтесь по пустякам, милый водитель, моя борода ; настоящая, самая что ни на есть. И по поводу вашей семьи также не печальтесь: дядюшка из Саратова, сложись всё иначе, преподнёс бы вашему воображению массу сюрпризов, в основном неприятных. Откуда я знаю? Вам скажи – так вы, пожалуй, и побреетесь. Шучу. Он ведь часто болел, ; так ваша жена говорила?, а больным людям свойственно распространять свою болезнь на окружающих. Ваша жена, очень может быть, тоже заболела бы; вдруг она бы заболела также (наверняка вы её не привили перед отлётом, не вакцинировали её перед отлётом) и осталась бы в Саратове лечиться, и ваши, водитель, дети остались бы лечиться вместе с ней, и их послушные одуванчики не выглядывали бы из форточек, не слагали бы бумажных автобусов в вашу, водитель, память и честь (ага, уже память), не отсчитывали скрупулёзно часы и секунды до торжественной семейной встречи, потому что они послушные дети; а жизнь продолжалась бы как на телеканале Поле24, и вы бы, мой дорогой водитель, сперва не понимали,  почему мир не рушится в праведном гневе и бессилии своём, почему все окружающие вас делают вид, будто не замечают вашего горя по больной жене и послушным не вам детям, и почему вы не стоите сейчас на безвестной горной вершине, созерцая скорбь свою, отражённую в гримасах и неволшебных фокусах мира, почему вы так и продолжаете возить людей вдоль подсолнуховых полей как будто ничего не случилось, не случится, и никогда-никогда. Газировки? Вы скорбите сейчас – так знайте, что скорбь лучше ненависти и отчаяния, пустота лучше камня, а картина пейзажа – лучше самого пейзажа. Знайте это, бородатый водитель, и не печальтесь по своей жене и по одуванчикам своих сыновей, - вот и всё, что вам нужно знать. Только не подумайте, будто я наставляю вас на путь истинный, - ни в коем случае, что вы, я лишь хотел подытожить: не умножайте Саратова в сердце своём, и живите себе будто это и не вы живёте, а кто-то другой, ничем от вас не отличимый; кормите его и поите, катайте вдоль подсолнуховых полей, развлекайте его прогулками в предвечернем мире, благодарите его за самый чёрный день и за самый светлый, а в минуту гнева посмейтесь вдруг над остротой его скулок и округлостью щёчек; отдайте ему последнюю рубаху и наденьте её на себя. Вкратце – не бойтесь, водитель, - а если вдруг вы станете бояться, то вспомните про меня, вашего единственного и бородатого пассажира, который рассматривал ваш фотоальбом с неподдельным интересом и, хотя он и не заметил сперва никаких предтеч на затисканных фотографиях, но про себя всё ж отметил: этому водителю даны испытания по силам, и по силам ему будет дано всё на свете. Не отчаивайтесь, водитель, и прощайте! Мой самолёт ещё не прилетел, но автобусу нельзя просто так стоять на взлётной полосе, нельзя просто так двум бородатым мужчинам находиться вместе с автобусом на взлётной полосе. Прощайте водитель, скажу я ему опять, прощайте, а может – до свиданья. Промедляция! Промедляция! Промедляция!

Я открыл глаза (они сами открылись), и долго-долго повторял это слово: «промедляция». До тех пор повторял, пока оно не исчезло, а вслед за словом не исчезли звуки, его образующие, и не исчезло место в воздухе, в котором эти звуки находились.