Экзистенциалы Фёдора Конюхова 5-6

Агон 5.
Прорыв к Бытию

А теперь давайте попробуем взглянуть на некоторые сюжеты дневниковых записей русского путешественника в свете выше изложенного и приведем несколько примеров «пограничных ситуаций» из жизни русского путешественника.

15 марта 1990 года. На маршруте к Северному полюсу. Одиночный поход.
Холодно, мерзнут ноги. Сломал один насос в примусе. Дорога торосистая, до самого горизонта нет просвета.
"Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их. Ибо, если упадет один, то другой поднимает товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться".
Когда идешь в одиночку по прогибающемуся тонкому льду, то невольно думаешь о том, что будешь делать, если твои лыжи проломят его соленую серую корку и ты вместе с рюкзаком и нартами начнешь опускаться в холодную воду океана...?
К вечеру 30 апреля я сошел с гряды торосов вниз и внезапно почувствовал под собой пустоту. Мои рукавицы наполняются снежной кашей, за которую невозможно было держаться, ноги опускаются под воду. Рюкзак на спине, словно надутый баллон, держит пока что меня на плаву, да застрявшие в торосах нарты не дают окончательно уйти на дно Северного Ледовитого океана.
Из моей груди вырвался тихий, не узнаваемый мною голос: "Господи, за что? Неужели это конец?"
А полюс был так близко!
Вода проступила через комбинезон и нательное белье, жгучим холодом охватила тело до самой груди.
Святые апостолы Петр и Павел, покровители путешественников, рыбаков и охотников! В рай ли вы мне уготовили дорогу? Но не успел апостол Павел дотянутся до своих ключей, чтобы открыть двери рая, как я уцепился левой рукой за край льдины, а правой за ремень, связывающий меня с нартами. И, чуя за спиной неминуемую гибель, изо всех сил вытянул свое тело на прочную льдину.

6 апреля 1990 года.
Сегодня было так, что я сам прошел, а нарты упали и потащили меня. Хорошо, что дно трещины было замерзшим. Если бы была вода, я бы навеки остался пленником сурового океана. Для себя я сделал вывод, что если нарты по длине уступают разлому трещины, то нечего пытаться преодолевать ее на лыжах. У меня не продумано крепление нарт. Оно намертво привязано к рюкзаку, висящему за спиной. В случае опасности я не могу его быстро отстегнуть. Очень сильно притомил меня мороз. Он держится на отметке -40, -42 градуса. У меня постоянно мокрые рукавицы. Я попытался высушить их над примусом, но с них потекла вода, попала на головку примуса и погасила пламя. Даже не верится, что где-то можно сидеть без рукавиц и не прятать руки от холода. Но я себя заранее настроил на такие лишения. До полюса я буду идти два месяца, а если пойду на яхте вокруг света, то это будет еще дольше. На яхте, правда, другие условия. Одиночество меня особо не гнетет, потому что много работы.
Вот сегодня встал раньше, но бездельничал. Подшил палатку - она немного порвалась. Рукавицы подштопал - они протерлись от лыжных палок. Обмотал веревкой металлическую ручку ножа, а то металл очень холодный. Если нож этот не потеряю, то возьму его в кругосветное плавание. ...
До радиосвязи осталось пятнадцать минут. Потом лягу спать. А вернее, просто буду лежать и дрожать в спальнике в каком-то забытьи. Слишком холодно. Ночью так замерзают ноги, что я без конца тру одну о другую, чтобы чувствовать, что они еще не отвалились. Промерзают все суставы, колени сводит. Та часть тела, на которой лежишь, становится чуть ли не ледяной. Дышать в спальнике нельзя. Изнутри он покроется инеем от моего теплого дыхания. Но как только трогает сон, поневоле стараешься спрятаться с головой в спальник. Дышать холодным воздухом не очень-то приятно. Мерзнут рот, нос, лицо. Сейчас у меня в палатке температура -36 градусов, хотя я и обложил ее снежными кирпичами, чтобы не поддувал ветер. В спальнике холодно. Он как термос. Если в него залезешь холодным, то он и будет держать холод. Я один раз положил градусник вовнутрь спальника в ноги. Температура там оказалась -15. Да и без термометра видно, что в ногах никакой не Ташкент. Залезешь в спальник вечером со снегом, утром со снегом и вылезаешь из него.
Когда ложусь спать, то бахилы очищаю от снега и льда и кладу под спальник, чтобы на них лежать. Ботинки помещаю в мешок и кладу его между ног. До утра ботинки немного отходят от мороза. Иначе их утром не обуть.

1 марта 1991 года. Атлантический океан. Одиночное плавание на яхте “Караана”
Начало весны. Но это весна у нас, в Северном полушарии, а здесь начало осени. Время идет медленно. Я устал от работы и одиночества. Я один-одинешенек, затерянный в самом центре Мирового океана. Когда смотрю вокруг на далекий горизонт, то сильнее ощущаю всю глубину своего одиночества. Изредка меня гнетут сомнения: выдержу ли одиночество, не сойду ли с ума, а, может быть, мой разум уже помутился? Но здесь некому сказать мне об этом. В голову лезут самые нелепые мысли, вроде такой: быть может, этот водный пейзаж царит на всей земле и нигде нет суши? Может быть, это пришел второй всемирный Потоп. А он должен прийти, потому что люди забыли Бога.
"И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил"….

Возьмем одну из самых сложных сцен океанских кругосветных путешествий – конец августа 1998 года, когда Федор Конюхов оказался в эпицентре урагана «Даниэль». Эту предельно драматическую сцену мы покажем с нескольких позиций. Сначала будут представлены хроникальные дневниковые записи с места происшествия. Затем будет дана запись супруги – Ирины Конюховой, сделанная сразу после свидания с пережившим ураган мужем на побережье Америки. После мы представим рефлексию этого события по прошествии нескольких месяцев самим путешественником.

Хроника:
29 августа 1998 года. Атлантика.
Я умный. На горизонте на северо-востоке показалась черная туча. Я знал, что там шквалы, взял чуть северо-западнее, думаю, может мы с ней разминемся. Я хотел проскочить из-под нее, вынырнуть, но не тут то было, она шла быстрее, чем яхта. В последние минуты я понял, что нам не избежать этой встречи. Быстро смайнал...
Шторм 40-45 миль в час. Ветер восточный.
Идет дождь.
 Яхту бросает
Все мокрое
……………………….

1 сентября 1998 года. Атлантика.
После урагана, Слава Богу, я живой. Этот ураган дал мне выбор изменить свою жизнь. Я 47 лет прожил как путешественник, а остальные хочу прожить другой жизнью: или священником, или художником.

2 сентября 1998 года. Атлантика.
Утро. Скоро взойдет солнце. По небу перистые облака. Мне не нравятся они. Как я боюсь второго урагана. У меня все ослаблено – на яхте такелаж, а у меня – мои нервы. Просто я боюсь.
Ветер слабый, но западный и не дает идти в Чарльстон.

3 сентября 1998 года. Атлантика.
Ветер пока дает возможность идти к Чарльстону, стоять на каждом штаге на малом парусе. Я их не нагружаю.
Я мало нахожусь в каюте яхты. Все покрыто плесенью. Она живая. Как только я спущусь, сразу все тело начинает гореть, зудеть, колоть. Такое ощущение, что она (плесень) набрасывается на меня. Приходится все время находиться на палубе.
«И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем».
Очень хорошо за сутки прошел. Два градуса по курсу. Это отлично. Погода очень настораживает. Не понятно какая. Небо затянуто сплошными тучами. Океан стал низкий без волн.
Барометр падает. Идет шторм.

4 сентября 1998 года. Атлантика.
00.30. Сегодня Иринушка должна вылететь из Москвы в Америку (Чарльстон). А я никак не могу дойти до него.
Господи, как я устал от этих штормов. Сейчас снова начался шторм. Не дает идти. Когда это закончится? Все сырое, все. Ничего нет сухого. Сижу сейчас голый. Все в морской воде. Соль разъедает тело. По всему телу красные прыщи.
Ночь будет сложная. Дай бы Бог выжить.
2.00. Сейчас пережил очень страшный момент. Снова яхту положило на борт. Снова я за бортом, снова парус штормовой надо было убрать.
Как я устал!
Нет, ни в коем случае нельзя мне идти в Южный Океан. Я представил, что там будет точно также, только что вода холодная и холод в каюте. Нет, с меня хватит Океана.
Займусь искусством, а затем уйду в священники.
Ровно 10 лет ушло на то, чтобы я стал знаменитым путешественником. Если я возьмусь за художество, то года за 3-5 года меня признают как известного художника. А я это смогу сделать.
13.00.
Шторм встречный. Дует с Запада, с побережья Чарльстона. Мне тяжело будет подойти к нему. Как я устал и физически, и морально!
Да, Федор, в твои годы надо что-то создавать, а не просто доказывать, что надо выживать.
Жалей свое время. За этот месяц, что ты в Океане, сколько ты потерял. Здесь ты только что и делал, что ставил паруса, убирал паруса, и так бесконечно.
Зачем это тебе нужно? Остепенись.
Как не хочется умирать. Я еще не насладился земной красотой. Как хочется услышать жужжание пчелы, пение птичек, просто сидеть и смотреть на зеленую траву.
Я все время вспоминаю нашу поездку с Иринушкой в Сергиев Посад к Георгию. Там у него на даче мы жили два дня… Мне захотелось поселиться там возле церквушки и жить, и потихоньку ее реставрировать. Хочется что-то оставить на этой земле. След красоты.
А что мои путешествия. Только рекорды, только удовлетворение своего тщеславия. Нет так не должно быть. Если Богу угодно будет и Он меня помилует и сохранит грешного, то начну жить по новому, все по другому.
Господи, помилуй и сохрани меня грешного!
20.00.
Дела плохие. Шторм не утихает. Меня относит на северо-восток от берега. Сейчас задача стоит вообще прибиться к берегу. Не только в Чарльстон.

5 сентября 1998 года. Атлантика.
3.00. Подошел и ходит вокруг яхты американский военный корабль-пограничник. Плохо, что я не говорю по-английски. Я им сказал, куда я иду, но они начали задавать мне вопросы, а я не могу их разобрать, да еще по плохой рации.
3.30. Подошел ко мне бот, резиновая большая лодка. Три военных американца. Один поднялся на борт, связался по рации и сейчас сообщат в Чарльстон, что меня видели.
 
 6 сентября 1998 года. Алтантика.
14.00. Иду на буксире за военным кораблем...
У меня на борту один американец Марк. Ему 32 года. Хороший парень. Типичный американец.  Подстрижен под бокс. Лицо как в американских фильмах. С отвисшей челюстью, здоровый, высокий ростом, упитанный. Ест только чипсы и запивает их водой из маленьких бутылочек.

Ирина Конюхова:
7 сентября 1998 года
… Федор стоял на палубе босой, в одних шортах, без головного убора. Разросшиеся волосы и борода закрывали почти все лицо. Не видно было ничего, кроме его глаз.  На лице были одни глаза! Прозрачные и скорбные, грустно смотрящие на нас. Я увидела эти неземные глаза издалека. Это был не Федор, а кто-то другой, кто видел смерть. От потрясения я застонала. Когда мы шли на катере я все уговаривала себя не плакать при встрече. Напрасно уговаривала. В этот момент у меня не было сил ни плакать, ни говорить, ни смотреть.
Прижавшись к Федору я почувствовала, что от него исходит тонкий, неведомый мне запах, которому невозможно было найти аналогов. Этот запах исчез после того, как Федор день прожил в Чарльстоне и мне было жаль, что люди на земле не умеют так пахнуть.
- Никогда я так близко не был к смерти, - первые слова, которые мы услышали от Федора, неоднократно процитированные потом в газетах. Он обрушивал фразы, словно наносил сердечные раны, они приводили в смятение. Меня знобило от ужаса и не верилось, что все это происходило здесь. Сын Оскар был потрясен не менее, но вида не показывал, он стоял у руля и, молча слушая отца, смотрел вперед. Теперь яхта шла в Чарльстон на буксире катера Банги.

Федор попал в ураган «Даниель», скорость которого достигала 130 миль в час. Это был ураган смерти и теоретически, такое судно, попавшее в него, шансов на спасение не имело. Лишь чудо могло сотворить иное.
 Яхту Федора крутило трое суток. Все это время лодка была на боку...
- Я увидел огромную черноту, смешанную с огнем, которая накрыла меня и я, казалось, попал в ад. Только одна соленая вода вокруг и нечем дышать. У меня вылилась солярка из канистры, 120 литров смешалось с морской водой внутри яхты. Стоя по колено в воде, я задыхался. Меня выбросило за борт, я чудом спасся, мне хотелось пить и я просил Господа: «Только бы добраться до воды и выпить глоток!»
  Когда снова оказался на яхте, то, захлебываясь от соленого воздуха с соляркой, понял, что сейчас буду умирать мучительной смертью. Я закричал: «Господи, забери меня, но только не так, не дай умереть такой смертью!»... И вдруг – услышал музыку, особую, ни на что не похожую, раньше такой не слышал. Это был шепот, необычный такой, но он звучал как музыка. Потом увидел вокруг свет и глаза, которые смотрели на меня - темные и спокойные...
  Федор вдруг прервал рассказ и чуть-чуть помолчав, стремительно полез внутрь яхты. Он что-то  искал на кухонном столике у газовой горелки, на которой готовил себе пищу. Наконец, в руках у него мы увидели обломки ножа.
-???
Дальше мы услышали то, о чем предпочитают молчать. Но он поведал об этом не только нам, он не скрывал случившееся и от других людей, он рассказал со слезами на глазах об этом в своей исповеди в Чарльстоне священнику отцу Анастасису.  Но не для признания своей слабости, нет! Он хотел, чтобы мы – люди хотя бы чуть-чуть осознали всю тяжесть тех физических и духовных испытаний, что выпали в этот момент на его долю. И он был безмерно благодарен Господу Богу за то, что Тот в очередной раз помог ему выжить.
- Мне на глаза попал нож. Оскар купил мне его во Франции для того, чтобы чистить рыбу.  Я схватил его и хотел покончить с собой. Я не был готов умирать в муках.  И тут нож сломался! ... И только когда это случилось,  я пришел в себя, забился в угол, где спал, прижал к себе иконку Николая Чудотворца и трое суток, молясь, ждал исхода .
- Молитва – самая тяжелая работа, и всегда человек оставляет самую сложную и тяжелую работу на потом. И вот наступило потом, наступил тот час, и я знал, как я выполню эту работу, от нее зависит моя жизнь, и я старался не прекращать работы все три дня и три ночи. С рассветом третьего дня яхта начала подыматься как боксер на ринге, когда его посылают в нокдаун, судья считает до десяти и вот на последних секундах он медленно, тяжело встает на свои дрожащие ноги. Так и яхта начала вставать, а я все медленнее и медленнее читал молитву, я засыпал, я так устал, за всю свою жизнь я не делал такую тяжелую работу...
Корабль «Коуст гарда» обнаружил Федора благодаря его спасательному плоту, который он выбросил, но не успел в него сесть, ибо веревку, на которой он держался, оторвало... На этот раз Господь опять помог Федору. Попади он в этот спасательный плот, неизвестно, что бы с ним было...
Американский корабль искал рыбацкий бот, попавший в шторм, а нашел Федора. Вернее сначала его шлюпку, а потом и саму яхту.

Закончив  рассказ, Федор спросил меня:
- Почему ты не заходишь внутрь яхты, Ирочка. Иди посмотри, как у меня тут все устроено.
Помедлив, я спустилась внутрь, туда, где еще недавно происходила эта ужасная драма.  Присев на лавочку рядом со столиком, где находились разные приборы, я смотрела на стенку: там висели иконки Иисуса Христа, Пантелеимона целителя и Николая Чудотворца, фотографии близких, телефон, по которому Федя с нами разговаривал.
На всем чувствовался налет скорби. Белые стены пластика давили, и казалось, что я в скафандре. Сильно пахло плесенью и соляркой. Я постаралась сбросить с себя это гнетущее настроение и стала благодарить яхту за то, что она спасла моему мужу жизнь. «Спасибо тебе, родная, – шептала я. – Тебе тоже досталось от Океана. Ты молодец, девочка, наша, все выдержала, ты труженица у нас, ты самый надежный друг. Тебе придется еще потерпеть, но ты все выдержишь, ты ведь у нас молодец, правда?»
Увидев обломки ножа, что лежали рядом, в нише газовой плиты, я тут же их спрятала, чтобы при первой же возможности  выбросить.
 
Рефлексия спустя месяц:
10 октября 1998 года.  Атлантический океан.
… Когда в ураган яхта лежала в воде полузатопленная, все мое сознание говорило, что это уже конец, что с этой передряги тебе, Федор, не выкарабкаться, что это тот случай и та ситуация, в которой ты бессилен что-либо сделать. Я был без работы, я ощущал какую-то странность, и меня грызла совесть, что я не могу ничего сделать, чтобы яхта стала на ровный киль. Я ощутил себя лишним на борту парусника. В голове все время стучал и стучал один вопрос – зачем я здесь, если я ничего не могу сделать. И только там, в глубине часто бьющегося сердца лежала та истина, что я останусь жив. Но моя голова и мой опыт, они, как закоренелые друзья вдалбливали в мое сознание, в мое исхудавшее тело, что это конец, что это  свыше всего, что ты испытал там, в далекой  Антарктиде при  морозе – 53. Там было холодно и страшно и жизнь потихоньку уходила из меня, но я за нее цеплялся, я что-то делал, я ждал, я пытался согреть свою кровь, чтобы  она не застыла прямо в сердце. А она только вблизи сердца была теплой, а во всем теле превратилась в лед. Но там я не оставался пассивен. Я старался работать, знал, что смогу согреться, разогнать кровь по всему телу только работой, и я работал, и это меня спасло…  А склон Эвереста, как он одолевал меня при спуске с вершины.  Я потерял зрение, ничего не видел, грудь была тяжелой, как будто оттуда все вытащили и залили свинцом. Мне не хватало воздуха, не было кислорода. Но я спешил спускаться, знал, что с каждым метром вниз, все больше и больше воздуха. Это страшно, когда нет воздуха, все твои поры тела, не только легкие, дышат, все тело дышит, это можно почувствовать, когда ты остаешься без кислорода. Но я шел, и это была моя работа, я скользил по обледеневшей веревке, это тоже была моя работа.
А на яхте я остался без работы, вот от этой мысли было страшно. И только там в сознании сердца тихо-тихо стучало и доходило до сознания мозга, чтобы оно мне напомнило, что я еще живой и что можно жить и без работы, что здесь за тебя трудятся другие, кто тебя любит, кто тебя ждет. Забившись в угол своей яхтенной койки, прижав к сердцу иконку Николая Чудотворца, я молился. Это и была моя работа, молитва – самая тяжелая работа, и всегда человек оставляет самую сложную и тяжелую работу на потом. И вот наступило потом, наступил тот час, и я знал, как я выполню эту работу, от нее зависит моя жизнь, и я старался не прекращать работы все три дня и три ночи. С рассветом третьего дня яхта начала подыматься как боксер на ринге, когда его посылают в нокдаун, судья считает до десяти и вот на последних секундах он медленно, тяжело встает на свои дрожащие ноги. Так и яхта начала вставать, а я все медленнее и медленнее читал молитву, я засыпал, я так устал, за всю свою жизнь я не делал такую тяжелую работу…

Рефлексия спустя 9 месяцев:
25 мая 1999 года. Северная Атлантика.
Этой ночью моя яхта прошла через точку по координатам, где в августе 1998 года мы попали в ураган «Даниель». Мои приборы на яхте показывали 100 узлов, потом в Чарльстоне мне говорили, что по прогнозу было 130 узлов. Как будто и не было этого года. Как будто это было сейчас. Я сижу, пью кофе, а руки дрожат, ком в горле и из глаз текут слезы. Как я остался жив в то время? Не знаю. Чудо, конечно, чудо. Чудо, что мне кто-то помог – кому я еще нужен на этом свете.  Ураган догнал меня на рассвете 29 августа. Яхта зашла прямо в глаз урагана на несколько минут. Именно минут на десять, и ее захватило крылом, то есть в поток этого громадного, на несколько десятков миль смерча. Я старался держать яхту по ветру, чтобы он дул в бакштаг – так легче, и яхта идет вместе с ним по курсу на север. Я смотрю на компас – курс то на запад, затем на север, потом восток, юг и снова запад и яхта несется 17 узлов…
Все смешалось. Нет неба, нет океана, нет воздуха, стоит только водяная пыль. Дождь и ливень, ветром срывает воду с поверхности океана и эта пыль, как пурга в Арктике. Все белое, воздух соленый. Дышать тяжело, воздуха не хватает – одна соленая пыль. Она попадает в легкие. Я хватаю воздух ртом, а воздуха нет. Это страшно. Такие ощущения были у меня на Эвересте. Когда мы с Женей Виноградким спустились на 8 тысяч уже ночью, мы решили остаться ночевать на этой высоте. Нашу палатку сорвало ветром. Мы нашли уцелевшую палатку испанской команды, она стояла пустая. В то время они уже спустились вниз. Мы забрались в палатку. Кислородные баллоны уже пустые. После восхождения на Эверест мы устали, – даже нет сил разжевать кусочек печенья. А ночь только настала, было где-то 7 часов вечера. Мороз увеличивается. Мой термометр на рюкзаке, такой туристический, как брелок, конечно, он не очень точный. Но я изредка на него посматривал. Когда мы были на вершине Эвереста в 13.15 термометр показал – 35С. А здесь, на восьми тысячах началась холодная ночь и температура начала резко падать до – 47С, как только солнце зашло.
Забрались в палатку, нашли газовую горелку и баллончик с газом. Женя начал его разжигать, а я тут же уснул. Просто отключился на несколько минут. Просыпаюсь – нет воздуха. Я хватаю ртом – его нет. Альпинисты знают, что на такой высоте не желательно спать – ты должен контролировать свое дыхание, во сне это сложно сделать, а организм требует кислорода. Я по палатке мечусь, разрываю куртку как будто меня кто-то душит, невидимый палач. Женя схватил меня и кричит: «Успокойся, Федя, так еще больше требуется воздуха, успокойся». Я начал потихонечку вдыхать мизерную порцию кислорода, который есть на этой высоте.
В океане примерно так же, только вместо воздуха вода. До вечера я стоял у руля, но вижу, что уже плохо контролирую ход яхты. У меня в глазах все стало фиолетовым, и такое ощущение, что яхта падает в пропасть. Мне надо сделать поворот, на яхте есть автопилот, но он на попутной волне не успевает отыгрывать и яхта может уйти в брочинг, то есть лечь на воду мачтой. С наступлением ночи я понял, что я так же как и автопилот не удержу яхту. Я теряю контроль. Я начал допускать ошибки, яхта начала рыскать в сторону, а ветер не прекращается и никак не выпускает из своего кольца. Никак не можем прорваться и выйти в любое другое кольцо урагана.  Включил автопилот, не прошло и пяти минут, как яхта резко накренилась и легла бортом на воду и мачта начала уходить в воду. Отключил автопилот, но ее уже невозможно поставить, да и удержаться на палубе нет возможности. Перья руля вышли из воды, и яхта осталась без контроля... Начало темнеть, да и днем было как глубоким вечером. Ветер ревет, я вижу как темный плавник фальшкиля вышел из воды и шатается как маятник. Сколько я держался сложно сейчас вспомнить, а рассказать тем более. Гребень волны пройдет через яхту, собьет меня с борта и я лечу на подветренную строну яхты на длину страховочного ремня. Снова выбираюсь и снова срываюсь. И тогда решил, надо добраться до спасательного плота, он в кормовом кокпите, чем и плохо – если яхта полностью перевернется, то к нему уже не добраться. Спустился, там возле него привязан нож, чтобы обрезать его крепления. Чувствую что-то липкое, а это вырвало гидравлику … и гидравлическое масло вытекает из насоса. Весь в масле, скользкий я добрался до спасательного плота. Красивое название «спасательный плот», но это не значит, что он спасет. Как его раскрыть? Над ним и мной нависает борт яхты с леерами, с кормы бьет волна. Я его все-таки освободил от крепления и дернул за веревку. Он тут же еще не надулся, а уже взмыл в воздух, как летающий змей, на длину веревки. Я попытался его подтянуть, но сила ветра такая, что веревка натянулась как струна и я в темноте вижу только красный маячок – это на плоту загорелся огонек, чтобы его было видно. Тут же лопнула веревка и плот унесло в темную бездну. И я остался один. Нет больше шансов на спасение. Последний туз как в игре покер, я выбросил, вернее, океан забрал у меня. Находиться в полуперевернутой яхте нельзя, каждую секунду яхта может перевернуться и тебя прихлопнет как крышкой гроба. Я снова пополз на борт, благо вода теплая – ураган идет из Африки и несет теплую воду, и ветер не такой холодный.  Снова забрался на борт, пристегнулся на короткий ремень, чтобы не сбивало волной. И начал ждать. Что и кого ждать?…

Если придерживаться теории Карла Ясперса о «пограничных ситуациях», то данный опыт Федора Конюхова вполне уместно было бы назвать её ярчайшим практическим выражением. С той оговоркой, что русский путешественник особо не вникал в немецкую грамматику экзистенциализма. Он попадает в ситуацию на грани смерти, но чудом не погибает. Он оказывается на границе двух миров: Здесь-бытия и Бытия Иного. Эта граница выражает то, что наряду с Бытием-здесь Иное так же существует, и это Иное неподвластно ни окультуриванию, ни контролю, ни осознанию в Здесь-бытии во всей своей полноте. Поэтому, как пишет Ясперс, и сама «пограничная ситуация вообще больше не является ситуацией для эмпирического и логического сознания человека, так как сознание <…> воспринимает ситуацию лишь объективно, или оно избегает ее, игнорирует и забывает. Сознание остается в пределах границ и не способно приближаться к ее происхождению даже вопросительно»  (перевод Татьяны Соловьёвой). Событийное описание «пограничной ситуации» может быть осилено сознанием лишь через больший или меньший промежуток времени (как это мы видели на примере третьей записи – рефлексии), но собственно ощущения произошедшего остаются за скобками сознания. Спустя месяц после урагана путешественник испытывает некоторое душевное смятение, доводящее его до сомнения в твердости своего рассудка, а затем он хочет радикально изменить свою жизнь – оставить основную профессию и уйти в священники или заняться изобразительным искусством.

29 сентября 1998 года. Атлантический океан.
Последнее время я не сплю в своей нише на яхте, там как в гробу. Оно меня стало пугать. Внезапно проснувшись ночью в кромешной темноте от жуткого страха, я спрашиваю себя: не в гробу ли я? Ощупываю руками вокруг осторожно. На гроб не похоже. Нет пока не в гробу.
Наверное, так люди начинают сходить с ума. Так к людям подкрадывается безумие. Но может быть я давно шизофреник? Конечно, я шизофреник, раз нахожусь здесь в Океане. Но разве люди на суше нормальные? Там еще больше сумасшедших. В городах беспросветное безумие.
…  Я смотрю на нее, на пойманную только что дораду  и думаю, а что мне не хватает?  Что ты ищешь в этом Океане? Океан – это дом Дорады, но не твой. Почему ты внушил себе, что ты путешественник и твое место на палубе яхты, которая обязательно должна идти вокруг света? Откуда такая уверенность, что это твое место, что это твоя судьба?

10 октября 1998 года. Атлантический океан.
…. В обществе людей мне сложно. Я мыслю противоречиями и не каждый меня понимает и одобряет. Как бы хотелось, чтобы самый любимый человек это понял и не разлюбил меня за это.
Меня не покидает мысль о будущем. Я все-таки хочу быть священником. Если это будет угодно Богу, я им стану. Но и меня тревожит, смогу ли я быть им, быть на одном месте телом, хотя дух может быть где угодно, или на Полюсе, или на вершине Эвереста.
Что я смогу сказать своим прихожанам? Чему наставить? Как убирать или ставить паруса? Или как проходить отвесную стену в горах «Да»? Как жить и как молиться нашему Спасителю, этого я им не смогу подсказать, этому я буду учиться у них, они ближе и чище перед Господом.

Нельзя сказать, что в основе этого «ухода» в священники малодушие робкого человека. Дело в другом. Издревле религия и искусство были такими видами человеческой деятельности, которые приподнимали человека над миром вещей и открывали ему новые, иные измерения жизни. «Священнник» для Федора Конюхова – это не социальная функция, а скорее личностный выход в жизнь с расширенными рамками существования. Каким образом реагировать на те «пограничные ситуации», которые мы переживаем? – «На пограничные ситуации мы реагируем осмысленно не планом и расчетом, чтобы их преодолеть, а через некоторую совершенно иную активность – становлением возможной в нас экзистенции; мы становимся самими собою, когда мы вступаем в эти пограничные ситуации с открытыми глазами» (перевод Татьяны Соловьёвой) – находим у К.Ясперса. Путешественник пробуждает в себе истинное существование и стремится подобрать форму для его выражения. И в этом поиске он неизбежно приходит к искусству – как форме выражения экзистенции, и религии – как форме выражения высшего измерения Бытия – трансценденции. Путешественник вырастает из одежд Здесь-бытия (Дазайна), они становятся ему малы в лучезарном свете Высокого Существования. И потому во время плавания, вдохновлённый Океанским дыханием жизни, он перерождается.
Но не стоит думать, что Свет экзистенции, пролившийся в душу во время «пограничной ситуации», не подвижен в своём локальном человеческом отражении. А потому желание стать священником необратимо и окончательно. По всей вероятности, отраженный Свет, высветляющий для человека его экзистенциальное Бытие, может менять со временем свою интенсивность и местоположение в структурах души. Поэтому  вне самого путешествия желание целиком отдаться живописи и религиозному служению заметно ослабевает, хотя не исчезает вовсе. – Федор Конюхов посещает святые места, строит часовни, молится в них и, в конце концов, становится настоятелем небольшого храма. Однако главной целью жизнедеятельности путешественника на родине является подготовка к новому очередному путешествию. Выходит, что в море он думает о новой жизни художника и священника, а на суше – о новом путешествии. И здесь не формально-логическое, но диалекто-логическое противоречие самой человеческой жизни.
«Священничество» Федора Филипповича – это не статичное и застывшее в неизменных формах ритуальное действо в честь божества.  Это живая Песнь Живому Богу.
Его религиозное чувство исходит из православного мироощущения.

 8 февраля 2004 года. Атлантический океан.
Православная вера есть великий корабль, который плавает в море. Все же секты – это маленькие лодочки, которые привязались к кораблю, как на веревке. Потому только держатся и не тонут.

Религиозное чувство Федора Конюхова пропитано духом православия, но одним лишь православным каноном не исчерпывается. Путешественник говорит, что он созерцает Бога в Лице, но в то же время мы слышим, что Океан (природная стихия) заменяет ему Храм Божий. («В открытом океане под парусами точно под сводами кафедрального собора».) Так замысловато христианский персонализм Божественных Ликов сочетается с элементами пантеизма – обоготворения природы. При этом обвинять путешественника в непоследовательности, в отступлении от родной веры здесь было бы крайне неуместно. Дело в том, что в канон укладывается ставшее (то, что уже стало, а потому) статичное; уложить же в упорядоченную схему учения (при всём видимом желании) живое и динамичное нельзя. Религиозное чувство может брать начало в канонике и центрироваться в ней впоследствии, но если оно со временем получает настолько мощные душевные вливания, что становится живым (ощущением Живого Бога в мире), то религиозное чувство из четко очерченных рамок канона может выплёскиваться и соприкасаться с другими духовными традициями. Это не правило, но и не редкое исключение.

1 декабря 2000 года Атлантический океан.
Я начал работать над композицией  эскиза к большой работе, которую, если Богу будет угодно, осуществлю в Париже. Она будет в таинственном подъеме религиозного духа.
«В неведаных пещерах сидят отшельники и на струнах земли творят легенду жизни неба».
Отшельники в виде и по типу русских схимников. Сильные ликом. Непобедимо твердые скулы. Остро зорьки глаза. Радуга играет над основой картины.
Пейзаж Гималайский, а суть картины – русская. За основу взят Сергиев Посад. В картине медитируют ламы. Развеваются знамена. Каждый ездок приостанавливает коня. Заколдованный мирю Самые высокие горы, Эверест, Макалу, Конченжанга образуют как бы священную чашу – обширную долину.
Посередине долины непрерывно стоит Русский Православный монастырь.  Очень трудно подступиться к монастырю. Лишь крутые пешеходные тропинки.
Поистине, путь духа должен быть пройден ногами человеческими.
 Один переход через висячий бамбуковый мост нелегок. Гремит и мчится под ним горная река, неся святую воду с Кинченжанги.
Путник много раз останавливается, чтобы одолеть вековую длину моста. В воротах монастыря встречает путника в белой одежде Преподобный Сергий Радонежский. Чудесный Старец – настоятель монастыря. Точно тонкое резное изображение XV века.
 
Таким образом, «священник» Федора Конюхова – это свидетель присутствия Бога в живой жизни, а значит, свидетель явления сверхъестественного, потустороннего, не умещающегося в рамки языкового сознания. Поэтому ему (свидетельствующему священнику) предопределено испытывать муки словесного выражения того, что не укладывается в «прокрустово ложе» обыденного сознания. – «Что я смогу сказать своим прихожанам? Чему наставить?»

10 ноября 2000 года. Бискайский залив.
Быть в океане. Не хочется уходить с того места, где почувствовал безопасность. Остаться здесь на этой планете. Наша земля такая маленькая, тесная. Я сижу в кокпите, где пахнет соленым океаном и рыбой. Мое слабое место в том, что я не понимаю наших молитв. Между мной и людьми какая-то пропасть.
- Ну какая же?
- Я ищу слово…
…Моя психология другая. Не поддается расчету. Назовем ее фактором неизвестным или мистическим.
Одной из классических черт религиозно-мистического чувства является неизреченность и принципиальная неизрекаемость его в слове человеческой речи («немота», «молчание» у Ясперса). Мистик может лишь свидетельствовать о внешних формах его сверхъестественного опыта. Он может сообщать о том, что (какое знание) дошло в итоге по порожистым каналам его души до поверхности его сознания после полученного откровения.
И здесь со всей вероятностью может быть обнаружено поле для диалога-конфликта между двумя типами «священства» – традиционным  и свидетельствующим. Первое, как известно, уже обрело «одежды» Здесь-бытия и воплотилось в словах. Поэтому оно оберегает свой канон, чтит ритуал, является наставником душ, связано тесными узами с мирской жизнью (с Дазайном). Священство «свидетельствующее» же принципиально отделено от Бытия-здесь, а потому находится по большей части в другом измерении жизни – в экзистенции. Оно может менее строго требовать внешнего соблюдения канонических правил (может быть, условно выражаясь, внешне более либеральным), но с другой стороны, оно может ставить перед человеком труднейшие задачи душевно-духовного плана. Оно может требовать от «прихожанина» подвергать своё человеческое естество неимоверным испытаниям, которые заканчиваются выходом в «пограничные ситуации». Для «свидетельствующих священников» может быть более важно обрести соборное единение с «прихожанами» не в каноническом ритуале во время храмовой службы (как у представителей церкви), а в экзистенциальном погружении, в выходе за рамки Здесь-бытия. Не случайно мы слышим от Федора Конюхова следующее высказывание, относящееся однако скорее к философскому проектированию, нежели к реальной практике:
   
1 марта 1991 года. Атлантический океан. Одиночное плавание на яхте “Караана”
Я хочу собрать возле себя подвижников, тех людей, которые разделили бы со мной мою мечту построить монастырь. Но монастырь не обычный. В нем монахи – они же и путешественники; это духовная и физическая школа для молодых людей, мечтающих о больших путешествиях. Это моя цель, моя мечта. А сейчас я, как монах, уединился, только не в каменную келью, а выбрал свое уединение в море. Здесь мне никто не мешает и не отвлекает от молитв к Господу Богу.

Путешественник верно характеризует своё предполагаемое священство в монастырских терминах. Из истории мировой культуры известно, что многие монастырские ордена принимали в свои братства новообращенных только после предварительного посвящения-искуса, заключавшегося в суровых испытаниях духа и тела. Посвящаемый выходил за рамки Здесь-бытия и приобщался к Ордену на уровнях Высокого существования. Если дать волю фантазии и предположить появление внутри православия некоего подобия европейских орденов рыцарского типа, то Федор Конюхов мог стать лидером первого из них. Только в отличие от католических рыцарей посвященные могли бы носить здесь не меч, а компас.
В жизни современного общества Федор Конюхов вероятнее всего не обнаруживает «свидетельствующего» типа священников, ибо у современной церкви в лице большей части её представителей иные цели и задачи (практической морали, распространения основ канонического вероучения, соблюдение ритуальных форм службы). Поэтому по прошествии определённого времени, не вступая в противоречия с официальной церковной традицией, он планирует следующее путешествие, чтобы в очередной раз на время отстраниться от этого земного «слишком человеческого» мира с его преизбытком вещного Здесь-бытия и уйти в Океан. Для чего? –

Все птицы. Все крылаты. 21 ноября 1998 года. Атлантический океан.
Здесь в Океане ощущаешь харизму. Она идет из Океана, из его глубины. В древности харизма давалась пророкам, великим поэтам, истинным сотворцам. Только харизматическая личность, то есть талантливая личность может быть свободной и только при свободе можно максимально себя проявить. Итак, чтобы творить, надо иметь талант, свободу и «харизму». Если чего-то нет, творчество получается ущербным, жизнь – тоже.

Дорога без дна. Четвертое кругосветное плавание на яхте «Современный гуманитарный университет”
Здесь, среди океана воспринимаешь красоту как чудо, свободно и восторженно. Хочется читать и читать молитвы к Господу Богу.
Каждая моя экспедиция обновляет мой дух.

30 января 2001 года. Индийский океан.
Господи Благослови и помилуй! За те годы, что я провел в путешествии, что я вынес, что я сделал? Я никогда не был первым, нигде не выигрывал. Но для себя я узрел Господа Бога. Да все эти годы ушли на то, чтобы познать только для себя, что Бог есть. Есть у меня давно задумка написать  картину, на которой будут изображены 12 апостолов.
11 марта 1991 года. Караана.
Одиночество среди океана не является препятствием к духовной жизни человека. Дух святой дышит где хочет, поэтому неважно, где человеку случается быть физически. Духовная жизнь остается духовной жизнью, потому что она внутри нас.  Это плавание изменило мою внутреннюю веру в Бога. Она стала чище, теперь она менее рациональна, исходит более от сердца, чем от ума.


Агон 6.
Экзистенция и трансценденция

Помимо языка дневниковых записей в творчестве Федора Конюхова мы можем обнаружить ещё два тропа коммуникации, на которых он говорит современникам. Это искусство и религия. Федор Филиппович Конюхов – талантливый живописец и религиозный деятель. На его счету сотни прекрасных картин и несколько построенных часовен, в которых молится он и его близкие. Что нам хочет сказать художник в своих картинах? – Он раскрывает в них свой внутренний мир, отраженный в мире чудесной природы. Он доносит до нас в них опыт своего углубления как в тайники своей души, так и в заповедные места мира природы.

Экзистенция

2 мая 1991 года. Караана.
Я привык к одиночеству. Это очень важно в моем положении. Созерцаю океан, небо, закаты и восходы – и в голове рождаются композиции картин, которые непременно будут запечатлены на холсте или бумаге.
 
1 марта 1991 года. Атлантический океан. Одиночное плавание на яхте “Караана”
… приключения ради самих приключений меня никогда не привлекали.  Я всегда искал смысл жизни в путешествиях и пытался передать его в своем творчестве, будь то в стихах, картинах или музыке. Из меня не получился священник, но я мечтал и готовил себя к монашеской жизни. И для этого нужно только время.

1 ноября  1998 года.
За что люблю я Океан? Он так издевается, он так мучает меня!
Нельзя ограничиваться одними лишь путешествиями и наблюдениями. Надо успеть в жизни все пережитое и увиденное отобразить в искусстве. Как и где, и над чем над этим надо подумать. Я заслужил право быть довольным собой…
13 ноября 2002 года.  Атлантический океан.
Мои бесконечные экспедиции сформировали во мне художественное мировоззрение. Манифест духовной свободы, новое представление о мире, основанное на идеях Леонардо да Винчи.
Мы не беремся сравнивать живопись Федора Конюхова с изобразительным искусством гениев эпохи Возрождения, но то, что путешественник благодарит судьбу за обретенный в экспедициях экзистенциальный опыт, для нас очень важно. Именно через художественное творчество путешественник пытается выразить то, что ускользает от логического сознания, что не поддается описанию в нарративном жанре дневников. Живопись для Федора Конюхова – это в первую очередь не техника, и не способ социальной адаптации. Хотя путешественник хорошо владеет кистью, является членом Союза художников и его работы известны широкому кругу зрителей.
Живопись для Федора Филипповича в нашем контексте – это способ выразить экзистенцию, это язык экзистенции, язык человеческой подлинности, ибо повествовательное слово перед ней уже бессильно. Кисть или карандаш в первую очередь подхватывают то, что стремится прорваться наружу из просветлённых в экзистенциальном опыте тайников души. «Художник должен писать сердцем, а не головой». Поэтому каждый мазок, каждая линия на холсте обрастает философичностью. «Смотрите на линии моих картин, и вы поймете линии моей души», – как бы говорит нам Федор Конюхов. Инструменты художника – это инструменты повивальщика-Сократа, бережно вытягивающего «меня-настоящего» из чешуи обыденных стереотипных суждений о себе и мире. «Каждый настоящий художник – это философ. Линия, проведенная художником, равнозначна произнесенному слову», – пишет путешественник. С другой стороны, приобщение человека к сокровищам внешнего и внутреннего миров становятся залогом успешного художественного творчества: «…познайте её,  нашу прекрасную планету. И тогда из-под ваших перьев выйдут прекрасные произведения…».
 Таким образом, перед расплавляющей любую логическую форму экзистенцией может выстоять только художественный образ – изобразительное искусство, а также образное слово, к которому иногда (помимо собственно живописи) прибегает путешественник. И словесная метафора тогда приобретает выходящий в открытый космос толкований, и даже сюрреалистический, смысл.

Корабль в песках (киноновелла)
Однажды в самой Великой пустыне мира случилась история, которая заставила человека очередной раз задуматься о вечном течении жизни и постоянной жажде быть участником событий, совершаемых людьми.
Торговец, двигающийся по пустыне с караваном верблюдов, встретил человека, увлеченного созданием картины. Кисточка художника приклеивала масляными красками песчинки, превращая их в органичную плоть холста. Неровные мазки выстраивались в нечто непонятное, удивляющее и завораживающее. Терпкий аромат краски сливался с запахом пустыни. Поражённый творением, торговец попросил художника попросил художника продать ему картину. И когда чуть позднее к художнику вернулась его женщина, оставившая его на время в поисках воды, она узнала, что посетивший художника торговец в обмен на картину доставит доски для строительства корабля в песках.
Получив лес, человек в песках приступил к строительству корабля. Он стучал топором, разбивая тишину днём и ночью. Каркас деревянного строения, напоминавший останки высохшей стрекозы гигантского размера, постепенно превращался в корабль.
Тонкий нос строителя, слишком длинный для впалых щек, покрылся песком. Сузившиеся глаза, воспаленные от ветра, песчаной пыли и сухого палящего солнца горели огнем, силе которого уступал даже волчий свет голодного зверя в бескрайней темноте.
Три врага вооружились против строителя корабля: время, песок и его собственная плоть. Человек неистово боролся с постоянно бегущим временем; с песками, беспрерывно засыпающими его творение, и сном, одолевающим его в самый неподходящий момент.
Рядом со строителем корабля была женщина. Она приносила хлеб и воду, поддерживала огонь костра и готовила пищу. Тайна её присутствия была не менее удивительной, чем жизнь в песках мятежного строителя и растущего корабля. То лучи солнца насквозь пронизывали её, то она становилась похожей на тень, всегда сопровождавшую строителя корабля и его невероятное сооружение.
Утром и вечером мужчина отгребал песок снаружи, а в полдень забирался внутрь корабля и высыпал оттуда тяжёлую влажную массу старым покривившимся ковшом. Он делал эту работу один, строжайше запретив женщине помогать ему.
Наступил день, когда корабль был построен, и теперь предстояло отправляться в путь.
Внутри корабля на штурманском кресле лежал лист бумаги, на котором строитель корабля написал своё завещание…

Не будем цитировать всю новеллу. В этом выходящем за пределы реальности изображении в первую очередь бросается в глаза картинно наглядное живописание образов корабля и его строителей. Зафиксируем предварительно следующую мысль: для того, чтобы непротиворечиво выразить экзистенцию, путешественник прибегает к помощи искусства. Художественная образность – это «язык» экзистенции.
Однако, рассуждая о роли искусства в жизни путешественника-художника, можно пойти и от обратного: для творческого вдохновения ему необходимо испытать прилив экзистенции, ради чего он и отправляется в очередную экспедицию.  Можно допустить, что Федор Конюхов, в первую очередь, художник, а потом уже путешественник. Он такой художник, которому явленного сознанию обычного, окружающего мира для вдохновения к творчеству мало, как, впрочем, мало и книжно-кабинетной фантазии для написания картин. «Непосвященные думают, что художник создает полотна, сидя в теплой мастерской. Нет, это совсем не так! Мои работы — это события, прочувствован¬ные и пережитые мной самим, мои мысли и мое вос¬приятие окружающего. «Художник изображает то, что ему интересно, что он пропускает через себя и выкладывает на лист бу-маги, — не раз говорил я своим друзьям». И более того, чтобы начать писать, чтобы получить импульс к творчеству, Федору Конюхову необходимо взобраться на такую высоту – высоту самопознания, – на которой сознание уже не способно строго логически реагировать на окружающее, и потому на время умолкает. Художник бессознательно ищет необычных ситуаций, интуитивно стремится получить высший «экстаз бытия», и только после этого он обретает истинное желание бессловесно поведать нам что-то в своей новой картине и выразить тем самым дыхание экзистенции...

30 января 1991 года. Караана.   
… Если кто-то захочет узнать мой мир, пусть смотрит мои картины. Они ему расскажут о многом. Если, конечно, человек будет видеть картину, а не оценивать ее в рублях. Ведь я отдал многие ночи штормам, я мерз на пути к полюсу для того, чтобы именно так провести ту или иную линию на бумаге или холсте. Я не был равнодушен, создавая их. Так и вы будьте внимательны к ним. Не каждому суждено идти к полюсу или плыть вокруг света, но каждый может увидеть то, о чем хотел сказать побывавший там художник. Вы сможете перенестись в далекие океаны и в холодные полярные льды.
 Вообще, для зрелого Федора Конюхова характерно разделять эти две свои жизненные интуиции: путешествия и художественное творчество. И поскольку они с каждым годом в его жизни набирают всё больше и больше автономии, то нередко в рассуждениях художника-путешественника можно заметить и тенденции к их противопоставлению. Художник в Конюхове пытается расстаться с прошлым искателя приключений и сосредоточиться лишь на искусстве.

31 декабря 1998 года. Индийский океан.
… Мне грустно, что я мало пишу картины. Когда я оглядываюсь назад на свою жизнь: есть в ней многое, чем я доволен и что я совершил, но всегда висит тяжелым камнем на душе, да и на теле, что я не реализую свой талант художника. Мне кажется, что это основной мой самый большой грех. Господь Бог дал мне талант художника, а я его оставляю на потом, на задворках своих экспедиций – это неправильно, надо как-то отойти от странствия физического и углубиться в искусство. Надо найти там свои полюса и вершины. И что печально, то, что я знаю, как и что мне делать в творчестве, только я не могу найти на это время: уйти не в горы, не в океан, а закрыться в мастерской и писать, писать и писать. Вот что мне надо и это надо сделать…

15 ноября 2000 года Атлантический океан.
Но я вот уже последние пять лет все хочу порвать с поиском приключений и начать жизнь художника-творца. А все не могу, все боюсь. Здесь в путешествии я знаю, что делать. Я знаю, как организовать экспедиции, я знаю, как вести яхту вокруг света. А там в мире творчества неизвестно, какой дорогой идти, каких выбирать друзей, какую тему взять за основу своего творчества. Не понятно. Вот я и боюсь.
Я только всем, а особенно близким говорю, что вот эта последняя экспедиция, и я начну новую жизнь, и так все эти пять лет.
Я прожил большую жизнь, много повидал на своем веку и сумел совершить необычайные приключения. Но сделать шаг в сторону творчества все еще не решаюсь.

Но подобные противоречия между двумя своими жизненными сферами (путешествиями и поиском экзистенциалов и искусством как средством выражения этих экзистенциалов) в жизни отдельной творческой личности следует относить в разряд диалектических. Несмотря на кажущуюся противоречивость, на деле эти сферы дополняют друг друга и обогащают.
Федор Конюхов – это не мастеровой, не делец от живописи. У него есть умение, опыт и талант писать картины, но живопись сама по себе для него не самоцель, живопись в отрыве от экспедиционных впечатлений для него практически не существует. В силу этого он не примыкает ни к одному направлению и не пишет картины на заказ.

 10 ноября 1998 года. Атлантический океан.
Я не знаю, кто я такой. Художник или путешественник. Порой мне кажется, что я до мозга костей художник, а путешественник - это временное увлечение, а иной раз я чувствую в себе стержень искателя приключений и ничего больше. Однако суть не в том, художник или путешественник. В мою основу заложена двойственность. Мне равно необходимы оба полюса, Южный и Северный, без которых я не мыслю своей жизни. То же – с искусством и путешествиями.

Трансценденция.

Аналогичная модель освоения экзистенциальных содержаний душевно-духовными структурами творческой личности может наблюдаться и применительно к высшей иерархии бытия – трансценденции. Деятельность Федора Конюхова как служителя религии (строителя часовен, молитвенника) – это «язык», на котором говорит открывающаяся в «пограничных ситуациях» трансценденция (Бог). Описание трансценденции путем вмысливания её в сферу предметного мира – это сами дневниковые свидетельства о встречах Федора Конюхова с божественными силами (назовём их хрониками трансценденции). Но это не собственно «язык» трансценденции. Это язык Здесь-бытия, который «набрался смелости» описать явления высшего порядка. Сама же трансценденция говорит нам через «немые» религиозные деяния Федора Конюхова. Поступки в религиозной сфере – это «язык» открывшегося Федору Конюхову Высшего Бытия (Бога). Любые словесные размышления о Боге и даже свидетельства о Нём для путешественника – это уже снижение Высшего Бытия до выразительных средств Здесь-бытия. Сам же процесс открытия транценденции и высветления её в жизни человека не имеет отношения к речевым практикам. «Язык» транценденции – не речевой язык.

18 декабря 1998 года. Индийский океан.
… Здесь, в океане, надо крепко держать себя в узде. Каждый прожитый миг дается с огромным напряжением сил, нельзя ни на минуту ослаблять настороженного отношения ко всему, что происходит вокруг.
Только наедине с собой и созерцания окружающего мира, будь то океан или высокие горы или ледовая равнина Арктики или Антарктики, можно уверовать и быть религиозным без каких либо слов.
Но когда люди прибегают к выражению своей веры словами или начинают разрабатывать религиозную систему на основе представления о Боге и применения этой системы к себе и окружающим, вот тут и кончается религия и начинается философия. А философия к Богу никакого отношения не имеет. Чем больше человек вникает в философские учения, тем дальше он уходит от истинного Господа Бога. К примеру, безграмотная старушка ближе стоит к Богу, чем такие философы как Эмануил Кант и другие.

Как мы сказали ранее, в дневниковых записях Федора Конюхова мы встречаем интуиции, выводящие к принятию священного сана. Также мы сказали, что у этой интуиции особый характер – она рождается из ярчейшего и пронзительнейшего жизненного переживания, а потому несет в себе мощнейший адогматический потенциал. Мы это назвали свидетельствующее священство. Чувство Бога рождается здесь в ходе суровейшего жизненного испытания и может быть сравнимо с жесткой инициацией. Православное «посвящение в рыцари Святой веры» сеет в душевно-духовных структурах личности зерно, которое потом будет выражаться в религиозных делах. Эти дела и есть «язык» трансценденции.
Однако здесь стоит оговориться: в дневниковых записях путешественника мы также встречаем и дискурсивное изложение опыта стяжания трансценденции. Казалось бы,  с одной стороны, человек, узревший Высшее Бытие, обрекается на священное речевое «молчание», на «немоту», на «безмолвное делание». Но, с другой стороны, он вправе вмысливать трансценденцию в мир предметный, в мир слов и рассуждать о Ней. Первый путь его ведет к поступкам, деяниям в священной «немоте». Второй – к специфическому «разговору» о Боге. Специфика этого «разговора» заключается в том, что он как о божественных силах, так и с божественными силами. В рамках нашего небольшого исследования мы назвали бы данный достаточно специфический дискурс «хрониками трансценденции».

27 ноября 2000 года. Атлантика
Как небо бездонно, так и океан безграничен, а сила ветра велика.
Прежде всего надо знать, кто Бог небес, ибо остальное от него зависит: во всех небесах не признают другого Бога, кроме одного Господа; там говорят, как Он сам учит, что:
«Я и Отец – одно. Отец во мне и я в нем; ибо не от себя говорить удет, но будет говорить, что услышит, и будущее  возвестит вам.» ( Иоан. Х.30.38; XYI. 13.14.15.).
Я часто говорил об этом с ангелами, и они постоянно отвечали мне, что на небесах они не могут делить Божественное (начало) на три, ибо знают и постигают, что Божественное (начало) одно, и что оно едино в Господе.
Они также сказали мне, что люди, принадлежавшие к церкви и приходящие в тот мир с понятием о трояком Божестве, не могут быть приняты на небеса, потому что мысль их переходит от одного понятия к другому, а там нельзя думать о трех и говорить об одном: всякий на небесах говорит, как мыслит, ибо там речь мысленна или мысль словесна. Вследствие чего те, кто в мире делили Божественное (начало) на три и составили себе о каждом отдельное понятие, не собрав их в одно и не сосредоточив их в Господе, не могут быть приняты… Господь духа моего, не покинь странника!

В подобных «хрониках» мы, на первый взгляд, можем найти разлад с миром религиозной традиции. Однако «язык» транценденции оберегает Федора Конюхова от увлечения «еретической философичностью» на апологетические темы. Подобных философических вмысливаний трансцендентного в сферу предметного у путешественника крайне мало и, как правило, они в силу своей причудливой откровенности («Я часто говорил с ангелами») не становятся объектом серьезного интереса у читателя. Да и сам путешественник в своих рефлексивных «рассуждениях» о Боге больше старается уйти в жанр восточной афористики и поучительных бесед. Для этого он использует диалогический тип повествования по схеме «Учитель – Ученик». Таким образом, вмысливание трансценденции в предметность в дневниковых записях приобретает метафоричность и ускользает от упрощенной апологетики, с одной стороны, и конфликта с догматом церкви – с другой. Вообще, жанр восточной диалоговой афористики – это некая промежуточная ступень между языком экзистенции (художественным творчеством) и выражением трансценденции на языке Здесь-бытия (вмысливания трансценденции в предметность). Промежуточная, а потому вбирающая элементы как опыта самоуглубления, так и опыта стяжания божественных истин.

Дорога без дна. Океанские письма. Четвертое кругосветное плавание на яхте «Современный гуманитарный университет”

Я спросил Учителя: «Как нужно управлять государством?»
- Обеспечить в достатке пищей, - ответил Учитель, - обеспечить в достатке оружием и чтобы народ тебе доверял.
- А если бы - спросил я учителя, - пришлось вдруг от чего-то отказаться. Так от чего в первую очередь?
- От оружия, - сказал учитель.
- А если бы, - спросил я, - пришлось еще от чего-то отказаться, так от чего в первую очередь?
- От пищи, - сказал Учитель.
- Что надо сделать, какой закон подписать, чтобы люди в России жили честно?
Учитель ответил:
- Пусть правитель Ваш живет честно и благородно, и весь народ тотчас же  устремится ко всему хорошему
<…>
Я спросил: Как прожить жизнь?
Учитель ответил: красиво, бережно, стремительно.
Стремись свою жизнь подчинить творчеству. Только творческий человек может быть счастливым, только творчество приносит радость.
Думай о Христе с любовью и радостью и ты прозреешь. Через Христа ты увидишь духовный свет.
Кто мучается земными вопросами, тот ответа о небесном не получит.
Рок может отклонить удар от тебя, если ты будешь помогать явлению Христа, который отдал себя за Истину.
<…>
Жди с радостью нового дня. Новый день несет новые возможности. Птичка перед полетом не представляет, как она перелетит через океан. Так и ты не знаешь, как проведешь свою яхту вокруг мыса Горн. Не торопись – придет все. Идти вокруг света не труднее шлифовать алмаза.
Но перед новым кругосветным плаванием надо помолиться.
Не думай, какую пищу взять на борт яхты.
За пищей же не гонись, у тебя много сухарей в сумке. Будь постником.
Готовь свой организм духовно, а не физически.
Духовные силы питают физическое тело.
А затем Учитель сказал:
- Сын Федор, ты выслушал меня, теперь иди с миром.
Он указал в сторону Океана….

Помимо подобных творчески переработанных цитат a la Конфуцианская беседа знаменитый путешественник создаёт ряд великолепных иллюстраций к «конфуцианским» текстам и выпускает их отдельной красочно оформленной книгой. В этой книге («Учитель Конфуций») путешественник как бы пытается собрать воедино эстетику и философию. В том же ключе Федор Конюхов работает и над иллюстрациями к Экклезиасту. На наш взгляд, эти книги интересны как некий промежуточный вариант философского, эстетического и религиозного синтеза в творчестве путешественника.
Как бы то ни было, собственно «язык» трансценденции, как было сказано выше, – это «немота».  Это священное отсутствие слов и молчаливое делание. Язык человеческий оказывается немощен для передачи всей полноты того, что открывается человеку в «пограничных ситуациях» в качестве трансценденции. Поэтому о Высших силах, сошедших на человека в кризисные моменты жизни мы судим по его дальнейшим поступкам (здесь здоровое зерно прагматизма). И в лице Федора Конюхова мы находим поистине уникальный в экзистенциальном плане опыт «языка трансценденции»: будучи светским человеком, путешественник строит православные часовни и молится в них. Молится за души не вернувшихся из экспедиций товарищей. И в этом опыте он самодостаточен и до недосягаемости духовно глубок. Для нас же – большинства читателей его дневников – смысл данной словесной священной «немоты» по сути своей сокрыт, как сокрыты и недоступны силы движущие путешественником в этих предельно ответственных религиозных поступках. Нам остаются лишь свидетельства – «хроники» трансценденции на языке Здесь-бытия.