Маленький человек, который преподавал культуру

1
Шел по улице человек, скорее даже человечек, поскольку, не смотря на свой большой рост, по-другому его назвать было попросту нельзя, все в нем говорило о его незначительности. Худой, скорее тощий, в костюме тройке из дешевой ткани, который он видимо сам не покупал, поскольку тот был на него мал. Брюки доходили только до щиколотки, а рукава пиджака не доставали до кистей рук, из-за чего он выглядел словно «подстреленный». Ботинки состарились до такой степени,  сколько не чисти, заставить их блестеть было уже не возможно.

Тщательно выбритое лицо, по-детски наивное, было задумчиво и радостно одновременно, что выглядело довольно странно, больше необычно, из-за чего он казался моложе своих лет. Волосы коротко стрижены, плохо вымыты и аккуратно уложены на пробор. И еще очки, огромные с толстыми стеклами, в оправе вышедшей и вошедшей в моду уже несколько раз довершали картину.

Человечек шел быстро, кутаясь в пальто, слегка подпрыгивая на правой ноге, и эта странная походка делала его еще моложе. Внешне он никак не походил на преподавателя в довольно таки серьезном учебном заведении. Стоит заметить, правда, что предмет его преподавания был, не настолько серьезен и в современном мире, нечего и говорить, абсолютно не востребован.

Иван Иванович Нижутин так его звали, преподавал мировую и отечественную культуру в экономико-правовом университете. Предметом своим он восхищался и был абсолютно убежден в необходимости его знания для каждого человека. Но кому сейчас интересно, как вели себя люди раньше и как нужно вести себя сегодня, когда есть власть и деньги, позволяющие вести себя как угодно. Такая позиция в обществе определила отношение к этому предмету на уровне простого безразличия, а чаще даже открытого неуважения не только к нему самому, но и к его преподавателю.

Данное учебное заведение не было исключением, коллеги попросту не считались с мнением Ивана Ивановича, отчего ему доставались самые неудобные расписания занятий, а помощника вернее помощницу Настеньку ему с трудом удалось заполучить, только год назад. Студенты иногда его даже били, когда он ставил плохие отметки, а количество оскорбительно-обидных прозвищ перевалило за десяток. Тем не менее, Иван Иванович предпочитал всего этого не замечать и с упорством древнегреческих стоиков каждое утро вставал, надевал свой нелепый костюм и шел своей подпрыгивающей походкой учить людей ненужной им культуре.

2
Наступала зима, самая любимая пора года для Ивана Ивановича Нижутина. Любимая, несмотря на холод, на нехватку теплой одежды и даже на непомерные счета за отопление. Ему нравилась зима, нравилось, что рано темнеет и можно ходить в длинном старом пальто, которое придавало солидности даже такому несуразному человеку как он. Но самое главное зимой начиналась сессия в университете, и для него наступало время его маленькой мести всем обидчикам. Всем тем, кто его обзывал, игнорировал, смеялся над ним, все они буду зависеть от него, от его решения. От этой мысли он жмурился и сладко улыбался, вернее, ухмылялся, становилось приятно. Правду сказать Иван Иванович считал себя выше всех этих мелких человеческих ссор и разногласий, однако не мог удержаться и не пользоваться своим положением, такого себе власть имеющего человечка, хотя бы на время экзаменов.

Взятки Иван Иванович принципиально не брал, считая их чем-то грязным и не достойным культурного человека, требовал от студентов только одного - знаний. Те, понимая, что иного выхода не существует, учили, писали шпаргалки, помечали билеты, делали все, что обычно делают в таких случаях люди. Ивану Ивановичу было все равно, он был счастлив уже, когда человек просто произносил вслух фразу Гегеля о том, что культура – это созданная человеком вторая природа. Он твердо верил, что такое знание забыть невозможно, и оно все равно отложится хотя бы на краю сознания и будет сопровождать человека всю его жизнь.

Придя в университет, совершив по дороге все необходимые ритуалы, не останавливаясь возле кофейни, где перед началом занятий собирались все, он сразу шел к себе на кафедру истории, философии и культуры снова обратив внимание на то, что название его предмета стояло последним. Радовало то, что оно вообще было и это вызывало чувство гордости, а так же предавало сил продолжать работать.

Пробираясь к своему рабочему месту, попутно раздавая приветствия, Иван Иванович внезапно почувствовал, что-то должно произойти. Коллеги, встречаясь с ним взглядом, отводили глаза, а заведующей кафедрой даже не поздоровался в ответ, проходя мимо, что было крайне не обычно.

Отмахнувшись от надуманных, суетящихся мыслей, он все-таки считал себя ученым, хоть и гуманитарием, и не верил в приметы, предчувствия, суеверия, а если быть до конца честным, то и в Бога, по крайней мере, так всем говорил. Вот и сейчас Иван Иванович упорно старался не замечать внутренний голос, говоривший что-то должно произойти и вероятно не очень хорошее, пытался убедить самого себя, что он просто не выспался и плохо позавтракал. Однако, не смотря на все старания, чувство тревоги упорно не покидало его и даже усиливалось, напоминая назойливую муху от которой никак не избавиться.

Преступив к повседневным обязанностям, сидя в любимом кресле за старым еще совдеповским столом Иван Иванович пил свой утренний кофе, листая без особого интереса реферат. Спроси сейчас его о том, кто автор данного произведения, и на какую тему сей опус, вы бы вряд ли получили вразумительный ответ. Сосредоточиться не получалось, впервые за последние десять лет, с «тогосамогодня» в голове поселилась она. Мысль. Четкое понимание того, как же ему все надоело. Безмерно, до невозможности, достали все, достали тупые студенты в затянувшемся пубертатном периоде думающие только про секс, алкоголь и другие подобного рода развлечения. Им вообще наплевать на все, включая свою собственную жизнь, что уж говорить о культуре. Кто вообще придумал обучать таким предметам, как философия, этика, культура в таком возрасте. Это все равно, что дать книгу неандертальцу, она ему пригодится только что бы подтереть зад, да и то если додумается.

Коллеги по цеху достали не меньше, правда, уже не тупостью, а чрезмерным лицемерием, подхалимством, лизоблюдством и как ни странно бескультурьем. Да-да на кафедре истории, философии и культуры царило полное бескультурье. Парадокс, но Иван Иванович видел его повсюду, во всем, везде и в каждом, он просто не мог не видеть, а самое ужасное не мог ничего с этим сделать.

Его комментарии о том, как правильно входить в помещение или просто сидеть на стуле и даже самая любимая история о нижней пуговице на пиджаке, которую он считал очень интересной, оригинальной и крайне остроумной, воспринимались коллегами, как абсолютно никому не нужный, пафосный, сказанный только для того что бы повыделываться словесный понос.

А его замечание, что оттопыривать мизинец, когда держишь чашечку, это моветон, другими словами признак плохого вкуса или дословно дурной тон, и вообще так делали проститутки в борделях, для завлечения клиента, показывая таким образом, что они свободны. Разумеется слово проститутки Иван Иванович произнести не мог, заменяя его более звучным, куртизанки, все равно на женскую часть сотрудников кафедры произвело эффект разорвавшейся бомбы, и никак не улучшило без того сложные отношения.

Иван Иванович, прекрасно это понимая, старался свои истории и экскурсы в мир культуры разбавлять шутками, все из того же мира культуры. Однако от этого становилось только еще хуже и коллеги, продолжая игнорировать его попытки привнести хоть немного прекрасного в их серые будни, пустили сплетню о не традиционной ориентации преподавателя культуры. Попросту говорили, что он гомик, это крайне привлекало студенческую аудиторию, для которых любой «препод» сказавший сию заветную фразу повышал свой авторитет в их глазах настолько, что сразу становился своим в доску «чуваком».

Со временем этот слух утих по причине абсолютного равнодушия к нему самой жертвы. Иван Иванович не считал не традиционную ориентацию, чем-то таким, что заслуживает хоть, сколько-то внимания и искренне не мог понять, почему это оскорбление.
Основанием же повисшего в воздухе напряжения и странного поведения его коллег на кафедре стала новость, о грядущем сокращении штата в связи с международным кризисом. Поняв это Иван Иванович успокоился и сосредоточился на реферате, его больше не волновала всеобщая встревоженность. Он был единственным преподавателем культуры во всем учебном заведении, не считая, помощницы Настеньки, которой иногда доверял вести семинары. Его уверенность в собственной значимости и важности была непоколебима. Без культуры мир невозможен, значит, кто-то должен о ней рассказывать, а он как-никак, посвятил двадцать лет своей жизни ее изучению. Защитил докторскую диссертацию, написав при этом уйму статей и прочитав сотни книг, о которых большинство даже не слышали. Его жизнь обрела смысл благодаря знаниям о культуре различных рас, наций и временных отрезков ее развития в истории человечества. Представить мир существующий без знаний о культуре он попросту не мог, отказывался это делать и происходящие в нынешних реалиях тотальное обескультуривание общества его сильно пугало.

В своих мечтах Иван Иванович Нижутин представлял, как станет министром культуры, как изменит весь мир, сделав его прекрасным, свободным от бюрократии, чванства и невежества. Но, к сожалению, в реальной жизни, он, как и большинство людей был обыкновенным трусом, уверенным в том, что избран для, пока еще не известной ему, но однозначно великой цели. Он верил, что способен изменить весь мир, однако менять его он собирался начинать с завтрашнего утра понедельника в новом году.

В общем, родился Иван Иванович, оказался и был, таким же неособенным, как миллионы, даже миллиарды остальных людей. К сожалению, понять этот простой факт он если и мог, то уж принять его, а тем более смириться с ним было совершенно не возможно. Гордость живущая в нем смешавшись с тщеславием, саможалостью и высокомерием, создала, тот самый неповторимый коктейль из качеств составляющих характер, который принято называть личностью. И изменить это уже не представляется возможным. Печальный факт - люди не меняются, они всегда остаются теми, кем были, кем родились, они могут нам только, совсем ненадолго, казаться другими.

Витая в своих мыслях,  как говорится «головой в облаках», Иван Иванович не сразу ощутил, что всеобщее внимание переключилось на него. Внезапно он понял, что такое с ним уже происходило, что он уже сидел так, за столом с чайкой кофе в одной руке и рефератом в другой, и собирался вот-вот вспомнить, что будет дальше.
- Иван Иванович, будьте добры, зайдите ко мне в кабинет - спокойный голос заведующего кафедрой вывел его из состояния дежавю.
Пройдя под пристальными взглядами коллег и аккуратно затворив за собой дверь, с дрожью в голосе Иван Иванович спросил: - чем могу помочь? – и замер в ожидании ответа.

3
За большим письменным столом, заваленным кипами бумаг, в черном кожаном кресле сидел заведующий кафедрой истории философии и культуры Степан Игоревич Нечитайло. Будучи еще не старым, доктором философских наук, он являл собой, в полной мере, тип человека «слегка». То есть, он был слегка полноват, слегка лысоват, слегка седоват, слегка слеповат и если уж на то пошло, доктором наук он тоже был слегка. Нет, звание у него разумеется было и диссертацию на тему античная литература как философский дискус он само собой защищал. Однако всем было доподлинно известен тот факт, что работа эта была куплена, а должность заведующего кафедрой досталась ему «по блату» ввиду давнего знакомства персонально с самим ректором вуза. Но этот нюанс в биографии заведующего кафедрой, хоть и был общеизвестным, как то, что in vino veritas, то есть истина в вине, никем не обсуждался, потому как выходило себе дороже.

Степан Игоревич делал вид, что очень занят работой, хотя документы, которые он разложил перед собой, создавая эту видимость, читать не собирался. Выходила довольно глупая ситуация, поскольку это же он позвал преподавателя культуры к себе для беседы. Заведующий кафедрой нервничал, ему предстояло выполнить поручение самого ректора, а именно, сообщить о сокращении части штата, в связи с крайне непростой финансовой ситуацией в университете. На самом деле, это значило только то, что денег из бюджета в этом году перепало столько же или возможно немного меньше чем в прошлом, а вот дача, строившаяся у ректора под городом, требовала увеличения финансовых вливаний. Вероятно еще и новая любовница, поступившая в прошлом году на юридический, в этом стала поумнее и захотела подарков подороже, чем простая сдача сессии на отлично. Всего этого было больше чем достаточно для принятия решения об увольнении.

Обсуждая на закрытом заседании, куда впервые за все время работы был позван Степан Игоревич Нечитайло, что и где можно сократить, откуда еще выжать финансы, заседающие обнаружили довольно таки ненужные, по их мнению, дисциплины. Примером ненужности, попадающим под реформацию, стала физическая культура, поскольку там было и так слишком много преподавателей, которые в последнее время тренировали только подъем-переворот стакана. Основы безопасности жизнедеятельности тоже было решено слить по-тихому, совместив ее с допризывной подготовкой и военной кафедрой. Еще кое-какие по мелочи вещи наподобие, трудовой деятельности, а также некоторых слишком старых уборщиц, особо вонючих водителей, чрезмерно глупых охранников и крайне наглых вахтеров, не забыли так же про вечно пьяного преподавателя по товароведению. Попала в этот список несчастная культура, причем этому предмету повезло меньше всех, поскольку было принято решение полностью убрать его из программы обучения с полным сокращением штата. Хватило одной фразы ректора: «Нахрен она вообще кому нужна в двадцать первом веке, философии будет достаточно! Вот и недостающее бабло нашлось. Вычеркивайте!»
Все это вертелось в голове у заведующего кафедрой истории философии и культуры, он никак не мог придумать, что сказать, а главное каким образом объяснить своему коллеге, что его предмета больше не будет в программе обучения.

Степан Игоревич чувствовал, что пауза слишком затянулась, однако слов подобрать все равно не мог. «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет», промелькнула в голове мысль, фраза сказанная самим императором Наполеоном Бонапартом не могла быть не верной. Собравшись с духом, он поднял глаза и встретился взглядом с преподавателем культуры, но слова застряли у него в горле и он продолжил молчать, глядя на того.
- Так чем же я все-таки могу быть вам полезен? – переспросил Иван Иванович Нижутин, решив таким образом выйти из сложившейся неловкой ситуации и первым прервать затянувшееся молчание.
- Скажите,  Иван Иванович, вы знакомы с экономической ситуацией в стране и в мире в целом? – зашел из далека заведующий кафедрой и, дождавшись утвердительного ответа продолжил, тщательно подбирая слова. – В связи с этим, руководство вуза приняло, не легкое решение, о сокращении штата.
- Это конечно плохая новость, но я не понимаю, каким образом она относится к моему предмету и ко мне лично? – прервав речь заведующего, недоумевая, спросил Иван Иванович и, не давая ответить, взволновано продолжил. – Подождите, вы хотите сказать, что меня увольняют? Позвольте, а кто же тогда будет обучать студентов культуре? Вы нашли другого преподавателя? Но в этом нет смысла! Я лучший культуролог в стране и вам это известно, – на этом его речь оборвалась. Иван Иваночич не привык вести беседу повышенным тоном и за последние годы делал это впервые.

Сердце его выскакивало из груди, мысли в голове перемешались, не давая возможности здраво рассуждать. Отчего-то вспомнился «тотсамыйдень», расставание с женой, вернее то, как десять лет назад, так же зимой, она его бросила и ушла в свою жизнь, в которой не было места для него с его культурой. Вспомнились те чувства и желание покончить собой, та всепоглощающая боль, как будто он лишился части тела, которую он все это время пытался забыть. В один миг стало так паршиво, что к горлу подкатил ком  и навернулись слезы.

Такой реакции от своего коллеги Степан Игоревич, ожидать никак не мог, отчего сильно смутился. Однако отступать было уже поздно, решение принято, приказ об увольнении подписан ректором. Нужно было продолжать столь неприятный диалог и довести его до конца.
- Иван Иванович, родной вы мой, не расстраивайтесь вы так, вам выплатят компенсацию, сможете сразу стать на биржу труда и получать пособие, - попытался успокоить преподавателя заведующий, будучи уверенным, что слезы на его лице вызваны именно новостью об увольнении. - Отдохнете от всего, съездите в горы, как давно хотели.

Фраза про отпуск и горы возымела должный эффект и на лице Ивана Ивановича Нижутина начала зарождаться улыбка, к сожалению, последующие новости не дали ей родиться и стать полноценной частью лица.
- Предмет вашего преподавания морально устарел и требует полной реструктуризации, – продолжал заведующий, любивший всякие сложные обороты речи и слова, позаимствованные из других языков, смысл которых отдаленно, сложно понимался. – В связи с этим, на заседании высшего руководства, было принято решение изъять его из учебной программы нашего вуза.
- То есть, как изъять?! – слова заведующего кафедрой стали красной тряпкой для Ивана Ивановича и он, набрав полную грудь воздуха, продолжил уже не сдерживая себя в формулировках и тоне, – то есть, ты хочешь сказать, что увольняешь не только меня, но и весь мой предмет! Хочешь сказать, что здесь больше вообще не будут преподавать культуру?! - он раньше не позволял себе «тыкать» и даже к студентам обращался только на вы и по имени-отчеству, тем самым подавая пример культуры воспитания. Но сейчас Ивану Ивановичу было не до правил приличия, голова кружилась, в висках стучало, ему казалось, что он задыхается и вот-вот потеряет сознание.
- Успокойтесь, пожалуйста, на самом деле все очень просто, нет никакого смысла выводить культуру в отдельный предмет для преподавания, она будет разделена между философией и историей, согласно последним исследованиям этого будет больше чем достаточно, – разумеется, Степан Игоревич лукавил, точнее сказать врал, никаких исследований, никто не проводил и не собирался. Он попросту выполнял поставленный руководством приказ. Но будучи человеком добросердечным, пытался, таким образом, смягчить удар от сей новости, к тому же, очень хотелось обойтись без скандала.
- Нет смысла… Будет разделена… Этого достаточно… - тихо, одними губами, повторял сказанное за заведующим кафедрой Иван Иванович. И никак не мог понять, каким образом так получилось, что предмет, изучению которого он посвятил, всю свою сознательную жизнь, который он считал, не просто наукой, а достоянием всего человечества перестал иметь смысл.
- Но ведь без культуры, нет цивилизации, нет нас, неужели вам это не понятно? – фаза шока у Ивана Ивановича перешла в фазу отрицания и начала переходить в фазу гнева. – Вы можете меня уволить, но зачем же лишать людей возможности учиться культуре? Я согласен обучать бесплатно всех желающих, только выделите мне соответствующее помещение.

«Почему эта беседа никак не заканчивается? Ты же культуролог, пора бы иметь чувствование», - думал зав кафедрой страдая от необходимости, еще что-то объяснять, но выгнать преподавателя не мог, поэтому ответил: - Иван Иванович, родной вы мой, да откройте же, наконец, глаза и вы увидите, что ваш предмет самый малопосещаемый во всем вузе, он никому не интересен, - это прозвучало жестко, больше жестоко. - К тому же это решение, я еще раз повторю, было принято на заседании совета, даже не нашей кафедры, а всего нашего учебного учреждения. Так, что мы с вами, Иван Иванович, к сожалению, ничего не можем сделать.
- Однако до нового года у вас есть возможность работать дальше, - увидев, странное, отрешенное выражение лица и успевшие стать пустыми глаза преподавателя культуры, пытаясь подбодрить, сказал заведующий.
- Начинается сессия и вам нужно ее принять, хоть бы и последний раз, – последняя фраза должна была прозвучать, как шутка, чтобы разрядить обстановку, но вышло чересчур мрачно и совсем не смешно.

Иван Иванович молчал, он хотел еще что-то сказать о том, как важна культура, что без нее никак нельзя, о том, что данное решение требует пересмотра, что он будет жаловаться в министерство образования, а если надо то и самому президенту и, что они еще пожалеют. Но странное чувство апатии и полного безразличия, ко всему происходящему, внезапно нахлынуло на него. Он ощутил внутри себя странную пустоту, как будто там образовалась черная дыра и начала поглощать все до чего могла дотянуться. Сначала пропали желания, ему стало абсолютно все равно, что будет с ним, что вообще будет дальше. Потом начали пропадать эмоции, исчезли радость и веселие, жизнь начала терять краски, становясь бесцветной и безвкусной утратив ароматы. Иван Иванович всегда боролся с таким состоянием, учил всех, говоря, что лучше любить или ненавидеть, чем быть безразличным. И вот сейчас находясь в кабинете у заведующего кафедрой истории философии и, пока еще, культуры, он почувствовал полное безразличие ко всему происходящему. Он уже не слышит, что ему говорят, слова проходят мимо него, молча встает, отирает лицо платком и все так же молча, крайне спокойно выходит из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь. Пройдя через всю кафедру, под пристальными, любопытными, взглядами коллег, по-прежнему не говоря ни слова, к своему рабочему месту, тихо собирал бумаги в портфель и, взяв с вешалки пальто, с достоинством, вышел вон.

Мысли Ивана Ивановича Нижутина были далеко, они были везде и нигде одновременно, то они находились вместе с многострадальным Иовом, который, несмотря на все козни сатаны, смог вынести нечеловеческие мучения и не предать, то во что верил. То устремлялись в древнюю Грецию, туда, где великий пересмешник и бедокур Диоген из бочки заявляет о бессмысленности материального и стойко переносит все лишения. Его разум искал поддержки у мудрого времени и не находил ее. Понять, как общество сможет обойтись без знаний о собственной культуре, он был просто не в состоянии. В любой ситуации Иван Иванович понимал, что есть две стороны одной медали, пытался рассмотреть ее со всех сторон, поставить себя на место другого, что бы понять мотивы тех или иных поступков. Но сейчас, как он ни старался поставить себя на место ректора, все равно не получалось вместить в себя, что же могло быть причиной такого решения, неужели не было иного выхода, кроме как изъять целую дисциплину. И не находил аргументов для такого поступка. Он отказывался верить, что банальное недофинансирование и непомерные амбиции некоторых людей и есть та самая причина.

4
До начала сессии оставалось пару недель, желания ходить на работу у Ивана Ивановича было еще меньше, чем у приговоренного на смерть идти на казнь. Однако не ходить он не мог, где-то глубоко, все еще жила надежда, что это просто нелепая ошибка, недоразумение и все скоро опомнятся и поймут, как сильно они заблуждались, он сможет убедить руководство в необходимости знаний о развитии культуры человечества. Ко всему прочему, многолетняя привычка хождения на работу никуда не делась. Кое-что все же изменилось, теперь приходя к себе на кафедру, он уже не спешил подготовить материал к лекции, что-то особенное, интересное на его взгляд. Он даже перестал на них ходить, отсылая туда помощницу Настеньку, просиживая это время за своим старым столом с очередной книгой в руках или отрешенно глядя в окно. Коллеги поначалу пытались его успокаивать, ободряя различными дежурными фразами подкрепляя их своим сочувствующим видом. Правда, их сочувствие выглядело, в точности, как жалость, а жалким Иван Иванович быть не хотел, отчего гордо молчал, продолжая глядеть в окно, игнорируя окружающую реальность.

Шли дни, жизнь Ивана Ивановича не обрушилась, как он предполагал, она превратилась в нечто жидкое, слизкое, тягучее, плохо пахнущее серое вещество, ни с чем несравнимую субстанцию. Каждый новый день был похож на предыдущий и, если раньше, дни бывали плохими или хорошими, черными или белыми, то сейчас они слились в одно бесконечное серое ничто. Равнодушие абсолютно ко всему жило внутри, апатия полностью поглотила его разум, Иван Иванович осознал ужасную истину, что та, черно-белая жизнь, в которой были хоть какие-то чувства, эмоции намного лучше, этой бесцветной. Серой. Серость проникла всюду, заменив собой абсолютно все, мечты, желания, цели оставив после себя только пустыню бессмысленности, в центре которой находился будущий бывший преподаватель мировой и отечественной культуры.

Так, перекатываясь изо дня в день, существовал Иван Иванович Нижутин. В один из таких дней произошло событие, окончательно лишившее его всякой надежды.

Оставалось два дня до начала зимней сессии, Иван Иванович мрачно брел к себе на кафедру. За последние дни он сильно изменился и уже не походил на того молодо выглядевшего добряка, которого запросто можно было перепутать со студентом, ну с аспирантом, так точно. Синяки под глазами стали еще заметнее, плечи ссутулились, походка потеряла былую задорность, шел он как будто под тяжестью невыносимого груза, с трудом, шаркая ногами. Его несуразный костюм, все также мешковато висел на нем и выглядел еще более нелепо, чем обычно, если такое вообще возможно. Но в глазах, если внимательно присмотреться, глубоко-глубоко внутри, еще можно было рассмотреть огонек надежды, веры в доброе.

Вокруг суетились люди, преподаватели, студенты, одним словом все, кто имел хоть какое-то отношение к учебе. Ждали начала экзаменов, подтягивали «хвосты», ссорились, мирились, договаривались о сдаче того или иного зачета, кто-то собирался давать взятку, кто-то думал как ее взять, что бы ни погореть. Да и, ко всему прочему, новый год был уже на носу, в общем, та обстановка, когда всем не до всех и до каждого одновременно.

Погруженный в свои, явно невеселые мысли, неспешно шествуя по коридору, глядя себе под ноги, Иван Иванович ни на кого не обращал внимания, никто, тоже не замечал преподавателя. Окружающие уже успели привыкнуть, к такому его поведению, даже перестали здороваться с ним понимая, что это бесполезно и только некоторые, по старой памяти, кивали проходя мимо.

Подойдя к знакомой двери, уже собираясь ее открыть, Иван Иванович заметил, что-то не так, что-то изменилось, он пока еще не мог понять что именно, но явно это ощущал. Немного постояв у двери, внимательно рассматривая ее, потом ручку, коврик, табличку на которой было написано, что это кафедра философии  и истории, он с ужасом заметил, что именно изменилось. Из привычного названия пропала часть «и культуры» вернее просто «культуры», «и» вернули в название, поставив ее обратно, между философией и историей. Его изъяли, как и обещали, нет, они не заменили надпись на новую, а просто, что бы не заморачиваться, переделали старую. Выкинув все не нужное и поменяв местами буквы, слова и людей. А слово «культуры» убрали, оно возможно уже лежит в кладовке, рядом с такими же, ставшими не нужными, вещами или того хуже выброшено на помойку, как нечто полностью бесполезное, непотребное, нечто, что в жизни больше никогда никому не понадобиться.

Мысли в его голове разлетелись, словно стая голубей, которых спугнули с хлебного места, устремившись в разные стороны. Иван Иванович почувствовал, что теряет контроль над собственным рассудком, тело его больше не слушалось, в висках бешено стучало, дышать стало трудно, перед глазами плыло, он ощутил, как сознание покидает его и медленно опустился на пол, прямо у двери перед кафедрой.

Сначала никто не понял, что произошло и почему на полу в коридоре сидит посторонний человек. Немного позже стало ясно, что это преподаватель культуры и что с ним сделалось плохо, собралась толпа, стали звать на помощь, кричать «вызовите скорую». Началась шумиха, люди наперебой спрашивали, что случилось и тут же принимались раздавать советы, как поступать в таких ситуациях, не дожидаясь ответа. Кто-то пытался оказать первую помощь, но поскольку не было ясности, что послужило причиной обморока, решили просто дождаться приезда врачей. Всего этого Иван Иванович уже не видел и не слышал. Где-то в голове, глубоко внутри, не выдержав напряжения последних дней, лопнул сосуд, став причиной обширного инсульта. Приехавшая скорая, доставила его в больницу, где после установления диагноза, он был переведен в отделение общей неврологии. Придя в себя, на другой день, Иван Иванович никак не мог вспомнить, что с ним случилось, где он находится и кто эти люди вокруг, помнил он только ту злосчастную табличку в которой отсутствовала часть названия, та самая часть, ставшая для него не просто набором букв, и даже не предметом преподавания, а без малого, смыслом всей жизни.

5
Июньская жара захватила город, люди медленно стекались к университету, лениво, не торопясь, не совершая лишних движений, стараясь даже поменьше думать, надеясь хоть так получить облегчение от первого летнего зноя. Все кругом было белым от пуха тополей, росших в избытке, как на  территории, так и вокруг учебного заведения. И вот, когда летом вдруг начинал идти снег и все становилось белым, как зимой, это означало только одно, еще один учебный год подошел к концу.

За прошедшие полгода, на кафедре философии и истории мало, что изменилось, отсутствие культуры и его преподавателя практически никак не повлияло, ни на учителей, ни на студентов в очередной раз, подтверждая «правило трех дней». Гласящее, ушедшего с работы обычно помнят не более этого срока, потом на его место приходит новая жертва и все идет дальше своим чередом, а в данном случае и замена не понадобилась.

Единственное, что напоминало о преподавателе культуры, его старый «совдеповский» стол за который никто не хотел садиться, поскольку среди сотрудников кафедры это место получило дурную славу и вообще считалось проклятым, потому там просто начали складировать разный хлам.

Утро ничем не отличалось от других таких же до него, ну разве, что было чуть более душно, чуть более шумно и еще белее от пуха, который все прибывал и забивался в разные труднодоступные места. Например, в закрытую бутылку с минеральной водой, стоявшую на столе у заведующего кафедрой философии и истории. Удивленно уставившись на нее, пытаясь понять, возможно ли такое вообще, Степан Игоревич Нечитайло услышал, как размеренный шум голосов, всегда присутствовавший на кафедре, стал сначала удивленным, затем взволнованным после чего стих, но только для того, что бы стать стуком в дверь. На пороге кабинета стояла, в нерешительности, некогда помощница преподавателя культуры, а ныне его секретарша, Настенька. Степану Игоревичу удалось ее отстоять, заменить увольнение переводом на должность секретаря, поскольку других вакансий на кафедре не было и убедив ту, что это временно, позже она будет учителем, как всегда мечтала, однако всем давно известен тот факт, что нет ничего более постоянного, чем временное. Собственно по прошествии шести месяцев все оставалось без изменений, подтверждая сие утверждение.

Настенька стояла, не решаясь войти, переминаясь с ноги на ногу, по ее щекам текли слезы, портя макияж.
- Боже мой, милочка, что с вами? – в голосе Степана Игоревича прозвучало искреннее удивление и сочувствие, а у него в голове пронеслись мысли: «давит на жалость, ради повышения? – нет», «может проблемы со здоровьем, беременна, рак или что-то в этом роде? – не похоже, да и слухов таких не было», «а может, это слезы радости? - однозначно нет», «кто-то умер?». Все эти мысли промелькнули очень быстро, словно поезд метро, который пролетая мимо, не останавливаясь на станции, оставляет после себя, только шум и ветер.
- Иван Иванович… - всхлипнула Настенька, больше ничего не сумев выговорить, остаток фразы поглотили рыдания. В таком состоянии она стояла, еще некоторое время, пытаясь выдавить из себя одно ужасное слово, которое все никак не хотело быть произнесенным и, наконец, ей удалось чуть слышно сказать: - …умер.
- Ну-ну, будет вам, милочка. – Степан Игоревич, подошел и по-дружески приобнял ее за плечи, всем своим видом выражая сочувствие. «Кто такой этот Иван Иванович, почему он умер и отчего все так расстроены?» подумал он, еще хотел сказать что-то наподобие «все мы смертны» или «такова жизнь», но не успел, до него дошло, о ком идет речь. Нижутин!

После инцидента у двери кафедры, преподаватель культуры пропал из его внимания полностью. Он вспомнил, что после того, как учителя отвезли в больницу, у него не было времени узнать о его дальнейшей судьбе, а зная, что тот живет по завету Эпикура, применяя принцип «проживи незаметно», ну или более красивое, Овидия «bene qui latuit, bene vixit»,он даже не пытался с ним связаться.
- Как умер? Что произошло? – только и смог пробормотать Степан Игоревич.
- Я не знаю, сказали, покончил собой, - рыдания секретарши не прекращались и уже перешли в икоту, из-за чего ее было трудно понять. - Повесился.

После этих слов на кафедре стало, как-то неестественно тихо, даже вездесущие, надоедливые мухи, казалось бы, почувствовав всю серьезность момента, перестали жужжать. Взгляды всех присутствовавших были устремлены на беседующих, одни смотрели открыто, другие, дабы не выглядеть бескультурно, делали вид что работают, однако все ждали продолжения.
- Мне его соседка, только что позвонила, вы же помните, какой он занудный, всегда в одно и то же время вставал, завтракал, выходил гулять. А тут, говорит, три дня его никто не видел, вот и забеспокоились, на звонки он не отвечал, пришлось запасным ключом открывать, вошли, а он там, висит… - Настенька произнесла, это все на одном дыхании, ни разу не икнув. Она уже взяла себя в руки и, вытерев слезы, продолжила. – Рассказывает, что там, рядом записка еще была, странная очень. Он в ней просит никого не винить, просто не видит смысл жить дальше без нее.
- И в чем же странность? Всем нам известно, как Иван Иванович болел за свой предмет, очевидно, жить дальше, без преподавания культуры, он не мог, – сказанное, кем-то из коллег, звучало банально и обыденно.
- Да, но странность в том, что на записке стоит дата и подпись, и если верить им, то написана она зимой, десять лет назад… - произнеся это, Настенька посмотрела на заведующего кафедрой в надежде, что он сможет, хоть что-то объяснить.

Степан Игоревич все слышал, но ничего объяснять не собирался, он вспомнил те давние события, вспомнил ту записку и то, что в ней было написано. Преподаватель культуры тогда писал вовсе не о культуре, а о своей жене без которой и правда не мог жить и только осознание того факта, что его работа очень важна, помогла ему тогда справиться. Бедный маленький человечек, никому не нужный, всеми покинутый, со своей непостижимой тягой к прекрасному, непонятый, неособенный, растворился в суете мира не оставив после себя ничего. Думая, о том, что это он виноват в случившемся, а также, о том, что этого вероятно можно было избежать, прояви он хоть немного внимания, Степан Игоревич вернулся к себе в кабинет, оставив коллег в полном недоумении.

Гнетущее молчание продолжалось слишком долго, кафедре пора было оживать, послышался робкий гул голосов, всплакнули, обсуждали случившееся, прозвучало: «слабак», завязалась дискуссия, мнения разделились, были приведены различные аргументы и доводы и каждый оказался прав. В конечном счете, сошлись во мнении с великим Хилоном, что «о мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды» и замолчали.

Раздался звонок, призывающий всех подготовиться к началу занятий. Те, у кого они еще были, начали потихоньку собираться и выходить. Остальные продолжили обсуждение, стараясь выяснить, что же им делать дальше, стоит ли предавать происшедшее огласке, идти ли на похороны и вообще кто во всем этом виноват. Таковых не нашлось.

Время перевалило за полдень, пора было начинать готовиться к обеду и мертвый преподаватель, предмета которого тоже нет, никак не мог быть важнее желания поесть и, обреченный на поражение, отступил перед обсуждением вкуса блинов под соусом бешамель, приготовленных по новому рецепту. Жизнь, ненадолго, отклонившаяся от привычного русла, снова потекла в правильном темпе, в положенном ей направлении.