Случай в гамбурге

П е р е п ё л о ч к а









































Это было в Гамбурге, куда мы приехали посмотреть город и повидаться с семьёй моего двоюродного брата, через 20 лет после их отъезда в Германию. Мы заранее сняли номер в гостинице, скромной, но в центре, и постарались приехать с такими деньгами, чтобы не вводить наших родственников, перешагнувших 80-летний рубеж, в расходы на наше содержание и экскурсии.

Но не тут-то было. Потому что мой племянник не принял  никаких наших возражений и на третий день отвёз нас на мерседесе сначала в Любек с его соборами и экскурсией по исторической ратуше, а затем по Гамбургу со всеми его красотами, историческими местами и достопримечательностями.

Мы были на седьмом небе. К тому же ещё и здорово съэкономили на экскурсионных расходах. Неудивительно, что у моей спутницы возник чудесный, а на самом деле естественный «замысел»: попросить ребят, племянника и его милую жену, выбрать на их вкус и для всех нас, без забот и ограничений, подходящий и интересный ресторан. Где мы с радостью и искренней благодарностью за всё заплатим.

Ребята с выбором ресторана не подвели. И мы очень приятно посидели и поговорили обо всём, что случилось и пришлось пережить и нам, и им за 20 лет, которые мы не виделись. Мы провели время в отборном рыбном и одновременно мясном ресторане. И так хорошо, как это только и бывает в компании с приятными людьми, в абсолютном уюте и за прекрасным столом.

В заключение, однако, случилось то, чего мы не ожидали. И никому бы не пожелали, окажись он на нашем месте, даже врагу. Ловкий и милый племянник, обладающий ещё и личным опытом работы в ресторане, получив, как потом выяснилось, тайное указание супруги, незаметно и всего-то на минуту исчез из-за стола и... расплатился за наш вечер! Нам было очень не по себе. Пригласили, попросили не стесняться и не скромничать и не рассчитались!

По дороге в гостиницу и сидя в машине рядом с племянником, я настойчиво уговаривал его взять по-тихому и лично у меня хотя бы сто евро. Но всё было бесполезно. Я в конце концов успокоился. Ведь гостеприимные ребята были не бедными и считали что мы у них в гостях, а не наоборот.

Но если для меня это был неприятный, но всего-то конфуз, то c моей спутницей всё было иначе. В ресторане и по дороге она здорово держалаcь, но когда мы оказались в нашем номере одни, сразу стало ясно, что для неё случившееся было тяжелейшим переживанием. Стоило нам остаться одним, и она уже не могла сдерживаться. И как только вспоминала то, что случилось, сначала страдала и стонала от безысходности, а потом принялась нескончаемо упрекать себя и плакать. Вскоре у неё заболела голова, и боль не проходила даже после сильных таблеток. Слёзы сменялись тихими, но очень грустными рыданиями в подушку. И до трёх ночи ничего не помогало: ни транквилизаторы и блокаторы из наших походных аптечек, ни немецкое успокаивающее, которое мне дали на ресепшен. У меня, о чём я скажу позже, был опыт диагностировать психические состояния. И я хоть и самодеятельно, но мог отличить обычное расстройство от более серьёзного и, значит, не на шутку опасного нездоровья.

Ничего не помогало: ни мои уговоры, ни попытки отвлечь или разговорить. Моя жена на глазах теряла силы. И при её слабом здоровье, о чём страшно было даже подумать, рисковала потерять их совсем. Было от чего волноваться и во что бы то ни стало требовалось найти выход.

Душевные мучения по поводу того, что  «пригласили и не расчитались» не только не уходили, а усиливались. И только в три часа ночи, когда силы были на исходе, наступил тревожный и нездоровый сон, скорее напоминавший не сон, а забытьё.

У меня, наконец, наступила передышка. И возможность подумать, не забывая о том, что может случиться, когда сон улетучится и мучения, пусть и на девять десятых надуманные, возобновятся.

Таинственный человеческий мозг в критические минуты что только не подсказывает. И я вдруг вспомнил, что мой товарищ, ещё школьный, а после медицинского института психиатр и психотерапевт, говорил во время одной из наших праздных бесед, что муки совести, заслуженные или по надуманной причине, можно снять у того, кто от них страдает, если прочесть ему правильно подобранный и желательно художественный текст.

Для того, кто совершил предосудительный поступок и переживает муки совести заслуженно, нужно было подбирать текст о таких же как он и действительно согрешивших страдальцах. А тому, кто только вообразил себя грешником (а это был именно мой случай!) нужно, как говорил мне друг, он же -  опытный и способный врач, подбирать другой текст. Тоже интересный и тоже способный захватить внимание, но помогающий тому, кто мучает себя без вины, увидеть в похожих обстоятельствах не других, а себя самого.

Мог ли  я думать, что беззаботное и весёлое  общение со школьным товарищем,  заключавшееся всегда и только в поиске приключений, окажется вдруг таким нужным и важным, а возможно и спасением!

Времени на раздумья не было. Ночью и в скромном немецком отеле и в помине не могло быть книжек, тем более, подобных томикам с закладками, которые я видел в кабинете друга. Ничего не оставалось, кроме того, чтобы на цыпочках, с ручкой и дорожным блокнотиком проскользнуть в душевую с туалетом, слава богу, комфортную и светлую. И, не теряя времени, писать рассказ самому.

Было понятно, что лечебное повествование должно было быть о чем-то из нашей совместной жизни. А точнее речь должна была идти о чём-то, где была бы видна избыточная, а если лучше сказать – анормальная щепетильность моей подруги, особенно в денежных вопросах.

Снова случилась горячечная вспышка в моём сознании, и через минуту я уже знал, о чём должен писать. Странно, но нужных примеров в проснувшейся памяти оказалось даже больше, чем требовалось. Я вспомнил несколько таких случаев – необычного, я бы даже сказал анормального отношения моей спутницы к халяве или возможности, пусть даже и безобидно, но словчить. Я был иначе воспитан и даже несколько болезненно  переживал такие случаи - подчёркнуто честного и даже акцентированно строгого поведения своей подруги там, где большинство других людей и я в том числе не были бы такими строгими. Я даже не знал как достойно именовать это свойство характера моей подруги. Спичрайтерский опыт (по работе мне приходилось писать заказные статьи и подстрочники докладов, рефератов и деловых писем) подсказывал только сухие и казённые термины, такие как  «избыточная честность» или уже упоминавшаяся «чрезмерная щепетильность». И именно сейчас эта моя неспособность (найти нужный термин для задуманного рассказа) начинала раздражать. Хотелось и требовалось выразиться тоньше. Но кроме песни в электричках о графине Софье Толстой, которая «не ходила босая и хранила дворянскую честь», ничего в мою голову (графомана) не приходило. Медлить, однако, было нельзя. И начать свой рассказ я решил со случая, когда мои родственники дали нам деньги, чтобы улучшить жильё. Из приличия считалось, что дали в долг, а на самом деле всеми понималось, подразумевалось и допускалось, что без отдачи, и уж точно с любой рассрочкой. Решающую часть денег, к тому же, дал мой брат, считавший, что даёт деньги на улучшение жилпдощади нашей с ним маме, переезжавшей вместе с нами из однокомнатной в двухкомнатную квартиру.

Никто никаких возвратов, тем более, в обозримое время не ждал. И кто угодно на нашем месте, как минимум, воспользовался бы рассрочкой. Но воспитанница героя-лётчика ( всегда, скажу кстати, подчёркивающая, где нужно и не нужно, что она «из простой семьи»), вернула долг в кратчайшее время. Было трудно, пришлось забыть о ремонте и приобретении мебели, родилась наша дочь. Но раз взяли деньги и обещали отдать – это в представлении моей спутницы было свято. Хотя по общим меркам и в нашей ситуации – очевидно неестественно, а по мне, так даже и анормально.

Был  ещё один такой же случай и, с моей точки зрения, умопомрачительный. Он тоже был связан с рестораном, чем перекликался с нашим гамбургским конфузом. И хотя точного повторения коллизии  не было, но вспомнить, не выходя из гамбургской темы, было о чём. Наш очень хороший друг и даже свидетель на нашей свадьбе (на которой, не могу об этом не упомянуть, кроме него и его красавицы-жены, никого не было), представительный и добрейший умница В работал заместителем директора не одного, а сразу 5-ти или 7-ми ресторанов на этажах самой лучшей гостиницы в нашем городе, современной и интуристовской. Раз в неделю он был дежурным, или вечерним директором этого комплекса, где были ещё и банкетные залы, бары, кафе, блинные и чайные на многих или всех этажах. И всегда, когда у нас  случались встречи или разговоры, В не забывал приглашать нас, в особенности на эти вечера. Естественно, чтобы помочь ему скоротать время, а нам дать возможность поесть и попить в особом уюте и даром или   незадорого.  И я этой возможностью пользовался не раз, и не два, а без счёта. Особенно если учесть посещение единственного в ту пору в городе шведского стола. Расходы на который, если речь шла о гостях замдиректора, списывались, как можно было догадаться, на очередную группу иностранцев.

Если я «по части посещаемости» друга не подводил, то моя спутница по жизни, которую друг в особенности ждал, за все годы была в его райской, многоэтажной системе всего дважды. Причины отказов она придумывала мастерски. Но истинная причина была одна. Блат и в тогдашней жизни был более чем в законе. И всенародно считался удачей, которой надо пользоваться без оглядки и только радоваться. Но для моей подруги существовала разница – одно дело было покупать по знакомству одежду и совершенно другое - даром посещать ресторан! Для меня это  отдавало чем-то неведомым, может быть гусарским. Но факт оставался фактом. И докопаться до его содержания помогли именно два экслюзивных визита. Первый раз я и В уговорили мою подругу придти и посмотреть диковинную по советским временам пятизвёздную гостиницу, казавшуюся тогда чудом. После экскурсии В надо было уйти по работе. Он посадил нас в  одном из  лучших ресторанов и многозначительно поручил обслужить нас по нашему выбору и ясно было, что за счёт заведения. Но когда он вернулся, моя спутница медленно доедала свой единственный заказ - крохотный жюльен в мельхиоровой стопочке, а я, хоть и совершенно голодный (и вполне готовый пройтись чуть ли не по всему меню), тоже дожёвывал, не торопясь, свой единственный заказ - сухое пирожное...

Точно такой же «заказ» (видимо, по нашим деньгам в кошельках) был и во второй раз. Когда В попросил нас придти и посидеть в главном ресторане за специальным столиком на четверых, в центре зала. Известный оркестр, который именно В пригласил когда-то играть в престижном зале, всем составом уезжал на ПМЖ в Израиль. Оркестр и его руководитель в этот день прощались с гостиницей, а может быть и с городом и страной. Замдиректору ресторана сидеть в зале по должности не полагалось. И для него поставили отдельный стол, в том числе получалось что и для нас, к которому В и известнейший джазист могли время от времени подходить и пить «прощальную». В этот раз роскошный стол был накрыт заранее. Но мы с подругой, которую я слушался безоговорочно и понимал без слов, попробовали за вечер только холодное, а шампанское и вовсе пригубил один только я. Согласно аномальным взглядам моей подруги стол был дармовой, сами мы оплатить его в этот вечер не могли, значит, требовалось быть сдержанными и воздерживаться у самой грани приличия, если не за ней!

Подобных эксклюзивов, на которые сам я не был способен, но которые не мог не уважать, на памяти хватало. Вспоминать их, хоть и по-своему красивых, особого удовольствия не доставляло. Но писать, чтобы «лечебно» оттенить гамбургский эпизод, надо было именно о них! Того, что я только что, хотя и пунктирно пересказал, с избытком хватало на мой блокнотик. У меня было два-три часа, и надо  было начинать писать, тем более, что было ясно о чём.

Писать! Это легко было сказать, но как это делать? И снова выручила память о друзьях-товарищах и беседах с ними, чаще всего в приподнятом настроении. Вспомнилось, что знакомый художник-мультипликатор С когда-то говорил, в ожидании официанта в ныне исчезнувшем "Кавказском", что писать сценарий и снимать мультфильм втрое проще и куда плодотворней, если герои не люди, а животные или птицы, на худой конец – драконы или  чудовища. А приятель Д, и тоже не по работе или учёбе, а по совместным и разным приключениям ( казавшийся нам когда-то просто выпивохой, а потом ставший известнейшим писателем) говорил, как мне вспомнилось, что его кумир Хемингуэй писал рубленными и краткими фразами. А ещё один знакомый Г,  хотя в этот раз не по совместным развлечениям, но тоже ставший известным режиссёром, успел сказать мне ( когда я на шестом десятке предлагал ему идею фильма), что судить о том, что я ему предлагаю, он сможет только в том случае, если у меня будут прописаны диалоги. Всё это промелькнуло как взрыв в моей голове. Но ничего больше  о писательской технике  я вспомнить  не смог.

Путевой блокнотик, ручка и терпимые условия, хоть и в душевой комнате с туалетом, были в моём распоряжении. Самодеятельный рассказ надо было начинать как можно скорее. И писать его быстро и как получится, не перечитывая и не шлифуя написанное, лишь бы успеть до утра.

10 страничек были вдохновенно исписаны примерно через час. Ещё через  полчаса торопливым и мелким почерком были описаны ещё несколько пришедших в голову случаев, отвечавших ситуации в гамбургском ресторане и советам психиатра по спасению от беспричинных мук совести. Рассказ назывался «Перепёлочка», а поведение птички в рассказе оттенял присоседившийся к ней по жизни Сизарь. Диалогов не было, все фразы были длиннющими, но дальше уже могла не выдержать моя собственная голова.

Круто остановившись в «творчестве», я успел  немного поспать.
И даже пришёл в себя. Потому что первое, о чём я подумал, когда проснулся, была мысль о том, насколько же страшным для меня должен был быть вечер накануне, если я не только поверил в наивную идею «лечебного рассказа», но и два часа этот мифический замысел неумело и в горячке воплощал. Однако, то, что я так и не выпустил блокнотик даже во сне, со страницами, исписанными мелким и торопливым почерком, грозно и тревожно  напоминало мне о пережитом ужасе. Подруга всё ещё  тревожно спала. Как бы то ни было, но я решил быть с моим рассказиком наготове.

И когда моя спутница, бледная и в подавленном настроении,  проснулась, я, не дал ей толком очнуться и  залпом, с выражением и увлечённо прочитал то, что написал. 

Дальнейшее для меня было наподобие разверзшегося неба. Потому что рассказ сработал. Половину задачи решило уже само название, и сразу вспомнившийся друг-мультипликатор вполне мог в это время заикать. Только что грустные и неподвижные глаза на бледном лице если и не засветились, то ожили! И дальше произошло всё, что обещал мой друг детства- психиатр. Когда один за другим пошли подобранные согласно его совету факты и моя спутница услышала, что её поведение (запредельно честное, но по обычным меркам анормальное) не прошло незамеченным и даже было оценено, рекомендации (уверен, талантливого от бога врача) сработали на сто процентов! А сам мой друг, где-то, наверное, просыпавшийся в эти минуты, мог не просто заикать, а с полным правом гордиться своим профессионализмом!

Немного смутило то, что героиня лечебного повествования, когда захотела сама прочитать написанное, обнаружила, что странички написаны  неразборчиво и не читаются. Хуже было то, что вечером у родных я и сам не сумел разобрать свои каракули. «Произведение»   не читалось. И оставалось только удивляться, как я не только читал его поутру, но ещё и   «редактировал» написанное по ходу чтения.

Два года блокнотик с «Перепёлочкой» пролежал в шкафу, на полке с другими  путевыми книжечками. К рассказу ( моему первому в жизни художественному произведению, называйте, как хотите – в кавычках или без) я не возвращался и совсем его забыл. Но однажды я о нём вспомнил. И снова в необычной ситуации.

Моя жена, мой идеал и ангел-хранитель, а после той памятной ночи - и моя муза, она же  прототип Перепёлочки, написала родословную своей семьи. Труд с уникальными фотографии, письмами и документами, как и положено, посвящался славным родителям и прародителям автора. Уважительно и даже комплиментарно упоминался и я. А о себе автор сообщала только о том, где училась и работала. И когда я обратил её внимание на этот  ляп и несправедливость, ответ был такой, что о нас подробнее, если конечно, захотят, напишут уже наши дети и внуки.

Мне очень хотелось кратко, но должным образом дополнить родословную,  хотя бы эпилогом или послесловием «Об авторе».  Но опять встал вопрос: если дописывать, то о чём? О моём собственном счастье с автором почти пятый десяток? Это было не в тему. Попытаться раскрыть образ, представлявшийся мне исключительным? Но с этим, даже если бы хватило способностей, в две странички не уложиться! И в конце концов  я вспомнил незаконченный и, похоже, дождавшийся своего часа «лечебный» рассказ.

От меня –  если по-честному: самодеятельного «писателя»,  взявшегося не за своё дело - потребовались большие усилия. Вымученное произведение в конце концов предстало в законченном виде. Но до литературного рассказу всё ещё было далеко. Экстремальных, особенных, неповторимых и исключительных фактов и ситуаций с участием героини в нём было много. Но целый и, главное, такой как в жизни образ Перепёлочки каждый раз не получался и не получился. Теперь уже совершенно ясно было, что я не писатель, хотя чувствовалось,что и не полный графоман. Временами и что-то вроде бы удавалось удачно описать, я не жалел сил, но в результате ничего, что хотелось и требовалось, не получалось. Совет мультипликатора (заменять героев птичками) в рассказе остался. А подсказка кинорежиссёра (о значении для настоящего мастера диалогов, да ещё хорошо прописанных)  только подтвердила, что ненастоящему мастеру диалоги, да ещё хорошо написанные не доступны. А уж о завете нежданно ставшего русскоязычным классиком Д - писать, если когда-нибудь захочется, рубленными фразами - и вовсе нечего было и мечтать. Давний и потрясающий лечебный подвиг при любых условиях делал рассказ историческим, но больше из него ничего не вышло. И самое горькое – не получился так, как он того был достоин, дорогой для меня образ героини, для меня исключительно красивый и привлекательный.

Рассказ из гамбургского блокнотика, даже причёсанный, увы, не стал ни моим, первым и последним литературным произведением, ни портретом героини. А мои возможности  - героические, упорные, упрямо не замечавшие недостаток таланта и до последнего и изо все сил цеплявшиеся за логику и навыки спичрайтера – были исчерпаны до конца. Перед глазами ещё долго стояли, не говоря уже о том, что переполняли память красноречивые факты. Но сложить из них пазл я не мог и уже не надеялся. К примеру, лично мне, скажем, много говорило то, что моя супруга во время наших пребываний за границей никогда и думать не думала о том, чтобы сэкономить на хороших и содержательных экскурсиях со знающими гидами. Но она же всегда и неукоснительно следила и следит до сих пор, чтобы электричество, газ и вода, не так уж дорого оплачиваемые в нашей квартире по показаниям счётчиков, никогда и никем из нас не расходовались без толку. Я где-то читал, что такое бывает: у человека под окном стоит Порше, а он всю жизнь думает о том, с чем уйдёт на пенсию. Мне подобные эпизоды о многом говорили, и я был переполнен о многом говорящими фактами, среди которых были свидетельства потрясающего поведения моей героини и в минуты кризисов. Но как это воплотить в образ, для меня как было, так и осталось не постижимым.

Лечебный рассказ, многократно переписанный, дополненный и не менее, чем сто раз редактировавшийся, снова лёг на полку, откуда прямая дорога вела и вообще в никуда. 

И здесь мне снова помогло то ли какое-то пришествие с небес, то ли что-то похожее на мгновенное просветление, как это было в Гамбурге, словом, снова помог потрясающий и абсолютно неожиданный случай. На этот раз, правда, речь шла не о вспышке сознания в критически напряженном мозгу (хотя в конце концов именно так случилось и в этот раз), а всего-то о походе моего любознательного внука на художественную выставку.

Когда он вернулся, я спросил его, что он видел. Он назвал имя художника Бальдинини. Мне  оно ничего не говорило, и чтобы представить, что видел на выставке мой любимый внук, я обратился в интернет. Начал с проснувшимся интересом перебирать появлявшиеся на мониторе картины, и в один момент чуть не закричал «Эврика!», как когда-то это случилось с открывшим земное тяготение или что-то такое же важное Архимедом.

Ничего подобного и даже возможности такого в реальной, тем более, моей   жизни я никогда за свои и почти что уже восемь десятков, как и  за минуту до этого не мог и близко представить и вообразить. Потому что на одной из картин я увидел в точности тот образ, который я во все до единого дни своей семейной жизни всегда видел и вижу до сих пор не только рядом с собой, но даже во сне, вижу, естественно, внутренним зрением и, напомню, всегда и  почти что уже пятьдесят лет! Потрясённый, да простят мне мой пафос читатели и литераторы, я позвал внука, чтобы поделиться с ним этим до потери сознания сокровенным и совершенно неожиданно нагрянувшим открытием! А заодно, как мне представляется, я ответил ему, а потом имел отличную возможность отвечать и другим на вопрос, почему я полвека счастлив.

То, что мне так и не удалось сделать на многократно переписывавшихся страничках, судьба, случай и художник Бальдинини сотворили для меня в один миг. И, возможно, как награду за тщетные, но упорные мои писания.