котлас, няндома, каргополь

       Котлас, Няндома, Каргополь
    Шёл 1944 год, районный центр Архангельской области Каргополь все ещё считался прифронтовым городом. Строго соблюдалась светомаскировка, иногда, если прислушаться, в тихую погоду  с запада долетал гул фронтовой канонады. Недобитые фашистские войска всё ещё огрызались, несмотря на то, что полный их разгром был близок.  Нас направили в город Каргополь на постоянное  жительство, чтобы пополнить поредевшие за годы войны кадры руководящих работников. Не нас, конечно, а наших отцов на замещение должностей: прокурора Мухина, председателя Райисполкома Суханова, директора промкомбината Годзиевского, директора Каргопольской МТС Трубина. Прибыли все со своими семьями. Мухины приехали из Архангельска в январе 1944 года, а все остальные в марте этого года, из города Котлас. Об этом переселении трёх семей я и хочу рассказать.
     Для срочной доставки руководящих кадров и их семей со всеми пожитками на новое место работы, по решению Облисполкома, предоставили вагон, что в военное время, при остром дефиците транспортных средств, было непросто. На первом месте – военные грузы. Вагон для наших трёх семей поставили под погрузку в тупик, и мы поселились в нём не более чем на сутки, как предполагалось. Сухановых четверо: сам с женой и два сына Валентин девятиклассник, Леонид семиклассник. Годзиевских трое сами и дочка Сима пятиклассница, что для меня было приятным сюрпризом – я тоже училась в пятом классе. Нас пятеро: мама, бабушка и нас детей трое: я, Лёва третьеклассник и Боря дошкольник. Наш папа дожидался нас в Каргополе, он уже не мог оставить свою работу ни на один день. Наша  мама беременная на девятом месяце, надеялась, что до её родов мы успеем доехать до нового места жительства. Вагончик,в котором предстояло доехать до станции Няндома, маленький двухосный  под названием «теплушка», в центре его стояла чугунная печка, по двум концам – двухэтажные нары. Мы не особенно старались устроиться – ехать недалеко: километров 400 до Коноши и ещё около 100 - до Няндомы. Что это для товарного состава, к которому нас прицепят. Даже остановок делать не надо как пассажирскому поезду. Но не тут- то было. Сначала мы довольно долго стояли в Котласе. Когда терпение уже кончилось, и Суханов хотел уже бежать куда-то возмущаться и требовать, нас прицепили, и, к нашей радости, потащили. Но тащили не долго. Опять остановились и стали ждать подходящего состава. Так прошла первая ночь. Было холодно и неудобно. «Удобства» - за стенками вагона. Там же можно добыть топливо для печки. Мы выпросили охапку дров у проводницы пассажирского поезда и нагребли ведро угля с платформы, остановившегося на минутку, товарняка. Мы – это я, Сима и братья Сухановы.  Взрослые сначала испугались – воровать топливо в военное время! Это чревато. Но печку растопили, в вагоне стало тепло, из трубы нашего вагончика повалил дым  и, возможно, это привлекло внимание диспетчера и нас прицепили в хвост грузового состава. Ехали недолго. Первая остановка станция Кизема. Мы даже обрадовались остановке и побежали искать туалет. Остановка затянулась. Железнодорожники – обходчики, осмотрели наш вагон, постучали молотками по колёсам и признали его  неисправным, приказали отцепить от состава, отогнать в тупик для ремонта ходовой части, а то может загореться «букса». Как горят буксы, мы уже наблюдали и боялись, как бы у нас не загорелось. Оказалось, что неисправность может привести к катастрофе, вагон может перевернуться. Мы стали ждать ремонтную бригаду, ждать пришлось долго. Когда же пришли два специалиста, постучали молотками по всем колёсам, решили, что ремонт можно пока отложить, и так доедем. Груз в вагоне небольшой: всего 12 человек народа (из них половина – дети), и нетяжёлые вещи. Решили цеплять вагон к грузовому составу, который пройдёт на следующий день с остановкой. Так прошли три дня с начала нашей погрузки. Мы топили печку  незаконно добытым топливом, приносили воду для чая и умыванья, но у нас кончалась еда, которая была запасена, примерно, на два-три дня.  Каждая из семей кормилась, как могла. Сухановым было лучше всех – у них были «рейсовые» хлебные карточки и они их отоваривали в станционных магазинах. У Годзиевских с собой был мешочек пшённой крупы, а это – каша! Нам было труднее: везли с собой остатки квашеной капусты, запасённой на зиму, но без хлеба разве это еда? На наше счастье был кулёчек ржаной муки. Мама замешала на воде тесто, раскатала тонкие сочни, испекла   на буржуйке, но вкусные сочни быстро кончились. Никто не угощал друг друга – сказывался суровый порядок карточной системы.
Наконец  нас опять прицепили в хвост товарного состава и дотащили до следующей большой станции.  Это был Вельск. Порядок на железнодорожной станции соответствовал военному времени, поэтому наш вагон тут же был при осмотре признан непригодным для дальнейшего следования. К нашему ужасу нас опять отцепили, загнали в тупик и велели ждать ремонтную бригаду. Над нами нависла угроза перегрузки в другой вагон, но, слава богу, такового не случилось, и после долгих обсуждений и многочисленных осмотров  разрешили  движение до узловой станции Коноша. Там мы поняли, что пройденные нами неприятности это были всего лишь цветочка, а настоящие ягодки ожидали нас на узловой станции Коноша. Наш вагон без конца осматривали, загоняли в тупики, перегоняли с пути на путь, чтобы не мешал маневрированию другим вагонам. Продолжалось это несколько дней и ночей. Иногда среди ночи к нашему вагону подгоняли паровоз, куда-то тащили, прицепляли и отцепляли, всё это с лязгом и толчками, так что мы иногда падали с нар. Время от времени нам сообщали о решении окончательно признать наш вагон непригодным для дальнейшего передвижения по железной дороге. А нас-то тогда куда? Мы чувствовали себя оторванными от всего нашего народа, от всей нашей страны. Нам казалось, что мы потерялись, и никто о нас не знает. Наконец случилось чудо, и мы двинулись в сторону Архангельска, до станции Няндома. А это рукой подать, каких-то километров сто. За два часа доехали. Нас встретил папа. В руках у него был громадный каравай серого хлеба, который он протянул нам в вагон, а потом и сам запрыгнул. Он ждал нас на станции несколько дней с машиной полуторкой. Сначала мы поели хлеба (досыта и необыкновенно вкусно), а потом уже погрузились на машину и поехали за сто километров в Каргополь.
Был северный март. Мы промёрзли на открытой «полуторке», и когда среди ночи разместились на полу в тёплом папином кабинете, заснули как убитые. Это была бы наша   последняя ночь на белом свете, если бы нас не разбудил  громкий  плач шестилетнего Бори. В полной темноте мы задыхались от угарного газа. Никто не мог встать. Папа ползком добрался до  светомаскировки на окне, сорвал её и потерял сознание.  За окном на тёмном небе сияли звёзды. Бабушка при свете звёзд нащупала стену и поползла на четверёньках вдоль её, нашла дверь в коридор, распахнула. В комнату хлынул холодный воздух. К мукам отравления добавились муки холода, но мы остались живы.  Открыли печную трубы пошурудили в печке, выкопали из золы тлеющую головешку. Тепло пришлось выпустить вместе с угарным газом, а потом уже снова затопить печку и начинать жить в конторе Каргопольской МТС, квартиры пока не было. Это было здорово. Самая большая комната была кабинетом директора. Там мы поставили свои кровати, расположили всё прочее, что привезли из Котласа. На самом видном месте стоял стол директора с телефоном, за ним круглосуточно сидел папа и руководил делами МТС. К нему приходили трактористки, садились на наши кровати, обсуждали невесёлые, но очень важные дела по ремонту тракторов. Трактористов-мужчин  - ни одного. Бригадиры, зав. мастерской и  нефтебазой, главный механик - всё женщины и девушки. Проще сказать, что мужчин в Каргопольской  МТС,  на время принятия должности директора Трубиным Владимиром Дмитриевичем, было двое: он сам и шофёр Миша Лакин, демобилизованный по ранению. Я завидовала девушкам-трактористкам, как они здорово общаются с директором, уверенно оперируя такими словами как магнето, коленвал, карбюратор и т.д. Мне было 13 лет. Потом нам дали квартиру и мы оставили контору МТС. Было жалко нашего героического пребывания в самом центре такого важного сельскохозяйственного предприятия, как «машино-тракторная станция»