Оборванец из совка

            Ирочка не была ребенком из многодетной семьи, где принято  было расти от брата к брату, от сестры к сестре, передавая, как эстафету,  одежду старших младшим, игрушки старшего  брата младшему,  потрепанные куклы старшей сестры младшей, она была единственным ребенком в простой советской семье, где папа с мамой, когда она родилась, не имели своего собственного жилья,  у них было сначала два кроватных места в общежитии, которые им выдал   институт, в котором они  оба учились,  а потом   только выделенный угол за сценой в клубе строителей, куда и привезли  молодые родители своё новорожденное чадо.  Молодой отец завесил дополнительно это место, напоминающее  загон для овец, байковым солдатским одеялом, чтобы сигаретный дым от выкуриваемых студентами  сигарет,   приходящих   в клуб,  не проникал в маленькие ноздри только что увидевшей свет дочери.

                Вот с этого момента можно сказать и начала Ирочка или Ирунчик, как звали её папа  с мамой, своё шествие по стране советов в статусе оборванца, в которой у всех всё было хорошо и всё   поровну, как в одной большой многодетной семье, отцом которой  являлся многодетный отец,  суровый человек, носящий один  и тот же китель,  до  самой своей смерти, что позже преподносилось,  как пример аскетизма или больше как оправдание того, что не только  Иришка   в  том государстве  жила  оборванцем, хоть и  не являлась  представителем республики  Шкид, то есть была при родителях, но которые не могли обеспечить её  всем тем, что имели всё же   другие члены  того равноправного сообщества.

      Но она была ребёнком и не сильно заморачивалась на темы   того справедливого во всех отношениях строя, тем более, что свою жизнь за сценой в клубе строителей она не помнила, слишком мала  была на тот период, а вот  коммунальные условия проживания запомнила, уж очень они неизгладимые впечатления оставили в её детской  головке, не вызывая, правда, каких-то негативных эмоций на тот момент, когда она  крохой делила  с родителями  одну маленькую комнатушку, в которой кроме печки  был  ещё  диван для папы с мамой, её кроватка, шкаф  и всё.  Всё,  потому что больше ничего в ней   не помещалось,  даже если бы хотелось, а главное,   моглось.  Ели на кухне, где  ютились ещё  для готовки и столования  столики соседей, там же Иришку и купали в жестяной ванночке, наполняя её подогретой на дровяной плите  водой,   в то время, когда вокруг ходили какие-то незнакомые дяди и тёти из их общего лагеря для перемещенных, перемещенных, потому что этих людей то и дело,  что перемещали куда-то, как родителей Ирочки из-за сцены  в клубе  в комнату в общей квартире, и если повезёт,   дальше почти по этапу, в смысле, как в   следующий этап их жизни.    Отец с матерью наведывались в ближайшую баню для помывки, потому что  для них даже  ванночки в этом коммунальном жилище  не предусматривалось,  не жестяной и никакой. Туалет находился  по другую сторону длинного коридора этой благоустроенной   общей квартиры,  куда девочка с ужасом редко, но  иногда всё же заглядывала, и потому в памяти он у неё не сохранился, кроме ощущения студёности и холода, стоявших  круглогодично   в этой комнатушке с маленьким окошком, находящимся где-то под потолком, через которое к тому же не то, ничего не было видно, а даже свет не просачивался, а лампочки часто перегорали.

       Зато  в    своей комнате, называемой  своей  квартирой, которая была положена всем и каждому в той "совково"-советской  стране, Ирунчик сидела на высоком подоконнике и тоже смотрела в окно,  благо не расположенное под потолком, разглядывая местных дворовых голубей  и залетных беглых  кошек,  в ожидании возвращения матери из магазина или аптеки.  Двор был жутко не ухоженным и сильно  напоминал их квартиру   с той общей кухней и мрачным,  всегда  тёмным коридором,  будто была война и присутствовало  необходимое затемнение,  и  вечно девочка возвращалась с прогулки из него то с огромной занозой в руке или  в ноге, которую потом с трудом  большой толстой иглой вытаскивал её отец,  то с синяками на тех же местах, не потому что  неловкой была, а просто потому,  что даже прикоснувшись к родному, окружающему,  этот   так называемый,    двор  для прогулок,    забору, можно было запросто стать колючим ёжиком, занозив сплошь всю спину.

            Через четыре года такого совместного  проживания в  своей   квартире, успев вкусить в полной мере  все прелести общественного житья-бытья среди множества абсолютно незнакомых  чужих людей,   купания в жестяной ванночке  при них же,  и хождения  то  по коридору, то по двору, в чём не было особой разницы,  мытарства эти, означающие для Ирунчика познания жизни, в которую пришла,   закончились, и   их семья переехала в благоустроенное жильё, называемое  элитным жильём для пролетариата  с названием  “хрущевка”, в котором было   почти что всё  тоже самое, та самая убогость, во всяком случае, однозначно,  с одним отличием, что там не было соседей,  населяющих одну квартиру, как тараканы, залезшие на один чердак для того,   чтобы вместе пообедать, разделив ту трапезу от того пирога, что бог   или отец тот самый многодетный  или уже  его преемник, такой же аскет, как и предыдущий,    им пошлёт, они, эти многочисленные соседи теперь  были сверху, снизу и сбоку,  и даже с двух сторон, и ты чувствовал себя, находясь посередине,   как в осаде при штурме крепости,  когда сам был осаждаемым   в той крепости  врагом,   и их, если не было видно, то было  отлично слышно, то есть, они почти никуда   не делись, а просто спрятались, рассредоточившись   по таким же клетушкам, как и та,   в которой проживала теперь подросшая чуть-чуть  Ирочка с родителями. Ну,  и не нужно было больше ходить в общую баню на помывку, что было большим плюсом,    и со страхом  заглядывать в тот ужасный холодный туалет, где стыло всё и даже то, что называлось отходами человеческой  жизнедеятельности.
 
        Короче, если быть честным до конца,   светлая хрущевская постройка напоминала больше   игрушечный  кукольный домик, а не нормальное человеческое жилье, в котором не тесно  было  бы только птицам и то  с прижатыми к бокам крыльями,   потому что всё в нём, в этом домике   было настолько мало, что повернуться было негде, да и  ощущения были,  будто  находишься  на семи ветрах,  ведь это было  со всех сторон   продуваемое жилище из сказки про трёх поросят.     И тем не менее, это уже   был просто дворец по сравнению с тем местом за сценой  студенческого клуба,  завешенного  байковым отцовским  солдатским одеялом,  правда, принцессой Иришка всё равно не стала, а так и осталась оборванцем из "совка",   не смотря на всю заботу партии и правительства о гражданах той страны и о счастливом детстве всех советских детей.

          Хотя, нет, принцессой и даже королевой Ирочка всё же  иногда бывала, когда  закутывалась в разные домашние  тряпки,  что-то  для верности беря из материной одежды и   изображала  царственных коронованных особ в своих играх, и на этом тоже всё,  потому что дальше этого дело не шло и   даже не на утро и не  после полуночи, а гораздо раньше,  она, как Золушка, снова превращалась в оборванку, снимая свои временные роскошные одежды, стилизованные под королевские.

       Её башмачки, которые она даже успела примерить   и    полюбить,  и которые ей  пришлись в пору,   стоимостью   в пять рублей, были успешно забыты ею же  на прилавке магазина, куда они с матерью однажды отправились за покупками, и новые или другие ей не светили, она продолжила ходить в тесных изношенных сандалиях, поддерживая таким образом свой обретенный при рождении статус оборванца из "совка", у которого в состоявшемся будущем остались  на  память на пальчиках   ног мозоли, свидетельствующие о том, что это был не единичный случай такого  её  вынужденного донашивания старой обуви, хоть и не была, Ирочка,  как уже  говорилось,   ребёнком из многодетной семьи.

      А что было делать, ежели вторые такие, хоть и  всего  за пять рублей, но ей не могли купить, и не потому что не хотели, а потому что не могли, денег в той  бесплатной жизни на всё не хватало, ведь жизнь не была на самом деле бесплатной, а  таковой только называлась или считалась.

          Но чего было расстраиваться из-за того, что не стала коронованной особой, оставшись Золушкой без башмачков-босоножек, всегда была возможность подняться в статусе  над оборванцем из "совка" и  побыть кем-нибудь другим, отсутствие  денег к этому не толкало, а  просто вынуждало, становиться героем из своих   любимых книжек.  Можно было,  к примеру,  стать  ковбоем из какого -нибудь рассказа Фенимора Купера или Майн  Рида, удлинив ставшие короткими брюки клеш,  пошитые     матерью в соответствии с той  модой,  почти кожаной   бахромой, нарезанной   из ставшей ненужной и тоже поношенной дамской сумочки и с гордостью расхаживать в них по району среди местной детворы, которая  мало чем отличались от Иришки,  и все эти девочки и мальчики, которым постоянно, в качестве наказа,  говорилось об их  счастливом советском детстве,  какого  ни у кого нет, они тоже были  таким же золушками и ковбоями.

    Правда, в какой раздел  книготворчества можно было отнести коричневого цвета  шубку из цигейки, которую Иришка таскала с младших классов и аж, до окончания  школы, было не совсем понятно, хотя понятно многим было, как такое могло быть — с младших классов и до окончания школы,  ведь Ирочка росла, не оставаясь размерами с   восьмилетнего ребенка, но и тут её мать,руководствуясь правилом “голь на выдумки сильна”, проявила верх изобретательности  и  короткие рукава и длину этого мехового изделия из овцы   нарастила кусками искусственного меха,  по случаю полученного в подарок от какой-то  своей знакомой, у которой родственники в Америке проживали, и   присланного отреза хватило  даже  на капюшон к этой увеличившейся в размерах шубке из овцы.  И  всё   же  это было  преобразование   из Золушки в принцессу, учитывая, что такого наряда ни   у кого не было, хотя,  с учетом того,   что в обновке Иришка проходила ещё долгие пять   или шесть лет, то статус королевского величества тут же утрачивался.

      Первую шубу на самом деле, тоже правда,    из овцы, тогда это животное, как и лошадь, умеющая бесплатно пахать от  рассвета до   заката,  являлось   реальным   символом той страны,  купили Ире в комиссионном магазине, на сей раз белого цвета, но уже по размеру, и стоила она 180 рублей, а зарплата её матери составляла 160, а отца к тому времени не было  уже в живых, он покоился  на  местном кладбище, не выдержав условий бесплатного существования в той стране,   по которой он вечно разъезжал, пытаясь заработать дочери,   если не  на    королевский наряд, то на достойное существование точно, но не выдержал,   и   той  бесплатной медицины, которая за  просто так обязана была вытащить  с того света не просто любого, а   всех и каждого, тоже,  потому что вышло так, что его не вытащила,  и  бабушка, которая тоже  являла собой   символ  той страны, работая с утра до вечера,  как ломовая лошадь, занимаясь пошивом разных вещей заказчикам-клиентам,   а днем навещая какою-то там гос. контору и там стуча по клавишам печатной машинки, вот она-то и подкинула больше  с заработков по пошиву одежды внучке на обновку.

         Так что смело можно было сказать,  что всем семейным колхозом, а не общегосударственным    почему-то,  ведь всё  было по мнению  многих  тогда и  уже   сейчас, бесплатным,   одевали Ирочку всё то время  пока она  не стала зарабатывать самостоятельно, потому что ещё и тётя её, зная, как все женщины Советского Союза носят по зиме чулки на резинках, пристегнутые к атласному поясу, почти  как маленькие детки из детского  сада,  одевая сверху панталоны, чтобы не застудить свои    интимные места в холод,  по случаю оказавшись  на Кубе,  привезла племяннице  огромную,  почти партию колготок, правда,  промахнулась с размером,  и снова   Ирунчик осталась  прежним  оборванцем.  Но она всегда  могла, следуя примеру   своей матери и той поговорке “голь на выдумки сильна”, что-нибудь из  них сделать.

     Сделала она или нет,  не известно, и что именно, если сделала, но петлю на шею для самоубийцы могла бы   сообразить знатную и  прочную, учитывая привезенное количество иностранного капронового  товара из дружественной нам страны,  с которой то поддерживались дипломатические  отношения,  то нет,  когда даже у бедных нищих кубинцев   женщины ходили в колготках, а наши  продолжали,   пародируя    изображать   детей  из  дет. сада.

         Так что не совсем -то и  понятно было, кто кому гуманитарную помощь оказывал в те  годы периодического  международного сотрудничества между Союзом и   островом Свободы,  но семейный колхоз Ире оказывал точно,   чтобы она не шла по жизни в "совке" оборванцем, но как-то всё это у них не очень хорошо  получалось,  и Ирочка так и оставалась советской  оборванкой, зная, что другие её  сограждане, хоть и в малом количестве, но  вели совсем иной  образ жизни, не дотачивали   низ своей верхней одежды, увеличивая  её в  размерах и не  удлиняли  её,   и не создавали   себе   образ золушек и ковбоев и других книжных героев,  хоть   и любимых, не жили в кукольных домиках или больше в скворечниках, где и птицам было бы тесно, а проживали в пятикомнатных квартирах и всё у них происходило почти  так, как  обещала та партия и правительство, только не на уровне всего бесплатного, потому что бесплатно и повеситься не получится, за веревку с мылом нужно будет заплатить, как и за привезенные  кубинские колготки, хоть и стоимостью   в разы дешевле  советских, которые потом  всё же  появились в "совковой" стране оборванцев.

         И  не известно   было на самом деле,  кому  же  именно,  им или подобным Иришке,  кому из них   больше повезло, потому что, когда той страны сказочных героев и сказочных   дворцов  не стало,    всё так и осталось только  сказкой, хоть и прочитанной вдоль и поперек,   и всё пошло по принципу,  что называется,  лыко, да мочало, начинай сначала, то есть те изменения, которые произошли, не коснулись всех подряд и  всех абсолютно, а как и раньше,   только   единицы не были снова  оборванцами, а основная масса,  хоть и сменила овчину на что-то более  приличное,  но   так и осталась  тем  советским символом,  когда люди символизировали  собой   овец и баранов    и  ломовых  коней   с лошадьми  и на этом снова  всё.    А  у Ирочки даже жильё не поменялось, она волею, или больше по иронии  судьбы снова оказалась точь-точь в таком же кукольном  домике   трёх  поросят, за которое, правда,  пришлось заплатить, чтобы оно стало полностью её  собственным, а не взятым напрокат или в аренду у почившего в бозе правительства канувшей в лету страны, но   где она  снова не смогла  почувствовать себя принцессой, а королевой так тем более,  хотя уже стала взрослой  и  по возрасту могла бы ею быть, тем не менее, её навыки того оборванца из "совка"  ей очень даже пригодились уже в новой жизни, которая по многим  параметрам всё же сильно напоминала старую, которую можно было бы   назвать  “Оборванец из …”  но это будет уже другая историю про Иришку и про то, что с ней стало после того как страны не стало.

13.08.2020 г
Марина Леванте