3. Взрослая жизнь. Украина, Кубань, Казахстан

                - 14 -

Эмиль всё чаще склонял меня к решению - уехать жить в Германию. В моей голове роились самые противоречивые мысли и желания. С одной стороны - жаль Эмиля. Я видела, как он устал от постоянных головных болей, как надеялся, что в другой стране ему помогут. Мне хотелось, чтобы наши дети и внуки научились писать, читать и говорить на немецком, я мечтала, чтобы теперь уже внуки смогли учиться в институтах и им бы никто не запрещал получить желаемое образование, несмотря на немецкую национальность. Но я боялась этих своих фантазий и прятала их глубоко внутрь себя. С другой стороны, я понимала, что если и будет возможность нам уехать, то только втроём - я, Эмиль и Витя. То что Саша и Ира с семьями не поедут - для меня становилось очевидным. Мы бы их и уговаривать не стали,  как не делали этого  в других, более важных шагах в жизни. Детям мы позже сообщили о своём принятом решении, обьяснили, что нам нужно как можно быстрее уехать из-за болезни их папы, и до призыва Вити в Армию.

Мы задумывались - какие же шаги нужно сделать, что предпринять для этого. До нас доходили сведения, что немцы массово начали выезжать в Германию на постоянное место жительства в конце 80-х, начале 90-х годов с юга Казахстана, Узбекистана, Киргизии и Молдавии. На всякий случай  Эмиль взял с собой при поездке в гости заверенные копии свидетельств о рождении нас троих и свидетельство о регистрации брака. Будучи у родственников, перед отъездом, Эмиль обратился к ним с просьбой поставить заявление на переселение в Германию - "Antrag". Витю вписали в него. "Начало есть" -  говорил потом Эмиль. Для нас наступило время тревог и ожиданий, впереди маячило что-то новое, неизведанное, которое пугало, мучило, не давало спокойно спать по ночам. Я думала о своих детях, которые, как мне казалось, навсегда останутся здесь, и я их больше не увижу. Утешала себя тем, что Эмилю там будет лучше, мы снова выучим немецкий язык и будем на нём разговаривать. Думала о том, что Витя недавно закончил школу, может писать и читать на немецком. Пойдёт там учиться дальше и возможно приобретёт какую-то специальность.

Эмиль в апреле-мае 1991 года лежал в больнице. В начале мая мы получили письмо из Германии, в котором сообщалось, что наши документы приняли и разрабатывают. В груди нарастала какая-то тревога, непонимание, что же нам теперь делать? Это нельзя назвать радостью. Я будто бы хотела избавиться, отодвинуть в сторону то, что на нас надвигалось, хотела получить от кого-нибудь известие, что всё это неправда, что это приснилось, почудилось. Страх неизвестности, неизбежности больших жизненных перемен поглощал меня целиком. С Витей я не могла говорить об этом состоянии, не хотела его тревожить.

Однажды весь день я провела автоматически, не понимая, что я делаю. Не помню, как мы управились в сарае, пришли домой, поужинали. Витя заметил, что со мной происходит что-то странное. На его беспокойный вопрос я ответила, что всё в порядке, я просто устала. В те годы я ещё не знала усталости и никогда ни на что не жаловалась. Витя в этот вечер никуда не пошёл, опекал меня. Мы с ним вместе посидели на диване, посмотрели телевизор и пошли спать. Витя всегда нам во всём помогал и делал всё с желанием, со смехом и шутками. Работала я в это время на нефтебазе, дежурила по сменам. Ночь прошла для меня очень тревожно, я засыпала на короткое время и просыпалась с одними и теми же мыслями. Обычно утром я Витю не будила, шла в сарай управляться и выгонять в стадо корову одна. Потом мы вместе завтракали и шли на работу.
 
В это злосчастное утро у меня значилась первая смена на нефтебазе. Чувствовала я себя плохо, к горлу подкатывала тошнота и кружилась голова. Такого состояния испытывать мне раньше не приходилось. Встав на стульчик, чтобы открыть большую форточку у окна, я внезапно упала, потеряв сознание. Очнулась от Витиных прикосновений. Сын вытирал мне холодной водой лицо и пытался дать воды. Он помог мне добраться до кровати и лечь. Окружающая обстановка вертелась перед глазами по кругу, как на карусели. Вите пришлось идти в сарай самому, доить и выгонять корову. Перед этим он привёл нашу фельдшерицу, которая впервые в жизни измерила мне давление. Так как оно оказалось высоким, мне поставили укол. Несколько дней в начале мая, несмотря на постоянные уколы, я чувствовала себя плохо, давление в норму не приходило. Пришлось искать машину и ехать в г.Рудный, в больницу. Там меня положили в стационар и лечили 21 день уколами и медикаментами. Наш сын один управлялся дома с хозяйством, пока мы вдвоём лежали в больницах.

                - 15 -
 
Весь июнь и половину июля мы жили спокойно и счастливо втроём. Мне казалось, что я выздоровела, старалась не думать о том, что нас ждёт. Эмиль узнал о письме из Германии, о моих переживаниях я с ним не делилась. Мы работали, по возможности отдыхали и наслаждались обществом друг друга. Если выпадала мне ночная смена дежурить, Витя меня оберегал. Он вечером встречался со своими друзьями, а часов в десять приходил ко мне на заправку. Вместе с ним мы обходили всю территорию, осматривали все закоулки. Витя забирался на высокие цистерны, чтобы охватить взглядом прилегающую окрестность и удостовериться, что нигде нет посторонних. Нас сопровождала собачка Найда, живущая на нефтебазе. Затем Витя ложился отдыхать в маленькой каморке, а я рядом с ним чувствовала себя поспокойней. Давала себе установку - глаз на работе не смыкать, и сон меня никогда не мучил. Я читала, вязала, часто выходила с собачкой на улицу. Если кто-то появлялся в начале дороги на нефтебазу - трактор ли, машина или велосипедист, Найда тут же определяла чужого и с лаем бежала навстречу. Часов в пять-шесть утра начиналось движение  машин на заправку, и Витя уходил домой.

То тревожное состояние, в котором я находилась в мае 1991 года, потихоньку стало притупляться. Я думала иногда: "Тишина, спокойствие - оттуда нет ничего, может никакого вызова и не будет". Обманывала себя, как могла. С Витей и с Эмилем мы тоже обходили эту тему. Витя старался быть ласковым, будто бы что-то предчувствовал. Гулять по-вечерам уходил нечасто, иногда к нему заходили друзья, и он угощал их немецким кофе, привезённым из Германии. Вечером, управившись со всеми делами, поужинав, мы вместе, втроём усаживались на диван, смотрели фильмы, КВН или "Поле Чудес". На телевидении появлялись новые, ранее неизвестные передачи, которые не прерывались бесконечными рекламами. В эти вечерние часы у телевизора народ на время отвлекался от своих забот и проблем. Так хотелось, чтобы эта идиллия длилось вечно. Письма от Ирины приносили только радость. Саша потихоньку устраивал свою жизнь в г. Рудном, мы часто встречались с ним, его семьёй и детьми.

В это прекрасное, как мне казалось, время, нам было очень хорошо втроём. Согревало чувство, что Витя нас любит и оберегает, мы тоже в нём души не чаяли. Внезапно вся наша идиллия закончилась. В июле, уже после весеннего призыва, с военкомата пришла повестка в Армию. А мы самонадеянно радовались, что летом Витю оставят в покое. Для нас это оказалось шоком, громом среди ясного неба. На сборы в армию отводилось совсем мало времени, мы его как в тюрьму собирали. В один из дней мы втроём поехали в город и сфотографировались для документов. Горе моё было так велико, что проводы в армию и Витин уход из дома прошёл у меня перед глазами, как в тумане. Я тогда находилась в полуобморочном состоянии, моё сердце словно поделили и разрезали на две половинки: одну оставили мне, а другую навсегда забрали. Живи, как хочешь, с половинкой.
 
Мы с Витей всегда и везде были вместе, в последние дни он от нас не отходил. Только недавно закончилось его детство, где он был заласкан нами, зацелован, наш маленький, младшенький сынок. Мы с папой чувствовали, что будучи далеко от нас, он также скучает по нам, как и мы по нему. Понимание того, что нас ждёт жизнь в Германии вдвоём, без единого из наших детей, стало давить на меня со страшной силой. С Алтая на проводы Вити приезжала наша дочь. Все дети меня утешали и поддерживали: "Мама, уезжайте вдвоём с папой, лечите его там, а нам здесь неплохо. Как только вы устроитесь, мы будем по-очереди приезжать к вам в гости. Витя через два года, после службы, к вам приедет и будет жить с вами".

Я старалась взять себя в руки, успокаивала надеждами на лучшее будущее. Побывала в г. Рудном в новом объединении "Возрождение", которое налаживало связи казахстанских немцев с Германией, узнала, что нам можно взять с собой на всякий случай копии свидетельств о рождении всех детей и внуков, свидетельств о браке, заверенные нотариусом. Эти документы нужны для оформления гостевого вызова. Этим я занялась, чтобы не сойти с ума после проводов Вити в армию. Возникало много нерешённых вопросов, ответов на которые мы не знали.
 
Я думала, что из нашего большого посёлка в Германию собирались мы одни, боялась осуждения и презрения со стороны своих односельчан. Мы ото всех всё скрывали, не хотели, чтобы кто-то узнал, что творится у нас на душе. Каково же было моё удивление, когда оказалось, что многие немецкие семьи также втихомолку собирали документы и готовились к выезду в Германию. Потихоньку, друг от друга узнавали дорогу в новую организацию "Возрождение". Боялись лишнее слово сказать в присутствии посторонних. Все немцы, жившие в посёлке, были изгнаны во время войны со своей Родины и до сих пор не имели никакого права вернуться в родные места. Вот что делает страх с людьми. Мы снова боялись, как наши родители в конце тридцатых годов. После войны никто из наших немцев ничего о себе не рассказывал, ни на улице, ни на работе, ни дома. Поэтому и наши дети почти не знают семейные истории и тем более историю своего народа.

                - 16 -

В эти тревожные дни мы с нетерпением ждали весточку от Вити. Откуда, с какого далёкого края нашей страны, придёт долгожданное письмо? Дни тянулись невыносимо медленно, в голове с утра до вечера стучала одна мысль: "Где же ты, Витенька?" Повторилось то же самое ожидание писем, как и одиннадцать лет тому назад. Придя домой с работы, торопимся первым делом к почтовому ящику: "Может будет письмо от Иры, а может - от Вити". Дождались - пришла весть от сына. Закинула его  армейская судьба в г. Томск, в тайгу, в далёкую Сибирь, в стройбат. Конечно, где же ещё служить нашим немецким детям? Только в стройбате. В других родах войск мало кому из них них доверялось служить. Саша находился в противоположной части страны - в Таллине, тоже в стройбате. Разница была в том, что в Таллине - тепло и сыро, а в Томске - сухо, но мороз зимой доходил до 50 градусов. Летом стояла сильная жара, и людей в тайге заедали огромные комары и мошки. К 1991 году развал огромной страны СССР шёл уже полным ходом, и, в первую очередь, это отражалось на армии. Солдат не обеспечивали нормальным обмундированием, питанием, процветала дедовщина. Наш сынок в таких условиях, где нужно уметь постоять за себя, быстро стал взрослым мужчиной. Как хорошо, что он в школе, в секции занимался боксом. Я думаю, это умение ему пригодилось.

Мы продолжали жить, работать и ждать. Ждать писем от детей и со страхом - сообщения ещё с одного места. Соседи жалели нас, мы остались вдвоём в нашей хорошей, большой, двухярусной квартире. Но никто из них не знал, что скоро в нашей жизни наступят большие перемены. Вызов в другую страну и известие о принятии нас на жительство в Германию мы получили в конце октября. Принесли пакет с почты, отдали нам его под роспись. Вечером распечатали и попытались прочитать документы, написанные по-немецки. Но нам это не удалось. И читать мы толком не умели, кое-какие буквы только со школы помнили, и с пониманием возникли трудности. Как жалко, что Вити нет с нами. Мы поняли только, что пришёл вызов, стояло это и на русском языке.

В этот же вечер мы отправились к моей подруге, её мама могла читать и понимать по-немецки. Когда немного разобрались с бумагами, задали вопрос: "А что же теперь дальше делать?" Подруга посоветовала поехать в "Возрождение", там могут всё объяснить и подсказать. Документы на въезд в Германию мы получили в посёлке первыми, а многие немецкие семьи готовили свои заявления через это общество. Прошение о приёме вместе со всеми свидетельствами и справками отправлялись этой организацией в Германию в г.Кёльн. Немецкий город имел связи с "Возрождениями" по всей нашей необъятной стране.

Всю зиму после получения вызова мы занимались выравниванием наших имён и фамилий. При многочисленных пересылках с места на место, в результате гонений, у многих терялись или искажались буквы в именах и труднопроизносимых по-русски фамилиях. Иногда фамилию коверкали так, что в результате выходило новое название. Мне следовало в своей фамилии восстановить букву "т", потерянную при регистрации брака. Правильное написание - Фитц, а получилось Фиц. Все наши родственники с этой фамилией писались, как кому в голову взбредёт. Потом Эмиль ездил в Москву, в посольство, чтобы официально правильно написать все наши имена.

Для исправления ошибок в своём свидетельстве о браке мне пришлось ехать на Алтай. Но сначала я поехала в гости к семье своей дочери, в село Смоленское на Алтае. Оно находится примерно в 250 км от Тальменки. Мы 15 лет жили вдалеке друг от друга, но скучала я всегда одинаково, несмотря на годы и расстояния. Витя наш в это зимнее, непогожее время служил в учебной воинской части в г. Новосибирске. Наобщавшись с семьёй Ирины, с её детьми, мы вдвоём  вдруг решили поехать к Вите, навестить его и может попрощаться. Наготовили продуктов, наварили, настряпали и двинулись на поездах в путь. По приезде в г. Новосибирк, мы нашли большую гостиницу возле вокзала и сняли на несколько дней номер на три человека. После этого, оставив все вещи в номере, мы поехали разыскивать по известному нам номеру Витину воинскую часть.

                - 17 -

Не помню уже каким образом, но мы быстро нашли воинскую часть. В декабре 1991 года в Новосибирске стоял сильный мороз, около 40 градусов. Казалось, каждое дерево в лесу издаёт треск, похожий на неприятный ледяной звук. Сюда добавлялся шелест инея, осыпающегося с деревьев, с кустов. Иней как бы застывал в воздухе, и тогда вдаль ничего нельзя было рассмотреть, всё расплывалось перед глазами. Создавалось впечатление густого снегопада, идущего с неба. Мы увидели перед собой большие ворота, ведущие в воинскую часть. И вдруг, как в каком-то кино, из этих ворот выходит строем рота низкорослых солдат, серых, как мыши. Шинели - серые до пят, серые рукавицы, серые не по росту валенки, едва выглядывающие из-под шинелей. На головах - шапки-ушанки, завязанные под подбородком, только лица красные, да иней застыл на ресницах. Идут эти солдатики по лесной дороге, сопровождаемые офицером, и от их шагов по воздуху разносится совсем другой шорох, нежели шелест инея или треск замёрзших деревьев. Мы с дочерью стояли, как зачарованные, и провожали взглядом этот строй идущих молча солдат, пока они не углубились в лес и не пропали из вида. Я говорю вслух: "Нет, доченька, нашего Вити здесь не может быть, хотя он начал мне всюду и везде мерещиться". Эти парнишки выглядели такими маленькими, видно северные, таёжные люди: буряты, ненцы, эвенки. Что с ними будет через год службы?

Подошли мы к проходной, обратились к дежурному солдату. Он нас вежливо выслушал, выписал пропуск в часть и подсказал, к какому офицеру лучше подойти. Мы быстро его отыскали и, к нашему удивлению, он оказался очень милым и общительным человеком. Офицер привёл нас в большую казарму, где жили и ночевали солдаты. Всюду царили простота и порядок: длинные ряды кроватей, аккуратно заправленные шерстяными одеялами, у изголовьев которых стояли маленькие старенькие тумбочки. Командир похвалился большим аквариумом, где до морозов жили разные рыбки. Теперь они все умерли, так как температура в казармах совсем низкая, уже месяц стоят морозы 40-45 градусов. Лимит дров и угля на квартал закончился, теперь только на ночь немного подтапливают. Солдатам-курсантам разрешено поверх шерстяных одеял укрываться своими шинелями.

Вите дали увольнение на два дня, чтобы он мог побыть с нами. Добирались до гостиницы на трамвае. Решили пройтись немного пешком, купить кое-что в магазинах. Но лучше бы мы этого не затевали. Зайдя в магазины, увидя огромные очереди и пустые прилавки, злых, возмущённых людей в этих очередях, мы просто опешили. Мы были раздавлены, унижены, растеряны видом этого зрелища. Невозможно оказалось купить даже простого хлеба. Так мы и ушли с пустыми руками и больше никуда заходить не стали. Рано утром, идя с вокзала, у молочного магазина видели очередь за молоком. Люди стояли на улице с бидончиками в руках при сорокаградусном морозе. Магазин открывался в девять часов, оставалось ещё больше часа. Все невольно передвигались: топали валенками, взмахивали руками. Далеко по морозному воздуху разносились звуки: шелест, скрип, голоса, стук пустых бидончиков.

Наконец, втроём мы прибыли в нашу гостиницу. Продукты привезли с собой. И хлеб у нас был свой, домашний, и заготовки всякие со своего огорода, и мясные консервы, и сладости. Сельские жители работают, не считаясь со временем, поэтому у них в те тяжёлые, почти голодные годы начала девяностых, имелись свои запасы. Люди в деревне, как и всегда это было в России, кормили себя сами. Мы вместе пообедали, согрелись горячим чаем, рассказали друг другу новости, впечатления. Одновременно любовались Витенькой. Он стал таким красивым, возмужал, казалось, даже подрос. Щёки у него округлились. Витя сказал, что на каше все поправляются. Рассказывал, что всё у него хорошо, шутил, смеялся, но мы поняли из его скудных сообщений, что живётся им несладко. А что же ожидает его впереди?

Витя уверил нас, что ему дадут отпуск попрощаться с нами, проводить нас в Германию. В разговоре он немного коснулся идущих в стране перемен, опасался, что нас могут не выпустить за границу. Мы догадывались, что тяжёлые времена наступают не только в стране, они заметно коснутся и армии, но вслух не проронили ни слова. В своей жизни мы уже много и долго боялись, этот страх укоренился во мне. Я думала о том, что и эти стены имеют уши, поэтому острые темы мы старались не обсуждать. Да и так всё понятно - в казармах не топят, "лимит закончился...".
 
Витя попросил, чтобы мы постирали его нижнее солдатское бельё, что мы и сделали. Выкинули его старые дырявые носки, я связала ему новые, шерстяные, толстые. Нижнее тёплое бельё, что мы привезли с собой, ему впоследствии очень пригодилось. Он нас даже в письмах благодарил. Хорошо просушили валенки. Какое счастливое время - побыть втроём, самым близким людям! И Вите радость - рядом с ним мама и сестрёнка. Я думаю, многие родители солдат высылали для своих детей всё лучшее из дома, да и сами приезжали, чтобы помочь выжить своим детям в то время, когда никто никому не стал нужен. Армия разваливалась на глазах.

Два дня пролетели, как один миг. С души будто бы камень свалился, но я постоянно видела перед глазами своего сыночка. Витя теперь всё знал о нас: как продвигаются наши дела с документами, знал, что мы с папой едем вдвоём, а он вписан в наше разрешение о приёме в Германию. После службы, Бог даст, он может сразу приехать к нам. Наконец, наступило прощание - Витя проводил нас на вокзал, а сам уехал к себе в часть.

                - 18 -

Вместе с дочерью доехали на поезде до села Тальменка Алтайского края. На станции вышла я одна. Тальменка - центр района, в который входит и наше маленькое село Наумово. Мы добровольно покинули его в 1968 году, когда попытались хоть чуть-чуть приблизиться к нашей Родине в Ростовской области.  Я повторюсь, если скажу, что сюда на Алтай  в результате депортации в 1941 году принудительно попало много родных и близких людей нашей семьи. Сюда приехали и мы в 1956 году, найдя их по розыску. Здесь я и вышла замуж в 1958 году. При оформлении свидетельства о браке были допущены ошибки, как это часто бывало в те годы с немецкими именами и фамилиями.  Мне пришлось сейчас исправлять эти ошибки в Архиве.
 
Сделав все дела в Тальменке, я на электричке доехала до села Наумово, где всё ещё жили родственники. У меня появилось острое желание с ними попрощаться. Но я быстро поняла, что нас многие осуждают, хоть и не говорили об этом в глаза при встрече.  Долго я там не задержалась. Уехала, почти ни у кого так и не побывав. Посетила  семью своего дяди Карла, брата матери. В этот момент он болел и лежал в районной больнице. С двоюродным братом Александром я поехала к нему на последнюю встречу. Чувствовала  себя неловко, ждала и от дяди осуждения. Но он обнял меня, заплакал и сказал: "Поедете туда, куда судьба уже раз вас забрасывала. Но в первый раз - насильно, а сейчас добровольно!"
 
Мы с ним поговорили о новых шагах российских немцев, высланных со своей Родины во время войны в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию. Так как они до сих пор не смогли вернуться "домой", единственные из всех депортированных народов, многие теперь решили  уехать в Германию. "Мы, наумовские, никто никуда не поедем" - говорил дядя. "Странно, что начинают уезжать из тёплых мест, где так хорошо, где растут фрукты...как у нас дома когда-то. А мы из Сибири и не думаем уезжать. Это наша вторая Родина." - добавлял он.
 
Но прошло время. Через пять-десять лет поднялись и они, наши сибирские немцы. Без криков, без предъявления каких-либо требований и претензий, тихо, спокойно, добровольно преодолевали все преграды, стоящие на пути переселения в Германию. Оставляли с таким трудом нажитое за долгие годы имущество, продавали за бесценок свои дома и отправлялись в который раз в новый, неизведанный путь. В руках - чемоданы, рядом - дети!

Дядя Карл сказал тогда, а я запомнила, что в стране есть кто-то очень умный, имеющий связь с Москвой и с Берлином, с высшим руководством. Он управляет этим процессом, поддерживает его. Как это непросто - вывезти целую нацию в другую страну. А ведь многие семьи породнились с другими национальностями. Когда-нибудь об этом напишут книги. К этому времени, к началу девяностых, старшее поколение российских немцев потихоньку стало забывать о тех муках и невзгодах, что пришлось им испытать в трудовых лагерях. Они, их дети, внуки считали то место, куда их насильно выслали, своим домом, привыкли к нему, полюбили всем сердцем. И неважно, тепло ли там, холодно...Степь ли казахстанская, бескрайняя или берёзовые леса...

Наступило новое время, и как бы ты ему не противился, оно захватывает тебя в свой круговорот, затягивает, несёт и неизвестно, где ты окажешься в ближайшем или далёком будущем. Я ответила своему дяде, что сохраню в памяти наш разговор, что я понимаю его и прошу разрешения прижаться к его плечу. В слезах говорила ему о том, как тяжело нам первым из нашего большого, дружного села делать этот шаг. Так же плохо мне было в прошлый раз, когда мы прощались со своими родными, уезжая первый раз из Наумово. Попрощалась я со своим дядей Карлом навсегда - мы оба это хорошо понимали.

                - 19 -

После посещения дорогих моему сердцу алтайских просторов на поезде "Барнаул-Днепропетровск" добралась я до станции "Тобол" Кустанайской области. На машине меня встречал Эмиль. 80 км пути - и вот мы дома. Но мы не смогли попасть в дом, так как не открывался замок во входной двери. Пришлось его сломать, чтобы зайти в коридор. Попав в квартиру, я сразу заметила следы на свежевыкрашенном полу. Не придала этому большого значения, подумав, что это Эмиль ходил обутый и оставил следы с вечера. Потом увидела следы на лестнице, ведущей на второй этаж. Но радость встречи, рассказы обо всех моих впечатлениях от поездки затмили мои подозрения. Засиделись мы до половины ночи, а днём, как всегда, работа, ожидание "Разрешения на выезд", ожидание писем от детей.

Мы редко заходили в Витину комнату, а тут что-то меня встревожило, да и эти непонятные следы от грязных валенок повсюду: на лестнице, в коридорчике наверху, в нашей спальне. Мы в таких грязных валенках никогда не ходили. Эмиль находился дома один, перед поездкой за мной он вымыл все полы. У меня чуть сердце не разорвалось, когда я увидела открытые шкафы и полупустые полки в них. Украли много хороших вещей, которые Эмиль привёз с собой из Германии. Мы уже знали, что уедем одни, поэтому на всякий случай приготовили для Вити одежду. Он вернётся из Армии, нужно же во что-то одеться, обуться. Кто же так несправедливо поступил с нами? Ведь мы жили как одна семья, у всех всё на виду. Потеря этих необходимых вещей оказалась для нас тяжёлым ударом. Наступало такое время, что нигде ничего не купишь, ни за какие деньги.

Мы сразу пригласили участкового, поговорили с ним. Что он мог сделать? Обещал присматриваться к тем, кого подозревал. Вещи пропали из нашего шкафа и из Витиного. Исчезли и два больших синих полиэтиленовых мешка, в которых лежала одежда. Когда мы находились в лагере в Германии, от подруги пришло письмо из Ульяновска. Она видела эти синие мешки, висевшими на бельевой верёвке. Наши догадки подтвердились. Но мы попросили её в письме никому об этом не говорить, ни им, ни участковому, ни Вите, когда он приедет из Армии. Написали и Вите, чтобы он не разбирался и не выяснял, кто это был: "Пусть они и дальше живут со своей совестью. Иначе это может плохо кончиться для тебя. Мы в любом случае будем виноваты - или сам пострадаешь или в тюрьму посадят. А после тюрьмы Германии уже не видать". Я уговаривала его в письме: "Сынок, здесь своими знаниями, трудом, ты добьешься всего, купишь себе всё, что захочешь. Ты сможешь учиться, несмотря на национальность и несмотря на то, откуда ты приехал." Послушался нас сынок.

Мы старались никому об этой своей беде не рассказывать. Но слухи разносятся - многие уже знали, расспрашивали нас, давали советы, иногда и участковый к нам приходил побеседовать. Он говорил: "Хорошо, что вы из сарая скотину продали. У нас на совещаниях открыто говорят о том, что к людям, которые в Германию собираются, ночью воры врываются, отнимают всё. Есть даже убийства." Это он нас так любовно предупреждал. И всё на голову Эмиля. Муж и так себя неважно чувствовал после травмы головы, после всех переживаний. Беседа с нашим участковым прошла не зря - в нас вселился настоящий, всепоглощающий страх. На нефтебазе мне приходилось дежурить и ночью. Эмиль всегда ходил со мной в эти смены, так как одна я жутко боялась. Но с этого вечера я решила ходить на работу одна, а Эмиль оставался дома. Мы вставили другой замок в двери, но переживания и страх не отпускали нас ни на минуту.
 
Всё это в какой-то момент накопилось у Эмиля, ему стало совсем плохо. Пришлось лечь в больницу, в г. Рудный. После нескольких дней лечения я приехала его навестить. Эмиль сидел в коридоре, готовым для выписки. Для определения диагноза ему хотели взять из позвоночника спинномозговую жидкость, т.е. сделать пункцию, но он не разрешил. В его палате лежали мужчины, которым провели данную процедуру. Некоторые стонали, метались от боли, некоторые не могли двигаться или не чувствовали своих ног. Под воздействием увиденного, Эмиль и отказался от пункции. Курс лечения состоял из десяти уколов. Три укола он успел получить и почувствовал себя лучше. Оставалось ещё семь. Но после отказа от обследования, Эмиля лечить больше не стали. Я упрашивала врача долечить мужа, доставить эти уколы, но напрасно - медик оставался неумолим. Затем кто-то из врачей посоветовал нам принимать это лекарство вовнутрь и долечиваться самим. Наш племянник Володя, Машин сын, с трудом достал нам таблетки, так как в больнице и в аптеке в наличии их не было.

                - 20 -

25 января 1992 года пришло разрешение на выезд из страны. Много времени мы потратили на сдачу в Кустанае в Архив всех документов. На каждый сданный документ полагалась справка. Эти справки с разрешением на выезд мы сдали в ОВИР и там получили разрешение на постоянное место жительство в Германии. В начале февраля приехал в отпуск Витя. Ему разрешили десять дней побыть с родителями перед их отъездом. Мы организовали себе проводы, пригласили друзей, соседей. Пришло столько провожающих, что их едва могла вместить наша квартира. Конечно, места хватило всем, так как комнаты выглядели полупустыми. В зале стояли только столы и скамейки со стульями. Хотя в глаза нам никто ничего не говорил, но напряжённость висела, казалось, даже в воздухе. В посёлке все жили дружно, люди разных национальностей попереженились, сроднились: русские, украинцы, немцы, казахи, чеченцы и другие народности. Дети вместе ходили в детский сад, в школу-десятилетку, говорили все только на русском языке. Свои родные языки были забыты или забывались потихоньку, для всех существовал один язык общения - русский. Но толком друг о друге никто ничего не знал, прошлое замалчивалось, его не существовало для других.

Прошло совсем немного времени за столом, и та завеса отчуждённости, что висела между людьми, исчезла. Как и раньше, люди выражали свои чувства, расспрашивали друг о друге. В этот прощальный вечер у многих в глазах стояли слёзы, вероятно. представляли себе, что сами скоро повторят тот же путь. Я еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться, особенно, когда взгляд падал на мою больную сестру. Многие немецкие семьи в это время собирали документы, сдавали и ждали разрешения на выезд. Некоторые люди тайно доверили нам свои заявления с заверенными документами. Как только мы прибудем в первый лагерь, при первой возможности, должны будем услать их в Кёльн, на регистрацию номера. Как быстро всё стало меняться! Из писем, уже будучи в Германии, мы узнавали, что из посёлка одна семья за другой покидали свои родные места и отправлялись в неизвестность, в надежде на лучшее будущее для себя и для своих детей.

Очень быстро пролетели дни, отпущенные Вите. В хлопотах подходило время и нашего отъезда. Комнаты совсем опустели, люди приходили покупать или забирать оставшееся. Укладывались вещи в дорогу. Кровати, диван, постель увезут, когда мы уедем. За день до Витиных проводов из Рудного приехала сестра Маша с мужем. Она любила Витю, как своего сына, тосковала по нему. Из города в эти дни часто приезжали наш сын Саша и Володя с Лёшей - сыновья моей сестры.

В последних числах февраля наступило потепление. В ночь перед Витиным отправлением пошёл крупный влажный снег, поднялся ветер, похолодало. Ветер превратился в настоящий снежный буран. К шести часам утра всё стихло. Мы вечером договорились с диспетчером насчёт машины - везти Витю в аэропорт г. Кустаная. Шофёр рано утром пришёл за машиной к совхозному гаражу и увидел, что ворота доверху занесены снегом. Пришлось нам поднимать соседей и идти самим с лопатами расчищать дорогу и освобождать ворота. Ещё совсем недавно в такую погоду выставлялись дежурные К-700  со снегоочистителями. До пяти-семи часов все предприятия и дороги были бы расчищены. А сейчас вдруг никому ничего не стало нужно, никто в эту буранную ночь не захотел дежурить.

Время поджимало, Вите надо ехать. Я пришла домой, а сестра спрашивает, попрощались ли мы с Витей. В утреннем ажиотаже я даже не обратила на это внимание, а тут как обухом по голове: "Может быть я видела своего сыночка последний раз в жизни!" Кто знает, что нам ещё предстоит вынести. Я вышла из дома вся потерянная, встала за угол и под завывания ветра дала волю своим слезам. Сестра нашла меня на улице и принялась успокаивать: "Перестань плакать, а беги скорее к гаражу, ты ещё успеешь попрощаться с Витей". Я так и сделала - побежала, спотыкаясь о комья снега, падая и снова поднимаясь. На выезде из гаража увидела, что ворота откопаны, дорога чистая. Спасибо нашим соседям! На дороге стоит трактор, а машину из-за него я сразу и не заметила. Оказывается, этот трактор будет сопровождать машину с Витей до Рудного, а дальше до Кустаная  проблем не будет - трассу чистят. Усилился ветер, и снова пошёл снег. Через белую пелену  я разглядела Витю возле машины -  он как раз открывал дверцу и собирался садиться в кабину. Кричу ему изо всех сил: "Витя, сынок, прощай!!!" И опять в моей голове завертелось, застучало: " Мы добровольно уезжаем от своих детей! А вдруг они не смогут никогда к нам приехать? Что тогда?
"
Со своего места я не смогла добежать до машины, силы меня покинули. Меня никто не заметил, у всех на уме только и было: "Скорее, скорее!" В моей голове на долгое время осталась такая картина: Витя открывает дверцу машины, ветер развевает полы его шинели, он машет рукой, как будто бы прощается со всеми, и садится в кабину. Машина очень быстро тронулась, убегала от меня. Но самое главное - наши взгляды встретились, он увидел свою маму ещё раз. Его папа находился всё время рядом, они вместе расчищали ворота и успели попрощаться.
Когда мы вернулись домой, я тайно от выпила валерьянку. В последние дни я проделывала это часто, но помогало мало. От постоянной изнуряющей тоски не существовало средств. Подбадривала себя, что скоро увидимся с Ириной и её семьёй, побудем там, пообщаемся с внуками. А потом снова расставание, прощание. С семьёй дочери мы сфотографировались на память. Как же мы с Эмилем страдали при прощании со своими маленькими внуками Наташей и Сашей! Валерьянка не помогала совсем, мы стали принимать более сильные лекарства. Поражаюсь, какие крепкие сердца у нас тогда были! В вагоне поезда «Барнаул-Днепропетровск» сквозь дремоту в голову пришли такие строчки: "Есть сердцу долг и верность слову, есть чемодан и вдаль билет. Чего же нет? Нет сна и крова, моих детей со мною нет!"

Пару денёчков побыли мы у сына Саши с его семьёй в городе Рудном. Нам так хотелось ещё разок поехать в нашу Ульяновку, в наш прекрасный посёлок, где закончили десять классов трое наших детей. Моя сестра Маша с мужем Иваном тоже жили в Рудном, мы сходили и к ним попрощаться. Сестра в это время очень сильно болела. Надежда едва теплилась, что мы с ней ещё раз увидимся на этом свете. В этот день приехал и наш младший брат Федя. Мы действительно последний раз встретились вместе втроём. Обнявшись, плакали, брат будто бы нас укорял: "Одна сестра уезжает, потом и Маша с Иваном. Меня бросаете здесь одного и больного". Но он не захотел сразу делать документы на выезд, потом стало поздно. Теперь брат похоронен в казахстанской степи, в том самом месте, куда нас насильно привезли сразу после войны. Пришло время расставаться и с семьёй Саши - было это седьмого марта 1992 года. Этот день оказался самым тяжёлым для меня в последнее нелёгкое время.
 
Сын Саша сопровождал нас в Москву. Он сам вызвался проводить своих родителей в другую страну. На вокзале нас встречал родственник Александр Талалаев. В то время Москву наводнили рэкетиры, за всё требовалось платить, жизнь быстро обесценивалась. Благодаря родственнику, нам удалось без происшествий приехать на его квартиру. Так как оставалось ещё несколько дней до нашего отлёта, теплилась последняя надежда на то, что мы сможем обменять рубли на марки. Александр обещал нам раньше, что мы сделаем это в Москве. Обменять деньги мы пытались ещё в Кустанае, но там исчезла валюта. Утром девятого марта трое наших мужчин поехали на обменный пункт, поменять деньги не удалось - валюты не было и в Москве. Куда они только не ездили, где предположительно можно совершить обмен, даже на чёрный рынок. Везде их ждала неудача! Так и полетели мы в другую страну - без единой марки в кармане.