revelation

В этот славный вечер я хочу поведать историю промаха, который привёл к счастливому финалу. Рассказывая, я не стану прятаться, как привык, за лирическим героем и буду не показывать, а именно рассказывать. Рассказ уместнее, ведь это история обо мне.

Но с чего начинается ‘Я’? Конечно же с определения. Меня всегда беспокоило: как так выходит, что в одном обществе я — рубаха-парень, а в другом веду себя как заторможенный дурачок? Почему мне так просто сходу выдать афоризм, но так сложно обменяться банальностями с коллегой?

Один мой друг некогда назвал меня скрипкой, так как ‘звучание скрипки зависит от того, кто на ней играет’. В самом деле, дилетант непременно сфальшивит и на реплике Паганини, а умелец сыграет пассаж и на зубных нитях вместо струн. При попытке забить скрипкой гвоздь, она скорее расползётся по швам, нежели вы добьётесь чёткого результата.

Надо заметить, быть скрипкой несладко, когда кругом культ гвоздей.

Эта аллегория чем-то умилительна и даже противна, но я не скажу об этом честнее. С вашего молчаливого согласия она будет мелькать в моей истории и дальше.

Разумеется, наша скрипка может звучать (и звучит) без елозящего по ней смычка. Позволю авторскую замену поговорки про палку, так как здесь она более кстати: ‘раз в год и скрипка играет’. Играла она, конечно, чаще, но совершенно непредсказуемо; как бы в насмешку, муза сбрасывала любой хомут.

Сытый по горло дятельным автоматизмом будней, я считал святотатством внедрять его и в творчество, а потому никак не вмешивался в созревание новой мелодии.

Как и всякий юношеский максималист, в первых пробах пера я покушался исключительно на великанов: громкие, вечные, неразрешимые проблемы. Их пафос был тем пестрее, чем водянистее казался быт. Лебедиными песнями я надеялся остановить нескончаемый, однотонный хор гвоздей — и здесь нужно подчеркнуть противопоставление музыки и гвоздевого стука.

Мнилось мне, великанов можно либо поразить с первого выстрела, либо не поразить никогда, и я был уверен в верности своего метода. Лебединая песнь звучит всего раз, но на то она и пронзительна.

Само собой, я не считал нужным вязнуть в теории и практике, веря что муза сама выведет меня куда следует. Неудивительно, что с таким подходом выстрелы звучали вхолостую, а лебедь оставался нелепым заикой.

— Ты, конечно, талантлив, но у меня нет на тебя времени.
— Прежде чем нарушать правила, нужно знать что нарушаешь!
— Без этого тринадцатитомника жития святых с тобой и говорить нечего.
— Когда напишешь эталонный реализм по всем правилам, тогда и поговорим.

Когда очередное ружьё выстрелило шутихой, а лебедь, которого я растил с любовью, умер осмеянным, я впал в отчаянье. Я так и не разрешил ни один вечный вопрос. Гвозди вбивали меня всё глубже в бытье, скрипка трещала по швам.

Как раз в этот момент я промахнулся. Я подумал, что мир может изменить только лишь кропотливая работа.

Тогда скрипка в моих руках уподобилась отбойному молотку. Я ввёл в творчество строгий регламент. Бросил лебединые песни и занялся игрушечными этюдами, которые, к моему удивлению, давались гораздо трудней. Прекратил охотиться на великанов, начал беречь дробь, а дробинками учился сбивать плоды с деревьев до того, как их собьют другие.

Постепенно я освоил ремесло. Скрипка моя не разбилась в щепки и стала отличной заменой молотка. Ныне я востребован и продуктивен, а мой регулярный контент откликается в сердцах многих современников.

Впрочем, я так и не написал эталонный по всем канонам реализм.

Где-то по-прежнему бродят великаны, но не моё дело с ними сражаться. Моё дело — уверять людей, что великаны обойдут их стороной; а тем, чьи дома были ими разрушены, дарить надежду и веру.

История завершилась как нельзя счастливо.

Я стал конвейером сказок.