Похоронка

Война напечёт и вдов, и сирот.
В деревенской сибирской избе девчушка шести лет сидит на подоконнике. Она пристально смотрит в окно и ждёт мать. Маленький братик сладко спит в своей кроватке. Второй год идёт Великая Отечественная война. Праздник 7 ноября позади, сегодня председатель Сельского Совета Бородин вместе с почтальоном пригласил в контору всех, кому пришла почта. Пригласил он и маму девочки, Валентину Павловну. Это приглашение всегда настораживало Флёнушку – будут раздавать не только письма с фронта, но и похоронки. Девочка с нетерпением ждала письмо от отца. Валентина Павловна, по просьбе мужа, обвела на листочек ручки детей Ариана и Фаечки. Она  отправила письмо на фронт. В ответном письме отец сообщал, что сильно скучает, что перецеловал на листке бумаги каждый обведённый детский пальчик, что   ради них, ради свободной Родины будет воевать до последнего патрона. 
На улице послышался истошный крик. Девочка увидела бегущую женщину. Женщина бежала, как обезумевшая, махала руками и орала, сколько было у неё в груди сил.  Неожиданно она споткнулась, упала на обочине дороги, но сразу не встала. Женщина стала скрести руками землю, вырывать из земли с корнями старую траву и голосила, голосила. Обессилившая, медленно поднялась она и, как пьяная, поплелась, мотаясь из стороны в сторону с вырванной травой в руках. Девочка поняла: «В дом к этой женщине пришла похоронка». Значит, в воротах её дома появится пучок ковыля. У челдонов в Сибири так заведено, если в ворота воткнут ковыль – значит в этом доме беда - зайди без приглашения и помоги, чем можешь. Челдоны считают  ковыль символом скорби и печали. Они не собирали ковыль в букеты с весенними цветами - не хранили в избах седину Земли- матушки.
Сжавшись в комок, обняв коленки, Флёнушка ещё напряжённее стала смотреть на дорогу.  Из её груди само вырвалось:
- Ну, что же она не идёт!
Недавно изба, в которой жила семья Лолия Зиноновича, страшно выла. Изба выла так, как воют дикие звери. Избы завыла внезапно всеми четырьмя углами.  Домочадцы подумали, что на улице начался ураган. Штыри, которые закрывали ставни окон изнутри дома, с силой вырвало, ставни распахнулись.   Мать и дети выскочили на улицу, чтобы снова закрыть ставни. Они не поверила своим глазам – на улице тишь и благодать! Даже ветки деревьев не качались.   Тогда мать сказала, прижав к себе детей: «Ой, детоньки, не к добру это!» (Как потом выяснилось, именно в этот день погиб в Белоруссии Лолий Зинонович.)
И вот матери нет и нет. Что же она получила? Почему так долго не возвращается из Сельского Совета? Проснулся братик. Флёнушка подошла к Арику, стала гладить по головке, приговаривая:
 - Скоро мамочка придет, не плачь. Вставай, Арик, будем вместе ждать мамочку.
Дверь избы распахнулась. На пороге стояла бледная, как полотно мать. С порога не своим, чужим каким-то голосом она простонала:
- Детоньки мои, сиротинушки вы мои…
  Обняв детей, мать заплакала в голос. Она никогда раньше не плакала в голос. Вместе с ней стали плакать дети. Флёнушка всё поняла. Пришла похоронка на отца.
Вечером к клубу шли женщины с ребятишками. Некоторых женщин вели под руки.  Так уж повелось в Тарханке, шли в клуб выплакивать сообща своё горе вместе с песней. Не было в деревне дома, куда бы ни пришла похоронка. Каждый оплакивал своего, того который больше не вернётся, никогда не вернётся… И что это была за душераздирающая песня...! На мотив «Ой, ты сад, ты мой сад, сад зелёненький…» одна женщина запевала:
- Как за синие моря
Улетала пава.
Обронила та павы
С крыла пё –о –о –о -рышко.
Ох, обронила та пава, да,
С крыла пё –о –о –о - рышко…
У кого были силы, подпевали:
- Ох, мне не жаль того крыла,
А жалко пё –о –о –о -рышко.
Ох, мне не жаль того крыла,
А жалко пё –о –о –о -рышко.
А мне не жалко мать отца,
А жалко мо – о – о - олодца …
Чужая боль всегда остро обнажает и обостряет своё горе. Женщины не плакали, а ревели навзрыд. И каждый о своём. Такова видно душа русская.… Не бросали в беде. Любое горе легче пережить со слезами. Давали возможность выплакаться, облегчить душу и себе, и тому, кто получил страшную весть с войны. Радостью легко делиться, а печаль сердце гложет, жизненные силы забирает. Женское пение переходило во всеобщий плач. И неслось по деревне вместо звонкой весёлой довоенной гармошки: «Ох, мне не жалко мать отца, а жалко молодца …».
 Наревевшись, обессиленные и опустошённые, женщины расходились по домам. В народе говорят: «Поплачь, легче будет». Легче не становилось. Но комок, застрявший в горле, на время отпускал. В клуб силком водили окаменевших душой вдов. Предоставляли им возможность выплакаться, чтобы не сойти с ума от горя. В некоторые дома приходило по две – три похоронки. Люди учились жить со своим горем дальше, ради своих детей, ради Победы, ради самой жизни.
А дети? Дети подражали взрослым. Они придумали игру «В покойника». Взрослые не разрешали играть детям в «Покойника».  В Сибири действовали устойчивые запреты – причитать над покойным можно было только в светлое время суток, ограничивался чрезмерный плач по умершим, так как безутешные рыдания «затапливают» покойников на том свете. Было запрещено исполнение причитаний детьми и незамужними девушками (за исключением дочери покойного). Но во время войны все эти запреты были сняты сами собой. Дети вопреки запретам взрослых, уходили на окраину деревни к своему шалашу. Девчонки и мальчишки брали две жердины, обвязывали их волокнистыми стеблями конопли – получались носилки. В носилки ложился по желанию «ребёнок - покойник». Роль «покойника» менялась после каждого круга шествия. Мальчишки, которые были покрепче, несли носилки, а сзади шли плакальщики и плакальщицы. Теперь в такую игру играли и Флёнушка с Ариком.  Игра начиналась с того, что в шалаше девочка постарше начинала плач:
- Ох, да укатилося ясно солнышко,
Ох, да за горы, да за высокие.
За леса оно укатилося.
За леса, да за дремучие.   
 Девочка выходила из шалаша и, становясь в ряды плакальщиков, продолжала петь:
-  Ой, ты смертушка, смерть лютая,
Отняла ты у нас родного батюшку. 
Ужо кому я пойду плакаца?
Кому приклоню свою головушку?
 Как пришла в наш дом похоронка неожиданная,
Убили батюшку фашисты проклятые.
У меня у сироты слёзы катяца.
Слёзы катяца да без удержу,
Ох, без удержу, как река бежит.
Жаль, тошнёхонько, печальной мне головушке,
Жаль погибшего родного батюшки.
Начинался ход за «покойником» и всеобщий плач. Дети рыдали и кричали навзрыд от отчаяния, что больше не увидят своих отцов и старших братьев, таких любимых и родных. Как же теперь без них?! Шли и ревели, размазывая неуёмные слёзы по щекам.  Сиротская слеза зря на грудь не канет. Девочку, которая не могла петь от рыданий, сменяла другая плакальщица:
- Ты послушай-ка, родимый батюшка.
Ты послушай горе горьких наших песенок…
Уж не дёржат меня ножки резвые,
Подкосилися оне, как трава под косой.
В ясных глазоньках помутилося,
Красно-солнышко закатилося.
В поле мамыника убивается,
Она горькими слезами заливается.
Ты берёг и лелеял нас, батюшка,
Не давал ветру дунути,
Ветру дунути, дождю капнути,
Дождю капнути, солнцу взглянути…
Похоронка лежит на столе да полёживат,
Никода к нам, сиротам, ты не воротишься.
Ох, разболелося сердечушко,
Разболелося да не унять никак.
Обычно дети импровизировали услышанный у взрослых плач. Пели по-своему, что наболело на душе, о чём кричало в отчаянье их детское сердце:
- Ой, держите, люди, мою бедну матушку!
Вы под праву держите её, под рученьку!
Убиваеца она по моёму братке Феденьке
Убили Фёдора фашисты проклятые,
Убили баскова, да весёлого.
Опустела без него наша изба,
Ох, осиротела его весёла гармонь,
Ох, никода не заиграет и не повеселит она боле нас. 
 Флёнушка и Ариан тоже теперь, как и другие дети, голосили, потому, что больше никогда отец не напишет письмо и не попросит отправить на фронт обведённую на листочке ручку, потому, что он не вернётся и никогда их больше не обнимет.  И не надо больше ждать писем от отца и самого его с этой проклятой войны. И нет с ними младшей сестрёнки Риточки и братика Славика, которые умерли от голода в Казани.
Война застала семью Тихонравовых в дороге, в Свердловске, во время переезда из Тарханки в Казань. Чтобы сохранить жизни старших детей Валентина Павловна вернулась из Казани обратно в Тарханку.
178 жителей Тарханки, в том числе 8 женщин ушли на фронт. На тарханской стеле выгравированы фамилии тех жителей деревни, которые погибли и не вернулись в свои семьи. Это 148 мужчин и 3 женщины. Этот список составила Фаина Лолиевна, проведя подворный обход. Та самая девочка Флёнушка, как её называл брат, о которой идёт речь в рассказе. А мечту поставить стелу с фамилиями погибших, осуществили студенты Красноярского ВТУЗА из стройотряда «Факел» в 1985 году.
  Приезжие люди удивляются:
- В такой маленькой деревне и столько людей погибло! Больше половины от нане проживающих в Тарханке. 
Да…  столько погибло…
  Сегодня, если где-нибудь в нашей стране происходит катастрофа и гибнут люди, государство выплачивает деньги родственникам за жизнь погибших. В срочном порядке, со всеми людьми, которые потеряли своих родных, работают психологи. После войны каждая советская семья нуждалась в реабилитации, нуждалась в психологе, но его в те годы просто не могло быть.  Люди, чтобы не сломаться, не закаменеть душой и сердцем, сами спасали себя плачем. Плакали взрослые  плакали и дети, вопреки всем старым запретам. Время было такое. Со слезами выходила скорбь. Горе утихало, претуплялось.
 Прошло несколько десятилетий, после вероломного нападения Гитлеровской Германии на нашу страну. Но до сих пор ещё волонтеры находят останки убитых солдат. И нет этому горю конца и края. Поэтому 9 мая тёчёт многолюдная людская река в Бессмертном полку. И плачут люди, скорбя о своих родных. Боль утраты в каждой российской семье через генетическую память  передаётся от поколения к поколению и не утихает. И нет прощения варварству, потому, что этого прощения просто не может быть! У преступлений фашизма нет ни оправданий, ни забвений, ни срока давности. На фашистов злоба до гроба. Время ничего не спишет, оно только припишет: одним  - славу, другим - позор.