Откуда взялся остап Бендер

 
Маргарита Лола




  Откуда взялся
  Остап Бендер,
  и
  где он теперь

   








 Конаково 2014
    




 ПРЕДИСЛОВИЕ

   Я написала эту повесть о любимом герое мятежного крыла, казалось бы, монолитной организации ВЛКСМ. Никто не знал, и думать не смел, что у комсомола есть какие-то левые или правые крылья и, тем более, мятежные. Но мятежное крыло было. Оно потихоньку читало Есенина, гуляло до половины двенадцатого ночи, насмехалось над преподавателем Марксизма-Ленинизма, находилось в оппозиции к освобожденному секретарю комсомольской организации института, и так, кое-что по мелочам себе позволяло, мелкие такие смелости, но от них, тем не менее, захватывало дух. Восхищаться жуликом и проходимцем Остапом Бендером -  всемирно известным  героем, всемирно известных романов Ильи Ильфа и Евгения Петрова - одна из таких смелостей. Это сейчас Остапа вспоминают каждый день все телеканалы, цитируют, умиляясь, его высказывания все слои населения, называют ВЕЛИКИМ (авантюристом). А  во времена нашей молодости, вспоминали, только если кого-то надо было пожурить. Тогда Остапа Бендера приводили как яркий отрицательный типаж, служащий для разоблачения мещанства. Теперь мещанство, мещанин и мещанка не являются чем-то предосудительным, а образ Остапа Бендера широко используется в кино, на эстраде, иногда его именем величают особо ловких бизнесменов, а то и ловких жуликов (впрочем, это, кажется, одно и то же). Во многих точках «Бывшего Советского Союза» стоят памятники Остапу Бендеру со стулом, с беспризорником, с Кисой Воробьяниновым, с «Провалом». Вот только, кажется, не сложили о нем пока песен.
«Откуда взялся Остап Бендер, и где он теперь» – это вопрос, и не было на него ответа, пока я не взялась за дело  по своему разумению.
  В общем, написала я эту повесть и стала давать читать ее своим друзьям и знакомым. Круг читателей рос, уже и за его пределами стало известно, что в такой-то группе, такая-то написала что-то несовместимое с комсомольской, коммунистической, советской моралью, исторической правдой и вообще чуждое. Приняли меры. Меня и повесть разобрали на комсомольском собрании. Поставили вопрос о моем членстве в комсомоле. Решили пока не исключать из рядов, но только при условии моего чистосердечного раскаяния. Раскаялась я. Деваться было некуда. А главное - мой парень, однокурсник, но старше меня на четыре года, высокий, широкоплечий блондин с черными бровями, демобилизованный моряк и кандидат в члены КПСС сказал, что если я не отрекусь и не раскаюсь, то он со мной расстается, несмотря, ни на какую любовь. Мне предписывалось отнести повесть в пункт приема вторичного сырья и представить квитанцию о сдаче пяти килограмм макулатуры. Рукопись весила всего около килограмма и не достающее до пяти килограмм количество бумаги я должна была собрать в окрестностях студенческого общежития.
  Сдавать пошли с подружкой Машей Обориной, которой было поручено проследить, чтобы я не отнесла в этот пункт подписку журнала "Коммунист", или "Блокнот агитатора", или еще какую-нибудь святыню. Когда две пачки бумаг положили на весы, то оказалось, что в них около шести килограмм, и стопку с моей рукописью я изъяла из общей кучи и сунула  себе в портфель. Стало пять килограмм, о чем мне выдали квитанцию и заплатили два рубля.
  Прошло много лет. Рукопись так и лежала среди моих бумаг. Я ее иногда перечитывала, как и всякий автор, с умилением. Известно, что всем авторам свои произведения очень нравятся. Когда это стало возможным, внесла текст рукописи в компьютер, тем самым обессмертив свое произведение, добавила главу «Где теперь Остап Бендер». И вот повесть "Откуда взялся Остап Бендер, и где он теперь» отпечатана на бумаге. Когда тираж достиг трех экземпляров, я стала давать это читать родным и знакомым. После того как, примерно, десятый читатель сказал: "Прочитал с интересом", подумала, а что если это напечатать большим тиражом. Экземпляров 200, или 500, или 1000 и т. д. Но прежде надо определиться с жанром. Скорее всего, у меня получилась повесть ироническая, приключенческая, отчасти детективная и где-то трагическая. А вот отзыв в интернете Славкина Ф.А. (из Израиля): «Писать Вы умеете, авторскую манеру Ильфа и Петрова передали успешно, но фанфик на  сотни страниц…» далее Славкин Ф.А. немного покритиковал, но не в этом суть. Я не знала, что такое «фанфик», теперь знаю. Мне бы не очень хотелось называть свое произведение таким легкомысленным словом «фанфик», но если уж оно подходит под это наименование, то пусть, фанфик  так фанфик. И вот вы держите в руках мое любительское сочинение по мотивам всем известных романов Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Оно состоит из предыстории приключений Остапа Бендера и его последующего житья в конце века (20-го). Сказать, что я написала это шутки ради, для забавы – можно, но ведь в каждой шутке есть что-то такое, что заставит задуматься (вздохнуть, прослезиться, развеселиться).
   
   





Счастливое детство с           дорогим человеком
   
  Афанасий Ильич Першин, покончив с карьерой циркового борца, поселился в небольшом доме на берегу теплого моря. Ему перевалило за сорок, а счет в банке составил приличную сумму, которой должно хватить на безбедную старость. Он купил дом с небольшим садом, нанял в услужение девушку - украинку Олесю, которую звал "мисс", завел десяток кур, козу, стал читать книги и наслаждаться жизнью.
  Рано утром он выходил во двор в поперечно-полосатом трико и делал гимнастику. Соседки, подглядывая, крестились и плевались. Олеся в это время доила козу и стыдливо отворачивалась. Покончив с гимнастическими упражнениями, Афанасий Ильич набрасывал на широкие плечи халат, расшитый драконами, спускался по откосу к морю и полчаса предавался водной стихии. После этого он занимался хозяйством, что-то чинил, подправлял клумбы и грядки. Отобедав, обычно читал и писал в своем кабинете, а под вечер, одетый в элегантный костюм-тройку и модный "котелок", брал в руку трость и, легко ею, помахивая, шел на прогулку в город. На этот раз соседки, подглядывая за ним, закатывали глаза и вздыхали, а Олеся смотрела ему вслед и тоже вздыхала.
  Так продолжалось до тех пор, пока однажды, поздним вечером, Афанасию Ильичу что-то послышалось за парадной дверью. Он вышел на крыльцо и нашел там сверток. Взял его, занес в дом, развернул и внутри свертка обнаружил крохотного мальчика, который сучил ножками, потрясал крепко сжатыми кулачками, таращил темные глазки и открывал беззубый ротик.
-Вы что-то хотите мне сказать, сэр, - спросил малыша Афанасий Ильич, - кто вы такой и как оказались на моем парадном?
  Мальчик на это ответил "а, а, а, а...!" во всю силу своих легких. Афанасий Ильич испугался и позвал на помощь Олесю.
  -Ось якый гарнесенький! Подкинулы?.- Поняла Олеся. - Во что же его спеленать?
   Афанасий Ильич достал из сундука с дюжину гимнастических костюмов. Они разрезали их на две половины по заднему шву, оставляя целыми штанины, в которые вправляли ножки мальчика, а остальной частью костюма укутывали все остальное.
  -Ось дывысь, як гарно. - Восхищалась Олеся.
  Ребенок стал жить в доме Афанасия Ильича. Он спал, кричал "а-а-а", пил козье молоко и пачкал штанины гимнастических костюмов. Олеся стирала, изобретенные ими приспособления для пеленанья, кормила и купала подкидыша, говорила:
  -Ось ты якый.
  Все ось да ось и стала звать его Ося. Афанасий Ильич обращался к Осе на вы, называл "сэром" и преподавал ему мудрости жизни, утверждая, что он все понимает.
-Сэр, вы не должны повышать голос на мисс Олесю. Она женщина и заслуживает вежливого обращения. - Ося отвечал "а-а-а", а Афанасий Ильич огорчался и объяснял ему. - Сэр, со мной вы тоже должны обращаться более деликатно. Я старше вас и заслуживаю вежливого обращения с вашей стороны. Почему вы так на меня кричите ?
  Ося замолкал на некоторое время, и Афанасий Ильич говорил Олесе:
  -Вы видите, мисс, он все понимает.
  Олеся удивлялась, соглашаясь:
  -Яка ж разумна дитына.
  В четыре года Ося совершил свой первый противоправный поступок. Он стащил из буфета коробку шоколадных конфет и съел половину. Оставшиеся конфеты каждую перерезал пополам столовым ножом, коробку поставил на место. Афанасий Ильич был потрясен не только тем, что ребенок съел около фунта шоколадных конфет, что могло повредить его печени, а еще тем, как он попытался замести следы неблаговидного поступка. Восстановив количество находящихся в коробке конфет, Ося посчитал, что никто не заметит его хитрости, в результате которой конфетки стали короче. Афанасий Ильич долго объяснял своему воспитаннику, что брать без спроса нехорошо, это называется украсть и еще нехорошо - обманывать.
  -Ваш поступок, сэр, очень огорчил меня и мисс Олесю. Дайте мне слово, что больше ничего не будете брать без спроса.
  -Не буду, - сказал Ося.
  Афанасий Ильич говорил еще очень долго. Ося не все понял, но ему показалось, что очень плохо - красть, а обманывать, кажется, менее плохо. Главное, чтобы никто не догадался, что ты обманываешь. И он запомнил это на всю жизнь.
  В восемь лет Ося организовал торговое дело. Товаром была трость Афанасия Ильича, которая всегда стояла около крыльца, когда он с ней не гулял. Почему ее до сих пор никто не стащил? Трость была очень тяжелая, не менее пуда весом. Когда кто-нибудь из случайных прохожих пытался прихватить с собой, стоящую без присмотра трость, то он с первого раза не мог ее поднять, казалось, что трость прикреплена к крыльцу каким-то хитрым способом. И прохожий уходил поскорей от греха. Афанасий Ильич завел эту трость, отлитую из чугуна по особому заказу, для тренировки мускулов, и чтобы время прогулок не тратилось даром. Он привык к трости, и, когда пора усиленных тренировок осталась позади, Афанасий Ильич продолжал гулять с тростью, как и прежде, легко помахивая ею при ходьбе.  Со стороны никто не мог догадаться, сколько она весит.
  Ося со временем понял, что представляет собой трость его воспитателя и кормильца и однажды показал ее издалека мальчику Алеше своему приятелю и предложил купить за десять копеек.
  -Деньги вперед. - Сказал Ося и получил десять копеек. – Иди, забирай товар, а я должен идти в лавку за леденцами.
  Ося скрылся за углом, а мальчик Алеша пошел забирать купленную им трость. Сначала он подумал, что трость каким-то образом приделана к крыльцу, а потом понял, что она просто очень тяжелая и побежал за Осей, чтобы отобрать у него свои десять копеек.
  -Угощайся, - сказал Ося, выйдя из лавки, и щедро отсыпал Алеше горсть леденцов.
  Требовать обратно свои десять копеек, когда руки заняты леденцами, Алеше было неудобно, и он промолчал, а когда рассовал леденцы по карманам и частично в рот, было уже поздно. Все-таки, спустя некоторое время, Алеша сказал, что не может поднять трость и попросил обратно свои деньги.
  -Сэр! - Воскликнул Ося. - Почему вы не сказали об этом сразу. А я вот купил на эти десять копеек леденцов, чтобы угостить вас.
  Алеша вздохнул. Что тут можно возразить. Приятели расстались. У Оси осталось еще более половины кулечка леденцов и две копейки сдачи. Спустя полчаса возле дома Афанасия Ильича показался другой знакомый. И все повторилось с некоторыми вариациями. В течение одного дня Ося продал трость трижды. На следующий день он опять вышел на свой промысел и опять преуспел, обчистив на десять копеек мальчика Сережу своего ровесника с соседней улицы. Через непродолжительное время на улице появился Ваня - сын сапожника. Он был старше Оси и паренек крепкий, но это не остановило молодого коммерсанта.
  -Уважаемый Ваня. - Сказал вежливый Ося. - Купите у нас вон ту трость, что стоит у нашего крыльца. Всего десять копеек. Деньги вперед.
  У Вани не было десяти копеек.
  -На что она мне?
  -Ваня. Это трость знаменитого артиста цирка. Чемпиона мира по завязыванию узлов из толстых железных прутьев господина Першина фон-Бендера. Теперь она нам не нужна и продается. Когда ее владелец умрет, трость будет стоить больших денег, как сувенир. Вы много теряете, сэр, отказываясь от этой покупки.
  -Сам ты сэр. Если хочешь я дам тебе за эту трость шило, - и Ваня показал Осе острое сапожное шило.
  "Ну, хоть что-то". - Подумал Ося и сказал - Ладно давай, и иди, бери трость, а я тороплюсь.
  Шило Ося быстренько спрятал в сарайчике, где жила коза, сам же, оббежав вокруг дома, стал подглядывать из-за угла, что предпримет покупатель. Ваня потрогал трость и неожиданно, поднатужившись, оторвал ее от земли и попытался взять на плечо, но не удержал. Тогда он уцепил трость за набалдашник двумя руками и,  пятясь, потащил в сторону своего дома. Тащить было далеко, и Ваня неожиданно свернул к берегу моря. Дотащил трость до края обрыва и сбросил свое приобретение вниз. На середине откоса трость застряла среди камней. Ваня спустился туда и в несколько приемов дотолкал драгоценный сувенир до кромки прибоя. Там он погрузил трость в воду и замаскировал камнями.
  Ося был поражен увиденным поворотом дела, не мог понять, почему парень так поступил. Поэтому, сбежав по откосу к месту затопления трости, приступил к Ване с допросом.
  -Сэр, в чем тут дело. Вы принесли жертву царю морскому или вы приняли трость за дракона и поэтому решили утопить ее в пучине?
  -Молчи и никому не проболтайся. Когда твой сэр-фон умрет, мы достанем эту трость и продадим в порту контрабандистам. Скажем, что она внутри из золота. Деньги поделим пополам. Потом мы купим себе паровозы и поедем в город Петербург и станем царями.
  -Почему царями. Я не хочу быть царем.
  -В Петербурге живут одни цари. - Сказал Ваня, - а ты кем хочешь быть.
  -Капитаном.
  -Тогда тебе не надо никуда уезжать. Мы купим тебе самый большой корабль в порту и самую красивую капитанскую фуражку, а я уж куплю себе паровоз.
  -Еще мне нужны будут белые брюки, и я поплыву на своем корабле в город Рио-де-Жанейро, где все люди ходят в белых брюках.
  -Нет такого города, и чтобы все люди ходили в белых штанах, такого тоже не может быть.
  -А вот и может. Мне рассказывал сам Афанасий Ильич и показывал картинки.
  -Что там картинки. Нарисовать все можно, была бы бумага. Знаешь что, трость ведь теперь наша на двоих, так ты отдай мне шило, а то батька мне уши оторвет.
  -Ладно, я принесу шило. Только, что я скажу Афанасию Ильичу про трость?
  -Не говори ничего. Зачем ему эта трость? Такую тяжесть таскать за собой. Пусть налегке ходит. Ему же лучше.
  Вечером Афанасий Ильич горевал, кто-то утащил его трость. Тащил до обрыва - там след, а потом, наверное, понес в руке - след оборвался.
  -Зачем кому-то понадобилась моя трость?
  -Может быть ее кузнец взял. - Сказал коварный Ося. - Ему ведь железо нужно. Обод на колесо, к примеру, сделать.
  -Нет, сэр, из этой трости нельзя выковать обод. Трость чугунная, а чугун не куется - он не ковкий. На обод железо нужно.
  -Афанасий Ильич, - сказал Ося, - а если трость положить в море, что с ней будет?
  -Зачем ее класть в море? Конечно, она со временем потеряет вид, покроется всякой гадостью. Скажите, сэр, почему вас интересует этот вопрос? Может быть, вы бросили мою трость в море?
  -Нет, это не я.
  -Кто же тогда?
  -Ваня сапожников.
  -И вы видели, куда он ее бросил?
  -Ваня не велел говорить.
  -Не велел, так не велел. Пойдемте со мной. Вы, молча, покажете мне место, куда Ваня затопил мою трость.
  Они спустились к морю. Афанасий Ильич ловко спрыгнул с последнего уступа и протянул мальчику руки, но Ося, сказав "не надо, я сам", тоже спрыгнул с саженой кручи, пружинисто приземлившись рядом.
  -Ого, - подумал Афанасий Ильич, - в молодом принце зреет замечательный атлет.
  Они нашли трость, не успевшую покрыться морскими наслоениями, и, вернувшись домой, водворили ее на прежнее место. Ося некоторое время поглядывал на трость, но вынужден был закрыть свое торговое дело. Во-первых, трость, после ее исчезновения и возвращения на прежнее место, стала ревностно охранять их собачка Белочка. Похоже, она что-то поняла и никого, кроме Афанасия Ильича, не подпускала к трости. Во-вторых, Осю смущал задумчивый вид Афанасия Ильича, который, возможно, что-то заподозрил по поводу перемещения его трости от крыльца до моря. Пока он не понял в чем тут дело, но решил, что дело не просто и надо в нем разобраться. А когда разобрался и разузнал, как было дело, совсем растерялся. Его воспитанник явно имел задатки жулика. Пока мелкого, но что будет потом? Афанасий Ильич решил принять меры. Он чувствовал свою ответственность за воспитанника, хотел чтобы Ося вырос честным, порядочным человеком. Афанасий Ильич долго думал с чего начать. Какие слова сказать мальчику. До этого времени он разговаривал с Осей больше в шутливом тоне, называл сэром и на вы, вот и дошутился. Надо было говорить с ним серьезно, а то все какие-то шуточки.
  "Это я сам виноват, - корил себя Афанасий Ильич, - он привык к несерьезности. Вот и с тростью придумал такую игру. Вот именно, это была просто игра. Это нельзя назвать воровством или мошенничеством. Мальчик привык к шуткам и сам подшучивал над своими приятелями. Плохо, что он брал с них деньги, хоть и немного, по десять копеек..."
  Афанасий Ильич позвал Осю.
  -Послушай, Остап, - он назвал Осю его полным именем, которое было записано в метрической книге церкви, в которой Осю крестили. Далее Афанасий Ильич очень долго объяснял Осе, что он поступил плохо, обманывал мальчиков, забирал у них деньги. Афанасий Ильич достал где-то книгу "Уголовное уложение" и вычитывал из нее статьи, которые, по его мнению, подходили к Осиному поступку. Он цитировал и другие статьи на всякий случай. Все - под номерами, и в каждой статье  предусмотрено строгое наказание.
  Ося понял одно, если ты что-то задумал, что делать нельзя, то надо делать так чтобы об этом не узнали. Или вообще не делать ничего такого, о чем написано в книге "Уголовное уложение".
  В первые годы Осиной жизни Афанасий Ильич хотел поискать его родителей и посоветовался об этом с полицеймейстером города, который уважительно относился к известному русскому богатырю, победителю многих состязаний и всегда с ним раскланивался при встречах. Но полицеймейстер Антон Антонович Андрейченко не посоветовал Афанасию Ильичу начинать это дело, считая его безнадежным, а предложил окрестить мальчика, как сироту с тем, чтобы в метрической книге Богородице-Рождественской церкви была об этом запись. В графе "Звание, имя, отчество и фамилия родителей и какого вероисповедания" велел поставить имя Афанасия Ильича Першина, как опекуна, православного вероисповедания. Когда мальчик будет поступать в гимназию, потребуется выпись из метрической книги, ему ее и выдадут. Фамилию решили записать Бендер. "Фон-Бендер" - это  сценический псевдоним Афанасия Ильича. Частицу фон отбросили. Имя записали Остап.
  -А вдруг Ося  крещеный? - Засомневался Афанасий Ильич, но потом успокоился. Крестик на подкидыше   отсутствовал, и от роду ему было не более недели.
  Все сделали, как советовал Антон Антонович. Договорились со священником отцом Федором. Крестным отцом стал Афанасий Ильич, а крестной матерью - Олеся Бондаренко. Ося, когда подрос, научился креститься и понял, что Боженьку надо почитать, и он, в свою очередь, будет Осю спасать и миловать. Если же Ося поступит плохо, то ему стоит только покаяться и Боженька его простит, он добрый. Ося широко пользовался такими замечательными правилами христианского вероученья, особенно когда подрос и научился читать и писать.
  Учился Ося хорошо и охотно. Для того чтобы подготовить его для поступления в гимназию, Афанасий Ильич нанял бывшего студента Киевского университета Володю Куприянова, который жил на их улице и раз в неделю ходил в полицейский участок отмечаться. Осю этот факт чрезвычайно интересовал и он спросил:
  -Володя, для чего вы каждый понедельник ходите в участок?
  -Уважаемый Ося, видите ли, в чем дело. Наш батюшка-царь очень любит своих подданных и за каждого очень переживает, чтобы, не дай Бог, кто захворал или умер. И вот он попросил меня каждый понедельник приходить в полицейский участок и докладывать, что я жив и здоров, а там уж ему передадут, что все в порядке.
  -Почему же тогда Афанасий Ильич не ходит в участок? Вдруг он заболеет, а царь не будет знать.
  -А-а-а дело в том, уважаемый Ося, что у Афанасия Ильича отменное здоровье и нечего о нем беспокоиться. А я вот слаб здоровьем, могу заболеть или даже умереть.
  Осе показалось, что Володя над ним подшучивает и более с вопросами приставать не стал, а решил спросить об этом у Афанасия Ильича. Но тот ответил так, что Ося ничего не понял, больше спрашивать ни у кого не стал, решил, что сам во всем разберется .
  В третьем классе гимназист Остап Бендер осудил Володю Куприянова, потому что, как оказалось, Володя был против царя, против порядка, против Бога и против порядочных людей, а стоял за всякий сброд, который назывался пролетариат. К пятому классу гимназии Остап Бендер стал жалеть простых бедных людей - пролетариев и косо поглядывать на богатых - эксплуататоров трудового народа. Он понял, почему Володя Куприянов был исключен из университета и ходил в участок по понедельникам. Ему очень хотелось чтобы Володя поговорил бы с ним серьезно, как с взрослым, понимающим человеком, но Володи уже давно не было в городе, а где он был - никто не знал.
  Каждый год, на Пасху, Афанасий Ильич получал несколько поздравительных открыток от своих друзей. Хотя в открытках было совсем мало слов, он читал их очень долго. Он читал их и на другой день после того, как их приносил письмоносец, и на третий, и на четвертый. Особенно долго он читал открытку, в которой было всего одно слово, там стояло "Заикин". Афанасий Ильич смотрел на это слово и говорил:
  -Ванечка дорогой, не забыл старого друга. А я о тебе все время думаю. И когда ты был в Париже, переживал за тебя и восхищался тобой. А когда ты летал на своем аэроплане над городами России-матушки, у меня сердце замирало. Почему же ты до сей поры грамоте не выучился, только и умеешь, что написать свою фамилию.- Ося любил слушать, как Афанасий Ильич каждый год говорил эти слова в ответ на открытку, в которой стояло всего одно слово. Он еще долго говорил, какой замечательный человек Ваня Заикин - бывший грузчик в Одесском порту, а потом ученик Ванюши Поддубного. Какой он умный, красивый и добрый, а вот грамоте не выучился. Но все равно его любит замечательная женщина. Ося стоял рядом, слушал и завидовал этому Ивану Заикину. Особенно он завидовал тому, что эти слова говорит о нем такой замечательный человек - Афанасий Ильич Першин - фон-Бендер, как значилось в цирковых афишах. Ему очень хотелось, чтобы и о нем, об Остапе Бендере, сказал бы так же хорошо Афанасий Ильич. Ося не подозревал, что Афанасий Ильич любит его и, мало того, восхищается им, своим воспитанником Остапом Бендером, как значилось в метрической книге Богородице-Рождественской церкви.
  С тех пор как Ося спрыгнул с высокого уступа над берегом моря на глазах Афанасия Ильича, весьма его удивив, Афанасий Ильич занялся развитием гимнастических способностей своего воспитанника. Ося быстро освоил первые шаги цирковой акробатики. На команду "алле" он отвечал "ап" и выполнял сальто вперед и назад, с места и с разбега. Особенно ему нравились прыжка с прибрежных скал в море. С самой высокой скалы Ося мог в полете делать тройное сальто.
  Когда в их городе стоял цирк, Афанасий Ильич всегда водил Осю на представления, и просто так они ходили смотреть репетиции и встречаться с знакомыми, которых у Афанасия Ильича было много в каждом цирке. Почти все артисты его знали и были ему рады. А с самыми молодыми их знакомили, и с каждым приездом цирковых число знакомых не убывало, а росло. Ося знал все о жизни артистов, за кулисами ему был знаком каждый уголок, всех цирковых животных он знал по именам. Особенно ему нравились лошади. Наездники - конники позволяли Остапу погарцевать на цирковых красавцах. Тут были ахалтекинцы, арабы, чистокровные верховые. Ося быстро усвоил искусство верховой езды, кое-какие элементы вольтижировки и, даже, тренинга лошадей. От артиста-фокусника научился, как дурачить "почтеннейшую публику". И на гимнастических снарядах у него получалось неплохо. Ося был ловкий, смелый, неизменно вызывал одобрение и восхищение цирковых.
  "Эх, какой артист пропадает", - горевал Афанасий Ильич, но не возражал против плана Остапа поступить после окончания гимназии в Киевский университет, чтобы изучать историю.
   
Царя «скинули». Свобода. Голод. Расстрел на месте
  Ушли в прошлое Осины проделки и махинации. Афанасий Ильич выбрал единственно правильную линию воздействия на своего воспитанника - серьезное уважительное взаимоотношение, не допускающее придурковатого подшучивания. И когда Ося пришел из гимназии и сказал, что царя скинули, Афанасий Ильич не принял это за апрельскую шутку, а сразу поверил. На другой день они, прицепив на лацканы красные банты, отправились в город. На площади проходил митинг революционно настроенных людей. Все ликовали, кричали: "Ура" и "Свобода, свобода, свобода!" Афанасий Ильич и Ося тоже ликовали вместе со всеми. И только дома неграмотная, темная, несознательная Олеся перекрестилась и сказала: "Господи, помилуй нас! Что же это будет с нами со всеми..."
  -Свобода! - радовались Афанасий Ильич и Ося. - Свобода, Олесенька!
  - На що вона сдалась та свобода. А вдруг голод будет или война между своими... - Так сказала неграмотная, темная, несознательная Олеся.
  Всю весну и все лето Афанасий Ильич и Остап носили на груди красные бантики. Осенью Ося пошел в шестой класс, но что-то изменилось в гимназии, в городе. Несколько раз на него нападали мальчишки по виду мастеровые, кричали: "Бей гимназеров!". Однажды напали мальчишки из их же гимназии - монархисты, они кричали: "Бей социалистов!". Хоть Остап был паренек неслабый и за себя постоять мог, но он был один, а нападающих много. В конце концов, гимназисты с красными бантиками стали ходить вместе, и драки стали идейно осмысленными и более продуктивными по количеству увечий. Когда, в очередной раз, Остап пришел домой крепко побитый, с оторванными пуговицами, Афанасий Ильич сказал ему: "Не ходи пока в гимназию. Читай дома книги".
  А потом уже и не нужно стало туда ходить, занятия прекратились. В Петрограде арестовали временное правительство и арестовали счет Афанасия Ильича в банке. Какие-то люди с винтовками выгребли из их подвальчика всю картошку и овощи, что наросли на грядках, зарезали козу, переловили кур. Цены на продукты в лавках и на базаре поднялись в десять раз, наличные деньги у Афанасия Ильича быстро кончились. Олеся сказала: "Пойду я до дома" - и ушла в станицу Тимашевскую, что недалеко от Екатеринодара. Даже заработок за последнюю неделю не спросила.
  Афанасий Ильич и Остап долго сидели в опустевшей кухне. Они хотели есть. Еды  не было. Не в том дело, что для них ничего не приготовила Олеся, а в том, что у них вообще ничего не осталось в доме съестного.
  -Пойду поищу в саду яблоки, - сказал Остап, долго шуршал листвой, потом все стихло. Он пришел через полчаса, принес два яблока и полуфунтовую французскую булку.
  -Где взял? - Строго спросил Афанасий Ильич.
  -У булочника. Я ход знаю к нему в пекарню. Еле пролез. Все мальчишки туда ползают за булками, когда проголодаются. Я когда маленький был, тоже ползал. Тогда легко пролезал.
  -Как же так, Остап?
  Я все взвесил, Афанасий Ильич, мы потом отдадим булочнику деньги, когда все кончится. Глупо же умирать от голода, когда рядом пекарня.
  -Сколько же теперь эта булка стоит?
  -Цены каждый день разные. Сто рублей не меньше.
  -В Москве, говорят, фунт хлеба стоит триста рублей, а сажень дров - десять тысяч.
  -О дровах не беспокойтесь, Афанасий Ильич, недалеко баржа разбитая на берегу, там дров на всю нашу улицу хватит на целую зиму.
  Утром они на лодке отплыли по спокойному морю за версту от берега и принялись ловить на нехитрые приспособления, называемые "смодуры", рыбу, какая попадет, в основном скумбрию. Афанасий Ильич раньше рыбной ловлей не занимался и теперь был весьма удивлен сноровкой Остапа в этом деле.
  "Где он этому научился, и откуда у него эти "самодуры", и лодку мигом нашел. Чья же это лодка", - подумал Афанасий Ильич и спросил, - Остап, а чья это лодка?
  -Ничья. Здесь полно ничьих лодок.
  Ловилось плохо. Может быть, потому что - осень и - холодно. Однако часа за три набралось фунта два нанизанной на кукан рыбы.
  -Хватит, - сказал Остап, - ее еще почистить и сварить надо.
  Они причалили к берегу. Афанасий Ильич пошел с уловом домой, а Остап погреб туда, где, по его словам, лежала, выброшенная на берег баржа. К тому времени, когда Афанасий Ильич почистил рыбу, Остап притащил вязанку сухих досок на своем гимназическом ремне.
  Сегодня у них была уха с солью и несколькими листиками петрушки и укропа, найденными на огороде. А что будет завтра?
  Рыбу они ловили каждый день, пока не заштормило. Они, даже, сделали небольшой запас соленой рыбы. Когда соль кончилась, стали ее сушить, но было холодно, рыба долго висела на веревках, не сохла, портилась. Тогда они попытались научиться коптить рыбу, но к этому времени совсем уже похолодало, и рыбалка закончилась.
  Хлопоты по добыванию пропитания оживляли жизнь, отвлекали от мыслей о будущем, но порой эти мысли все-таки возникали и пугали нехорошими предчувствиями. Возможно, от этого у Афанасия Ильича стало болеть в левой половине груди, куда он все чаще прикладывал руку.
  -Если я умру, что будет с Осей? - Думал Афанасий Ильич.
  -Вдруг он умрет, - думал Остап, - я тоже тогда умру, зачем мне жить без него.
  И они старались жить друг для друга. Когда Остап понял, что у Афанасия Ильича стало болеть сердце, всю работу по добыванию и приготовлению еды он взял на себя. Один ходил в море, приносил дрова, чистил и варил рыбу. Афанасий Ильич не спорил, это было бесполезно, к тому же ему становилось все хуже. Ему не хотелось вставать с постели, он целыми днями лежал и думал, что вот он умрет, и Ося останется один. Но встать пришлось. В дом пришли люди в матросской одежде с оружием и велели освободить помещение.
  -Здесь будет Совет матросских депутатов.
  -Почему вы выгоняете меня из моего дома, который я купил на свои деньги? - Возмутился Афанасий Ильич.
  -Где ты взял столько денег, дядя? Почему у меня нет таких денег.
  Афанасий Ильич не знал ответа на этот вопрос. Он только знал, что свои деньги он заработал нелегким честным трудом, и еще он знал, что объяснять это, недобро настроенным, революционным матросам было бесполезно, и они с Остапом поселились в маленьком домике, где у них была летняя кухня, и где раньше жила Олеся.
  Вечером к ним пришел доктор Гольдберг, отец Бори Гольдберга, Осиного одноклассника. Остап встретил Борьку накануне и рассказал ему о том, что Афанасий Ильич сильно болен, не встает с постели и держится рукой за сердце. Попросил приятеля поговорить с отцом. Пусть он придет, даст лекарство, чтобы Афанасий Ильич поправился. Еще он сказал, что у них совсем нет денег, но они заплатят за лечение, как только "все это" кончится и можно будет взять деньги в банке.
  -Я попрошу папу, - сказал Боря, и вот он пришел.
  Доктор удивился, что Остап проводил его не в дом, а в летнюю кухню, но ничего не сказал и стал осматривать Афанасия Ильича. Он слушал сердце, стучал по своим пальцам, приложив их к груди больного, удивленно качая головой.
  -Вот это сердце, - наконец сказал доктор Гольдберг, - я еще не встречал такого сердца, как у вас.
  -Оно болит, - сказали вместе Остап и Афанасий Ильич.
  -Это пустяки. Сейчас у всех болит сердце. Не надо обращать внимания. У вас здоровое сердце, но оно больше, чем у обычных людей. Вашему сердцу нужна работа и хорошая еда. Много еды. Когда вы ели последний раз?
  Остап схватил кастрюльку с вареной скумбрией.
  -Доктор, он не съел свою рыбу. И вчера вечером я доел его порцию. Я не обратил внимания, что он почти не ел. Какой же я дурак, он же все время оставляет мне больше еды, чем сам съедает.
  -Давайте-ка заставим нашего пациента съесть эту прекрасную рыбу, черноморскую скумбрию. Это полезная еда, но пусть он съест пока половину своей порции. Афанасий Ильич, приступайте.
  -Мне совсем не хочется есть.
  -Неплохо было бы для аппетита принять хотя бы глоточек спиртного. Вот я сейчас найду для вас в своем арсенале. У меня тут есть несколько кубиков чистейшего медицинского спирта.
  -Что вы, доктор. Я и раньше почти не пил, а сейчас и подавно мне это не к месту.
  -К месту, к месту. Это вам доктор прописывает.
  Пришлось покориться. Афанасий Ильич принял добрый глоток разведенного спирта и поел скумбрии. Ему уже не хотелось лежать, он воспрял духом.
  Остап пошел проводить доктора Гольдберга и выслушать его предписания. Сразу Афанасию Ильичу приниматься за тяжелую работу он не велел. Сначала надо набраться сил, а для этого надо хорошо питаться. Еда должна быть разнообразной, не одна только рыба.
  -Я достану ему еды. - Сказал Остап, хоть он и не знал, где достанет.
   

* * *
   
  Верстах в пяти от города по сельской улице бежали мальчишки и весело вопили:
  -Господа казаки, женки, хлопцы, дывчата, тай малые, на майдане, против Грицковой хаты выступит гимнаст-акробат-артист Остап-фон-Бендер со смертельными номерами и дрессированной собакой. Спешите смотреть. Всего одно представление. Плата небольшая, можно продуктами, кто сколько сможет.
  -Чего орете, як скаженные, - говорили люди, но собирались и шли посмотреть.
  -Мабудь митинг хотят провести, вот и заманивают.
  Собралось человек двадцать, и Остап дал свое первое представление. Для начала он прошелся на руках, но номер успеха не имел:
  -Миколка Тараскин так тоже могеть.
  -Не, он так долго не сдюжит.
  -Сдюжит, ежели схочет.
  Остап опустился на ноги через мостик, сказал: "Алле ап" и сделал сальто с места вперед.
  -Ух ты, ловок! - Одобрили зрители.
  Потом последовало сальто назад, и вбок, и с невысокого забора - двойное. Тут уж не обошлось без аплодисментов и одобрительных возгласов.
  "Что же дальше? - В смятении соображает Остап, - ну повторю все это два или три раза, минут пять продержусь, а дальше что?"
  Но в Остапе сидел не просто артист, в нем имелся еще талант импровизатора. Не успел он приземлиться после очередного сальто, а уже из груди возникли пламенные стихи. Как будто живой Мцыри сошел с Лермонтовских страниц. Остап читал несколько строк своих любимых стихов, затем повторял свои акробатические трюки. Потом опять стихи:
  "Какой-то зверь одним прыжком
  Из чащи выскочил и лег,
  Играя, навзнич на песок.
  То был пустыни вечный гость-
  Могучий барс".
  А далее шла талантливо сыгранная пантомима, как это зверь все проделал и восторженное одобрение публики. Остап понял, что он "попал в струю". Поэму он знал наизусть, произносил подходящие строки и сопровождал их только что придуманной пантомимой.
  "Я ждал, схватив рогатый сук,
  минуту битвы."
  Остап показывал, как он ждет минуту битвы.
  -О, це добрый казак! - Гудели зрители
  "Ко мне он кинулся на грудь, - звенел мальчишеский голос -
  Но в горло я успел воткнуть
  И там два раза повернуть
  Мое оружье..."
  -От  так его! Знай наших! - Шумела публика.
  Аплодисменты. Поклоны артиста.
  Остапу показалось, что прошло много времени к тому же он совсем выбился из сил и собирался на этом закончить свое представление, но не тут-то было. Зрители требовали продолжения, но Остапу не хотелось показывать трагический конец Мцыри.
  Положение спасла Белочка. Недаром она жила в семье циркового артиста. Она не только умела ходить на задних лапках, делать стойку на передних, крутить сальто и прыгать сквозь кольцо, сделанное из лозинки, она еще была исполнена духом цирковой взаимовыручки. И вот, когда растерянный Ося, совсем забыв про Белочку, стоял перед зрителями, она встала на задние лапки, подошла и стала рядом. Остап протянул руки, Белочка вложила в них свои передние лапки.
  -Алле! Ап! - Стойка.
  -Ось, дывись! Скаженна собака!
  -Алле! Ап! - Командует Остап, Белочка делает сальто, Остап ловит ее у самой земли, опять стойка. Представление продолжилось. Отдохнувший Остап напоследок повторил свои трюки и объявил, что выступление закончено.
  От благодарных зрителей артист получил котомку продуктов: несколько краюх хлеба, около дюжины яиц и, даже, около фунта сала. Казаки сами ели не досыта.
  За околицей Остап с Белочкой экономно перекусили: по кусочку хлеба и по чуть-чуть сала. Главное - накормить Афанасия Ильича. Он ждал. К проекту Остапа заработать еду выступая в близлежащих сёлах Афанасий Ильич отнесся спокойно. Сам артист, зарабатывавший на жизнь своим искусством, одобрил затею. Однако он очень волновался. Время-то какое. Не случилось бы чего. К тому же Остап совсем упустил из вида, что к выступлению надо подготовиться, отрепетировать. Понадеялся придумать, что показать зрителям, по ходу дела. Отлегло, когда Остап с Белочкой и котомкой еды появились на пороге.
  Пока Афанасий Ильич ел, Остап рассказывал, как проходило выступление. Потом они разложили на столе продукты, распределили их на семь частей - на неделю. Должно хватить. Еще добавят рыбу. Они радовались. Но тут в их коморку ввалился революционный матрос с винтовкой и с пулеметными лентами крест-накрест на груди и спине. Увидел на столе еду.
   
-Хорошо живете, господа буржуи! Это все конфискуется!
  Афанасий Ильич подошел к матросу, взял его за грудки и за пулеметные ленты одной рукой и поднял над головой вместе с винтовкой.
  -Послушайте, эту еду заработал мальчик. Мы давно голодаем. Вы отобрали у нас все, что было. У нас нет денег. Я старый артист цирка, он сирота. Оставьте нам эту еду. - Афанасий Ильич аккуратно поставил матроса на пол и вежливо добавил, - пожалуйста.
  -Ах ты, буржуйское отродье, - задохнулся, затрясся, передернул затвор винтовки, прицелился в широкую грудь.
  Остап метнулся одновременно с выстрелом, подбил винтовку вверх. Грянул выстрел. Пуля ударилась в потолок. На звук выстрела примчались члены совета матросских депутатов, человек пять, все с винтовками. А этот, который стрелял, захлебываясь, орет:
  -Революционного матроса за грудки! Контра! Продовольствием спекулируют! К стенке врага мирового пролетариата!
  К стенке, так к стенке. Пять заряженных винтовок направлены на человека. Большого, сильного, доброго, честного. Иван Афанасьевич ничего не понимает, стоит молча. Остап стал впереди, но разве может он заслонить собой такого крупного человека, хоть и раскинул руки.
  -Стойте, - кричит Остап, - этот человек за революцию. Вот здесь висит его костюм, на нем красный бант. Мы вместе ходили на митинг, мы кричали "ура" и "свобода".
  -А это что? - кричат матросы, указывая на семь порций еды. В каждой порции кусок хлеба, два яйца и кусочек сала. - Спекулируете продовольствием, когда революционные массы голодают! По закону Военного коммунизма за спекуляцию продовольствием расстрел на месте. - Гремит залп, Афанасий Ильич и Остап падают.
  Все пять пуль попали в Афанасия Ильича и убили его, а Ося потерял сознание. Пули ему не досталось. Очнулся он от того, что Белочка лизала его лицо, сразу все вспомнил, вскочил на ноги, испугался, что Афанасий Ильич ранен, а когда понял, что убит, снова упал, но на этот раз не потерял сознания, а просто потерял все силы, желание жить, двигаться, думать. Так он лежал долго-долго и не мог пошевелиться. Ему показалось, что он умирает, и захотелось умереть как можно быстрее. Потом пришел Ваня - сын сапожника, отец Вани, Боря и его отец - доктор Гольдберг. Они сказали:
  -Остап, вставай. Надо сделать гроб и похоронить Афанасия Ильича.
  Ваня поднял с пола кусок хлеба и протянул Остапу:
  -Поешь.
  -Откуда хлеб? - Спросил Остап.
  -Наверное, Белка где-то нашла и принесла. Ешь, давай.
  Остап догадался, что это за хлеб. Когда матросы забирали еду, которую они с Белочкой заработали для Афанасия Ильича, наверное, один кусок упал на пол и остался тут лежать.
  -Я съем этот хлеб, - сказал Остап, - мне  нужны силы на некоторое время, - но он съел только половину, припрятав вторую на полочку.
  Ребята сходили к барже, оторвали несколько хороших досок, принесли, и все вместе сделали большой гроб. Они похоронили Афанасия Ильича, как положено по русскому обычаю, обмытого, одетого в чистое белье и хорошую одежду. Потом они помянули его, выпив оставшийся у доктора Гольдберга спирт, по одному глотку, и закусили хлебом, который Остап не доел и прибрал на полочку.
  -Спасибо вам, - сказал Остап, остальное я сделаю сам.
  -Пойдем к нам, Ося, - сказал Ванин отец, - не надо тебе здесь оставаться одному.
  -Побуду пока здесь, надо кое-что доделать, - спокойно сказал Остап, и все ушли, оставив его одного.
  Когда стемнело и все стихло, Остап подкрался к дому Афанасия Ильича, в котором спали члены матросского совета депутатов. Их часовой прикорнул на крылечке, рядом с тростью бывшего хозяина дома. Остап поднял трость и сноровисто опустил ее набалдашник на черную бескозырку. Удар был глухим и не потревожил сон депутатов. Бесшумно войдя в дом, он собрал винтовки и сложил их в ряд на длинном обеденном столе. Бесшумно взвел затворы. Пять стволов были направлены вглубь большой комнаты, где как попало и на чем попало спали революционные матросы. Надо было дождаться, когда взойдет луна.
  "Я убью их всех, кто стрелял в Афанасия Ильича, - думал Остап, - а того, кто не стрелял, оставлю. Пусть он потом расскажет людям, как было дело".
  Была нужна луна, хоть он и узнал в полумраке того, кто не стрелял, но ему надо было знать наверняка. Луна взошла, в комнате стало светлее. Остап постучал по стволу крайней винтовки ключом от парадной двери. Поднялась одна голова, вторая, третья и вот все пять пар глаз уставились на Остапа.
  -Прошу внимания. Именем революции я обязан расстрелять вас за преступление. Вы убили невинного человека.
  -Положи винтовку, малец, а то я сейчас именем революции сверну тебе шею, - и шагнул к столу.
  Прогремел выстрел. Матрос упал. Остап схватил другую винтовку. Больше он слов не тратил и хладнокровно расстрелял еще троих. Остался один.
  -Вы не участвовали в убийстве, я не стану в вас стрелять. Расскажите, кому хотите, как было дело. - Не заботясь о том, что матрос может выстрелить ему в спину, Остап ушел к берегу моря.
  И тут до его слуха донеслись выстрелы, конский топот, людские крики. Остап подумал, что, может быть, это его стрельба подняла тревогу, но ему было все равно. Утром он узнал, что город захватили белые. До Остапа никому не было дела. Во дворе их дома, в доме, и даже в летней кухне расположился отряд вооруженных людей. Кто такие, понять было нельзя, да и какая разница. Потом  узнал, что это врангелевцы, но ему опять было все равно.
  Куда-то делись красные. Из дома Афанасия Ильича вытащили убитых матросов и сбросили с утеса в море. Никому не было интересно, кто их убил. Остап зашел во двор дома, он искал Белочку.
  -Кто такой, чего шляешься в расположении воинской части?
  -Я жил в этом доме, ищу свою собаку.
  На крыльцо вышел солдат, торжественно, как хоругвь, вынес форменную куртку Остапа с красным бантом.
  -Господин прапорщик, ось дывытесь - революционер.
  -Твоя гимнастерка?
  -Моя.
  -Чего с ним делать? - с обеих сторон от Остапа возникли два вооруженных солдата.
  -Всыпьте ему двадцать шомполов...
  Всыпали...
  Огнем горела спина, а от сердца отлегла, сжимавшая его тяжесть. Остап лежал у самого прибоя и думал. Холодные злые мысли сменились ехидными, злорадными:
  "Так им и надо - убивают друг друга. Так им и надо. Все сволочи и красные и белые. Пусть, пусть убивают. А я убью этих и прапорщика и солдат и всех, кто в доме. Надо бы успокоиться, чтобы не дрожали руки, надо бы что-то съесть, чтобы хватило сил. Ну, я им покажу!"
  Подошел Ваня.
  -Ой, как они тебя! За что?
  -Ни за что, так просто. Ерунда это. Мне совсем не больно. Есть хочу.
  -Нет у нас ничего.
  -Достань где-нибудь.
  -Ладно. Подожди меня здесь.
  Ваня пришел под вечер. В узелке хлеб, сыр, колбаса, несколько кусков сахара, бутылка.
  -В бутылке что?
  -Вода из колодца.
  -Где все это взял?
  -У врангелей у этих. Долго караулил. Ушли куда-то. Я в дом заскочил, всего нахватал. Ешь, давай. Я и своим занес.
  -Спасибо, а теперь уходи. Я один буду. Больше не приходи. Уйду я отсюда.
  -Куда же ты?
  -Не знаю. Подальше от нашего дома держись.
  В сумерках Остап подкрался к дому. Долго изучал, кто, где находится и что где лежит. У парадного и у калитки - часовые. Всех - человек пятнадцать. Половина офицеров, половина солдат. Старший - полковник.
  "Всех убью, чтобы не мучились на этом свете".
  Быстро темнело. Одно окно в доме светилось. За этим окном был кабинет Афанасия Ильича. Там он читал, писал письма и еще что-то писал в толстой тетради. Остап не знал что. Афанасий Ильич не говорил, что он пишет, значит не хотел, чтобы знали. Остап и не спрашивал. Теперь захотелось узнать, что написано в толстой тетради. Остап бесшумно подкрался к окну, заглянул. За столом Афанасия Ильича - седой человек с усталым лицом, в полковничьих погонах, читает толстую тетрадь. Вдруг заволновался. Листает, листает страницы,  заглянул на последнюю, потом  на первую. Вскочил взволнованный. Ходит по комнате. Вышел за дверь.
  "Узнал, сволочь, чья это тетрадка... Кумира девяностых годов, выдающегося силача Афанасия Першина". - Остап открыл окно. Он умел это делать с детских лет. Особо не остерегаясь, запрыгнул в комнату. Схватил тетрадь, портупею с оружием полковника. Огляделся, что бы еще прихватить, но за дверью шаги. Нырнул в распахнутое окно, успел закрыть створки. Через секунду ор, топот.
  "Поорите, потопайте напоследок, - достал из кобуры, шестизарядный английский кольт", - постреляем для разминки. - Одну за одной Остап выпустил все шесть пуль по окнам своего дома, в секундных промежутках между выстрелами он молниеносно менял позиции. Его сад - знаком каждый кустик, каждый сучок, есть где укрыться.
  Не убил никого и не собирался пока. Напоследок разряженный кольт швырнул в окно, разбив последнее стекло. Спокойно отступил к берегу моря. По знакомой тропинке спустился до середины откоса, затаился в знакомой пещерке, в своем тайном убежище. Если вздумают устремиться за ним, сорвутся с утеса и полетят с уступа на уступ в море.
  Стал ждать, когда затихнет шум в доме, но шумели долго, бегали вокруг дома. Когда, наконец, угомонились, Остап поднялся по откосу привычным путем, подошел к дому. А дом, когда-то веселый и приветливый, смотрит на Остапа враждебно разбитыми окнами.
  "И ты против меня? Вот и сгоришь вместе с ними".
  Тихо в доме, но не спят там, не до сна.
  "Хорошо, - усмехается Остап, - хорошо, что насторожились. Боитесь! Правильно делаете, что боитесь. А ты сам не боишься?" - Не боится он. Не дрожат руки, спокойно бьется сердце.
  Ничто не остановит Остапа в осуществлении его плана. А план такой. По борозде между грядками надо проползти до куста жасмина. Между кустом и стеной дома - штабель ящиков с гранатами. Остапу нужен один ящик. Его надо снять со штабеля и поставить на землю в конце борозды, зацепить веревкой. Вернуться к забору, подтащить ящик за веревку, просунуть под забор. Гранаты по две штуки разложить вдоль забора с наружной стороны. Все сделал, как задумал, а дальше все зависит от быстроты и ловкости Остапа. Медлить он не стал, одна за другой летят первые две гранаты в окна дома. Еще не успели взорваться, а Остап, метнувшись, хватает следующие две, вырвал кольцо, бросил одну, за ней - вторую, и он уже у следующих гранат. Началась винтовочная пальба, из-за угла дома выкатывают пулемет и две следующие гранаты летят в пулеметный расчет и еще одна - в штабель ящиков с гранатами. Ахнул взрыв, потом еще взрывы. Крыша дома рухнула. Все что могло гореть - загорелось.
  "Интересно, погиб ли полковник? - Подумал Остап, - может быть зря я полковника? Ну и пусть! Афанасия Ильича - не - зря!? Что теперь будет? Все так и будут убивать друг друга...? И он Остап убил матросов. Пятерых красных матросов убил за то, что расстреляли они Афанасия Ильича, лучшего из лучших людей в мире". - Не жалко Остапу матросов. Жалко, что они уже убиты и нельзя убить их еще раз. Он бы убил. Сколько убил белых - он не знает. Несколько человек убежали. Наверное, есть раненые. - "Что с полковником? Не он приказал Остапа шомполами. Прапорщик приказал. Все равно! Пусть! Пойти посмотреть, что с домом".
  Не таясь, Остап подошел к дому. Людей не было видно. Обошел вокруг. Все сгорело. И тут он увидел - по борозде, по которой он недавно полз сам, а потом тащил ящик с гранатами, ползет человек. Лица не видно, одежда обгорела, но Остап узнал полковника. Ни о чем не думая, притащил ведро воды, залил тлеющую одежду. Полковник поднял голову, глаза закрыты.
  "Может, он ослеп? Надо ему помочь". - Остапу вдруг захотелось спасти полковника, который совсем недавно читал тетрадь Афанасия Ильича и почему-то волновался. Ему захотелось узнать, почему так волновался полковник.
  -Я вам помогу, - сказал Остап, наклоняясь.
  -Кто здесь?
  -Я жил в этом доме. Я воспитанник Афанасия Ильича Першина. Его убили революционные матросы, и я убил их. Ваши солдаты сбросили их в море.
  -Ты герой. Ты не видел, кто взорвал дом?
  -Я.
  -Ты не мог сделать это один. Скажи, кто напал, где они?
  -Я один. Я взял ящик с гранатами...
  -Ты убил революционных матросов, красных. Значит, ты стал на сторону белой армии. Зачем же ты убил солдат и офицеров - защитников отечества?
  -Белые для меня такие же враги, как и красные. Чем скорее они перебьют друг друга, тем лучше.
  -И кто тогда останется на земле? Ты один?
  -Я думаю, что не все захотят воевать. Кто-нибудь да останется.
  -Тебя Остапом зовут? Я читал о тебе в тетради Афанасия Ильича. Он тебя очень любил. Это тебя пороли шомполами?
  -Замолчите! Не смейте этого говорить! - Закричал Остап.
  -Прости... Принеси мне воды, я промою глаза. Они не открываются.
  Остап пошел к колодцу. Сделал всего несколько шагов, когда прозвучал выстрел. Полковник пустил себе пулю в висок из того самого кольта. Успел зарядить до того, как в дом полетели гранаты. Остап забрал оружие, спустился к своему убежищу.
  "Интересно, как фамилия и имя полковника...?" - Подумал без всякого интереса...
   
       Юность на пепелище
   
  Некоторое время Остап жил в своей пещерке, вернее ночевал там. Купался в холодном море, ходил на пепелище дома, в котором был счастлив. Ждал, что может быть найдется Белочка. Читал тетрадь Афанасия Ильича. Он решил запомнить все, что в ней написано. Если тетрадь потеряется, все останется в его голове. Каждый день ходил в порт, там его всегда кто-нибудь накормит. Подойдет к обедающим грузчикам:
  -Садись, паренек...
  В порту всегда есть еда, не то, что на их улице... Но в порту творилось что-то невообразимое. Откуда-то прибывали и прибывали люди военные и штатские, женщины и дети. Они устремлялись на стоящие в порту корабли с каким-то отчаянием, как будто им вовсе и не хочется на корабли, а они все равно рвутся по трапам, заполняя каюты, палубы, трюмы. Иногда люди оставляли на берегу вещи - узлы, чемоданы. Как-то Остап взял один чемодан принес к себе в пещерку. Открыл. Одежда фасонистая, в какую одеваются франты среднего достатка. Клетчатое, полосатое, лакированное. Афанасий Ильич, обладавший безукоризненным вкусом, одевался элегантно, все у него было продумано, гармонировало одно с другим. Он и своему воспитаннику привил такой же вкус в одежде. Когда Остап рассмотрел, что ему досталось из чужого чемодана, то решил, что эта клоунская одежда подойдет ему как нельзя лучше к его теперешнему положению ненужного никому человека, выброшенного из жизни, лишенного близких, униженного, оскорбленного. Ставшего к тому же убийцей людей. Надел на себя чужие вещи. Брюки неимоверно клетчатые. Рубашка, галстук бабочкой, жилет, пиджак - не поддаются описанию. Штиблеты - крик моды - лаковые с ярко-желтым верхом. Шляпу "канотье" Остап бросил по ветру в море:
  "Найду что-нибудь другое".
  Одежда была несколько великовата пятнадцатилетнему Остапу.
  "Ничего - на вырост", - решил он. Эта чужая одежда делала его  незнакомым даже самому себе. - "Похож на идиота, вот и прекрасно. Кто же я теперь? - думал Остап. - Если кто спросит, не говорить же, что вот я такой попугайский клоун воспитанник Афанасия Ильича. Не буду я его позорить, назовусь каким-нибудь турком. Так и стану говорить: Мой папа - турок, а я - сын турецко-подданного".
  Фамилию и имя решил оставить как есть - Остап Бендер, отчество придумает, когда понадобиться. Раньше Остап мечтал, что Афанасий Ильич запишет его на свою фамилию, и его будут звать Остап Афанасьевич Першин. Наверное, так бы оно и случилось, но теперь уже не случится. Остап сходил в порт поиграл с иностранным моряком в игру -  "в какой руке шарик?" и обзавелся шикарной морской фуражкой с белым верхом и золотым крабом. К новой экипировке не хватало тросточки.
  "А если взять трость Афанасия Ильича? - пришла дерзновенная мысль. – Это, и оружие, и снаряд для тренировки мускулов".
  Разгреб развалины дома в том месте, где было крыльцо. Нашел. Пудовую трость Остап мог нести в одной руке шагов десять. Нести надо было так,  чтобы со стороны не было заметно, что трость тяжелая. Так, как носил ее Афанасий Ильич. Пройдя десять шагов,  Остап менял руку.
  "Вот, так и буду ее носить, как юродивый вериги".
  Первое время Остап ходил с тростью вблизи своего убежища и сгоревшего дома, а в порт ходил налегке. И тут появилась новая проблема. Остапа перестали приглашать пообедать-перекусить, никто не предлагал ему половину бутерброда или яблоко. Кто может догадаться, что такой франт голодный.
  Но есть-то что-то надо, иначе я не смогу поднять трость.
  Поразмыслив, Остап обзавелся плетеной корзиной из-под рыбы, вышел на причал и возвестил:
  -Господа, дамы, офицеры, адмиралы, матросы и грузчики, к вам я обращаюсь от имени бессловесных артистов цирка, терпящих бедствие в горниле революции. Львы, тигры, медведи, собаки, слоны и питоны сидят голодные в своих клетках недалеко отсюда. Если их не накормить, они могут сломать клетки и разбежаться по улицам города. Я прошу дать немного, кто сколько может, еды для животных, чтобы они не съели кого-нибудь из почтеннейшей публики. Вот в эту корзину положите какую-нибудь еду. Если у вас нет мяса для тигров и львов, дайте им хлеба...
  Остап не успел еще закончить свою речь, а корзина уже стала наполняться едой.
  -А сам ты, парень, что делаешь в цирке? Покажи нам какой-нибудь номер.
  -Я коверный, но могу и акробатом, и с тиграми могу на арене, и вольтижировку могу, - понесло Остапа.
  -Не много ли для одного? Языком-то всякий намолоть сумеет. Ты нам номер какой-нибудь покажи. А то, может, на продажу эти харчи собрал.
  Остап стоял растерянный, ему вдруг расхотелось ломать эту комедию из-за куска хлеба.
  -Настроения нет, костюм не подходящий, - и повернулся,  чтобы уйти.
  -Э нет, стой! Вольтижировку, говоришь, можешь? Вон кобыла стоит под седлом. Гляди, какая гарная кобыляка. Ее тут казак бросил. Она к себе никого не подпускает, может, ты сумеешь на нее вскочить. Давай, покажи свою вольтижировку.
  Остап взял из корзины горбушку хлеба, подошел к лошади, протянул на ладони кусок. Взяла мягкими губами, в глазах вселенское горе.
  -Что и ты одна осталась, - Остап уже гладит лошадь по щекам, берет за поводок. Мотнула головой, вырвала повод, смотрит недобро. - Не пугай меня, - протягивает еще кусочек хлеба, лошадь опять берет, жует. Остап протягивает руку, гладит. - Покатай меня, ну разок. Люди вон смотрят.
  Лошадь без удил. Снял казак удила в минуту прощания.
  Остап не раз видел, как прощаются казаки с лошадью. Целуют, а потом стреляют в ухо и кидаются прочь, искать место на корабле, хоть на палубе, хоть в трюме, хоть сидячее, хоть стоячее. А эту не застрелил казак, не поднялась рука. Остап не боится лошади, он сейчас ничего не боится, в том числе и смерти. Ему все равно, ему все безразлично. Вот только есть все время хочется. Странно ему это. Мир рушится, а ему есть хочется. Он уже обнимает лошадь за шею. За узду не берется, не любит эта лошадь узды. А как же быть? Потрогал подпругу - ослаблена. И об этом позаботился казак в минуту прощания. Подтянул подпругу Остап - лошадь спокойна. Взялся рукой за луку седла, взлетел над конским крупом и вот они уже единое целое с лошадью. Она только подняла голову, скосила глаз. Легкий, смелый наездник и все понимает. А он уже держит уздечку одной рукой, другой - гладит, похлопывает по щеке. Пошла по кругу кобыла аккуратным шагом, а кругом крики:
  -Молодец, парень! Давай, давай! - Свистят, но лошадь слушается только своего седока.
  А он дает понять:
  -Рысью давай!
  Пошла рысью. Круг, другой. Корзина с едой стоит в стороне. Давай - туда. Перегнулся с седла, подхватил корзину. Фуражку капитанскую потерял.
  -Эй, парень, держи фуражку. - Ловит на лету.
  Представление окончено. Можно возвращаться домой, если бы он был. Остап остановил лошадь, спрыгнул.
  -Пойду я.
  -Хлопец, а лошадь ты бы взял с собой. Пропадет она без хозяина.
  -Не могу. Кормить нечем и держать негде. - И пошел с корзиной на плече по берегу моря в сторону своего пепелища. Лошадь постояла и пошла следом.
  Пришли они с лошадью к месту, где был дом Афанасия Ильича, а там Ваня сидит на берегу.
  -Чего тебе? - окрысился Остап, - говорил же не подходи к нашему дому.
  -Я и не подходил. Теперь-то дома нет. Куда мне не подходить?
  -Все равно. Иди к себе домой
  -Нет у меня дома. Отца белые убили. Дом сожгли. Мамка в огне сгорела с малыми.
  -А ты?
  -Меня с обрыва столкнули. Живой остался. Поцарапался только. У Борьки Гольдберга отца рсстреляли красные. Он у себя офицера раненого прятал.
  -Борька где?
  -Сидит на могиле. Мать его тоже убили. Она как кинется на них, матрос и ударил по голове прикладом.
  -Иди, Борьку приведи сюда.
  Долго сидели втроем на берегу моря. Лошадь ходила невдалеке, выискивая не вытоптанную траву. Ночевали в пещерке, хоть и тесно. На другой день опять сидели на берегу. Ели собранную Остапом еду. Лошадь паслась рядом.
  -Почему она никуда не уходит? - Думает вслух Ваня.
  -Должно быть, некуда ей идти, так же как и нам, - думает вслух Остап.
  -Пойду я в Киев, у меня там тетя Вера - мамина сестра, жива ли только, - вздыхает Боря Гольтберг.
  -Далеко это, не дойти. Война кругом. Убьют тебя, Борька, - сказал Ваня.
  -Что интересно, не хочу чтобы меня убили. Папу с мамой убили, а я жить хочу. Почему так? Остап, ты не знаешь?
  -Когда Афанасия Ильича расстреляли, мне не хотелось жить. Я хотел, чтобы меня тоже убили, а теперь я снова жить хочу.
  -И я, - сказал Ваня, - мне это тоже странно.
  -Инстинкт самосохранения, - говорит Остап. - Еще я хочу отомстить тем, кто все это затеял. Я, правда, не знаю кто, но я разберусь.
  -Не разберешься, - спорит Боря. - Это никому не понять. По-моему все само получилось. Возможно, какая-то эпидемия вспыхнула, о которой никто не знает. Может быть это психическое заболевание. Все-таки я в Киев пойду.
  -А я пойду в станицу Варениковскую, - говорит Ваня, - у меня там бабушка живет мамкина мать. Не знаю только, жива ли.
  -А я пойду в станицу Тимашевскую, туда Олеся ушла, когда революция началась, и есть стало нечего.
  -Давайте побудем еще здесь, - вдруг заволновался Ваня, - мы трое вместе, а как там все будет? Здесь наше место, и море, и берег. А если мы уйдем в разные стороны, каждый сам по себе, что с нами будет?
  -Все люди куда-то бегут, на кораблях уплывают. Все боятся. Я согласен с Ваней. Боря, давай пока тут побудем.
  Боря Гольдберг согласился, и они остались. Жить решили на барже. Хоть часть ее и растащили на дрова, еще остались целые коморки, в одной  даже печка сохранилась. Там они и поселились. Стали налаживать свое житье. Боря несколько раз сходил в свой дом принес уйму всяких вещей. Одеяла, подушки, посуду. Подумав, они унесли из дома Гольдбергов все, что смогли, в том числе одежду родителей, решив обменивать ее на провизию. Хорошо, что успели, потому что вскоре в доме поселились беженцы и все что там осталось, забрали себе.
  Потом пришла зима 1919 и 1920 годов. Город заняли красные. Гавань опустела. Корабли ушли в сторону Константинополя.
  Ребята жили на барже, голодали. Как-то к ним пришел человек. Немолодой, лет сорок. В военной гимнастерке и штатской кепке. Стал расспрашивать кто такие, что делают на барже, сколько кому лет. Отвечал на вопросы Остап, предварительно моргнув друзьям, что "командовать парадом" будет он. Остап сказал, что им всем по пятнадцать лет, хоть им с Борей было уже по шестнадцать, а Ване - семнадцать. Еще он сказал, что они с Борей братья - близнецы, а Ваня их сосед. Родителей убили белые, дома сожгли. Боря и Ваня молчали. Когда вопросы закончились, Остап слегка выпучил глаза, приоткрыл рот и так застыл. Боря сделал то же самое, и они стали удивительно похожи.
  -Читать-писать умеете?
  -Не-а, - сказал Остап, а Боря и Ваня помотали головами.
  Человек переписал в тетрадку их имена и фамилии, наспех придуманные Остапом, сказал, что советская власть о них позаботится и ушел. На лошадь он не обратил внимания. Мало ли чья лошадь пасется. Казацкое седло и черкесскую уздечку ребята спрятали на барже.
  -Надо менять дислокацию...- сказал Остап, - Начнут "заботиться", узнают, что я матросов поубивал...
  -И что папа белого офицера прятал...
  -Один Ваня у нас лояльный к новой власти.
  -Да ладно, узнают, с кем я компанию вожу, и мне не поздоровится.
  -Но что-то делать надо. Может, довести до сведения красных, что Остап отряд беляков с полковником во главе уничтожил.
  Они не стали ничего предпринимать, но в штабе красных откуда-то стало известно, что отряд врангелевского полковника Зелинского и самого полковника уничтожил ученик шестого класса гимназии, воспитанник Афанасия Ильича Першина Остап Бендер. Стало известно также, что Остапа перед этим пороли шомполами, потому, что на его гимнастерке был пришпилен красный бант.
  За Остапом пришли два красноармейца с винтовками.
  -Велено доставить в штаб.
  И повели по знакомой улице, мимо знакомых людей, которые еще остались в городе.
  -Куда это мальца-то повели? Неужто дознались, что он матросов пострелял? - Но об этом не дознались.
  За уничтожение отряда белых Остап был награжден именным оружием и отпущен, восхваленный и обхлопанный по плечам. Правда, имя на именном оружие было не его, а чужое, видно кого-то уже награждали шестизарядным американским кольтом одиннадцатого калибра. Остап шел обратно той же улицей и думал, что ему с этим оружием делать. Ведь в пещерке припрятан уже один кольт, из которого застрелился полковник Зелинский.
  "Мой арсенал пополняется, но я не хочу, ни с кем воевать. Что если выбросить эти кольты в море? Может быть, это поможет воцарению мира на земле, хоть и капля в море".
  Придя на баржу, Остап рассказал обеспокоенным друзьям о посещении штаба красных, а затем торжественно возвестил:
  -Господа, позвольте мне изложить сложившуюся в моей голове доктрину и просить вас обсудить ее.
  -Ладно тебе, Остап, говори по-человечески, - сморщился Боря, а Ваня отвернулся и сплюнул.
  -Моя доктрина требует высокого пафоса. Человеческий язык, на котором говорят биндюжники, революционные матросы и белоказаки здесь не подходит.
  -Давай излагай, как-нибудь переживем с Ваней высокий пафос.
  -Надо уничтожить все оружие, которое находится в распоряжении красных, белых, немцев, англичан, чехов и прочих, и война прекратится.
  -И как же ты намерен это осуществить.
  -Я думал об этом. Я решил, что хороши все средства.
  -Это, какие же?
  -Агитация, разъяснение, призывы к верующим. Священники должны обратиться к людям с проповедью "не убий", наверное, все забыли, какой это грех - убивать. Надо уничтожать оружие, боеприпасы. Взрывать и ломать, в море топить, переплавлять в доменных печах и делать из этого железа какие-нибудь полезные вещи.
  -Остап, ты подумал о том, что нам, к примеру, удалось разоружить всех красноармейцев, которые сейчас находятся в нашем городе, а тут белые наступают. Что будет? Их же всех и перебьют безоружных.
  -Не подумал. Надо одновременно разоружать и красных и белых.
  -В целом, я за. За разоружение. Идея мне нравится, то есть доктрина. Но я не верю в ее осуществление.
  -Я тоже, за, - сказал Ваня, - но ничего не выйдет. Люди, как схватятся за оружие, так и не выпускают его из рук. Будь это хоть винтовка, хоть нож.
  -Но кто-то должен начать избавляться от того, что убивает. Пусть это буду я. У мня два кольта. Зачем я буду их хранить? Давайте вместе с вами утопим их в море. Отплывем на лодке подальше и забросим так, чтобы и место это не запомнить. Можно, даже, их разобрать и разбросать по частям и патроны отдельно. И дадим клятву друг другу не воевать и не убивать.
  -Нельзя давать такую клятву. Ты, Остап, сам первый ее нарушил, еще не дав. А если... Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Если я встречу того матроса, который маму...
  -А я этих, которые моих погубили...
  -Это конец! Конец света, конец жизни, конец всего! - Остапа трясло, - надо уйти отсюда куда-нибудь. Надо нам разойтись, чтобы пережить каждому свое горе, надо расстаться.
  -По одному нам хуже будет, тяжелее, - сказал Ваня.
  -Я тоже так думаю, - поддержал его Боря.
  -Ну и пусть, пусть будет тяжело, плохо. Может быть, я умру от горя. Еще эти со своим кольтом. Разбередили только... Лучше бы мне умереть.
  -Успокойся, Остап, пойдем, лошадь отведем подальше. - Позвал Ваня, - Давай, придумаем ей имя.
  -Не надо ей имени! - кричит Остап. - Пусть живет так - без имени. Так лучше. Если отберут или убьют, лучше будет - без имени.

  * * *
  Ребята голодали. Остап пошел в порт добывать еду, но ничего не добыл. Кругом было безлюдье и запустение. Он полазил по трюмам, но там уже побывали такие же голодающие. На обратном пути повстречался красноармеец, который приходил за ним на баржу. Узнав, что Остап ходил в порт искать еду, отвел его к походной кухне, выпросил у повара котелок каши и краюху хлеба. С этим Остап и пришел на баржу. Ребята все съели и решили, что все-таки надо куда-то уходить.
  -Куда?
  Остапу становилось все хуже. Он чувствовал своей израненной кожей малейшее прикосновение извне. Посмотрел на него кто-то, пусть это даже Боря или Ваня, а ему кажется, что они думают про него что-нибудь типа - какой он несчастный, обиженный и оскорбленный  или, что он - убийца. Остапу хотелось куда-нибудь деться от всех этих взглядов, но он не знал - куда. Остаться одному без Бори и Вани, без лошади, без людей, которые иногда проходят мимо, ему было страшно, а переносить их взгляды, их слова, их участие, просто их присутствие вблизи себя было невыносимо.
  "Что делать? Как быть? Мне нужна защита, броня, панцирь, раковина, как у нежных моллюсков. Мне нужна дополнительная кожа, чешуя, шелуха, кожа-рогожа. Я буду сидеть в этой коже-рогоже и выглядывать из нее по мере надобности. И не надо никуда уходить - сиди себе в своей раковине, в коже-рогоже. Это мы организуем, это мы попробуем. Прямо сейчас и начнем"
  -Господа! - Боря и Ваня удивленно уставились на Остапа. - Как вам обед из семи блюд с аперитивом в начале и с десертом в конце, которым я имел честь вас угостить?
  -Спасибо, все было великолепно, - грустно сказал Боря, а Ваня вздохнул.
  -Ну почему так грустно? Может быть, мы теперь выпьем по чашечке кофе с коньяком, а потом закурим сигары?
  -Пошли, сходим за лошадью, сказал Ваня.
  -Я пойду, - поднялся Боря, и они ушли в ту сторону, куда Ваня отвел лошадь.
  "Затоплю-ка я камин, пока мои друзья граф Борис и принц Иван прогуливаются перед сном. Борис и Иван - фу, какие вульгарные имена. Впрочем, почему вульгарные? Борис Годунов, Иван первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, Иван Калита, Иван Грозный. Просто имена русские. Назовем их несколько иностранно. Иоанн и Бронислав. Итак: граф Бронислав и принц Иоанн".
  А они идут, лошадь - за ними.
  -Прошу, прошу. Граф Бронислав, принц Иоанн. Камин пылает, но сигар нет. Я их выбросил за борт, чтобы они не чадили в кают-компании и не портили нам здоровье.
  Ребята не приняли шутовского тона Остапа, устало поднялись в коморку, упали на топчаны и скоро заснули. Остап тоже заснул. Они стали подолгу спать, они теряли силы от недоедания. Наутро Боря и Ваня решили порыбачить, море немного успокоилось, а Остап пошел в город. Он решил разыскать того человека, который говорил, что советская власть о них позаботится. Нашел. Человек сказал Остапу, что Совет народных комиссаров принял декрет о бесплатном питании для детей до шестнадцати лет и объяснил, что бесплатное питание выдается в здании бывшей городской управы. Остап пошел туда и нашел очередь детей, которая начиналась на улице и заканчивалась где-то внутри здания. Там дети получали по полфунта хлеба и выходили из другой двери, прижимая к груди "бесплатное питание". Остап стал в очередь, но осмотревшись понял, что не очень-то подходит для получения детского бесплатного питания, того и гляди, какой-нибудь пацан назовет "дяденькой". Тем более, что за полчаса стояния он в сторону дверей управы продвинулся всего на три шага. Тогда Остап, обойдя очередь, решительно протиснулся внутрь здания, озабоченно произнеся малопонятное: "пропустите представителя". Он проник в комнату, где хлеб выдавали детям, записывая их в длинный список и отмечая галочками. Опять произнес пароль "пропустите представителя" и достиг стола, где хлеб резали. Там он сказал уже другие слова:
  -Выдайте для детей революционного крейсера "Очаков". Резать не надо. Запишите: "Детям Очакова на десять человек". Я распишусь.
  Получив пятифунтовый каравай хлеба, Остап поспешно удалился, не ожидая уточняющих вопросов. Справедливо полагал, что второй раз его номер не пройдет.
  -Откуда хлеб? - Спросили Ваня и Боря.
  -Выдали на основании декрета Совета народных комиссаров о введении бесплатного питания для детей до шестнадцати лет.
  -Значит - "до"? А ведь нам уже за шестнадцать.
  -Не волнуйтесь, больше не дадут. Мы уже большие, сами себя должны прокормить.
  -Я бы не против - сам себя. Согласен на любую работу, - говорит Ваня, - но ведь нет работы. Может, мне в армию пойти?
  -В какую? В красную или белую?
  -В красную, конечно.
  -Так иди. Бери лошадь, седлай, кольт бери. Если встретишь в бою меня или Борьку, можешь убить.
  -Я так понял, Остап, что ты против. Боря, а ты?
  -Иди к красным, тебе другой дороги нет. А нам с тобой не по пути. Я им никогда не прощу, также как и Остап.
  -Боря, а ты иди к белым, сказал Остап. - Идите граф Бронислав. Идите и воюйте против Ванек, сапожниковых сыновей.
  -По шее получишь, - миролюбиво сказал Ваня, - лучше подумай, тебе-то куда податься. Ни красные, ни белые тебе не подходят.
  -В цирк пойду. Найду цирк, если еще есть хоть один. Афанасий Ильич хотел, чтобы я стал цирковым артистом, хоть он мне и не говорил об этом.
  -Откуда же ты узнал.
  -Узнал. Я теперь про него все знаю. И я знаю, что я буду делать. Я буду сочинять про него книгу. Я буду ее долго сочинять. Когда мне будет много лет, я ее напишу на бумаге. А до той поры она будет у меня в голове.
  -А если тебе голову отрубят шашкой - белоказак или красный конник?
  -Не отрубят. Я буду беречь свою голову. В ней уже много такого, что надо обязательно сохранить. Когда люди прочитают мою книгу, они содрогнутся от ужаса.
  -Люди уже и так содрогаются, которые еще живые.
  -Мою книгу будут читать другие люди, которые ничего этого, что сейчас происходит, не увидят. Другое поколение. Понимаете?
  Когда Боря и Остап проснулись утром, то увидели на столе нацарапанные гвоздем слова "ушел к красным". А днем в порт вошел английский крейсер, и на него погрузился, прорвавшийся с боем отряд врангелевцев. Крейсер отбыл в сторону Турции.
  Борю Гольдберга Остап больше не видел. Скорее всего,  он замешался в толпу врангелевцев и проник с ними на корабль. Теперь Остап остался один с лошадью. Он достал спрятанные в пещерке кольты, вышел в море и утопил оружие, предварительно разобрав на части. Этим он ознаменовал свое решение никогда не воевать ни на чьей стороне. Потом он на удачу закинул "самодур", и ему повезло. Три крупных скумбрии стали добычей. Остап сходил на базар и две рыбины обменял на кусок хлеба. Половину хлеба съел, вторую половину принес лошади. Он решил уйти из этих мест, добраться до Москвы и там поступить в цирк. Но сначала он хотел увидеть Олесю. Адрес известен - станица Тимашевская, недалеко от Екатеринодара.
  Достал лошадиную сбрую. Оседлать, взнуздать - все это Остап умел, научился в цирке. Осмотрел сбрую - все в порядке, все добротное. Справный был хозяин лошади - кубанский казак, а, может, донской или терский. Уздечка на лошади черкесская...
  Решил приторочить к седлу мешок с одеждой родителей Бори, которую он будет менять в дороге на еду, и со своим костюмом легкомысленного франта, который он будет одевать по мере надобности. А пока Остап был одет во что попало, в какое-то чужое рванье, что нашлось на барже и в остатки своей одежды. Подумав, Остап решил, что ехать в таком костюме на такой лошади никак нельзя. Лошадь - красавица, под казацким седлом с черкесской наборной уздечкой. Остап знал, что это кобыла чистокровной верховой породы. Мальчишка - оборванец на такой лошади сразу попадет под подозрение. Чувствовалось, правда, что трудным был последний неведомый путь казацкой лошади. Усталость угадывалась в движениях, настороженность и грусть-тоска в больших темно-карих глазах. Два глубоких шрама говорили о ратных трудах. Похудела за последнее время. Проступили ребра. Но порода осталась породой. Кто понимает, сразу определит, что это за лошадь. Остап все это осознал и принялся за ревизию и ремонт своей одежды. Выбрал более-менее целое, кое-что зашил, кое-что постирал. Придал своему костюму опрятный вид. Теперь по одежде стало трудно определить какого он роду-племени: казачонок, мастеровой или сын образованных родителей.
   
   




Красные, белые, рабы. Предательство
   
  Остап предвидел, что в дороге ему могут встретиться и красные и белые и невоенные могут спросить кто такой, куда и откуда едет. Много кого он может встретить на горных кавказских дорогах, на проселках и на бездорожье. И не понять где кто находится. Сорвало с обжитых мест вихрями революции людей, превратило их в врагов друг для друга. И у всех - оружие. С кем повстречается Остап? Надо быть готовым к любой встрече. Для каждой - своя легенда. Встретились красные - родителей белые убили, дом сожгли. Если встретились белые - родителей убили красные. И каждый раз соответствующий моменту образ, новая кожа-рогожа. Так подготовил себя и двинулся в путь. Не так далеко отъехал, а уже встреча - казачий разъезд на привале и не понять сразу красные или белые.
  -Откуда лошадь?
  -В порту ходила без привязи. Я хлеба дал, она за мной пошла. Грузчики сказали: "Возьми лошадь, пропадет она без хозяина". Я не хотел брать, а она за мной пошла. Кормить нечем, отощала. Вот теперь еду на ней в станицу Тимашевскую, у меня там крёсная.
  -Отец-мать где?
  -Померли от тифа.
  -Еду, говоришь, на ней, а сам в поводу ведешь. Не умеешь что ли верхом?
  -Нога у нее... Если долго верхом, хромать начинает.
  -Жалеешь, стало быть.
  Остап шмыгает носом.
  -Эх, горе. Давай проходи. Там за поворотом сено накошено. Покормишь и с собой набей в торока.
  -Овса бы ей...
  -Иван, отсыпь хлопцу.
  Казак ворчит, самому нечем кормить, но отсыпает фунта два в торбу.
  Кажется, это были красные, а, может, и белые... Хорошо придумал экспромтом про тиф, и что лошадь хромает. Могли и отобрать, что им стоит. Так и путешествует Остап. Научился распознавать, кого встречает на дороге. От этого зависит, кем и как представляться. Если это красные, родителей убили белые, дом сожгли. Если встретились белые - родителей убили красные. И каждый раз соответствующий моменту образ, каждый раз новая кожа-рогожа.
  Как-то Остап наткнулся на отряд белоказаков, расположившийся лагерем вдоль дороги. Благополучно сыграл роль казачонка-сироты. Родителей убили красные, лошадь хромает. Отпустили. Через несколько верст - отряд красных на марше. Остап понял, что неизбежно состоится скорая встреча и бой-бойня. Не хочет Остап этой бойни. Раньше хотел, чтобы красные и белые убивали друг друга, теперь - нет.
  Сделав вид, что он испуган и что-то знает, просит отвести его к командиру:
  -Отряд белых. Идут быстро, Я оторвался галопом. Они меня не видели. Минут через пятнадцать здесь будут. Пушки у них и пулеметы. Человек около тысячи.
  Командир отдает команду. Отряд поворачивает усталых коней. Не справится сотне плохо вооруженных красных конников с тысячью хорошо вооруженных белых...
  Остап отводит лошадь зарослями за поворот и галопом - обратно в стан белых:
  -Доложите командиру. Красные с пушками и пулеметами. Человек около тысячи. Идут быстро. Минут через пятнадцать здесь будут.
  Командир отдает команду: "По коням" и отряд вихрем мчится в ту сторону, откуда пришел.
  "Неплохо! - Ликует Остап. - Во мне, несомненно, погиб великий военный стратег. Вернее - антивоенный". - Впервые за много дней у него было хорошо на душе.
  Хорошо на душе у Остапа, но на желудке пусто. Все труднее добывать еду. Лошадь хоть иногда пожует сухие былинки. Никто не хочет выменивать на еду костюмы доктора Гольдберга и платья его жены. Не подходят их одежды для горцев и казаков.
  Но вдруг послышалось впереди навстречу топот конницы и сзади такие же звуки - догоняют. Горная дорога. С одной стороны отвесная скала, с другой - крутой склон, поросший непроходимой лесной чащей. Куда деться? В чащу - ясное дело. Свернул, а тут на счастье еле заметная тропа. Повезло. Влажные ветки бьют по лицу. Спешился. Пошел по тропе, лошадь в поводу ведет. Давно тут не было, ни пеших, ни конных. Но когда-то была хорошо утоптанная тропа. Она и привела Остапа версты через две то ли к хате, то ли к сакле. Крыша плоская, как у сакли, стены беленые, как у украинской хаты, скупое оконце. Дверь не заперта, все цело внутри, как будто вышли люди на минутку. Но успела осесть пыль на столе и на лавках, значит, давно покинут дом. Остап обошел жилье, заглянул в посуду - остатки еды взялись плесенью. Бежали отсюда хозяева второпях, не успели доесть, то, что было приготовлено. Пошарил еще вокруг, нашел засохшие куски, похоже, грузинский хлеб - лаваш. Это можно размочить и съесть, что и было сделано. Потом нашел кое-что в погребе и в кладовке: тыква, орехи, яблоки, с полмешка пшеницы, немного кукурузы. Не сытно здесь жилось. Но спасибо и на этом.
  Остап развил бурную деятельность, как будто к себе домой пришел. Растопил печь. Поставил вариться кашу из молотой кукурузы, сварил тыкву. Орехи так можно есть. Поел всего, что нашел, но понемногу. Сразу нельзя наедаться, это он хорошо знает. С пригоршню насыпал пшеницы в торбу для лошади, пусть побалуется. Сено нашлось в достатке. Держали хозяева лошадь и корову, судя по следам пребывания.
  Три дня отдыхал Остап в чужом доме. Ел, спал, грелся у печки, но пора и честь знать. Стал собираться в дорогу. А тут и хозяева объявились. Первой пришла корова. Низкорослая, беспородная коровенка с раздутым выменем. Не доена, должно быть, дня два, три, а, может, и того больше. Мычит жалобно, тычется мордой в дверь своего катушка. Остап понял, что сбежала коровка от хозяев, заблудилась и пришла к своему родному месту. Оказал помощь животине, сдоил осторожно немного перегоревшего молока на землю. Помассировал вымя, смазал тем же густым молоком, а потом выдоил все молоко. Помнил, как ухаживала за козой Олеся. Следом за коровой появился хозяин чернобородый, в драной черкеске, с оружием: кинжал, винтовка, за пазухой угадывается револьвер.
  -Кто такой? - спросил на аварском, но Остап его понял. - Что делаешь в чужом доме?
  -Прости, хозяин, - ответил на русском, но было видно, что горец понял, - спасаюсь от войны, пробираюсь к родне в станицу. Всех убили, дом сожгли, меня били. - Показал спину.
  -Вах, вах! Спасибо, корову подоил. Мы в лесу спасемся. Спим на земле. Боимся в доме быть. Дети маленькие, женщины. Вокруг всех убили. Дома сожгли. Наш дом не нашли. Корова убежала, вот пришел за ней. Три дня искал.
  -Иди, приведи своих. В доме тепло. Печь топится. Я дальше поеду. Поел тут у вас, извините. Тропа ваша заросла совсем, не найдут вас.
  -Военные где?
  -По дорогам двигаются. И конные и пешие. Не ходите на дорогу. В доме сидите. У вас хороший дом.
  -Оставайся с нами. Один я мужчина. Женщины и дети боятся. Я тебе винтовку дам и кинжал.
  -Не могу. Не хочу воевать.
  -И я не хочу. Мирный я. Кукурузу выращиваю. Корова вот. Лошадь есть, в лесу прячу. Овцы были. Разбежались все, когда стрелять начали, найти не могу. Оставайся, вместе жить будем. Отработаешь, что съел.
  -Я одеждой заплачу за то, что съел. Смотри, какая хорошая одежда. - Достал из сумки сюртук и брюки доктора Гольдберга. - Платья есть для женщин.
  Горец посмотрел, попробовал, крепка ли ткань. Поцокал языком, сказал: "Вах, вах"! Взял мужскую одежду, женские платья отверг: "Аллах не велит".
  -Не уезжай сегодня, завтра поедешь. Пойду своих приведу. - Ушел. Часа через два привел свое семейство. Две женщины старая и помоложе, куча детей мал мала меньше. Быстро съели все, что было приготовлено Остапом. Забились в угол поближе к печке и все тихо. Глаза расширены. Боятся. Самым маленьким года по два-три, а тоже молчат. Женщины кинулись к корове. Рады. Обнимают, бормочут что-то. Трогают вымя, опять рады.
  Хозяин велит Остапу выйти во двор. Остап повинуется, идет, куда указано и, вдруг, толчок в спину. Летит вниз сажени полторы или две. Яма с отвесными краями. Над головой темнеющее небо, скоро совсем стемнеет.
  -Эй, ты чего, хозяин?
  -Сиди тихо. Завтра выпущу. Работать у меня будешь. - И ушел.
  "Гад какой. Прикинулся мирным. А я, стало быть, теперь кавказский пленник и яма подходящая, как у Жилина с Костылиным".
  Остап осмотрел яму. Обшарил дно. Ничего не нашел. Попробовал грунт носком сапога, немного поддается. Но не поможет это выбраться. Обычному человеку не поможет, но не Остапу. Остап выберется. Пока не знает как, но выберется. До края ямы не допрыгнуть. Если бы было, где разбежаться, придать телу ускорение, тогда по спирали он бы достиг края. Только бы уцепиться за край. А тут луна из-за тучи вышла и осветила стенку ямы и небольшое что-то торчит на высоте сажени. Палка - не палка. Похоже - корень. Подпрыгнул, уцепился. Корень это, толстый и крепкий. Вот спасибо. О большем и мечтать не надо. Спрыгнул, пока, обратно. Надо собраться, рассчитать рывок. Грунт вокруг корня надо немного расковырять, чтобы покрепче за него ухватиться, а потом рывок кверху, вперед ногами, уцепиться носками за край, еще рывок и уже все тело на краю ямы.
  "Эх ты, горец-джигит! Нашел кого в яму сажать".
  -Алле ап! - выдыхает Остап, посылает свое тело по разработанной траектории тремя сильными рывками навстречу небу и уже лежит на краю ямы. Прислушался. Откатился в сторону и понял, что на него направлено дуло винтовки. Палец на спусковом крючке, но не будет он стрелять. Дурак он что ли. Звук выстрела далеко слышно. Да и зачем ему убивать Остапа. Он ему не враг, ничего плохого не сделал. Остап поднялся на ноги. Горец опустил винтовку. Молчат. Говорить им не о чем, все понятно. В яму столкнул, чтобы не уехал русский, помог бы по хозяйству. Утром бросил бы в яму веревку, помог бы выбраться, но этот шайтан обошелся своими силами. Нет, не шайтан - джигит. Большой джигит. Вах, вах, какой джигит!
  Остап не обращает внимания на винтовку, седлает лошадь. Хозяин молчит, опустил глаза, приложил к груди руку, стало быть, извиняется. Сходил в дом, вынес в узелке яблоки, протянул - ну это уже совсем мир. Остап берет яблоки.
  -Спасибо.
  -Прощай, помоги тебе Бог, - сказал горец по-русски, а дальше на аварском, - не сердись на меня, джигит. Хотел чтобы у меня раб был. У всех есть, у меня нет. У Ахмета два раба, у Вано - один. Большой, сильный. Он его на цепи держал, теперь в яме.
  -На цепи!? Как же так, человека на цепи?
  -Он русский.
  -Что русский - не человек? Где этот Вано его держит? Где он живет?
   
           * * *
  Вано с семьей, овцами, коровой и рабом прятался неподалеку в долине горной речки, в двух пещерах. В одной - люди, в другой - овцы с коровой. Раба не было видно. Остап стал наблюдать, он решил освободить русского. Рабовладелец оборванный, черно-лохматый управлялся по хозяйству. Если кто-то из детей или женщин появлялся из темного отверстия в скале, следовал гортанный окрик, и этот кто-то исчезал в пещере. Наконец Вано, должно быть устал, сел на камень, но через две минуты уже встал, взял веревку, одним концом привязанную к дереву, и бросил ее в яму, которую Остап сначала не заметил. Из ямы ловко выкарабкался парень лет двадцати. Действительно, как говорил хозяин сакли, большой и сильный.
  "Отчего же такой богатырь не сбежит от тщедушного Вано", - удивился Остап, но тут же увидел, что на коленях у горца лежит винтовка.
  Русский раб, понукаемый гортанными окриками, принялся носить воду из речки двумя большими деревянными ведрами. Носить воду приходилось в гору, и воды надо было много. Парню тяжело. Он скоро выбился из сил, стал двигаться медленнее. Вано закричал злым голосом и поднял винтовку. Рабу пришлось ускорить шаг. Вот он проходит рядом с горцем, сидящим на камне. Вплотную проходит. Ну почему бы ему не опрокинуть ведро на голову рабовладельца, завладеть винтовкой... Но парень послушно продолжает носить воду.
  "Чего ты такой бестолковый!? - кипятится Остап, - вот я бы... Ладно, подождем до вечера. Вызволю я тебя".
  Когда стемнело и горская семья, по всем признакам, улеглась спать, Остап подкрался к пещерам, достал из расщелины винтовку, хотел разрядить, но она оказалась незаряженной. Усмехнулся, сунул обратно. Нащупал веревку, бросил конец в яму.
  -Эй, земляк, давай вылезай!
  -Ты кто такой? - послышалось из ямы, - Он убьет меня и тебя тоже. Не полезу я.
  -Давай вылезай. Не убьет.
  -Он не убьет, так кто-нибудь все равно убьет. Лучше я в яме сидеть буду.
  -Ты что, совсем дурак? Лезь, тебе говорят!
  -Может, я и дурак, но живой, пока, а дружки мои из Первого Коммунистического отряда и товарищи из Белогвардейской роты Армии генерала Врангеля все полегли.
  -Ты что, и с красными и с белыми?
  -Слушай, иди отсюда, пока цел. Вано услышит - пристрелит.
  -Не пристрелит, винтовка у него не заряжена.
  -Ладно, давай вылезу. - Вылез. - Я подозревал, что винтовка не заряжена, но мне все равно. Буду здесь спасаться, пока. Может кончиться все это когда-нибудь.
  Они спустились к речке, чтобы не разбудить горцев.
  -Ты хоть в яме не сиди. Поговори с этим Вано, живи с ним вместе в пещере.
  -Он же по-русски не понимает, как с ним договоришься.
  -Понимают они русский и говорить могут, если захотят. Ты бы искупался в речке. Я тебе мыла дам. Воняет от тебя. Зовут тебя как.
  -Андрей.
  -Меня Остап.
  -Давай мыло. Я бы и одежду постирал, но одеть же нечего. Заледенеешь, пока высохнет.
  Андрей окунулся в ледяную воду, тут же выскочил. Щедро намылился, стоя на берегу, окунулся еще раз, смыл мыло. Выскочил на берег, как ошпаренный.
  -Ох и чистый же я. Как я теперь такую грязь на себя натяну.
  -Дам я тебе одежду.
  Остап принес клетчато-полосатый костюм, который возил с собой на всякий случай. Андрей нарядился в тесноватую одежду и, вдруг, схватил Остапа в железные объятия, сдавил так, что у него дух захватило.
  -А ну признавайся, кто ты такой? Ангел с небес или колдун из горной бездны.
  -Сначала отпусти меня, а то задушишь. Давай теперь одежду твою свяжем веревкой и в реку закинем. К утру чистая будет.
  Так и сделали. Андрей сходил за веревкой, связали его обмундирование и закинули в бурный поток. И мыло не надо расходовать.
  -Тебя здесь хоть кормят?
  -Кое-что иногда дают, чтобы с голоду не помер. Они и сами голодают.
  -У меня яблоки есть, давай поедим, - похрустели яблоками, - теперь скажи, ты в самом деле здесь хочешь остаться, или со мной пойдешь?
  -А ты куда?
  -В Москву решил пробираться, там в цирк поступлю работать.
  -В цирк?! Вот те на! Мне бы такое никогда в голову не пришло. Разве в цирке можно работать?
  -Там все можно. Не знаю только, есть ли еще действующие цирки.
  -Если в цирк, то я с тобой. Я почему хотел в яме остаться? Не знал куда идти. Не мог придумать. Ну и боялся, что убьют ни за что. А теперь, если и убьют, то не зря, все-таки была какая-то идея - в цирк шел.
  Андрей говорит на правильном русском языке, проскальзывают такие слова как "идея", "подозревал".
  -Ты из каких будешь?
  -Дьякона сын. Его красные убили. Ты скажи, за что?! - У него свело горло и он шепотом, задыхаясь, выдохнул: - Они и мать убили, - замолчал. Потом громко, как на пролетарском митинге, выкрикнул: - Отец, хоть молитвы пел. Может, это вредно было для всемирной революции, а мать за что!?
  На темной горе возник еще более темный силуэт горца. Рабовладелец постоял, подумал, сокрушенно изрек:
  -Вировка адай.
  -Что я тебе говорил! - Засмеялся Остап и крикнул горцу, - утром сам возьмешь на берегу, дядя. Иди, пока, спи.
  Горец скрылся в пещере. Оружие доставать не стал, рассудив, что не заряженной винтовкой тут никого не напугаешь. Андрей принес овечьи шкуры. Постелили и укрылись. Согрелись друг от дружки. Уснули. Утром достали из реки Андрееву одежду. Выжали и разложили на камнях, сушится. Доели оставшиеся яблоки. Горец опять занимался своим хозяйством. Работы много.
  -Пойду,  наношу ему воды, - не выдержал Андрей.
  -Ты что, с ума сошел, или ты толстовец?
  -И то и другое. Что мне стоит воды наносить. Ты посмотри, сколько у него детей.
  -Он же тебя в яме держал.
  -Да, хорошо там было в яме. Думать ни о чем не надо. Теперь вот думай, наносить ему воды, или нет.
  Пошел, взял ведра, носит воду.
  -Вах, вах! Спасыба.
  К полудню Андреева одежда высохла. Переоделся. Клетчато-полосатое сложил аккуратно отдал Остапу.
  -Откуда у тебя такое? Из цирка что ли?
  -Вроде того.
  Идет горец, несет молоко и две кукурузные лепешки.
  -На.
  -Вах, вах! - Восклицает Остап, - какой хороший лепешка, какой хороший хозяин-джигит.
  Ребята едят лепешки, запивают молоком, горец стоит, умиляется.
  -Оставайся у меня, - просит Андрея. - Кунак будешь - не раб. В пещере спать будешь. Есть много будешь.
  -Премного благодарен, нагостился уже, хозяин-джигит. Не могу остаться. Дело у меня в самой Москве. Ждут меня там, в цирке.
    * * *
  "...Этого не может быть! Этого не может быть!" - Остап оглушен, убит, уничтожен случившимся. Андрея нет. Нет лошади. Нет сумки с одеждой, едой и водой.
  Они шли и ехали попеременно на лошади два дня. Объезжали посты. Скрывались в лесу, в балках, за холмами, когда слышали конский топот впереди, или сзади. Голодали. Иногда находили в полях кукурузу, ели ее и несколько початков хранили про запас. Кончились горы, кончились леса, начались степи. Они остановились переночевать в неглубокой балке. Нет ветра, и есть трава для лошади.
  И вот теперь это случилось. Но ведь этого не может быть! Наверное, Андрея схватили и увели с лошадью куда-то. Это могли быть горцы или казаки. Остап осмотрел все вокруг. Следы лошади, его и Андрея следы, других нет. Значит - Андрей. Он украл лошадь, сумку с одеждой, фляжку и бутылку с водой, кукурузу, спички. Тетрадь Афанасия Ильича тоже была в сумке. Он бросил Остапа одного, среди этих степей, в этой балке. Куда же он направился? Наверное, продолжал двигаться на север, куда они шли. Остап попил воды из лужицы на дне балки, засунул руки в карманы и двинулся опять же на север. Идет налегке, ничего нет у Остапа, даже, капитанскую фуражку забрал Андрей-злодей, хорошо хоть сапоги оставил. Так он шел и шел, пока солнце не достигло своей верхней точки. Тогда он упал, потеряв силы, и лежал пока силы к нему не вернулись. Снова пошел. Шел уже пошатываясь и... пел:
  Есть хочу, есть хочу,
  Есть хочу, хочу, хочу!
  Он пел это громко, повторяя одно и тоже на разные мелодии, какие только мог вспомнить. Потом стал присочинять другие слова:
  Пить я тоже хочу, ох хочу, хочу, хочу
  И об этом не молчу,
  На всю степь я ору,
  До Москвы я дойду и в дороге не помру...
  Он еще выкрикивал всякую чепуху, какую только мог придумать, но скоро выдохся. Пересохло горло. Навалилась тоска, вспомнились все обиды. Остапу захотелось завыть по- волчьи. Он попробовал, но испугался своего воя и стал тихонько скулить. И тут он увидел прямо перед собой кого-то. Этот кто-то шел к нему навстречу на двух ногах. У него было короткое туловище, длинное лицо и длинные ноги.
  -Я вижу призрак, - сказал Остап, - наверное, я схожу с ума. Сгинь! - закричал громко, а призрак вдруг чем-то замахал и заржал, подражая голосу его лошади.
  У Остапа потемнело в глазах, ноги ослабли, он опустился на землю, лег и подумал, что за ним пришла смерть. Когда смерть стала дышать ему в лицо теплым воздухом, он открыл глаза и увидел СВОЮ лошадь. Он подумал, что это только кажется и сейчас же исчезнет и продолжал лежать на земле. Лошадь не исчезала, и Остап встал. Это была ЕГО лошадь. Он обнял ее. Он ее целовал и плакал. Он плакал и торопливо ощупывал седло, развязал сумку, нашел фляжку с водой. Стал пить и выпил всю воду. Нашел бутылку и тоже с водой, но пить не стал, оставил про запас. И кукуруза была цела. Взял початок, принялся жевать и говорить с лошадью:
  -Как же все получилось? Где Андрей? Как я рад тебе, моя лошадь, моя лошадушка. Я придумаю тебе имя, самое нежное. Какое ты хочешь? "Стрелка", или "Звездочка", или "Олеся"? Ты почему молчишь? Я совсем забыл - ты не умеешь говорить, ведь ты - лошадь, а я сошел с ума.
  Лошадь была сыта и не уставшая. Остап сел в седло, повернул ее мордой на север и дал понять, что можно двигаться. С ума он не сошел. Андрея нашел, когда уже стало темнеть. Он лежал на спине, глаза закрыты, правая нога неестественно повернута в колене. Однажды Остап видел, как в цирке парень-гимнаст вывихнул плечо и как ему вправляли сустав. Парню влили в рот стакан водки, но когда навалились двое держать его, а еще двое взялись за руку и вправили сустав, он закричал и потерял сознание. Андрей был без сознания, нога ниже колена торчала под прямым углом к туловищу. Как поставить ее на место, Остап не мог придумать. Ощупал ногу, попробовал пошевелить, Андрей застонал.
  -Стонешь? А я вот выл в степи, когда ты бросил меня одного. - Андрей ничего не ответил, наверное, он его не слышал. - Ладно, нашел время отношения выяснять.
  Остап стал ощупывать свое колено, изучать, как оно устроено. Вспомнил скелет человека, который он как-то видел в гимназии, в кабинете учебных пособий. Должно быть, ногу надо потянуть и одновременно вернуть в нужное положение. Он решил это сделать пока Андрей без сознания. Но как? Подержать-то его некому. Подумав, Остап снял подпругу с лошади и крепко связал обе ноги Андрея выше колен, а потом стал возвращать вывернутую ногу в нормальное положение, одновременно вытягивая ее. Андрей широко открыл глаза, дико заорал, нога неожиданно стала на место, а он опять потерял сознание. Остап удивился, что нога так легко стала на место, и подумал, что внутри колена, наверное, что-то разорвалось. Справедливо решил, что ногу надо забинтовать. Для повязки пришлось пожертвовать брюками от фасонистого костюма, разорвав их на ленты. Когда нога была забинтована, Остап попытался привести в чувство своего пациента. Он побрызгал ему в лицо оставшейся водой, немного влил в рот, попробовал послушать пульс. Помогло. Андрей открыл глаза, увидел лошадь и внятно сказал:
  -Сволочь.
  -Это почему же она сволочь? Сволочь здесь, скорее всего, ты.
  -Да, я решил бросить тебя в степи, - забормотал Андрей. - Если хочешь, убей меня, только не оставляй одного, - он заплакал.
  -Я и не собираюсь оставлять тебя. Убивать тоже не буду. Ты мне нужен.
  -Зачем я тебе?
  -Для компании. Если бы ты остался один в степи без лошади, без воды, без спичек, без попутчика и без кукурузы, ты бы понял меня. Из всех перечисленных предметов ты для меня самый дорогой, даже, дороже спичек.
  -Мне больно...
  -Ничего, заживет до свадьбы. Нам надо ехать, двигаться на север. Мы должны найти людей.
  -Я не могу пошевелиться.
  -А я не смогу посадить тебя на лошадь, да и не усидишь ты на ней. Что же делать?
  -Наверное, ты меня бросишь. У тебя нет другого выхода. Я бросил тебя, чтобы уцелеть самому. Все было хорошо. У меня была лошадь для меня одного. Я ехал на ней, но эта подлая скотина сбросила меня на землю.
  -Должно быть, она подумала, что ты забыл меня в балке, и решила за мной вернуться.
  -И что, она вернулась?
  -Конечно. Она нашла меня неподалеку, где я устроился умирать, сделала мне искусственное дыхание, а воду я уже сам достал из сумки. И вот я здесь. Я вправил тебе колено, но, похоже, что у тебя там что-то еще кроме вывиха. Нога болтается, как тряпичная.
  -Разрыв связок. Без лекаря мне не обойтись.
  -Довольствуйся  пока моими услугами.
   
Бах. Страсти по Матфею

  Они шли и ехали третий день. Остап шел, ведя за повод лошадь. Андрей ехал. Обвязанный охапками кукурузных стеблей и опоясанный за подмышки подпругой, он тащился по земле за веревку, сделанную из всего, что нашлось: разорванных одежды и сумок, кусков сбруи и ремней. Под голову Остап приспособил седло, что мешало движению, но без чего было не обойтись – Андрей, то и дело, терял сознание. Так они шли и ехали. Останавливались, когда попадалось что-нибудь для лошади: это были остатки прошлогодней травы, а кое-где уже пробивалась свежая травка. Остап отцеплял веревку с пассажиром на конце и отпускал лошадь покормиться и отдохнуть. Запасы воды в фляжке и бутылке пополняли из встречающихся луж, родничков и ручейков в балках. Питались кукурузой -  попадались початки. Но где же люди? Если есть кукуруза, должны быть и люди. Наконец они вышли к какой-то станице и остановились у крайней хаты. Остап постучал в окно. Надо было разузнать, куда они вышли и кто здесь хозяева красные или белые. Вышла тетенька. Какая прекрасная тетенька! Остапу хотелось кинуться ей на шею.
  -Какого рожна?
  -Лошадь напоить.
  -Поили уже, а цибарка иде?
  -Может, принесут еще.
  -Жди!. Поил хто? Беляки. А зараз хто у станици?
  "Значит здесь красные", - думает Остап, а вслух говорит - Красные бы отдали.
  -Може, и отдали б, тильки деж воны?
  В конце концов Остап понял, что в станице "батьки Панаса хлопцы". Ни красные, ни белые, а сами по себе. Тут двое конных прискакали:
  -Хто  такие?
  -От войны бежим, из-под Новороссийска. Вся родня от тифа померла, хата сгорела, неделю не евши. В степи заблудились. Брат ногу вывернул, упал с лошади.
  -Лошадь откуда?
  -В порту нашли. Казаки на корабли грузились, коней стреляли. Эту живую оставили. Грузчики сказали: "Возьми кобылу", я и взял.
  -Иван, смотри! Это же Кондрата кобыла. Шрамы вон. Под Анапой ее ранили. Хотели пристрелить. Кондрат не дал. Вылечил.
  -Я и то смотрю... Не смог, значит, пристрелить, а удила где?
  -Не было.
  -Он, он это- Кондрат. Снял удила, чтобы облегчить животину.
  -Подпруга была отпущена, - сказал Остап.
  -Вот! Что я говорю! Как он ее любил. "Матушкой" звал. Хлопец, ты кобылу сведи к Кондратовой жинке, она в станице Староджерлиевской живет. Оксана Даренко. Спросишь там. Верст сорок до станицы. Давай сбрую распутай. Что же ты со сбруей понаделал. Седло-то, гляди, совсем изувечил.
  -Брата волоком пришлось тащить.
  -Брата оставь у Марьи. Она его выходит, если сам не помрет.
  -Зачем ему помирать? У него нога только...
  -Марья, накорми хлопцев.
  Остап долго распутывал и чинил сбрую. Андрея занесли в хату, уложили на единственную кровать. Он бредил, потом замолчал и уснул. Остап долго думал, отвести ему кобылу ("Матушку") жене Кондрата, законной наследнице или оставить лошадь себе и ехать на ней дальше. Решил отвести. Все равно отберут. Не белые, так красные или еще какие. Поехал по указанному пути в отремонтированном седле, с вычищенной и починенной сбруей. С Андреем не попрощался, а вот как он расстанется с "Матушкой". Он ехал и приговаривал:
  -Матушка, домой идешь. Дома тебя любят. Только что я скажу твоей хозяйке. Где ее муж - Кондрат? Она спросит.
  Заехав в станицу, спросил у первой встретившейся женщины, где дом Оксаны Даренко. Женщина испуганно охнула, закрыла ладонью рот, попятилась, скрылась за плетнем. Вторая на вопрос Остапа запричитала горестно:
  -Нету Оксанки. Убили проклятые. И хоронить не велели. В огороде лежит. Вон ее хата.
  -Как это, хоронить не велели. Похоронить надо. Обмыть, одеть в чистое. У меня отца убили. Ни за что. Мы его похоронили, обмыли, одели в чистое. Гроб сделали.
  -Некому гроб сделать. Могилу мы бы с женками выкопали.
  -Копайте. Мне топор дайте.
  Оксану Даренко похоронили в гробу, нарядно одетую, убранную цветами. Ее убили за то, что в ее доме лежал раненый. Она сама не знала красный он или белый. Раненый и все. Нашла его в огороде, истекающего кровью. Притащила в дом, уняла кровь, кормила и поила и секрета не делала из того, что у нее в доме раненый. Может, и ее Кондрат у кого-нибудь спасается раненый или больной.
  Она не поняла, кто такие налетели, вытащили во двор раненого. Пристрелили как собаку. Не поняла, в чем она виновата, когда ее били и глумились над ней... Потом тоже пристрелили, как собаку.
  Когда Остап увидел ее в гробу, убранную цветами, он окаменел и долго стоял неподвижно, не понимая, кто лежит в гробу и почему. Оксане Даренко было восемнадцать лет. Пожилая казачка потрясла Остапа за плечо :
  -Сынок, давай уж, заколоти. - И подала топор...
  Когда опускали гроб в неглубокую могилу, женщины стали выводить какую-то трагическую и величественную мелодию, не разжимая губ. Остап прислушался: -Оратория Баха Страсти по Матфею...! "Откуда? Может эта музыка звучит с неба...Или я схожу с ума". - Остап не выдержал напряжения, упал на холмик влажного чернозема и забился в мучительных судорогах. Очнулся он в чьем-то доме. Какая-то бабка дула ему в лицо и брызгала водой.
  -Не надо, - сказал Остап, - не дуй на меня.
  -Не буду, не буду, родимый. Отчего это ты сомлел и судорогами тебя свело? Часто ли тебя родимчик бьет?
  -Не было такого со мной. Сознание терял, а этого не было.
  -Ты Оксанку-то знал ли раньше? Кто она тебе?
  -Я ей лошадь привел. Кондрата это лошадь, а он за границу на корабле уплыл. Я думал, что она старая.
  -Кто старая-то, сынок?
  -Оксана эта - Даренко, жена Кондрата.
  -А ты увидел в гробу-то дивчинку молоденьку, ангела небесного, сердце у тебя и не выдержало.
  -Еще пели. Я эту музыку в костеле слышал, меня отец водил. А вы откуда ее знаете?
  -Это студенты у нас жили. Он - ссыльный, а она - с ним. Болела, а потом возьми да и помри. Когда хоронили, студент и упросил наших женок эту песню вот так мычать. Сам и научил их. Вот мы Оксаноньку-то так и проводили, как ту студентку. Попа-то нет. - Бабка заплакала.
  Остап хотел встать, подать ей воды и не мог пошевелиться. Он не мог, даже, поднять руки.
  -Лежи, лежи. Весь день пролежишь, а потом и ночь, а после уж вставать начнешь. Это тебя силы покинули. Потом они вернутся.
  -А если не вернутся?
  -Вернутся, я знаю. И ты знай. Всегда так бывает. Я тебя травами напою, ты и встанешь, а пока - лежи.
  -Бабуля, со мной товарищ был. Ногу повредил. Его лошадь сбросила. Я его в станице Сторожевой оставил. Ты его можешь полечить?
  -Нет, не могу. Я только душевные болезни знаю, а костоправ у нас Алеша Светлый. К нему надо. У кого ты дружка оставил?
  -Женщину Марья зовут. Хата у нее на краю, самая первая, если от восхода идти.
  -Знаю я Марью. Ну, она Алешу позовет, ты не кручинься. Алешу все знают. Он и переломы складывает и вывихи вправляет.
  После беседы с бабкой Остапу полегчало. Он стал глубже дышать, сердце перестало колотить по ребрам, и даже руки стали шевелиться.
  "Так, - сказал сам себе Остап, - и где же твоя кожа-рогожа? Ну и слабаком же я оказался. Предательство полузнакомого попутчика повергло в отчаяние, чуть с ума не сошел. Похороны незнакомой девушки и обрывки музыки какого-то Баха заставили потерять сознание и корчиться в судорогах. Что же будет дальше?" - Остап обругал себя слюнтяем, кисейной барышней, мозгляком, еще вспомнил с десяток подобных слов и стал звать на помощь насмешку, сарказм и цинизм, а они не шли. - "Доконала меня жизнь, укатали Сивку крутые горки. Давай, давай. Мало тебя били. Даю, даю. Сейчас и попробую".
  -Бабуля! Что это мы с тобой все о грустном. Давай, что-нибудь повеселее вспомним. Смешное давай рассказывать будем.
  -Ты молодец, сынок, но не надсажайся, не ломай себя. Тебе невесело, так ты и погрусти. Подожди пока веселиться. Всему свое время подойдет.
  "Действительно, - думает Остап, - не могу, значит, не могу и нечего из себя невесть что строить. Но какова бабка! Профессор психологии..." - Бабуля, просьба у меня к тебе.
  -Говори, сынок, все сделаю, что смогу.
  -У меня в котомке тетрадка лежит. Хороший человек в ней о своей жизни писал. Ты эту тетрадку возьми себе и сохрани.
  -Ладно, сынок, я ее на божницу положу, за иконы. Там ты ее и найдешь, если меня не будет.
  Через день Остап был здоров. Бабка Анастасия поила его отварами каких-то трав, и кормила чем только пожелаешь. Со всей станицы несли еду: молоко, яйца, сало.
  -Пойду я, - в конце концов, сказал Остап.
  -Как это пойдешь? Бери кобылу и поезжай. Твоя она теперь. Не разлучайся с ней. Еды тебе соберем.
  -Отберут лошадь по дороге. Лучше пусть в станице останется.
  -Так ведь и у нас отберут. Строевая лошадь. У всех коней поотбирали.
  -Скажете - хромает она. Я вас научу, как сделать, чтобы она захромала. Иди сюда Матушка.
  Остап погладил коленный сустав на задней ноге лошади, несильно ударил ребром ладони в сгиб, сказал "Алле", повел по кругу. Лошадь старательно припадала на заднюю ногу.
  -Молодец, хорошо! Хватит. - Лошадь пошла обычным шагом.
  -Как это у тебя получилось? Чудо, да и только. - Удивляются зрители.
  -Тренировал ее, учил то есть. Это животное многому можно научить.
  Остап твердо решил оставить лошадь в станице. Он боялся еще одной потери, еще одной трагедии. Лучше уж самому оставить ее у добрых людей. И еще он решил не искать Олесю. Если с ней что-нибудь случилось...Лучше ему не знать. И он пошел в Москву, но далеко Москва. Сколько времени пройдет, пока он до нее доберется. И что он там будет делать, кому он там нужен? Но идет и идет. Съел все припасы, которые собрали ему в станице, хоть и экономил. Что теперь есть будет? Он не мог просить еду и не мог воровать. Он делал как-нибудь так, чтобы люди сами предлагали ему еду. Для этого придумывал множество всяческих хитростей. Заводит разговор на базаре:
  -Ух, ты, какие яблоки. Что за сорт? Я таких не видел. Сладкие или кисло-сладкие?
  -На, попробуй, может, купишь.
  Хрустит яблоком.
  -Хорошие.
  -Купи.
  -Я бы купил, а вдруг мамане не понравятся.
  -Так отнеси яблочко, пусть попробует.
  -Давай, если понравится, приду куплю.
  Встречает в степи казака. Заводит разговор о том, о сем. Кто? Куда идет?
  -Вот пошел, а хлеб дома оставил. Сало взял, а хлеб забыл. Теперь обратно надо. Куда без хлеба.
  -На, я тебе дам.
  -Вот спасибо, а то обратно идти.
  Или вот - более сложный сценарий. Роется в мешке, вздыхает, недоумевает.
  -Ты чего потерял, парень, в своей котомке?
  -Да вот, - показывает что-то завернутое в тряпицу, - сало взял, а хлеб забыл положить. Как вот теперь без хлеба, а до дому далеко.
  -Давай я тебе отрежу.
  -Вот спасибо, выручил.
  Но бывает и так:
  -На, я тебе хлеба дам, а ты мне сала отрежь.
  -Давай нож, - разворачивает тряпицу, а там кусок кизяка, - ах ты бисов Ванька! Ну, приду уши пооборву. - А кругом хохот.
  -Кто такой Ванька?
  -Братишка, шесть лет. Дня не пройдет, чтобы он не созорничал. Ведь знает, байстрюк, что на работу пошел на четыре дня. Это, не иначе, и хлеб он из котомки вытащил.
  -Чего же он такой? Брата не любит.
  -В том-то и дело, что любит. Не хочет, чтобы я из дома уходил. Вот харчи-то и вытащил. Думает, скорее домой приду. - Спектакль удался, кругом смеются.
  -На-ка вот тебе сала.
  Проще, когда встречаются в степи чабаны.
  -Можно я у вас заночую?
  -Ночуй, места хватит. Иди, поешь.
  В станицах тоже просто. Посидел на лавочке, поговорил, попросил попить.
  -Может, молочка выпьешь?
  -Спасибо, выпил бы.
  -Иди в хату.
  Глотнул молока из кружки, поставил на стол.
  -Чего не пьешь? Чи кислое? Утром доила.
  -Нет не кислое. Не люблю без хлеба.
  -Так бери хлеб-то. - подвигает каравай и нож.
  Все реже встречаются военные. Но иногда слышатся звуки боев. Тогда Остап ускоряет шаги в сторону от войны. Иногда прячется, если находит подходящее убежище. Как-то не уберегся, столкнулся с отрядом конников. Красные. Обыскали, привели к командиру.
  -Кто такой? Куда идешь?
  -В станицу Тимашевскую, у меня там крёсная. Родителей белые убили. Дом сожгли.
  -Давай к нам в отряд. Лошадь дадим, винтовку в бою добудешь.
  -Я стрелять не умею и лошадей боюсь.
  -Научим стрелять, а кобылка у нас есть смирная. Николай, давай сюда трофейную.
   
* * *
  Приводят лошадь под седлом.
  -Давай, садись.
  -Что вы, я не умею. Не залезть мне на нее.
  -Подсадим, давай ребята.
  Красноармейцам весело. Ухватили Остапа, посадили на лошадь. Эх, показал бы им Остап джигитовку, и кобылка ему понравилась, и он бы ей понравился, если бы захотел. Умеет он находить с лошадьми взаимопонимание... Но...улегся неуклюже на шею лошади, облапил обеими руками и ущипнул больно в одном месте, он знает, где надо. Мотнула головой кобыла, поддала задом, а потом - на дыбы. Летит Остап кубарем. Приземлился, полежал, потом встал и давай хромать. Сначала хохотали бойцы - кавалеристы, потом притихли, а командир - орать:
  -Хватит над парнем издеваться. Давай его в обоз ездовым. Ничего - научится. Кобыла пусть его будет. Походит пока за бричкой, а он к ней попривыкнет.
  Начались золотые деньки для Остапа. Утром и вечером каша из походной кухни, сам в бричке едет на сене, как барин. Нога у него болит. Если куда пойти - хромает старательно. Но сколько можно хромать, стал делать вид, что нога поправляется. Все бы хорошо, но движется отряд в сторону противоположную той, куда Остапу надо.
  "Ну, пора и честь знать", - сказал он сам себе и стал готовиться к прощанию с отрядом. К тому времени он уже приручил лошадь. Натренировал мчаться на его особенный свист, хромать по команде, по мере надобности. Припас, сколько смог, хлеба, раздобыл баклажку для воды. Когда подошло время, заседлал лошадь, приторочил к седлу свои припасы. В подходящем месте приотстал от обоза, отвязал повод от брички, огрел лошадь плеткой, направив ее в сторону от дороги. Потом догнал обоз, попросил ездового с последней подводы взять в повод его обозную лошадь с бричкой, сказав, что кобыла у него отвязалась и ускакала в степь, и он пойдет ее искать.
  -Далеко она не сбежит, я вас догоню.
  -Давай иди, - равнодушно сказал мужик, - на ужин не опоздай.
  -Не опоздаю. Еще раньше догоню.
  Когда отряд скрылся из вида, Остап свистнул лошади, и она примчалась. Он не опасался погони, но первые версты ехал на хорошей рыси, иногда переходя в галоп, наслаждаясь скачкой. Ехал на север, отряд двигался на юг, расстояние между ними быстро увеличивалось. Остап думал, что ни его, ни лошади еще не хватились. А когда хватятся, спросят возницу, к телеге которого привязана обозная лошадь с бричкой, где парень, он и скажет, что пошел в степь ловить кобылу. Кобыла у него отвязалась и в степь ускакала. Обычное дело. Найдет кобылу, догонит отряд. Благо в седле уже может держаться.
  А парень весело скачет от станицы к станице, в сторону Ростова. Жизнь повернулась к нему веселой стороной, только надолго ли... Но пока пришла весна, тепло. Стали попадаться не разоренные войной, революцией, человеческой жестокостью и глупостью города, станицы, хутора. Но вот опять встречается полуразрушенное, полусожженное или дотла сожженное, и опять наваливается тяжесть и недоумение. Зачем? Но это еще ничего. Дома можно построить. А вот убитых, умерших от голода и болезней не воскресишь. Сколько видел Остап могил на своем пути. Неухоженных, забытых, еле приметных холмиков с наспех сколоченными подобиями крестов или просто с воткнутой палкой. Часто попадались столбики со звездой, иногда наспех засыпанные землей рвы - братские могилы. За что!?
  Настанет год, России черный год,
  Когда царей корона упадет.
  Остап читает до конца это ужасающее стихотворение. Лермонтову в 1830 году, которым оно помечено, было столько же лет, сколько сейчас Остапу. "Предсказание" - так называется стихотворение.
  "Предсказывали же вам, идиоты, глупые люди, революционеры, умственно недоразвитые цари, что это может случиться! Куда смотрели?"
  Остап продолжает политический митинг с самим собой:
  "А мне за что такое наказание? Почему я должен скитаться среди этой войны, прятаться, как бешеный волк. Я бы мог счастливо жить с Афанасием Ильичем, учиться в Киевском университете, любить девушку по имени Оксана Даренко..." - Он заскрипел зубами, потом завыл по-волчьи, как тогда в степи. Тогда он испугался своего воя и замолчал, сейчас воет, что есть мочи. Но сейчас испугалась лошадь и понесла. Это привело его в чувство. Замолчал. Успокоил ее.
  -Извини меня, - сказал Остап лошади, - ты, наверное, подумала, что на твоей спине едет волк...
  Откуда ни возьмись, подскакали трое всадников. Красные.
  -Эй, парень. Тут волки выли. Ты не видел?
  -Видел. Вон туда убежали, за тот курган.
  -А ты откуда взялся? Куда едешь?
  -В Ростов. Пакет везу командарму товарищу Буденному.
  -От кого пакет?
  -От командира 1-го коммунистического отряда имени Карла Либкнехта товарища...Забыл фамилию.
  -Покажи пакет.
  -Нет его.
  -Ты же говоришь - везу пакет, так, где он?
  -Он - в моей в голове. Меня беляки окружили под Тихорецкой, а я без оружия. Ну, думаю, сейчас убьют меня. Секретный пакет заберут, прочитают. Я печати сломал, письмо прочитал. Запомнил слово в слово и съел его. Теперь письмо у меня в голове. Вот доберусь до Ростова, найду командарма товарища Буденного и все ему перескажу, что в письме было написано.
  -Значит ты грамотный?
  -А как же! Два года в церковно-приходскую школу ходил, ни одного неуда не получил.
  -Пакет давно съел?
  -Сутки уже прошли.
  -Ясно.
  -Да я его разжевал хорошо. Все равно не прочитать бы.
  Бойцы хохочут:
  -Ты что, подумал , мы тебе живот разрезать будем и письмо доставать?
  -Кто вас знает...
  -Глупый ты парень, хоть и грамотный. Сколько тебе лет?
  -Пятнадцать, - соврать, никогда не помешает. Остапу скоро - семнадцать.
  -На вид больше дашь.
  -У нас вся семья рослые. Батька - сажень, а старший брат - полторы.
  -Ну, если старший брат полторы сажени ростом, то с тобой поосторожней надо. Давай, поехали к командиру. Ему про пакет расскажешь, заодно вспомнишь, что там было написано.
  -Это я только командарму товарищу Буденному скажу.
  -Давай, давай, поворачивай свою кобылу. Ничего у тебя кобылка, сытая и ладная.
  -Да вот, - заторопился Остап, - на заднюю ногу припадает, если долго рысью.
  -Что же это тебе такую дали для дальней дороги?
  -Так это она недавно споткнулась и начала на заднюю ногу припадать.
  -А ну, проскачи по кругу.
  Остап хлестнул плеткой кобылу, пустил рысью, потом в галоп.
  "Ускакать что ли?" - Но решил, что не стоит рисковать. Мало шансов чтобы надежно оторваться, а пулю схлопотать в спину, такой шанс есть. К тому же отдохнет у красных кавалеристов. Лошадь покормит, и сам поест. Подскакал обратно, спешился. Осматривает заботливо правое заднее колено. Ребром ладони приложил под сгиб, сказал "Алле". Повел за повод. Лошадь захромала.
  -Да, действительно. Что это у нее с коленом? Стали осматривать. Сгибать, разгибать.
  -Ничего страшного. Ты ей на ночь повязку накладывай. Заживет.
  Пожалел же Остап, что не ускакал от остановивших его в степи кавалеристов. Командир отряда не стал разводить с ним разговоров, бухнул кулаком по столу и определил его линию жизни на ближайшие сутки:
  -В "холодную" - пока не скажет, что было в донесении. Если не скажет - расстрелять. Кобылу пристрелить, коли хромает, мясо - на кухню.
  -Товарищ командир, что мы татары - конину есть? Да и не сильно она хромает, чуток только.
  -Ладно, пусть побудет.
  Остапа повели в "холодную". Идет, незаметно вокруг посматривает, но не видно того, самого симпатичного в мире кавалериста на вороном жеребце, которого приметил, когда подъехали к расположению отряда. При виде его у Остапа сильно забилось сердце, потому что узнал он Ваню своего дружка - сына сапожника. Он видел, что и Ваня его узнал, но вида не подал, также как и Остап. Незачем до времени обнаруживать свое знакомство. Надо подождать развития событий, а там видно будет. Можно, конечно, сказать, что Остап один уничтожил отряд врангелевцев в портовом городе и  за это награжден именным кольтом. Но ведь можно и напороться на свидетеля расстрела им красных матросов.
  А пока втолкнули в "холодную". Дверь хлопнула, засов лязгнул.
  "Отдохну, а там видно будет, - подумал арестант, вытягиваясь на скамейке, - составлю пока в спокойной обстановке текст донесения, может, понадобится..." - Но не понадобилось.
  Когда стемнело, Остап услышал, как осторожно отодвигается засов. Вскочил - и уже у дверей. Ваня! Но обниматься некогда:
  -Давай за мной, - и запетлял по еле заметным тропинкам между плетнями. Вывел на край села.
  - Теперь - прямо. У второго ветряка посвистишь своей лошади. Там она. Прощай покуда.
  А Остап словно прирос к земле.
  -Ваня, дай хоть я тебя обниму.
  -Не время, командир у нас псих. Если что не по нему - сразу стрелять, - однако обнялись, - беги, - толкнул Остапа и сам побежал обратно.
  У Остапа - слезы из глаз, но тоже побежал, куда указал Ваня. Где надо свистнул, лошадь уже тут. Остап - в седло, повернул ее мордой на север, на Полярную звезду. Небо ясное, верная звездочка хорошо видна. Спать сегодня не придется, так же, как и поесть. Только, что это к седлу приторочено, кроме его котомки. Сума переметная. Не его это сума, - Ванина, чья же еще. Открыл. Хлеб, сало, бутылка воды.
  "И воды не забыл, дружок дорогой. Как тогда, у моря... - Опять слезы из глаз. – Ну,  это уже ни в какие ворота. Что это я, как гимназистка, чуть что - в слезы". - Сердито вытер глаза, куснул от горбушки.
   
   








Беспризорники, 1-я встреча. Спирт-сырец

 Опять едет Остап верхом, один по широкой степи. Где - по дороге, где - по бездорожью. Прячется от военных, заходит в полупустые хаты. Мужья - на войне, жены и дети ведут разоренное хозяйство. Бедность, голод, горе. И, вдруг, - на тебе! Натыкается на развеселое общество. Дети не дети, но и взрослыми не назовешь. Пригляделся - его ровесники, есть и постарше, и помоложе. Жгут костер, что-то варят. Едят, пьют. Пьют, похоже, что-то хмельное. То песню затянут, то кто-нибудь в пляс пустится. Что за компания? Отпустил лошадь пастись, подошел к костерку:
  -Привет честной компании! Разрешите погреться.
  -За даром не греем. Иди дров насобирай, тогда и грейся.
  Пошел, но нет тут никаких дров. Подобрал пару веток.
  -Не там ищешь. Здесь мы все уже подобрали. Иди вон туда, плетень разберешь. Можешь калитку приволочь, все равно оторвана.
  Делать нечего - выполнил указание и занял место у костра. Интересно, поделятся ли с ним ужином. А ему протягивают посудину с чем-то:
  -Давай, выпей за знакомство.
  -Остап пробует. Пиво не пиво, но что-то вроде того.
  -Что за напиток, господа? Из чьих подвалов сей божественный эликсир?
  Гы!!! - Захохотали дружно. - А ты, парень, ничего - могешь.
  Слово за слово выяснилось, что компания беспризорников расположилась под стенами спиртового завода, до революции принадлежавшему барону-немцу. Ребята сделали лаз в стене, наловчились черпать из бродильных чанов спелую бражку и носить ее к своему месту жительства. Жили в овраге под мостом, недалеко от спиртзавода. Местные жители ходят к беспризорным за бражкой и за кусок хлеба получают, хоть и не очень крепкую, но выпивку. Самим-то не достать, а эти - народ ловкий. К тому же, они ведут точный учет бродильным чанам, и четко знают, в каком - спелая хмельная бражка, в каком не добродившая, а в каком сладкое сусло, еще и без дрожжей. Было время - на заводе можно было достать чистый спирт, но сейчас с этим строго. У перегонного аппарата, у спиртохранилища везде охрана - ЧОНовцы. Спирт нужен молодой Республике Советов для технических нужд. Это ценный продукт. Бражка же продукт малоценный, за нее много не получишь, не то что за спирт.
  -Эх, были времена...
  -Как же из этой бражки делают спирт? - Интересуется Остап.
  Беспризорные хорошо знают технологию производства спирта и охотно делятся своими познаниями. Через полчаса Остап уже знает, что бражку надо нагреть до кипения в перегонном аппарате, тогда спирт из нее в виде пара пойдет по охлаждаемой трубе, там превратится в жидкость и закапает в приемную посудину и даже потечет ручейком. Остап задал ряд уточняющих вопросов и понял, что добычу спирта, если постараться, то можно наладить своими силами вне завода. Он предложил проект получения спирта из бражки, который сложился у него в голове, старшему в ватаге Андрюше Козлову, естественно, по прозвищу "Козел". Нарисовал на земле схему перегонного аппарата, и вся компания приступила к комплектации и сборке. У местных жителей были украдены двухведерный чугун, корыто и ружье системы Бердан в просторечие - берданка с расщепленным прикладом и без бойка. Заготовили дрова и принесли два ведра спелой бражки. Бражку залили в чугун, от берданки отделили ствол и приладили к чугуну под крышку, сделанную из куска жести. Загерметизировали сырой глиной. Ствол наклонно поместили в охлаждающее устройство - корыто с холодной водой. Под свободный конец ствола поставили баночку. Под чугуном развели огонь и стали ждать.
  И вот, костер горит, бражка кипит, верхний конец ствола берданки нагревается горячими парами спирта и тут же охлаждается водой из речки, которую непрерывно подливают в корыто. Обязанности строго распределены между участниками технологического процесса. Двое рубят дрова и складывают вблизи костра, двое подкладывают дрова в костер, один держит руку на стволе берданки, следит, чтобы не перегрелся, один следит, чтобы баночка с продукцией находилась точно под стволом. Младшие из компании образовали цепочку для непрерывной подачи воды из речки к аппарату при помощи консервных банок. Остап, как руководитель производства и главный конструктор взял на себя самую важную часть работы. Он подставил туда, где начало капать оловянную ложку, чтобы взять пробу и исследовать полученный продукт на крепость. Когда в ложку накапало до половины, жидкость подожгли, и она загорелась синим пламенем. Вся компания закричала "Ура!" и исполнила жизнерадостный танец вокруг костра, чугуна и корыта. Теперь капало в баночку. Когда костер разгорался ярче, начинала бежать струйка и жар немного отодвигали от чугуна. Когда капли начинали падать редко, жар придвигали. Баночка наполнялась, ее заменяли другой, продукт сливали в заготовленную бутыль. И так продолжалось до тех пор, когда получаемая жидкость перестала загораться от подносимого к ней огонька. Из двух ведер бражки было получено около трех литров мутноватой жидкости, довольно крепкой. Но как узнать, насколько она крепка? Узнать это можно только, попробовав.
  Еще до начала описываемых работ, вся компания дружно решила самим спирт не пить, весь поменять на еду. Ребята голодали. Однако для экспертизы отлили стакан продукта и поднесли самому старшему - Андрюше Козлову.
  -Давай, Козел. Порадей за общество. Прими, а мы посмотрим, как она на крепость.
  -Ну, давай, что не сделаешь для людей, особо таких благородных.
  -Гы!!!
  Андрюша опрокинул чарку и все стали ждать результата. Через пять минут он горько заплакал и стал жаловаться на свою судьбу:
  -Папаню у меня на войне убили, а мамка сказала: "Пойди в город, сынок. Может, там прокормишься." Я и пошел. Дома есть нечего было. Маманя-то, наверное, померла от голода... - Он еще поплакал, потом уснул.
  -Да, - сказали беспризорники, вздохнув, - крепкая получилась горилка.
  Миниатюрный спиртовый завод беспризорников стал бесперебойно снабжать горилкой всю округу. И хотя все происходило в строжайшей секретности, снискал себе громкую славу. Беспризорникам же стали перепадать продукты, о которых они стали уже забывать. За бутылку горилки им несли молоко, сало, яйца, иногда платили деньгами. Приносили курево, до которого пацаны были большие охотники. Даже приносили кое-какую одежду. Беспризорников перестали звать шпаной, бандой, байстрюками, а стали уважительно звать - "хлопцы".
  -Треба сходить до хлопцев, пасха скоро. Вот яичек соберу, возьму бутылочку или же две. Хорошая у них горилка. - Это женщины так скажут, а про мужиков и говорить нечего. Они каждый день согласны за горилку, что хочешь отдать.
   
  Через некоторое время вся компания провожала в дальний путь Остапа. Он уезжал опечаленный разлукой с пацанами. Грязными, оборванными, несчастными. Несмотря на открывшееся производство спирта-сырца, пользовавшимся большим спросом и хорошо оплачиваемым, ребята все равно были голодными. Почти все - больными. Многие были простужены, некоторые страдали от несварения желудка, почти у всех были болячки на коже. Они никогда не мылись и, даже, не умывались. Руки у всех были черные. Остапа разрывало от жалости и от брезгливости. За день до его отъезда к нему подошел маленький Ваня по прозвищу "Галчонок" и, заикаясь, сказал, что там Колька не шевелится, "наверное, подох". И точно, пацан был мертв.
  -Похоронить надо, - сказал Остап.
  -Зачем? Отнесем подальше. Мы всегда так делаем. Или сами уходим.
  Опять захотелось завыть по волчьи. - Уходить надо от них. - И вот он уезжает. Не взял с собой, даже, краюшки хлеба. Только бутылку горилки положил в сумку, обменяет на хлеб. Не меньше каравая дадут, дня на три-четыре хватит. Подошел Андрюша Козлов:
  -Остап, на еще бутылку. Мы сегодня нагоним.
  Взял:
  -Как же вы дальше жить будете?
  -Побудем тут, пока ЧОН не застукал. Лето скоро. Завод остановится, но бражка еще долго будет в чанах. Остатки будем собирать. Опасно это - задохнуться можно в чане.
  Остап хлестнул кобылу. Руки не подал. Поскакал по степи на север. Под Ростовом кобылу отобрали. Не помогло и то, что хромает, и то, что важный пакет везет. Спасибо, что не избили и не арестовали. Пошел пешком. Ростов близко. Нашел там вокзал и поехал в Москву по железной дороге. Первые версты - на крыше вагона, когда начались дожди - под вагоном, в "собачьем" ящике. Лучше всего ехалось в товарном вагоне с лошадьми. Два конюха пустили переночевать на сене, дали поесть. Утром, на большой станции попросили освободить "плацкарту", а то начальство пойдет с проверкой.
   Москва. 2-я встреча с беспризорниками.     НЭП
   
  На станцию Москва - Товарная Остап прибыл грязным, голодным, оборванным. На дворе стояло лето 1920 года. Он хотел найти цирк, но только вызывал удивленные взгляды, когда спрашивал, где находится цирк. Понял - семнадцатилетний бездомный никому не нужен. Если бы он был помоложе, его поймали бы бойцы специального подразделения ЧК и отвели бы в детский приемник-распределитель, там дали бы миску похлебки, и он бы выспался на скамейке или на нарах. А сейчас на него только кидали взгляд и говорили: "Проходи", если он попадался в каком-нибудь не положенном месте: в подвале или на чердаке.
  -Надо устраивать свою жизнь - не маленький, - сказал сам себе Остап и пошел искать работу.
  Работы не было, но поиски ее привели Остапа на городские рынки. Там было все от фамильных драгоценностей "Дома Романовых" до предметов ручной работы из лыка и лозы. Все это Остапу было без надобности, была нужна еда. Но стоило ему только приблизиться к прилавку, где была разложена еда, он натыкался на такие колючие взгляды, что волей неволей приходилось делать равнодушный и независимый вид и гордо проходить мимо. Такой гордо-независимый вид совсем не гармонировал с его обтрепанным костюмом, и это скоро привлекло внимание завсегдатаев рынка, которые ничего не покупали и не продавали. Но они были, и довольно много. Одни из них, которые постарше, часами стояли в непринужденных позах в разных местах рынка. Покуривали, поплевывали сквозь зубы. Играли в орлянку, в очко, "в какой руке шарик". Другие, что помоложе, шныряли среди торговых рядов. Похоже, они выполняли роли разведчиков и связных. Иногда, между делом, изловчившись, крали какую-нибудь съедобную мелочь: баранку, пирожок, яблоко. За ними гонялись, иногда ловили, драли за уши. Остап привлек внимание именно этой части рыночного населения. В укромном месте к нему подбежал пацан лет двенадцати:
  -Сам зовет. Вон за той лавкой.
  "За той лавкой" играли в орлянку те, которые постарше. Остап подошел, вежливо поздоровался:
  -Привет честной компании!
  Окинули взглядом, сплюнули.
  -Постой пока, - и продолжали играть.
  Остап терпеливо ждет. Они играют и позыркивают в его сторону. Ждать надоело. Повернулся уходить.
  -Тебе сказали - постоять!
  -Я и стоял, теперь - пошел.
  -От нас далеко не уйдешь. Это видел? - показывает нож.
  -Я видел разнообразное холодное оружие: нож кухонный, как ваш, кинжал черкесский, сабля турецкая, шпага рыцарская, огнестрельное оружие систем Кольта, Бердана, Нагана, Смита-Вессона и так далее, автоматическое оружие, то есть пулеметы разных систем и орудия разных калибров.
  -Откуда такой грамотный?
  -Просто шел мимо.
  -Ты не просто мимо шел. Ты давно тут ходишь, вынюхиваешь. Говори, чего затеваешь, кому подчиняешься? Имей в виду - это наша территория.
  -Да я просто ищу, куда бы причалить. Нет у меня ничего и никого.
  -В очко играешь?
  -Это - пожалуйста. В очко, в преферанс, в покер, в рулетку, в дурака и "в какой руке шарик".
  -Начнем с шарика. Мишка, давай сюда. Покажи фраеру на что способен.
  Остапа игре "в какой руке шарик" научил артист цирка, приятель Афанасия Ильича дядя Миша, на афишах - маг и волшебник Мишель-де-Гаргантюа. Он взял с Остапа слово никого в секрет игры не посвящать. С тех пор Остап мог в восьмидесяти случаях из ста - отгадать, у него же отгадать никто не мог. В результате упорных многочасовых тренировок, Остап достиг такой ловкости рук, что ни один человек не мог ни разу отгадать в какой руке у него шарик, даже, из ста попыток. В детстве Остап мог, выиграть хоть пароход, если бы капитан согласился сыграть с ним, а по мелочи он выигрывал все, что было на кону. А тут какой-то Мишка, против Остапа - ученика самого дяди Миши - Мишеля-де-Гаргантюа.
  Сразились. Остап отгадал сорок раз из пятидесяти. Мишка не отгадал ни разу. Когда счет дошел до ста, он заплакал и стал просить:
  -Дяденька, научи.
  -Я что, похож на дяденьку? - изумился Остап.
  -Похож. У тебя вон уже усы.
  -Не может быть! - Остап ущипнул у себя над верхней губой и стал просить, нет ли у кого зеркальца. Действительно, заметные темные усики имели место быть, о чем свидетельствовал осколок зеркала.
  -Ты что, давно не видел себя в зеркале? - спросил парень постарше Остапа и, похоже, главный среди ватаги. Звали парня - Феликс.
  -Видите ли, сэр. В моей гостиной всегда полумрак, а зеркало венецианского стекла расположено так, что я, проходя из спальни в ванную, не успеваю рассмотреть себя.
  -Гы!!! - развеселилось общество, а главный Феликс сказал:
  -Наверное, ты поэтому ходишь во фраке времен царя Петра Первого и не замечаешь, что он вышел из моды.
  Остап оценил достойный ответ, присоединился к общему веселью и понял, что он, кажется, принят в организацию, которую ее члены называли Союзом молодежи, только это, явно, не был Коммунистический союз молодежи - КИМ. Организация не ставила перед собой задачу построить коммунизм во всем Мире, ее цели и задачи были просты и эгоистичны - добыча хлеба насущного и кое-что сверх того. Методы, которые при этом применялись, шли в разрез с уголовными уложениями и кодексами, декретами СНК, учением Христа и пожеланиями граждан. Проще говоря, Остап попал в шайку мелких жуликов и воришек.
  "Как низко я пал, - сокрушался он, - это гораздо хуже, чем добыча собственным трудом спирта-сырца из ворованной бражки. Да это и воровством не назовешь, когда из чана в 500 кубов зачерпнут одно ведро бражки".
  Однако до воровства дело, пока, не дошло - Остап нашел себя в добыче продуктов при помощи веселой игры - "в какой руке шарик". Так он вносил посильную лепту в общий котел. Не нарушая уголовного уложения, почтение к которому с детства было привито Афанасием Ильичем, Остап, тем не менее, сосуществовал с мелкими воришками, и это его беспокоило. В нем зрела мысль о переустройстве их быта, рода деятельности и морального облика. Но когда Остап пытался беседовать со своими товарищами на тему, что воровать нехорошо, они чаще всего отвечали:
  -Гы!!! Ты сам на себя посмотри. Выиграл у Ваньки Жданова жилетку, а она у него последняя, шулер.
  "Они правы", - думал Остап и не видел выхода. Он приоделся за последнее время в стиле того костюма, который добыл когда-то в порту, а потом разорвал на бинты и веревки, спасая Андрея от неминуемой гибели. Он, даже, заимел капитанскую фуражку с "крабом", выиграв ее у подвыпившего смотрителя лодочной станции. Лодок давно уже не было. Их сожгли в холодную зиму в печках, а фуражку смотритель носил пока не проиграл ее Остапу.
  Приодевшись, Остап стал подумывать об улучшении своего квартирного положения. Он знал, что их "главный" Феликс ночует где-то отдельно от пацанов, обитающих в заброшенной прачечной, где ночевал и Остап. Надо сказать, что прачечная - это было совсем неплохо. Гораздо лучше, чем ночевки под мостом, около спиртзавода. У каждого пацана было свое корыто для спанья. Оно было деревянное с овальным дном, под голову приходился край корыта в виде полочки. Когда было холодно, корыто закрывали газетами и афишами. Становилось тепло и уютно. Остапу корыта не досталось, и он спал на скамейке. И вот он обратился к Феликсу с просьбой помочь ему устроиться пожить где-нибудь получше, чем в прачечной и спросил:
  -Сам-то ты где живешь?
  -В общежитии, - ответил Феликс, - я же студент.
  -Ты студент?! Ты учишься? Где?
  -На рабфаке. В химическом институте.
  -Как ты туда попал? А почему ты не ходишь на занятия?
  -Не попал, а поступил. Сдал вступительный экзамен. А на занятия не хожу, потому что они временно прекращены. Преподавателям платить нечем, дров нет, стекла выбиты в окнах. А общежитие есть, там и живу. Ты, если хочешь, тоже можешь поступить.
  -Как же я поступлю, если занятий нет?
  -Поступишь. Занятий нет, а прием студентов идет. Я думаю, что это для Наркомпроса надо, для количества студентов по стране. Сходи, попробуй. Таблицу умножения надо знать и диктант написать. Поступишь, так и место в общежитии дадут.
  "Неужели это возможно? Поступить учиться, стать студентом-химиком. Я-то хотел - на исторический, но стать инженером-химиком тоже неплохо". - И Остап отправился отыскивать Химический институт по указанному Феликсом адресу.
  Экзамен принимал парень лет двадцати пяти, одетый по моде эпохи Военного коммунизма. Кожаная тужурка, синяя косоворотка, на столе лежит кожаный картуз. Он подал Остапу руку, назвался Парамонов и стал записывать его биографические данные: Остап Бендер, 1902 года рождения, окончил церковно-приходскую школу и два класса гимназии. Сын циркового служителя. Отец, мать, три брата и три сестры умерли от тифа в девятнадцатом году в городе Черноморске. Сам Остап согласен с политикой ВКП(б) и намерен строить коммунизм, для чего решил выучиться на инженера-химика. И хотя Остап не сказал ни одного слова правды, кроме имени и фамилии, Парамонов все тщательно записал, выдал Остапу четвертушку бумаги и карандаш, продиктовал текст, который Остап старательно написал. Диктуя, Парамонов четко произносил слова - так как они пишутся. Там, где стояла запятая, он делал многозначительную паузу, где стоял восклицательный знак, повышал голос и поднимал вверх руку, где стоял знак вопроса, он изображал собой недоумение и разводил в стороны руки, если стояла точка, то тут он прямо говорил: "точка".
  Когда диктант был написан, Парамонов глянул не читая, сказал:
  -Хороший у тебя почерк, - и поставил "уд".
  Таблицу умножения проверять не стал, только спросил, знает ли ее Остап и опять поставил "уд".
  -Теперь ты студент рабфака Химического института, - сказал Парамонов, протягивая рукописное удостоверение, пропуск в общежитие на Сивцевом Вражке и пожал руку.
  "Итак, мы имеем документ, заверенный печатью. Мы теперь не беспризорный, не бродяга, не лицо без места жительства, не безработный...- Остап еще долго ликовал, называя себя "мы", как российский царь.- Но если мне так хорошо, то надо чтобы и другим было хорошо", - он думал о жителях бывшей прачечной. Он думал об этом не в первый раз. Меняется политика государственной власти и граждане тоже должны изменить свой образ жизни, чтобы не идти против, вразрез, отставать или забегать. О политике правительства, его судьбоносных декретах Остап узнавал из плакатов, листовок и газет, расклеенных рядом с афишами на заборах, стенах домов и на специальных архитектурных сооружениях - тумбах. Однажды весной 1921 года он увидел чрезвычайно заинтересовавшее его сообщение: Х съезд РКП(б) по докладу Ленина (Ульянова) принял решение о переходе к новой экономической политике - нэпу.
  "Правильнее бы было сказать к нэпе", - подумал грамотный Остап. Однако все внимательно прочитал, уяснил суть и сделал выводы.
  В тот же день он протрубил общий сбор Союза молодежи Сухаревского рынка. Когда все собрались, разместились на перевернутых корытах и закурили, Остап сделал доклад:
  -Мы должны идти в ногу с партией большевиков, Советом народных комиссаров, Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
  -Гы!!! - развеселился "Союз молодежи", - Во, дает!
  -В эпоху военного коммунизма взаимоотношения между собой рабочих, крестьян, беспризорников, бойцов ЧОНа, ЧК, продотрядов и прочей публики основывались на экспроприации товаров у производителей. Все ли знают, что означает иностранное слово экспроприация?
  -Догадываемся!
  -Поясняю на примере. Везет крестьянин на базар свой товар: хлеб, мясо, молоко, яйца, картошку, а члены нашего Союза молодежи эти товары экспроприируют и ничего не дают крестьянину взамен.
  -Да ты что, Остап! Мы же не все забираем? Они иногда и не замечают, что у них убыло.
  -Вы, может, и не все, а продотряды все выгребают. Крестьяне недовольны. Организуют мятежи, восстания и волнения - не хотят отдавать свое. Теперь всему этому пришел конец. Все будут продавать свои товары или обменивать. Мы тоже должны иметь товар, который можно будет продать или обменять. Тщательно изучив политико-экономическую обстановку нашего рынка и его окрестностей, я пришел к заключению, что товаром первой необходимости на данном отрезке эпохи является продукт именуемый "спиритус вини", или, чтобы вам было понятно, спирт-сырец, или самогон и его наивысший сорт - первач.
  -О! А! Гы! - ответила аудитория, единогласно подняв большие пальцы правых рук.
  -Поскольку Новая экономическая политика - нэп поощряет развитие частного предпринимательства, мы - наш Союз молодежи и его Совет во главе с Феликсом и его заместителем в моем лице можем начать производство упомянутого продукта.
  -Остап, говори скорей, как его делают? Из чего?
  -Я являюсь квалифицированным специалистом с опытом работы в этом деле и займусь обучением технического персонала будущего производства. Продукт, который мы будем получать, замечателен тем, что его можно делать из чего угодно. Годится зерно любых хлебных злаков, корнеплоды, овощи и фрукты, даже, те которые выброшены на свалку около рынка. Известно, что в Архангельской губернии для этой цели используют отходы лесоперерабатывающей промышленности. Но мы пойдем другим путем и спросим у подрастающего поколения - много ли еще патоки имеется в бочках, что свалены вдоль железнодорожного полотна, неподалеку от нашей резиденции.
  -Остап! Там ее до хрена! Зачем тебе патока? От нее болеем. Животы болят.
  -Вот! - Остап поднял вверх палец, - патоку мы переработаем в другое химическое вещество, от которого живот не болит. Ц2АШ5ОАШ.
  -Что это, Остап?
  -Это секретный шифр нашего продукта для конспирации.
  Работа закипела. Вся компания ринулась выскабливать остатки свекловичной патоки из бочек, и скоро с десяток ведер ее было доставлено в прачечную и помещено в огромный котел, вмурованный в огромную же печь. Патоку развели водой, и Остап послал гонцов в хлебопекарню достать (выпросить, украсть, купить) с полведра жидких дрожжей. Дрожжи достали под честное слово, что вскоре за них расплатятся самогонкой, и вылили в патоку. Стали ждать что будет, но ничего не происходило.
  -Холодно, - сказал Остап, - дрожжи любят, чтобы было тепло.
  -Надо затопить печь, тогда котел нагреется.
  -Только подогреть надо чуть-чуть, самую малость, - испугался Остап и вспомнил, - надо чтобы патока стала, как парное молоко. Кто знает, каким бывает парное молоко?
  -Я знаю, - вызвался маленький Гриша, по прозвищу "Чинарик", - мамка давала мне парное молоко.
  -Давай сюда. Мы печь затопим, а ты опустишь палец в жидкость, когда станет, как парное молоко - скажешь. Только палец сперва вымой. Дрожжи чистоту любят.
  Стали осторожно подогревать жидкость в котле. Возились долго. Уже ночь на дворе, никто не спит, без конца заглядывают в котел. Даже Феликс не ушел к себе в общежитие на Сивцевом Вражке. Гриша-Чинарик терпеливо держит палец в патоке.
  -Перемешивать надо, - вспомнил Остап.
  Сделали веселко из доски, стали мешать. Гриша просигналил, что пальцу стало тепло, как в парном молоке. Печь сразу потушили. Прилегли поспать. Утром чудь-свет вскочили и - к котлу. Там пенилось и шибало в нос. Дух был приятный, ребята принялись нюхать. Остап с Феликсом отогнали всех от котла.
  -Вредно это, - вспомнил Остап, как Андрюша Козлов говорил, что в бродильном чану можно задохнуться.
  -Ну, Остап, - заныли мальчишки, - дай нюхнуть по разику.
  Но Остап был неумолим:
  -Нет – значит, нет. Надо соблюдать дисциплину и технику безопасности.
  Котел пенился и пыхтел двое суток, потом, должно быть, выдохся и стал утихать. Остап пробовал бродящую массу на язык, дожидаясь, когда уйдет сладость. Сладость ушла на четвертый день, и перебродившая масса превратилась в бражку. Можно было приступать к завершающему этапу - к перегонке.
  Остап изобрел гениальный и простой способ отделения "спиритус вини" от ненужной уже жидкости, называемой грубым словом "барда". Котел, в котором все происходило, имел выпуклую крышку. Остапу пришло в голову повернуть крышку выпуклость книзу и налить в нее холодной воды. Тогда пары спирта, если бражка кипит, будут ударяться о холодную крышку, охлаждаться, превращаться в жидкость - "спиритус вини" и стекать в котел. Если под эту течь поставить какую-нибудь посудину, то жидкость будет собираться в эту посудину. Все было осуществлено. Найден и экспроприирован оловянный таз. В котел утоплена подходящая железная арматура в виде этажерки, которая несколько возвышалась над уровнем бражки. На эту этажерку поставлен таз. Встала проблема удаления из него конечного продукта. Это надо было делать непрерывно, в противном случае драгоценная жидкость будет нагреваться от кипящей под тазом жидкости и снова превращаться в пар. Нужна была дырочка около дна таза, дырочка в стенке котла и вставленная в них трубочка, по которой отгон стекал бы по мере поступления в таз, и выходил бы наружу в подставленную тару.
  Сделать дырочку в оловянном тазу - не проблема, в чугунном котле сложнее, но тоже возможно, а где в период перехода от Военного коммунизма к нэпу достать трубочку? Только эта трудность не для шустрых беспризорников. Утром Остап объяснил задачу, а к вечеру перед ним уже имелось с десяток различных трубок от ствола винтовки неизвестной системы до бензопровода от автомобиля явно иностранного происхождения.
   
  Забегая вперед, скажем, что конструкция аппарата для отгонки спирта, изобретенная Остапом, стала широко известна и популярна в народе. Известно несколько модификаций аппарата, вплоть до кабинетного варианта, размещаемого в тумбе письменного стола. В описываемую же эпоху действующий аппарат в бывшей прачечной не отличался компактностью. Он скорее напоминал небольшой заводик, требовал многолюдного обслуживания, много дров для нагрева котла и много воды для охлаждения. Участники дела показывали чудеса трудового героизма, самоотверженности, терпения и дисциплины, которые, пока, были еще непривычны для рабочего класса.
  Спиртовый завод Остапа Бендера просуществовал несколько месяцев. Получаемый спирт-сырец (самогон) участники дела успешно меняли на еду. Сами ребята стали почище. По настоянию Остапа умывались, мыли руки. Но никто не хотел менять одежду:
  -Зачем это, Остап? Еще подумают, что мы - барчуки. Бить будут.
  Если кому-либо попадалась какая-то одежда поновее, они ее сначала рвали в нескольких местах, пачкали в саже и земле, только после этого одевали. Остап удивлялся, а Феликс ему пояснял, что такая у беспризорников мода. Сами они приоделись. Беспризорники за глаза звали их "студентами", вкладывая в это слово какой-то, по их мнению, насмешливо-обидный смысл. Женская часть рынка стала обращать в сторону "студентов" заинтересованные взоры, говорящие о чем-то таком непонятном и понятном. Остапа это удивляло и смущало, ему уже стукнуло восемнадцать, он был хорош собой. Несмотря на пережитые невзгоды, тело его налилось силой, он любил заниматься гимнастикой, поднимать тяжести. С грустью вспоминал о трости Афанасия Ильича, которую оставил в своей пещерке в скалистом берегу моря. Взоры женской части рыночного сообщества его смущали и злили. Они ему мешали.
  Клин клином вышибают, - подумал Остап и стал первый пялиться на молодых женщин и девушек, да еще довольно нахально. В ответ он получал:
  -Чего зенки вылупил?
  Или же гневный поворот головы в сторону, или еще чего - вариантов отреагировать на нахальный взгляд - множество. Так было достигнуто равновесие во взаимоотношениях с женской половиной общества. Теперь это не мешало серьезному делу - производству самогона. Дело это требовало от руководителей - Остапа и Феликса много сил и времени. Словом им было не до женщин. Остро стоял вопрос о законности их предприятия, вернее, о незаконности. Они знали по слухам, что в России был закон, запрещающий вырабатывать самогонку. Несмотря на отмену Революцией всех законов, по которым жила Российская империя, закон о запрете самогоноварения остался в силе. Остап с Феликсом принимали все меры к соблюдению секретности своего предприятия, но разве утаишь шило в мешке. И нет ничего такого тайного, чтобы не стало явным. В результате как-то раз утром, приблизившись к своему заводу, руководители и владельцы увидели следы катастрофы. Окна и двери прачечной - настежь, котел к верху дном валяется на улице, кругом - безлюдье.
  Где же члены союза? - Один нашелся. Гриша-Чинарик, вытянув шею и выпучив глаза, подает сигналы из-за ближайшего ларька. Они все поняли, приняли равнодушный вид и не спеша прошли мимо "своего завода". Гриша ждал в условленном месте. Когда Остап с Феликсом подошли, он, захлебываясь, описал события минувшей ночи:
  -Суки налетели ночью. Командира зовут также, как тебя - Феликс, а отчество я забыл. Сам в шинели до самых пят, борода, как у козла. Пацанов перебудили, погрузили в автомобиль, велели не рыпаться и увезли...Что теперь будет? Наверное, их расстреляют. - Гриша заплакал.
  -Не плачь, не расстреляют. Тебя, почему не забрали?
  Оказалось, что Гришу не заметили. Он спал в своем корыте, задвинутом за печь и накрытом ворохом газет и афиш. Утром пришли другие люди, по виду - рабочие. Им было приказано разломать перегонный аппарат. Но они сначала изучили незнакомую технику. Поудивлялись, повздыхали:
  -Ты смотри, Петрович, как ловко придумано. Он же посуда для брожения, и он же аппарат для перегонки.
  -Жалко ломать, - сказал второй рабочий.
  -Давай ломай, а то под трибунал попадешь, - сказал третий.
  Однако разобрали аккуратно. Трубочку прибрали, таз и крышку от котла спрятали за прачечной, завалили мусором. Котел демонстративно выкатили перед прачечной, перевернули вверх дном. Посовещались и решили через день-другой нанять подводу и котел отвезти к себе домой, якобы для бани. Какой-то начальник им разрешил.
  Все это рассказал Гриша. Остап сразу же дал ему задание следить за котлом и если его куда-то повезут, то узнать куда.
  -Да, следить! А пацаны как же? Кто их спасет? Остап, Феликс! Спасите пацанов!
  -Успокойся, Григорий, - строго сказал Остап. - Подумаем спокойно. Ты знаешь, где собираются юные пионеры, которые с горном и барабаном каждый день проходят по нашей улице?
  -Знаю. В доме купца Колесникова. У них там труба эта и барабан хранятся.
  -Надо одолжить у них эти вещи. Сможешь?
  -В окно можно залезть. Пионеры после обеда приходят. Сейчас одалживать?
  -А если окно закрыто?
  -Так я в форточку...
  Через час Остап, вооруженный горном и барабаном, объяснялся с начальником приемника-распределителя беспризорных детей:
  -Наш Коммунистический детский дом рад приветствовать в своих стенах новое пополнение будущих строителей коммунизма. Бывшие беспризорные дети получат у нас все. Новую чистую одежду, трехразовое питание и пионерские галстуки. Я являюсь пионервожатым детского дома. Мне поручено проводить из вашего приемника-распределителя группу детей под звуки горна и барабана в светлую, счастливую жизнь.
  Когда Остап с горном и барабаном, и с начальником приемника-распределителя вошли в комнату, где были заперты члены Союза молодежи Сухаревского рынка, все они вскочили, как по команде и открыли рты чтобы крикнуть "Остап!!!". Он опередил их на долю секунды предостерегающим жестом руки, который плавно, но быстро превратился в пионерское приветствие. Пацаны захлопнули рты, а Остап сказал речь, из которой было понятно, что сейчас все они будут на свободе. Колонна беспризорников с горном и барабаном беспрепятственно прошествовала по улице, завернула за угол и скрылась из глаз. Не доходя Сухаревского рынка, колонна рассредоточилась, а потом растворилась между торговыми рядами. Гриша-Чинарик отнес пионерские атрибуты туда, где он их "одолжил" и с чистой совестью заступил на пост возле котла.
  Остап, оставшись один, задумчиво прогуливался вдоль торговых рядов. Молодые и немолодые женщины и девушки украдкой поглядывали на молодого красавца, нарядно одетого и увенчанного капитанской фуражкой. Но Остапу было не до женских взглядов, его одолевали заботы - что делать? Извечный русский вопрос, на который, как обычно, не было ответа. Он чувствовал свою ответственность за пацанов. Скоро проголодаются, он сам уже проголодался, а еды нет. Раньше пацаны воровали еду на рынке и почти всегда были сыты. Остап провел серьезную воспитательную работу на тему "Воровать нехорошо - грех" и полагал, что члены "Союза молодежи" воровать больше не будут никогда. Теперь он переживал, что пацаны перемрут от голода, но его опасения оказались напрасными. Еще не наступило время обеда, а мимо уже прошмыгнул Вовка по прозвищу "Ленин" и на ходу всунул в руку Остапа сверточек. Там оказались два пирожка, какими торговала у входа на базар тетенька по имени «тетя Маня» и соленый огурец, явно, из бочки дядьки Ивана, который приезжал торговать из подмосковного Ховрино. Остап быстро прожевал пирожки, закусывая огурцом, и даже не успел расстроиться, из-за того, что ест ворованное, как услышал торжествующий возглас:
  -Вот он!!! В капитанской фуражке и полосатых штанах, - все это излагал мужчина, в котором Остап узнал начальника детского приемника-распределителя.
  Остапа окружили, обыскали и повели. Начальник распределителя шел рядом и держал его за полу клетчатого пиджака.
  -Товарищ, - сказал ему Остап, - отпустите, пожалуйста, мой пиджак. Я не собираюсь от вас сбегать. Мне нравится ваша компания.
  -Иди, иди! - толкнул в спину один из конвоиров, - в КПЗ тебе еще больше понравится.
  -Какая звучная аббревиатура! Никак не могу сообразить, что это значит. КПЗ. Может быть Кабинет политических знаний?
  Конвоиры развеселились:
  -Такой грамотный, а не знаешь что такое КПЗ.
  Остапа заперли в камере предварительного заключения Таганской тюрьмы, в обществе нескольких оборванцев, трех интеллигентов, одного, явно, знающего себе цену, мордоворота и одного батюшки.
  -Привет честной компании! - поприветствовал Остап общество, - давайте знакомиться. Меня зовут Остап Бендер. Я сын турецко-подданного, по роду занятий - миллионер, по новой табели о рангах - нэпман. Сюда попал по недоразумению. Товарищи чекисты сейчас придут извиняться.
  Оборванцы и мордоворот сказали: "Гы!", интеллигенты захлопали глазами и вежливо наклонили головы, батюшка сказал: "Спаси тебя, Христос".
   
КПЗ, но ведь хотел как лучше
 
  После  нескольких  скучных   дней сидения  в КПЗ ( теперь Остап уже не мог сказать, что он не знает, что это такое) ему было предъявлено обвинение по следующим пунктам: незаконное производство спиртосодержащей жидкости; вовлечение в производство выше упомянутой жидкости, несовершеннолетних; незаконная торговля спиртосодержащей жидкостью; проживание без документов; уклонение от общественно полезного труда; уклонение от воинской повинности; организация побега из приемника-распределителя группы беспризорников, похищение из красного уголка пионеров пионерских атрибутов - горна и барабана. Когда Остап перечислил пункты обвинения, предъявленные ему, своим товарищам по камере, товарищи были потрясены:
  -Лет на пятнадцать потянет, а то и на вышку, - с уважением сказал мордоворот. На что батюшка с возмущением воскликнул:
  -Чур тебя, анафема, чур! Что ты такое отроку наговариваешь!?
  -Да я чего, я ничего. Только вон, сколько ему навесили. Разве возможно выпутаться. У меня-то всего - челюсть сломана и два ребра, я и то - боюсь.
  -Не похоже, что у тебя что-то сломано.
  -Почему у меня? Я сломал. Одному корешу. За это и сижу. Нечаянно сломал-то. Он меня уже и простил, а милиция все равно посадила.
  Все остальные тоже сидели за меньшие прегрешения, чем у Остапа. Оборванцы - за то, что они оборванцы, интеллигенты - за то, что интеллигенты, батюшка сидел "за правду".
  Сидеть было скучно, темно и голодно. Раз в день приносили по миске теплой жидкости, называемой "баландой", что до крайности возмущало Остапа:
  -Да, это не совсем то, к чему я привык с юных лет во дворце моего папы - турецкоподданного. Но зачем же, называть ЭТО таким пошлым словом! "Баланда"! К тому же это слово ничего не выражает и не отражает состава, подаваемого нам блюда. Ведь можно же сказать, например, "Бульон из эпидермиса солянум туберозум". - Остап тут же перевел с латыни. - Эпидермис - это кожура, солянум туберозум - картофель. А как звучит!
  -Ешь, давай, а то остынет твой эпидермис. И так чуть теплый. - Прервал выступление Остапа один из оборванцев, правильно произнеся слово эпидермис и тем самым дав понять Остапу, что не один он тут такой умный. - По моему мнению, слово "баланда" очень хорошо отражает и выражает суть этого бульона.
  Остапу ничего не оставалось, как только вздохнуть и начать хлебать то, что на сегодняшний день имелось. Дойдя до середины миски, он опять вздохнул и сказал: "Действительно - баланда". Дохлебав до конца, сказал: "Баланда, она баланда и есть".
  Остап ел "баланду", исключительно, из солидарности с товарищами по камере. Он бы мог и не есть ее. Почти каждый день ему приносил передачи с едой от "Союза молодежи" Гриша-Чинарик, замаскированный под девочку, якобы, сестру Остапа. На Гришу надевали платочек, который брали напрокат у какой-нибудь знакомой торговки, и юбку, искусно сделанную из украденной где-то занавески. Гриша чисто умывался с мылом и превращался в хорошенькую девочку. Беспризорники хохотали, называли его Марусей и говорили комплименты. Все торговки на рынке знали, что Остап сидит в "Таганке", жалели его, и каждая передавала ему что-нибудь с Гришей. Остап делился едой с сокамерниками, а чтобы его не мучила совесть за то, что он ест ворованное, читал вслух Некрасова: "В мире есть царь, этот царь беспощаден - голод названье ему...". Беспризорники, зная непримиримое отношение Остапа к воровству, написали ему записку о том, что еду передают знакомые торговки, она вовсе не украдена.
  "Да простит им Бог эту святую ложь", - набожно подумал Остап, откусывая от пирожка тети Мани.
  Разбирать дела задержанных прибыли трое. Первым к ответу был призван Остап.
  -Товарищи! - жизнерадостно обратился он к сидящим за столом.
  -Мы тебе не товарищи.
  -Граждане судьи!
  -Мы не судьи.
  -Простите, я не знаю, как к вам обращаться.
  -Называй нас просто граждане.
  -Просто граждане!
  -Хватит строить из себя идиота!
  Остап замолчал и посмотрел на сидящую за столом тройку честными, ясными, невинными глазами. Сидящим, кажется, стало неловко. Они тоже замолчали. Пауза затянулась. Наконец, по виду старший, сказал:
  -Отвечай по пунктам предъявленных тебе обвинений.
  -Если можно, я начну с горна и барабана. Ко мне подбежал очень взволнованный мальчик с этими предметами и сказал: "Дяденька, надо отвести ребят в Детский дом, а пионервожатый не пришел. Пойдите в приемник- распределитель, скажите, что вы вожатый, пришли за ребятами с горном и барабаном. Пацаны всю ночь там сидят не евши." - и плачет. Я не переношу детских слез и согласился. Начальник выдал мне мальчиков, я их пересчитал, расписался и повел в Детский дом. Дорогой они разбежались, а горн и барабан тот мальчик взял и сказал, что отнесет куда надо. Вот и все.
  Когда допросили начальника приемника-распределителя, ожидавшего в коридоре, то на удивление оказалось, что все так и было, как изложил Остап.
  Три пункта обвинения: проживание без документов, уклонение от общественно полезного труда и от воинской повинности опровергло, предъявленное удостоверение студента Химического института.
  Остался пункт - самогоноварение. Остап сделал изумленные глаза:
  -Уважаемые граждане (нашел-таки подходящее обращение), я, являясь будущим инженером-химиком, никак не могу являться самогонщиком. Производство вещества, из которого состоит самогон, имеющее формулу Ц2АШ5ОШ, требует сложной технологии и сложного дорогостоящего оборудования. Я не могу себе представить, что это может происходить САМО и ГНАТЬСЯ. Да, я слышал, что такое иногда происходит, но понять КАК (!) - мне мешает мое незаконченное высшее образование инженера-химика. Да, я проходил как-то мимо частного предприятия, которое, кажется, производит эту жидкость, называемую пошлым словом "самогон", и меня остановил, очевидно, владелец предприятия. Он знал, что я студент-химик и попросил меня проконсультировать его по вопросу химических реакций, которые имеют место при производстве выше упомянутой жидкости. Я попытался это сделать, но мы не смогли найти общий язык. Проще говоря, товарищ меня не понял.
  Утомленные длинной ученой речью Остапа, члены тройки, потребовали ответить на вопросы о его происхождении, где находятся родители, что означает "сын турецко-подданного".
  -Видите ли, уважаемые граждане, моя биография не так проста. Корни ее уходят в те времена, когда борцы за счастье трудового народа не могли называть свои настоящие имена. Но у них, как и у всех людей, тоже были дети. Перед вами - один из них. Пока я не могу назвать свое настоящее имя. Впрочем, я бы мог все рассказать председателю вашей тройки наедине.
  Наедине Остап признался, что он не сын турецко-подданного, а сын героя-революционера лейтенанта Шмидта. Рассказывать направо и налево, чей он сын, Остап не может. Он считает, что не стоит обнародовать тот факт, что сын героя-революционера не имеет квартиры, живет под чужим именем, в тесном студенческом общежитии, дружит с беспризорниками.
  -Разве вы дружите с беспризорниками? - перешел на вы председатель.
  -Я с большим сочувствием отношусь к беспризорным детям. Беседую с ними. Убеждаю их не воровать, не курить и не пить алкогольные напитки. Поэтому меня иногда видят с ними.
  Держать в тюрьме такого образованного и честного юношу, с такими честными, ясными глазами да еще сына революционера и студента рабфака было совершенно невозможно и Остапа освободили. Позже он узнал, что сидевших с ним в одной камере оборванцев сослали в Сибирь, интеллигентов сослали на Соловецкие острова, мордовороту дали условно три года, батюшку - расстреляли.
  Когда Остап пришел в Химический институт узнать, не начались ли там занятия, то узнал, что он переведен на второй курс, но занятия, пока, не начались. Остап отправился на рынок, где был встречен, как национальный герой.
  От беспризорников он узнал, что жить стало трудно. В прачечную повадились чекисты ночами, когда все спят. Несколько пацанов увезли в Детдомы. Кормят там плохо, хоть и каждый день. Курить не дают. Заставляют мыться. Всех стригут наголо. Чтобы чекисты не застали врасплох, ребята каждую ночь выставляют часовых, которые всю ночь не спят и в случае опасности подают сигнал. Тогда все разбегаются кто, куда и так почти каждую ночь. Еду, кроме как украсть, взять негде.
  -Остап, разве это жизнь? Давай снова самогонный аппарат сделаем. У нас даже бочка патоки есть, полная. В надежном месте. Ты не боись, мы ее не украли. Нашли под насыпью. Скатилась, видно, когда разгружали.
  -Буду думать, - сказал Остап.
  Беспризорники сказали друг другу: "Тихо, Остап думает" и замолчали. Подумав, Остап стал расспрашивать Леньку с Лешкой, побывавших в детском доме, как там жилось.
  -Подъем в семь часов.
  -У, у, у !- ужаснулись беспризорники.
  -Умывание.
  -У, у, у !!!
  -Зарядка.
  -Ой, ой, ой !
  -Завтрак.
  -О! И что, каждый день?
  -Потом уборка, мыть посуду и на уроки. Читать, писать, считать. Таблицу умножения - наизусть. Потом - обед. Опять посуду мыть. Потом - прогулка во дворе. Потом уроки учить, потом - кружки, пионерские собрания. Курить не дают. Сбежали мы.
  -Ты слышал, Остап! Это разве жизнь? В тюрьме и то лучше.
  -Слышал, - сказал Остап и опять думает. Наконец, поднял руку, прося внимания. - В тюрьме, хоть и неплохо, но гораздо хуже, чем в детском доме. Вам всем надо идти жить в детский дом.
  -Ты что такое говоришь, Остап? Ты шутишь?
  -Я не шучу. В детском доме лучше, чем здесь у вас на базаре, в этой прачечной.
  -А- а -а ! Бей его, ребята!
  -На Остапа навалились всей кучей и давай молотить по чем попало. Он некоторое время терпел, потом стряхнул с себя пацанов и грозно прикрикнул:
  -Ша! Всем сесть и слушать. Посмотрите на себя. Вы не похожи на людей. Вас боятся.
  -Остап! Так это и хорошо, что боятся, бить не будут.
  -Люди не должны бояться людей. Люди должны любить друг друга. А как можно полюбить, например, Генку - Чуму? От него же все шарахаются.
  -Остап, - сказал Гриша - Чинарик, - я как гляну на Генку, так и вздрогну весь, а он на самом деле добрый. Он мне всегда жратву дает, когда у него есть.
  -Давайте проведем эксперимент, то есть опыт. Вымоем Генку, подстрижем, оденем в мой костюм и посмотрим, что будет.
  -Генку долго мыли. Он сначала отбивался, потом покорился. Несмотря на звероватый вид, это был покладистый парень. Должно быть, поэтому Остап и выбрал его для своего эксперимента. У Остапа был запасной костюм, который он хранил в общежитии студентов-химиков. Он принес его, а Генка - одел. Теперь перед компанией беспризорников возник симпатичный, чисто одетый паренек с ровно подстриженной челкой.
  -На надевай. - Остап снял с головы свою капитанскую фуражку и протянул Генке.
  -Ух, ты! - сказали беспризорники, - Генка, ты такой красивый и совсем не страшный.
  -Теперь иди, пройдись по базару, - велел Остап.
  Он пошел, по пути здороваясь с торговками.
  -Здравствуй, Гена! Какой ты сегодня красивый, прямо, как Остап Бендер. На - возьми вот пирожка.
  В конце торгового ряда его остановил мужик с огурцами:
  -Слышь, парень! Ты не постоишь с моим товаром? Мне отлучиться надо. Десяток на рупь отдавай. Керенки не бери.
  Генка согласился. Мужик ушел в трактир. К вечеру Генка вернулся в прачечную с кульком еды и с честно заработанным рублем.
  -Итак, - сказал Остап, - все ли вы поняли?
  -Поняли мы, только где взять всем такие костюмы.
  -В детдоме вы получите приличную одежду. Там вы научитесь читать и писать. Когда подрастете, вас примут на работу, и вы сами купите себе одежду, какую захотите.
  -Остап, сам-то ты свою одежду в шарик выиграл, а нас учиться заставляешь.
  -Не забывайте, что я в свое время закончил гуманитарное учебное заведение, где игре - "в какой руке шарик" уделялось большое внимание.
  -Мы бы тоже поступили в это гуманитарное. Остап, скажи, где это заведение?
  -После революции это заведение было упразднено декретом СНК.
  -А диплом у тебя есть?
  -Диплома нет. Он сгорел в горниле революции. Но не надо отвлекаться. Я понял, что в вас сидит жажда знаний. Вы хотите учиться и получать дипломы. Но чтобы поступить в институт или университет, надо уметь читать, знать таблицу умножения, иметь красивый почерк и писать без ошибок. В детском доме вас всему этому научат. Кроме того, вы почти все чем-нибудь болеете, если вас не будет лечить доктор, можно и помереть. Сколько умерло за тот год, что я в тюрьме сидел?
  -Мишка с Ванькой только и умерли.
  -Вы думаете, Мишке с Ванькой жить не хотелось. В детдоме они бы не умерли, там бы их доктор вылечил. Вот зима скоро начнется. Из прачечной вас могут выгнать. Она ведь чья-то. Хозяин найдется.
  -Не найдется. Его в семнадцатом году расстреляли, как буржуя.
  -Ну, тогда просто так выгонят. За антисанитарию. И куда вы тогда пойдете?
  -Куда-нибудь. Найдем какое-нибудь место. Мест много. Ты сам, Остап, сколько уже времени так живешь, где попало. Ты сам такой же беспризорный, как и мы. Иди с нами вместе в детский дом.
  -Меня не возьмут. Я совершеннолетний. Но вы правы, я такой же бездомный, как и вы. Но я грамотный и взрослый. Может, я работу себе найду. Я могу пионервожатым в детский дом пойти или в цирк, если я цирк найду.
  -Остап, иди в детский дом работать тогда и мы все туда пойдем.
  Все озаботились, вдруг там уже есть пионервожатый, тогда Остапа не возьмут. Спросили у Леньки с Лешкой. Оказалось, что у них была вожатая Фаня Ласкина. Красивая, с косой
  -Ну, вот видите - с косой, куда мне против нее. Ладно, я вас отведу, может быть меня возьмут на какую-нибудь другую работу. Например, директором.
  Остапу предложили должность конюха, но через месяц. Сейчас эта должность занята врачом стоматологом, который через месяц должен получить место врача стоматолога в кремлевской больнице. Ребят не приняли. Сказали, что нужно направление из приемника-распределителя. Они пошли в уже знакомый приемник-распределитель, а там их тоже не берут. Только от чекистов или из милиции беспризорных принимают. Все вернулись в прачечную и стали ждать, когда налетит ЧК, заберет их в приемник, из приемника - в детский дом. А ЧК нет и нет. То каждую ночь спать не давали, а то куда-то подевались. Послали в ЧК гонца с доносом. Так, мол, и так - на Сухаревском рынке в бывшей прачечной беспризорные ночуют. Воровство от них и антисанитария. Из ЧК гонца выгнали. Сказали, что теперь им не до беспризорников. Опять живут пацаны в прачечной, спят в корытах, едят ворованное. Торговцы их ненавидят. Генка-Чума носит костюм Остапа, подрабатывает у торговцев. Заработок приносит в общий котел. Торговцы его любят и ставят в пример прочим беспризорным. Остап подрабатывает игрой  "в какой руке шарик" и тоже - в общий котел. Вопрос: "Что делать?" не перестает его беспокоить. Между тем, беспризорные, похожее, что-то замышляют. Однажды они поведали Остапу о своих планах. Раз уж их не берут в детский дом, а из прачечной могут выгнать, то надо ни на кого не надеяться, а самим устраивать свою жизнь.
  -Остап, мы решили в город Корчеву уйти.
  -Это, кажется, в Тверской губернии. От Москвы далеко. Но почему именно в Корчеву?
  -Так туда наш котел мужики увезли. Гришка-Чинарик их до самой Корчевы проводил. Ты же сам ему велел глаз с котла не спускать. Котел они в бане установили в печь вмазали.
  -Что-то я не пойму. Какой же ваш интерес во всем этом деле.
  Беспризорники снисходительно ухмыльнулись и изложили свой план. Когда корчевские мужики наладят производство самогонки, они к ним придут и потребуют долю. Во-первых аппарат их, во вторых самогоноварение запрещено законом и если мужики откажутся давать долю, их можно припугнуть милицией.
  -Я думаю, что мужики с вами и разговаривать не станут. Надают пинков и из своей Корчевы выгонят.
  Они опять ухмыльнулись снисходительно. Остап их за дураков считает, а они не дураки. Сами они и не собираются вести переговоры. Для этого нужен Остап. Поэтому они и ждали, когда он из тюрьмы освободится.
  -Значит, это вы для меня приготовили такую почетную миссию. Шантаж, вымогательство, сокрытие от милиции уголовно наказуемого деяния. Вы прикинули, на сколько все это потянет.
  Ребята приуныли. Они все так здорово придумали, а Остап не одобрил. Слов всяких наговорил. Боится он что ли. А чего тут бояться - верняк дело.
  -Дайте подумать, - сказал Остап.
  -Что-то ты, Остап, часто задумываться стал. Индюк думал да в суп попал. Пускай лошадь думает, у нее голова большая, - загомонили все хором.
  -Ша, я сказал! А что мужики эти наладили выпуск того, чего хотели?
  -Гонят, но хреново у них получается. Прокисает все, продукта мало получают.
  -Из чего они гонят?
  -Из зерна, из картошки, из яблок. Только добро переводят. Специалиста у них настоящего нет.
  -Вот! С этого мы и начнем. Предложим свои услуги в качестве специалистов спиртового производства. А как туда добираться в эту Корчеву?
  -На поезде Москва-Петербург до Клина, а там верст сорок или тридцать пехом или подвезет кто. Можно поближе подъехать на поезде, если кондуктор не выгонит. На вокзале узнаем, до какой станции лучше доехать.
  Остап опять задумался, хоть ему уже досталось за эту привычку от ребят, наконец, изложил свою позицию:
  -Очевидно, мне какое-то время нельзя будет сотрудничать с вами в сфере спиртового производства. В милиции я убедил товарищей, что самогоноварением я, как инженер-химик, не могу заниматься, поскольку это для меня очень низкий уровень. Это все равно, что инженера по строительству самолетов заставить делать телегу. Я не могу не оправдать доверия товарищей из милиции, но консультировать любителей я бы, пожалуй, мог, но, разумеется, строго конфиденциально.
  Пацаны долго бранились на эту заковыристую Остапову речь, но поняли, что он не отказывается совсем "от сотрудничества". И на том спасибо. Можно было приступать к делу. На переговоры с мужиками умыкнувшими "бродильно-перегонную" установку был послан Генка-Чума, имеющий приличный вид и лет ему вполне можно было дать около восемнадцати. Для особых поручений с ним поехал Гриша-Чинарик, который знал место, где теперь находится их установка.
  Переговоры в Корчеве прошли успешно. Мужики согласились на совместное производство. Бригада квалифицированных специалистов - 1-я бригада - обслуживает весь технологический процесс. Корчевские компаньоны обеспечивают производство дровами. Сырье - свекловичную патоку решено завозить из Москвы, пока она там есть на железной дороге, поступающая с юга, неизвестно для каких целей. Транспортом (лошадь с повозкой) обеспечивают корчевские. Вода для охлаждения будет подаваться из реки ведрами - 2-я бригада. Технологический цикл расписан по часам главным технологом инженером-химиком, который руководит производством инкогнито.
  Работа закипела. Опытные специалисты каждый делал свое дело. Велось круглосуточное дежурство. Следили за температурой, за режимом брожения. Перестает пузыриться - надо мешать, прибавлять тепла, если не помогает - сделать пробу на содержание сахара в бродящей массе (на язык), если не "сладит", значит, процесс брожения закончился, пора отгонять спирт. Начинать отгон раньше срока чревато потерями. Если не уследили и масса "закисла" - опять потери, вместо спирта образовался уксус. Корчевские компаньоны с каждым разом убеждались, какое у них сложное производство, и какие классные специалисты к ним прибыли.
  Остап, несмотря на опасность попасть в поле зрения милиции, перебрался поближе к производству. Город Корчева ему понравился. Конечно, это не Рио-де-Жанейро. Он находится не на берегу теплого океана, а на берегу холодной реки. В городе Корчева люди не ходят в белых брюках, а предпочитают бараньи полушубки на большую часть года. Но для небольшого предприятия по производству русского самогона этот город очень хорошо подходит. Тут и река - вода для охлаждения, тут и дрова - кругом леса, тут и рынок сбыта готовой продукции - в округе заводы: фаянсовый, стекольный, много других заведений, а значит полно рабочего класса - до самогона охочего.
  Компаньоны подыскали Остапу "угол" у местного жителя Федора Ивановича, бывшего красного партизана, героя войны с Колчаком. Остапа представили, как Остапа Ибрагимовича студента-заочника московского института, которому доктора для здоровья прописали пожить на природе, желательно, на берегу реки. Федор Иванович гордился своим постояльцем и всем рассказывал, какой Остап Ибрагимович серьезный и образованный. Остап каждый день усаживался за чертежи и таблицы, составляя планы работ на следующий день с расчетами - сколько чего закладывать в котел, какую держать температуру, сколько раз перемешивать массу. Все подробно расписано, каждый этап непрерывного производства. Готовые инструкции забирал кто-нибудь из пацанов, тайно проникая в дом Федора Ивановича.
  Одновременно Остап работал над конструкциями бродильно-перегонных аппаратов будущего, от миниатюрных моделей для домашнего пользования до крупных заводов большой производительности. Впоследствии его разработки стали известны и были широко использованы в народном хозяйстве. Остап знал об этом, но на своем авторстве не настаивал.
  Корчевской период жизнедеятельности Остапа Бендера ознаменовался расцветом самогоноварения на совместном предприятии корчевских пролетариев и московских беспризорников. Ширилась и росла слава Верхневолжского самогона, крепостью он был не хуже казенной водки, которой торговали еще при старом режиме, пока, в 14-м году не вышел "сухой закон". Во времена "сухого закона" население Российской империи, а потом и Советской России пить не перестало, но напитки по качеству были куда как хуже, чем "казенная водка", а вот Верхневолжский самогон не уступал ей. Остапу не нравилось слово "самогонка". Он считал его пошлым и неблагозвучным. Ему было обидно за русский сорокаградусный напиток. Он был гораздо лучше всяких там чачи, араки, тутовой водки, американского и шотландского виски, английского бренди. Разве что ром не уступал ему. Да и то - вопрос спорный, если принять во внимание медицинские показатели.
  -А какие названия! - Возмущался Остап, - виски, бренди, ром! А у нас - самогонка, бормотуха, в лучшем случае, первач. "Первач"- еще куда ни шло. От слова "первый". Понятно, что означает напиток наилучшего качества.
  Надо сказать, что сам Остап никогда не принимал больших доз самогона и даже первача. Но толк в напитках знал. Мог по вкусу определить скольки градусный продукт, из какого сырья изготовлен, какие содержит примеси. Глядя на своего руководителя, беспризорники тоже не злоупотребляли самогоном. Если только попробовать для пользы дела. Учились распознавать на вкус качество напитка, как это делал Остап. Свою долю продукции они меняли на продукты в Корчеве и окрестностях или увозили в Москву и там, на знакомых рынка также меняли на продукты. Вопрос с продуктами питания все еще стоял остро. Ребята редко наедались досыта. В связи с этим Остап думал о расширении производства.
   Но не получилось. Палка, как известно, всегда бывает о двух концах. Одновременно со славой над бесперебойно работающим совместным предприятием стали сгущаться тучи. Пока это были визиты в окрестности бани местных активистов КИМа и юных пионеров, которых интересовала группа молодых людей чем-то занимающихся на берегу реки и не охваченных комсомольско-молодежной работой. Через некоторое время мимо бани прошел сотрудник Корчевского угро. Однажды совсем близко подошел участковый милиционер и заглянул в оконце бани. Пацаны, заметившие его на подходе, объявили тревогу и приняли готовность номер один. Участковый увидел голых ребят с шайками и вениками. Моются люди в бане. Что тут такого? Но каждый день не будешь же мыться. На Руси по субботам моются.
  Остапу доложили о визитах, и он отдал команду - производство закрыть, аппарат разобрать, выпуклую крышку и заграничную трубочку надежно спрятать и хранить, как зеницу ока. Наступили черные дни для Союза молодежи, грустные - для пролетариата города Корчевы и ее окрестностей и беспокойные - для Остапа. Последнему надо было как-то не допустить, чтобы пацаны вернулись к прежнему промыслу, то есть к воровству. Этого можно было достигнуть только тем, чтобы они иногда что-нибудь ели. "В какой руке шарик" - это, конечно, подспорье, но долго этим ораву беспризорников не прокормишь. Надо перевезти аппарат в другое место и возобновить производство. Такое смелое решение принял Остап и оповестил об этом всю компанию. Пацаны обрадовались и по приказу руководителя производства разбежались по округе искать подходящее место для установки аппарата. Сошлись на деревне Притыкино на другом берегу Волги. Присмотрели подходящую баньку на отшибе и у самой воды. Узнали, чья. Васи - Бобыля, но он в ней не моется, ходит в баню к своей знакомой. То, что нужно. С Васей договорились. Установили, доставленный на лодке, котел. Навозили дров. Вода - рядом. Патоки имеется приличный запас и дрожжи припасены. Ребятам для жилья приспособили пустующий овин полный соломы. Остапа для конспирации стали звать "командором". Производство запустили.
   
Согласен с Дзержинским – детям надо помочь
 
  А у Остапа на душе кошки скребут. Что же это, так и будут пацаны промышлять самогонкой. Слов нет производство увлекательное и доходное. Но запрещено законом. Даже если их не поймают за этим делом, они все равно преступают закон. Значит - преступники. С детства приученный чтить уголовное уложение (теперь - кодекс) Остап пошел на решительные меры по переустройству своей жизни и жизни пацанов:
  -Сдам всех в детский дом, старшие пусть идут строить социализм.
  Осуществлению этих планов неожиданно помогли женщины деревни Притыкино во главе с председательницей сельсовета Надей Калининой. Женщины деревни и близь лежащих деревень обратили внимание, что их мужья слишком часто ходят веселые и провели расследование. Оказалось, что в баньке Васьки-Бобыля обосновалась какая-то компания. То ли шайка, то ли банда, но что чуждые элементы - это точно. Чем занимаются - сначала было не ясно. Время от времени топили печь и без конца носили из реки воду. Для чего столько воды? Мужики со всей округи и из-за реки то и дело шастали в баньку. Чего им там надо? Вскоре все открылось. Самогон гонят и спаивают несознательную часть населения, то есть мужиков. Женщины решили эту лавочку прикрыть. Собрались все вместе, подошли еще из соседних деревень из Пустырей и Борка. Окружили баньку и двинулись на штурм. На всякий случай прихватили по пучку крапивы. Бдительные пацаны заметили движение. Сыграли тревогу и приняли готовность номер один. То есть сбросили свои одежки и схватили шайки и веники. Но не на тех напали. Женщины обман поняли, ворвались в баню и...
   
           * * *
  Мальчишки скрылись в ближнем лесочке. Голые, в крапивных ожогах. Разгневанные тетки принялись обсуждать, что делать дальше.
  -Вот пусть нагишами идут, куда хотят. Одевка своим пригодиться в лес ходить. Смотри, бабы, тут и целое есть.
  -Леньке моему штаны впору будут.
  -Опомнитесь! - остановила подруг Надя Калинина, - сдурели совсем. Малые же они. Пусть придут, оденутся.
  -И куда их? Может, милицию позвать
  -Беспризорники это. Их теперь в городах много. Бездомные. Детские дома для них открывают. В Твери тоже есть. Туда их надо отправить.
  -Самогонку куда будем девать? Смотрите сколько.
  -Давайте в реку выльем.
  -Поделим на всех. Только спрятать надо хорошо, чтобы наши злыдни не нашли. От простуды сгодится. - Постановила Надя Калинина - председатель сельсовета, и все ее послушались.
  Самогонку унесли. Ребятам крикнули, чтобы шли одеваться и не боялись. Беспризорники притрусили, забились в баньку, оделись. Первым вышел Гриша - Чинарик.
  -Жрать хотим! И вчера целый день не ели. Вот нагнали первача, думали на еду сменять, а тут вы налетели с крапивой. - Гриша с обидой шмыгнул носом и жалостливо заморгал глазами.
  Куда бабам деваться, накормили картошкой с грибами, хлеба у самих нет. По стакану молока налили. Объявили пацанам свою волю:
  -В Тверь вас свезем в Детский дом.
  Запрягли две подводы, погрузились, поехали. Надя Калинина и комсомолка Катя Веселова - сопровождающими. Даже милиционера не взяли. Пацаны вдруг растеряли всю свою беспризорницкую удаль. Они устали, изголодались, болеют. У них всегда натянуты нервы. Они не могут, даже, поспать глубоким сном, как все люди. Они всегда настороже. А тут натянутые нервы вдруг ослабли. Им стало все равно. В медицине это называется "истощение нервной системы". Женщины своим женским чутьем поняли, что у беспризорников есть еще одно название - дети. И эти дети измучены и больны. И вот ребятам стало все безразлично. Повезут их в Тверь в Детский дом - пускай. Хуже, скорее всего, не будет. Вот их накормили картошкой с грибами, молока дали и они сидят на двух телегах, прижавшись друг к другу. Может, там в Твери их накормят еще раз. Остап много раз говорил им о Детском доме. Они согласились пойти туда жить, но в Москве их не взяли. Может, и в Твери не возьмут. Но в Москве, в Детдом их привел Остап, сам такой же беспризорник, как они, только постарше. Сейчас их приведут председатель сельсовета Надя Калинина и комсомолка Катя Веселова. Пусть попробуют не взять.
  Когда уезжали, мужики - корчевские компаньоны - шли некоторое время рядом с телегами и смотрели на пацанов с грустью. Потом отстали. Дольше всех шел Остап Бендер - командор, студент-химик, сын турецко-подданного. Он смотрел на пацанов своими ясными, честными глазами. Глаза говорили пацанам: "Все будет хорошо. Ничего не бойтесь. Вас накормят в городе Твери, пересчитают, запишут ваши фамилии, пока вы их не забыли. Вы вырастите, у вас будут дети, дома и квартиры". Пацаны ответили бы на это: "Гы!", но они молчали, чтобы никто не догадался, что это Остап научил их варить самогонку. Потом Остап остановился. Телеги с пацанами уехали вперед и скрылись за поворотом.
  Можно подумать о себе. За квартиру у Федора Ивановича заплачено до завтрашнего дня. Значит, переночевать есть где. Завтра надо начинать новую жизнь. Новую жизнь Остап начал в Москве, в комиссионном магазине. Перед этим он с удивлением обнаружил, что пиджак, который служил верой и правдой два года, неимоверно жмет под мышками и с трудом застегивается, а брюки очень уж неприлично обтягивают фигуру ниже пояса. Остап уверенно зашел в комиссионный магазин. Потребовал полдюжины костюмов в примерочную. Безошибочно выбрал зеленый костюм в талию и надел его. Свой, видавший виды, повесил в один ряд с прочими. Поизучав себя в зеркале минут десять, позвал продавца. Широким жестом показав на костюмы, молвил:
  -Вот, возвращаю все шесть. Ничего не подошло. Когда у вас новые поступления?
  -Каждый день, что-нибудь приносят. Заходите.
  -Зайду завтра.
  В новом (почти) костюме Остап отправился в Московский химический институт узнать, не начались ли занятия. Парамонов пожал ему руку, сказал, что Остап Бендер переведен на третий курс, но ему необходимо сдать экзамен по "политике". Но чтобы быть допущенному к экзамену, надо написать реферат по произведениям Ульянова-Ленина на тему "Партия большевиков в борьбе за счастье и светлое будущее трудового народа". Парамонов по секрету сообщил, что если реферат понравится товарищу Акопяну - преподавателю Коммунистического университета им. Свердлова, который по совместительству преподавал в химическом институте, то экзамен по предмету ему автоматически зачтут, и товарищу Бендеру будет выплачиваться ежемесячная стипендия в размере 3 рубля 64 копейки. Остап изумленно поднял брови и ринулся на поиски бумаги для реферата. Найти чистую бумагу было гораздо сложнее, чем составить реферат. Но Остапу повезло. В куче мусора на свалке Сухаревского рынка, среди старых газет и журналов обнаружилась незаполненная амбарная книга, какими пользовались торговцы при царском режиме. Книга было в твердом переплете, снаружи немного подпорчена, но внутри были чистые разграфленные листы. О лучшем можно и не мечтать. С амбарной книгой в руке, в новом костюме, преисполненный важностью предстоящей умственной работы, Остап шел по Сухаревскому рынку, где и встретил Генку-Чуму. Гена был в костюме Остапа, опрятен и доволен жизнью. Поздоровались, рассказали о себе. Генка служил приказчиком у непмана, получал жалование, но мало. Костюм себе, пока, не мог купить и обеспокоился, что Остап потребует свой - обратно.
   -Носи, - великодушно ответил Остап на Генкино беспокойство, - если можешь, достань мне ручку с пером и пузырек чернил.
   -Это я мигом, - обрадовался Генка.
   Но мигом не получилось. В конторке сидел хозяин и писал анонимное письмо в ЧК на владельца скобяной лавки, своего друга детства.
   -На карандаш, потом достану чернил и ручку. Вот поесть тебе принес и твою фуражку.
  Фуражка была чистая и не измятая.
   -Я ее совсем не носил, чтобы не испачкать. Белая она - марковитая.
   Еду Гена принес в соответствии с беспризорницкой традицией - есть у тебя еда - делись с корешом и не спрашивай голодный он или нет. Давай и все - не ошибешься.
   Карандашу Остап обрадовался. Будет пока писать карандашом, а когда разживется ручкой с чернилами, обведет написанное. Так, даже, лучше. Карандашную рукопись лучше подправить.
   Остап устроился в той самой прачечной на перевернутом корыте и написал свой реферат. Названия работ Владимира Ильича Ленина-Ульянова он заранее списал со стендов наглядной агитации, содержание работ он опустил, но перечислил все ближайшие политические события Западной Европы, России, Америки, Китая и других стран, поворачивая их так, что они становились доказательствами правильности коммунистического ученья. Причем это не зависело от того кто победил в этих событиях революция или контрреволюция. На эту особенность подхода студента Остапа Бендера к политическим событиям обратил внимание преподаватель коммунистического университета товарищь Акопян, который в химическом институте вел занятия по совместительству. Он нашел этот подход весьма продуктивным и впоследствии защитил диссертацию, положив в основу данный реферат, за который он поставил оценку "удовлетворительно" и автоматически такую же оценку за экзамен. Остапу сразу выдали заслуженную стипендию за сентябрь месяц.
  Покончив с академическими задолженностями, Остап вернулся на Сухаревский рынок, увенчал себя капитанской фуражкой, посмотрелся в витрину продуктовой лавки и подумал, что к этому наряду пошел бы светло-зеленый шерстяной шарф, который он видел в раздевалке химического института. Шарф этот одиноко висел там в прошлом году, когда товарищ Парамонов объявил, что он переведен на второй курс. В этом году шарфа не было, но Остап, на всякий случай, зашел в институт якобы уточнить кое-что насчет учебного плана на предстоящий учебный год и спросил у Анны Петровны, которая была сторожем при дверях, не видела ли она светло-зеленый шерстяной шарф, оставленный на вешалке. Анна Петровна ужасно смутилась и честно призналась, что такой шарф был, долго висел, и она подумала, что за ним уже никто не придет и решила распустить его на нитки, чтобы связать своей внучке шапочку, рукавички и шарфик. Она уже начала распускать и намотала клубочек, но раз хозяин нашелся, то она принесет спицы и за один день свяжет все обратно. Пусть товарищ Бендер зайдет завтра вечером. Великодушный Остап сказал, что возможно для него хватит и того что осталось, шарф ведь был очень длинный. Из тех ниток, что на клубочке, пусть Анна Петровна свяжет внучке рукавички. Действительно, шарфа хватило обмотнуть шею Остапа и живописно свеситься вдоль груди двумя концами. Распускаемый край шарфа Анна Петровна тут же ловко заделала крючком, и они расстались довольные друг другом.
   Остап шел по Москве в направлении Сухаревского рынка, поглядывая на свое отражение в витринах и окнах. Светло-зеленый шарф удачно дополнял общую картину. Некоторый диссонанс вносили штиблеты с ярким верхом, но они, приобретенные в начале НЭПа, были хорошего качества и еще послужат.
   Итак, Остап предстал во всем великолепии от штиблет до белого верха фуражки. Было бы несправедливо промолчать о том, что сам он был ладно скроен и крепко сшит и обладал лицом и фигурой греческого бога Зевса, если бы Зевса побрить и одеть в костюм Остапа. Мужественной фигурой и чеканным профилем, в свои 22 года, Остап вполне тянул на 25 лет. Во внутреннем кармане зеленого пиджака в талию лежало свидетельство о том, что Остап Бендер является студентом 3-го курса Московского химического института, то есть имеет незаконченное высшее образование. При таких данных вполне можно было начинать карьеру советского служащего.
   Но...
   
    * * *
  Благодаря круговой поруке племени беспризорных, через Гену-Чуму и оставшихся на Сухаревском рынке нескольких пацанов, не пожелавших менять Москву на Корчеву, Остапу стало известно, что им интересуются сотрудники ЧК. Освобождение его из Таганской тюрьмы признано ошибочным, следствие, проведенное по его делу - поверхностным. В деле не нашлось данных о происхождении Остапа Бендера, о том, что он делал до революции, в революцию и в гражданскую войну. Не подтвердились сведения о том, что он является сыном лейтенанта Шмидта. Зато, подтвердилось, что он причастен к производству самогона, торговле им, похищению группы беспризорных из приемника-распределителя, привлечению несовершеннолетних к производству самогона. Неоднократное упоминание самого Бендера, что он сын турецко-подданного наводит на мысль о шпионаже в пользу Турции. Все это побудило продолжить следствие по делу О.Бендера, а самого его задержать.
   -За что такая несправедливость? - С горечью воскликнул Остап. - Если бы я не организовал это небольшое предприятие, дети умерли бы от голода.
   Но закон есть закон. Уголовный кодекс надо чтить, а он был нарушен. Он был хитроумно обойден, но, даже, самые лучшие побуждения, толкнувшие Остапа на это, не могли его оправдать, и возмездие могло грянуть в любой момент.
   Где выход?
   Выходов было несколько - через турникеты Московских вокзалов к поездам дальнего следования на юг, север, восток и запад. Остап сел в пассажирский поезд, помчавшийся по Великой Сибирской магистрали, и стал в нем обживаться. Между тем приближалась зима 1924 года. И если в вагоне (на третьей багажной полке, или под нижней полкой, или в тамбуре) было, если и не очень тепло, но, по крайней мере, не капало и, почти, не дуло, то снаружи вагона капало, пролетали первые снежинки и дул прохладный ветер. Полушубок, подаренный Остапу корчевскими коллегами, остался в городе Корчева, на лавке у Федора Ивановича, где Остап спал, укрываясь этим полушубком. Остап собирался вернуться за ним, но обстоятельства заставили срочно отбыть в противоположную сторону.
   
По Транссибирской                магистрали
 
   И вот он едет. Билета, естественно, нет.
   "Покупать билет - это пережиток капитализма, - считает Остап. - При коммунизме люди не будут, даже знать такого слова, как билет. И он, как личность целиком и полностью согласный с идеей построения коммунизма, вполне может ездить без билета уже в настоящее время".
   Поскольку контролеры и кондукторы не были согласны с доктриной Остапа, последнему пришлось находить способы обходить эти отживающие свой век консервативные правила. Самым употребительным способом был - делать вид, что он едет в соседнем вагоне, а сюда зашел повидаться с приятелем (приятельницей), билет, естественно, в соседнем вагоне. При этом обаятельная улыбка, честный, ясный взор, уверенный, слегка ироничный общий вид делали свое дело. Контролеры извинялись за беспокойство, Остап их великодушно извинял.
   Проблемы, как прокормиться в дороге, для Остапа не существовало. Пассажиры всегда везли с собой полные сумки пирожков, жареных куриц, сваренных вкрутую яиц, малосольных и соленых огурцов и только ждали момента, когда можно угостить всем этим молодого человека Остапа Бендера.
   Так он ехал по Великой Сибирской магистрали и однажды, посмотрев в окно, увидел, что он находится, примерно, посередине Советской страны. Он решил, что заехал достаточно далеко от Москвы и вышел из поезда на станции Тайга. Тут он обнаружил, что по перрону метет поземка, а зеленый в талию костюм совсем не защищает от холодного ветра. Лучше было бы вернуться в вагон, но поезд свистнул и ушел дальше на восток. Самым же неприятным обстоятельством оказался не холод. Остап привык к жизненным передрягам, и холод он бы перетерпел, но взгляды, которые на него бросали местные жители и проезжие, в особенности девушки его обескураживали. Две хорошенькие девушки в теплых шубках и пушистых шапочках, показав друг дружке на Остапа, громко расхохотались. Остап в своем костюме, капитанской фуражке с белым верхом и ярких штиблетах, на фоне тепло одетых людей и осеннего пейзажа, выглядел смешно и нелепо. Положение не спасал, даже, теплый шерстяной шарф. Положение могли спасти только ловкость и изобретательность Остапа. И он, сориентировавшись, тотчас же сделал вид, что с ним что-то такое произошло, заметался по перрону и стал спрашивать у людей, не видел ли кто его чемодан. Вот он тут его поставил, положил на него свое теплое пальто и только на миг отвернулся. Взгляды окружающих из насмешливых стали сочувствующими. Остапу стали давать советы: обратиться в милицию, в камеру хранения багажа к начальнику станции. Может, кто-то подумал, что чемодан и пальто потеряны и сдал их, куда положено сдавать в таких случаях. Остап потрусил в сторону, где должен быть начальник станции и над ним уже никто не смеялся. Начальник отослал его к дежурному по вокзалу:
   -Потерянные вещи у него. Если ваш чемодан нашли и сдали, то он его выдаст, - и крикнул через зал ожидания, - Петров! Выдай гражданину его чемодан.
   Взволнованный Остап метнулся к дежурному:
   -Понимаете, какой конфуз. Сошел с поезда. Поставил чемодан, положил на него пальто, отвернулся на миг - нет чемодана.
   -Выбирай, который твой.
   Чемоданов было два. Пальто не было.
   -А пальто? - спросил Остап.
   -Вон в углу лежат какие-то, - и дежурный побежал на перрон махать флажком проходящему поезду.
  Остап перетряхнул забытые пассажирами вещи, выбрал почти целое полупальто на вате, примерил. Решил, что это и есть его пальто, забытое на перроне. Прихватил шапку-треух. Поискал, нет ли обуви. Не нашел.
  Пальто хорошо грело. Чемодан многообещающе оттягивал руку.
  -Интересно, где здесь отель? - подумал Остап, - хоть это и не Рио-де-Жанейро, но ведь должен быть какой-нибудь постоялый двор.
  Но двора тоже не было. Остап постучался в будку стрелочника. В будке топилась печь, на столе стоял чайник с кипятком, за столом сидела тетенька в клетчатом платке - стрелочница.
  -Заходи, заходи. От поезда отстал? Теперь сутки ждать надо.
  -А что, есть у вас гостиница?
  -Нету, в вокзале переночуешь. Только надо скамейку пораньше занять, а то на полу придется.
  -А у вас можно?
  -Можно. Только сидя. Видишь, тут лечь негде. Зато тепло. В вокзале-то - холодно.
  -Я лучше у вас переночую, сидя.
  -Сиди. Налить тебе кипяточку?
  Налила. Отколола ножом от куска сахара, который грызла, подвинула кусочек. Небрезгливый Остап взял, стал пить кипяток вприкуску.
  -Ты кто?
  -Студент.
  -Ленька тоже студент. В техникуме учится. На практике тут у меня. Учу его стрелку переводить. Он уже и научился, теперь переезд подметает метлой.
  Приоткрыла дверь, крикнула:
  -Леня, иди кипятку попей.
  В будку зашел парень, уставился на чемодан, захлопал глазами:
  -Чего это мой чемодан здесь? Ты что ли его притащила, Нюра? Зачем? Пусть бы там и стоял - у Петрова.
  -Он принес, - кивнула на Остапа.
  Остап вдумчиво осмотрел чемодан:
  -Действительно, это, кажется, не мой. Там два стояло. Я, видно, перепутал. Надо пойти поменять.
  -Эх ты, чего такой растяпа. А если у тебя там ценное что. Пойду, принесу твой. Ты сиди, чай пей. А чемодан пусть уж здесь будет. У меня в нем книги. В общежитие не оставишь, сразу растащат.
  "Вот почему он такой тяжелый, - догадался Остап, - книги в нем".
  Леня принес неизвестно чей чемодан:
  -На.
  -Спасибо.
  -Ты посмотри, все ли цело.
  Остап принялся шарить по карманам:
  -Ключик куда-то запропастился.
  -Давай гвоздиком открою.
  -Да ладно, потом, не к спеху.
  -Ты что, надо посмотреть, все ли на месте. А если что украли, то по горячим следам скорее найдешь.
  Шустрый Леня нашел гвоздик и, несмотря на протесты Остапа, ловко вскрыл чемодан.
  -Давай смотри, - и сам стал перебирать содержимое чемодана. - Эге, что это?!
  На дне лежал револьвер, рядом приспособление, в народе именуемое "фомкой". Леня схватил револьвер.
  -А ну, вставай! Топай в милицию, а то спущу курок!
  -Стой ты, парень! Не мой это чемодан.
  -А чей?
  -Не знаю я чей, но не мой.
  -Не твой, так не твой. Пошли, отнесем его в милицию. - Леня бросил револьвер в чемодан и защелкнул замки.
  -Не пойду я в милицию. Ты иди один. Ты нашел этот чемодан, ты и иди. Я тут совершенно ни при чем.
  -Ладно, - покладисто согласился Леня, - не хочешь - не ходи. Один справлюсь. Может, мне за это благодарность будет или ценный подарок. - Леня подхватил чемодан и отправился в милицию.
  Нюра подумала и сказала:
  -Знаешь что, студент, шел бы ты тоже куда-нибудь.
  -Не знаю, куда и пойти. Но вы не думайте, я к этому чемодану не имею никакого отношения.
  -Я и не думаю. Только ты сам подумай, надо тебе встречаться с милицией или нет. Они же сейчас придут.
  -Не надо мне с ними встречаться, хоть я и не сделал ничего плохого.
  -Вот что, там какой-то парень рабочих набирает. Не знаю, зачем ему. Всех берет без разбора и без документов. Иди к нему, там все узнаешь.
  Остап пошел на другой конец перрона и записался в какую-то научную экспедицию рабочим. Назвался Петровым Юрием. Еле успел. Партия была уже сформирована и вот-вот отправится на реку Томь, по которой сплавится до Оби и дальше до самой ее губы, а там - по реке Таз до какого-то старинного города, от которого теперь ничего не осталось. Начальником этой партии был ученый дед, профессор Василий Иванович, которому уже давно пора на покой. Обо всем этом Остап узнал от парня Васи, по виду студента, который и записал Остапа четвертым по списку. Взглянув на его штиблеты, выдал сапоги и комплект рабочей одежды. Вася страшно суетился, куда-то бегал, чего-то закупал, с кем-то договаривался. В состав экспедиции входила интеллигентная женщина средних лет, которая все время вздыхала, казалась расстроенной, иногда принималась вытирать набежавшие слезы.
  Итак, парень суетился, женщина плакала, ученый дедок пребывал в радостном возбуждении, часто обнимал парня Васю, потирал руки. Рабочие, их было трое, безучастно курили самокрутки и безмолвствовали. Остап пока не мог разобраться, что к чему. Наконец, он отвел в сторону Васю и спросил, почему женщина плачет, отчего дедок радуется, чего Вася так суетится и кажется расстроенным и растерянным, а рабочим дела нет до всего, что происходит.
  -Эх, расскажу тебе! Это мой дед. Отец моего отца. Он археолог. В архивах нашел документы о том, что на севере на реке Таз в 17 веке стоял город с церквами, торговый город, центр соболиного промысла. Стоял, стоял, а потом всех соболей вокруг выбили и люди город покинули. Город исчез с лица земли. Вот мой дед и стал мечтать добраться до места, где этот город стоял и посмотреть, что там осталось. Должно же что-то остаться. Дед много раз писал, просил организовать экспедицию. Но все нет и нет. Дед состарился, уже 80 лет. Стал тосковать об этом городе. Того и гляди помрет от тоски. Даже плакать стал по ночам. Вот моя бабушка продала все свои драгоценности и шубу из соболя и сказала:
  -Вот тебе деньги. Найми рабочих. Поезжай на реку Таз. Сделай раскопки.
  Ну, дед собрался и едет. Я его до Томска провожаю. Там он должен встретиться с одним ученым - биологом, который в этом Городе был и все там видел, поэтому мы такой крюк делаем, через эту станцию. В Томске судно подходящее найму. Я не могу с ним ехать. Учусь в университете. Вот отправлю экспедицию и обратно поеду. Много уже пропустил. Уговаривали деда отложить экспедицию до следующего года, чтобы летом. Нет, ни в какую. Боится, что помрет и не увидит это место, где город был.
  -А женщина почему плачет?
  -Лаборантка его Нина Петровна. Думает, что погибнут они в этой экспедиции. Но она его, ни за что не бросит.
  -Дед твой не понимает, что реки скоро станут. Зима же на носу.
  -Надеется успеть. Его ничто не остановит.
   
  На поезде доехали до города Томска. Вася договорился с капитаном и владельцем крепкого быстроходного катера за хорошие деньги доставить экспедицию в реку Таз, на место бывшего города. Капитан оказался веселым громогласным парнем, звали его Володя. Узнав, что профессора зовут Василий Иванович, он, первым делом заорал:
  -О! Как Чапаева! Молодец! - схватил за руку и долго ее тряс.
  Потом все досконально выспросил о цели экспедиции, пришел в неописуемый восторг, одновременно возмутился и тут же решил, что надо делать:
  -Ты молодец, Иваныч, хоть и профессор! Это надо же такому случиться. Был Город с домами, церквами, лавками, кузнями и вдруг исчез. Нехорошо, несправедливо! О чем только царское правительство думало? Ну мы это так не оставим. Советская власть не позволит. Построим обратно, все как было. Я тебе, Иваныч, так скажу - ты  осмотрись, когда придем, и на бумаге все вычерти как оно там есть. Ты чертить умеешь? Там должно что-то сохраниться. Это же не так давно и было - 17-ый век. Это же не до новой эры. И письмо товарищу Ленину - так, мол, и так. Поправить надо это дело. Мы все подпишемся.
  Профессор чрезвычайно обрадовался такой поддержке и сказал своей верной лаборантке Нине Петровне:
  -Вы слышите, Ниночка? Это глас народа. Володя сразу все понял. Какой умный и смелый. А на ученом совете не поняли, отказали в экспедиции. Мол, не время сейчас, нет денег, другие есть задачи - поважнее. Хорошо, что я их не послушался. Елена Евгеньевна тоже поняла. Достала денег. Проводила меня в экспедицию. Я так счастлив.
  Нина Петровна ответила:
  -Да, да, Василий Иванович, - а потом отвернулась и горестно вздохнула, но профессор этого не заметил.
  -Вы знаете, Ниночка, когда Елена Евгеньевна провожала нас с Васенькой на вокзале, она крестила меня и говорила: "Храни тебя Господь". И это при всем народе. Мне было так неловко. Но что поделать, она соблюдает старые традиции.
  -Это ничего, Василий Иванович, старые традиции были неплохи. Например, пожертвовать для мужа своей жизнью или своим покоем, а уж про драгоценности и говорить не приходится.
  -Я понимаю, Ниночка, на что вы намекаете. Ведь она, даже, шубку свою продала, а впереди зима. Может, я не прав, что пошел на это. Принял от Леночки эти деньги?
  -Нет, нет, что вы, Василий Иванович, все правильно. А на зиму у Елены Евгеньевны теплое пальто есть.
  Остап, прослушав все эти сбивчивые речи, тем не менее, уяснил суть происходящего и стал думать с досадой: "Влип я в историю. Ну, куда меня несет с этой гнилой интеллигенцией. За полярный круг. В город, которого нет. Профессору 80 лет, а если он там умрет. Васька уехал себе в свой университет. Деда на меня бросил. У меня, между прочим, в Москве Химический институт. Ежемесячная стипендия. А я вот должен плыть с этим дедом. Если бы еще это был мой дед." - Но тут Остап вспомнил, почему он "влип в историю" и успокоился. Пересидеть свои неприятности за Полярным кругом - лучше не придумаешь. Уж там-то ЧК его нипочем не найдет.
   
   
По Великой Сибирской реке
 
  Они отчалили от пристани города Томска. На берегу стоял коллега и друг Василия Ивановича, махал рукой и вытирал глаза белым платочком. Судно быстро набрало скорость и бойко побежало вниз по течению, оставляя позади себя порт, набережную и вскоре весь город исчез из вида.
  Тут Остапа позвал капитан Володя:
  -Юра, слушай сюда - вот штурвал, вот подача топлива. Держи судно так, чтобы красные бакены были справа, а белые слева. Если навстречу судно, вот флажок, махнешь ему, чтобы разойтись. Да, что б ты знал, судно мое "Ореликом" зовется. Я спать пошел.
  Остап не успел рот открыть, а Володя уже нырнул в люк кубрика.
  "Так, - подумал он, - кажется, я стал капитаном. Сбылась мечта моего детства. Только плывем мы совсем не в Рио-де-Жанейро и не на большом белом теплоходе".
  Хоть это и был не большой белый теплоход, но судно - не простое. Остап вырос на берегу моря, вблизи порта и кое-что знал о морских судах. Он уже осмотрел Володино суденышко, причем, с большим интересом. Мал золотник, да дорог - это подходило. Осматривая корпус и оснастку, Остап понял, что это когда-то было парусно-весельное судно, прочно сшитое с округлой формой днища. Вдоль борта на палубном настиле лежала мачта и паруса, а в нижнем отсеке - две пары весел. Но катер был моторным, зачем же Володя возит с собой паруса и весла? Мотор был "Дизель", похоже, с большим запасом мощности, превышающим потребности небольшого судна. На корме стояли бочки с жидким горючим, похоже, с нефтью. Судно легко слушалось руля. Остап осторожно добавил оборотов и скорость увеличилась. Тут же из кубрика вынырнул Володя:
  -Ты что, кто тебе велел? - Оттолкнул Остапа, сбросил обороты. - Здесь нельзя. Войдем в Обь, тогда можно будет. А ты рисковый, что любишь с ветерком? Я сам такой.
  -Дядя Володя, откуда у тебя такой катер?
  -Только вот этого не надо, давай без "дяди". Нашел дядю. Ты сам дядя, посмотри на себя. А почему ты спросил про катер? Что ты в нем особенного нашел? Можешь не отвечать. Раз спросил, значит, понимаешь толк в судах. Я его сам сделал.
  -Как сам?
  -Ну не совсем сам. Его мой отец в Архангельске купил. Еще до революции. А сделали его холмогорские мастера. Это было парусно-весельное судно. Корпус без единой железки сделан. Я его каждый год на леса ставлю, и днище смолю и конопачу. Ты видишь, я на него дизель приспособил. Если полные обороты дать, он на небо взлетит.
  -Зачем же ты паруса и весла возишь?
  -Насчет неба, я погорячился. Но на большой воде, при попутном ветре, если я паруса поставлю, могу скорость до 50 узлов развить. В войну у меня его отобрать хотели, вернее отобрали. Только завести не смогли. Без меня его никто не заведет. Я почему взялся деда в Таз-реку доставить. Во-первых - кроме меня за это дело никто не возьмется, а если и возьмется, то до ледостава все равно туда не дойти на обычном судне. Во-вторых - я хочу возможности своего Орелика показать всему честному народу. Пусть знают! В-третьих - платят хорошо.
  -Володя, тебе не кажется странным, что Василий Иванович туда под зиму идет.
  -Не кажется. Сейчас он там осмотрится и весной сразу за раскопки примется. Я бы на его месте тоже так сделал. А если он весны будет в Петрограде дожидаться, потом добираться, рабочих собирать, на месте обживаться. Лето наступит, а лето там короткое. И не успеет ничего сделать. Нет, он все правильно делает. Даром, что профессор.
  -Но как же он там будет зимовать? Он же старый очень.
  -Он же не один там будет. Петровна с ним, рабочие, ты. Как люди зимуют - обычное дело. Я за вами приду на Орелике под осень.
   В Нижневартовске к Остапу подошли завербованные Васей рабочие:
  -Юрка, ты скажи Иванычу, что мы дальше с ним не поплывем. Домой нам надо. Васька сказал на месяц, а мы слышим, они там зимовать собираются.
  -Господа, то есть товарищи, - перепугался Остап, - как это прикажете понимать? Вы дезертируете? Вы наносите советской науке предательский удар в спину. На вас надеется Ученый совет Петроградского университета, Народный комиссариат просвещения, лично товарищи Ленин, Троцкий, Урицкий и Луначарский. Я как беспартийный коммунист немедленно сообщу о вас, куда следует. Прямо сейчас иду и пишу в ЧК.
  -Ладно, Юрка. Не надо писать. Остаемся мы.
  Мужики сбежали в Сургуте, где капитан Володя приставал на полчаса по своим капитанским делам.
  -А я-то чего смотрю, мне бы тоже надо покинуть этот корабль, - подумал Остап, и продолжал плыть по течению на Орелике в составе экспедиции, сократившейся до трех человек, в качестве рабочего.
  Капитан Володя сочувственно крутил головой, вздыхал, но призывал Остапа не падать духом, говорил: "Не боись, Юрка! Не пропадешь!"
  "Хорошо тебе, капитан Немо, утешать меня, - думал Остап, - умчишься на своем Наутилусе, а я хоть пропади с профессором и его лаборанткой".
  Володя не просто крутил головой. Он что-то сосредоточенно взвешивал и прикидывал в своей голове. Потом позвал Остапа, сказав: "Слушай сюда", изложил свою программу. Он остаться зимовать с ними не может из-за судна. Его надо на леса поднимать, дизель снимать. А на пустынном берегу, малыми силами этого не сделаешь. Это только в порту можно. Еще не поздно вернуться всем составом. Он пробовал заикнуться об этом профессору, но оказалось - бесполезно. Профессор чуть не помер от возмущения. Значит надо готовиться к зимовке, но зимовать надо в каком-нибудь поселке или стойбище оленеводов или охотников. Самим зимовье не построить. Нечего и думать. С этим профессору придется согласиться.
  -Подойдем поближе, в устье Таза-реки поселок есть. Самоеды его Хальмер-Садэ зовут. Там русских много живет. Попроситесь к кому-нибудь на постой или найдете пустую избу. Там и причал хороший. Весной, как лед пройдет, наймете карбаз с мотором или с парусами, да и на веслах можно и дойдете до места назначения. Иванычу, пока, не говори. Готовить его будем. Петровне скажи.
  -Есть, капитан! - ответил на этот план обрадованный Остап. - Я так понял, что у нас есть шанс живыми остаться.
  -Это уже от вас зависит. Можно ведь и от скуки помереть. Если делом будете заниматься, то и не помрете.
  -Каким нам делом заниматься?
  -Ты же, Юра, не вчера родился. Еду готовить, печку топить. Дрова заготовлять надо. Там, куда мы идем, леса имеются. Тундра только начинается. На охоту будешь ходить. Собаку купи. Ружья у вас есть. Зверь там разный водится. Песцы из тундры забегают. Рыбачить можно. Оленя дикого завалишь - на всю зиму с мясом. Поселок этот - самое подходящее место. Профессор пусть сидит, книги читает. Вон он их сколько везет. Сам пусть книгу напишет. За зиму как раз успеет. Только керосина вам надо прикупить. Лампа у него есть и стекла запасные. Все! Давай договариваться. Нас трое - против одного. Должны договориться.
  -Но ты, Володя, имей в виду, он хоть и один зато профессор-ученый. Мы можем его и не переспорить.
  -Как это не переспорить, а здравый смысл? Он как профессор должен понять, не дурак же он.
  -Были такие ученые. Против них - все, а они на своем стоят. Галилей, например.
  -Знаю, знаю. Это который потом сказал: "А все-таки она вертится".
  Первым перед Василием Ивановичем выступил Володя. Изложил свои доводы. Особо он напирал на то, что если они пойдут вверх по Тазу-реке, то потом Володе не вырваться из ледового плена. Катер будет раздавлен, а сам Володя погибнет. Первого оратора сменил Остап, который сказал, что он не умеет строить избушки, ходить на лыжах, стрелять из ружья, имеет слабое здоровье, не переносит холода и обязательно помрет, если ему придется зимовать на пустынном берегу реки Таз, вдали от людей.
  Нина Петровна сказала:
  -Василий Иванович, я вас умоляю.
  Профессор сдался.
  Между тем Орелик добежал до дельты Оби и, аккуратно ее миновав, вышел на большую воду в Обскую губу. Это уже настоящее море. Ширина верст сто. С юга дует хороший ветер. Володя поставил парус и прибавил оборотов. Вот тут все и увидели, что это за корабль. Более чем триста верст до Тазовской губы они пробежали за четыре с половиной часа по Володиному хронометру. Там, где воды Оби и Таза соединяются, Володя с сожалением сбросил обороты, убрал парус и, сделав плавный разворот на восток, вошел в Тазовскую губу. На следующий день добрались до устья реки Таз и на левом берегу нашли поселение. Рубленые избы, ненецкие чумы, амбары, причал, люди ходят, дети бегают, собаки, олени, даже лошадки попадают в поле зрения. На самой большой избе --красный флаг. Жизнь.
  Причалили. Выгрузились. Василий Иванович выдал Володе плату за рейс. Заставил расписаться. Договорились, что Володя придет за ними на следующий год в начале сентября. Простились, и Орелик побежал в обратный путь.
  "Свершилось, - думает Остап, - давай превращайся в самоеда, а сначала иди во дворец с красным флагом и узнай, что этот флаг означает".
  -Юра, вы куда? - Закричали хором Василий Иванович и Нина Петровна.
  -Иду вручать верительные грамоты правителю этой страны. Заодно узнаю, где нам можно переночевать.
  В доме под красным флагом, как точно рассчитал Остап, находился начальник всей округи от Оби до Енисея и от Северного полярного круга до Северного ледовитого океана. Назвался он председателем Ненецкого совета Петром Григорьевым. Узнав кто такие, велел поселиться в пустом доме рядом и приходить каждый день на занятия по ликвидации безграмотности.
  -Мы грамотные, - обиделся Остап.
  -Тем лучше. Будете учить грамоте население. Женщина пусть учит писать, ваш старший товарищ - читать, а ты, молодой товарищ, будешь преподавать математику. Про Пифагора слыхал?
  -Слыхал. Это был портной. Он штаны изобрел.
  Григорьев долго хохотал. Оценил шутку. Потом сказал:
  -Очень хорошо, что вы к нам прибыли, а то я один. Теперь я буду вести основной предмет - политграмоту. Оказалось, что председатель Ненецкого совета еще является директором школы и единственным преподавателем всех предметов во всех классах.
  Василий Иванович хоть и согласился на зимовку в поселке, но все его существо, и душа, и тело  протествовали. Его неудержимо влекло туда, где когда-то стоял Город, и это  уже так близко. Каких-то триста верст, всего какая-то одна десятая часть их пути. И он стал тайно готовиться к путешествию. Ему нужно нанять лодку с гребцами. Он не пожалеет никаких денег. Пусть Ниночка и Юра останутся здесь дожидаться его обратно. Он доберется до Города на лодке и останется там хотя бы на несколько дней. Люди с лодкой подождут его и они все вместе вернуться обратно. Ему надо хотя бы дня три. Увидеть. Обойти Город. Сделать приблизительные замеры. После этого он уже будет спокойно дожидаться весны в теплом домике в поселке, готовиться к серьезной работе - раскопкам. Василий Иванович обошел поселок, договорился с двумя мужиками, которые за двести рублей согласились сходить с ним на лодке до Города и побыть там три дня. Место это они знали.
  Остап и Нина Петровна узнали о готовящемся путешествии, решили, что дальнейшее сопротивление бесполезно - они пойдут с ним. Договорились еще с одной лодкой. Большую часть экспедиционного имущества и своих вещей они оставили в домике. Отправились налегке, с надеждой - до морозов вернуться в поселок.
  И вот они высадились на правом берегу у впадения в реку Таз небольшой речки. Лодочники уверяли, что здесь и был когда-то Город. Профессор сделал стойку еще в лодке. Потом покрутил головой туда-сюда и воскликнул на самой высокой ноте,  на какую был способен:
  -Да, да! Это он! - Больше он ничего не мог сказать, перехватило дыхание.
  "От радости в зобу дыханье спёрло", - подумал ехидный Остап и помог профессору сойти на берег. Потом подал руку Нине Петровне.
  Василий Иванович уже носился по берегу словно гончая. Останавливался, всматривался под разными углами в окружающий пейзаж, ковырял землю. Наконец он угомонился. Сел на берегу, достал блокнот и стал быстро писать, поставив в начале листа значок "приблизительно". Исписав несколько листочков, он вскочил и опять устремился осматривать местность, но уже более спокойно. Остап, заинтересовавшись, ходил за ним и слушал, что Василий Иванович говорил:
  -Здесь у них был кремль-детинец. Видите, Юра, заметный земляной валик. Он ограждает квадратный участок, примерно с полдесятины. Должны быть сторожевые башни. Внутри кремля были избы разного назначения. Резиденция воеводы. Церковь и тюрьма.
  -Церковь - ладно, а тюрьма им зачем, Василий Иванович? Вы еще скажите, что у них ЧК была.
  -Что-нибудь такое было. Аналогичное. Тюрьмы и темницы существовали с древнейших времен. - И профессор прочитал небольшую лекцию о пенитенциарных системах.
  Остап огорчился. Он думал, что за полярным кругом тюрем не должно быть.
   
  Между тем стало темнеть, надо было подумать о ночлеге. Лодочники люди привычные к ночевкам, где придется. Два русских охотника и два ненца. Для них ночлег забот не составляет - развел костерок и сиди или лежи около тепла. Замерз один бок - повернулся. Собрали дрова. Профессор пересмотрел все сучки. Не сжечь бы какую историческую реликвию. Разожгли костер, перекусили, попили чайку. Скрючились вокруг костра, ночевать.
  С рассветом Василий Иванович, храбро разогнув части тела, жизнерадостно объявил, что ночевка у костра - совсем неплохо.
  -Можно всю зиму так прожить. Ничего страшного. Вот товарищи ненцы, наверное, часто так ночуют.
  На это старший из ненцев сказал:
  -Нет. Это плохо. Надо чум.
  -А что, это замечательная идея. Зачем нам дом, изба. Чум - это прекрасно. Целая народность живет в чумах. Надо купить чум и зимовать в чуме.
  На это тот же ненец сердито сказал:
  -Нет, чум не купить. Не продается.
  А русский охотник, владелец лодки категорически возвестил:
  -Вы, господа хорошие, заканчивайте свою гулянку. В поселок идти надо. Ветер меняется. С севера подует, замерзнут реки, пешком потопаете да и утонете в полынье.
  -Как же так! - Огорчился профессор. - Уйти сейчас, когда мы достигли цели. Пришли в Город и уйти, не осмотрев все, что здесь есть, что сохранили для нас четыре столетия.
  -Чего тут смотреть. Мы тут каждую кочку знаем. От города одна труха осталась.
  -Нет, вы не правы, товарищ. Здесь у самой поверхности можно сделать замечательные открытия. Найти свидетельства жизни, которая здесь кипела! - И пошел - поехал. На полчаса завелся.
  Ни Остап, ни Нина Петровна не могли устоять против доводов и энтузиазма профессора, но не бывалые охотники - северяне и мореходы. Старший из них сказал:
  -Если мы вас тут оставим, вы замерзните и вас съедят звери вместе с вашими тетрадками, а нас отдадут под суд и в тюрьму посадят. Нельзя терять время, в поселок идти надо.
  И с этими доводами Остап и Нина Петровна согласились и были готовы плыть в обратный путь. Но не профессор Василий Иванович. Он стал на берегу, как памятник самому себе и сказал:
  -Я остаюсь!
  Два русских и два ненца сделали друг дружке знаки отойти, сели в кружок и стали тихонько советоваться. Остап обеспокоился. Он подумал, что сейчас они вскинут свои ружья, возьмут их на "мушку" и под страхом смерти заставят сесть в лодки. Он готов был покориться, может, и Нина Петровна послушается, но профессор, кажется, скорее примет смерть, чем покинет Город своей мечты.
  "Если бы это был Рио-де-Жанейро, тогда понять можно".
  Но представители двух братских народов не стали открывать военные действия. Старший русский подошел к Василию Ивановичу и сказал:
  -Мы уходим, товарищ профессор. Вернемся на оленях, когда река станет. Привезем чум, все ваше, провиант. Тут землянка есть. Вон в ельнике. Там ждите. Еду экономьте. На неделю вам хватит, а там, если ничего не добудете - зайца или оленя, поголодать придется.
  Они собрали по карманам спички - отдали.
  -Спички экономьте. Костер не тушите каждый раз. Прыгнули в лодки и отчалили.
  Эх, и весело же заскользили лодочки вниз по течению Таза-реки. Остап горестно вздохнул. Василий Иванович стоял счастливый, Нина Петровна радовалась, что он - счастливый, о себе не думала.
  Отыскали землянку. Чтобы в нее войти, надо встать на четвереньки. Двери нет. Окна нет. Длина около сажени, ширина чуть больше полсажени. Однако от дождя и от снега спасет, а если заделать вход, то и от холода. Спать придется, прижавшись, друг к другу.
  "Однако, - подумал Остап, - Нина Петровна женщина... Как-то того... общий номер на троих..." - и он стал думать, как бы устроиться поудобнее.
  Первым делом он наломал еловых веток, устелил пол. Потом сделал из веток же, что-то вроде перегородки, навтыкав их заостренными концами в земляной пол, который еще не замерз и, таким образом, отделив треть землянки для Нины Петровны. Вылез из убежища и возвестил:
  -Мадам, направо от входа - ваш будуар. Извольте осмотреть.
  Нина Петровна заползла в землянку, оттуда послышался ее веселый голос:
  -Юрочка, какой вы молодец и джентльмен. Я побуду здесь немного, распрямлю спину, а то у костра всю ночь, скрючившись, просидела.
  А профессору не до бытовых проблем. Делает замеры. Осторожно, осторожно копает маленькой лопаткой. На предложение Остапа помочь ответил:
  -Нет, нет, Юрочка, я сам, - и благоговейно расковыривает еле заметный бугорок, уже схваченный морозом. Откалывает маленький кусочек - берет пробу почвы.
  Вообще-то это обязанность Нины Петровны брать пробы, делать пакетики и подписывать их, но пусть она сегодня отдохнет.
  "Интересно, они есть собираются? Сейчас - время ленча. Остап справедливо решил, что если об этом не позаботится он, то и никто не позаботится".
  Он раздул костер, вскипятил воду, заварил брусничный чай. Достал три сухаря, помня наказ экономить еду. Пригласил участников экспедиции "к столу". Бодро подошел Василий Иванович, устало приплелась Нина Петровна. Почаевничали.
  -Не расклеивайтесь, Ниночка. Вы не заболели?
  -Нет, нет, Василий Иванович, не беспокойтесь. Просто ночь вокруг костра меня подкосила. Но я уже отдохнула. Юра сделал для меня уютную спальню. Я уже могу вам помогать.
  -Давайте завтра. Сегодня я один справлюсь.
  Назавтра зарядил дождь со снегом. Замел костер. Намочил дрова. Все лежали в землянке. Если вылезут, то к имеющимся неудобствам прибавится еще мокрая одежда. Решили переждать дождь, а он льет и льет. День, ночь, еще один день. К утру третьего дня вся земля покрылась ледяной коркой.
  -Это ничего, - бодро объявил Василий Иванович, - значит, скоро река станет и нам привезут на оленях чум и наши вещи.
  "Привезут, если не забудут", - думает Остап, берет ружье и не менее бодро объявляет, - молодые мужчины нашего племени идут на охоту. - И покатился по скользкой поверхности к лесу. Там было не так скользко, можно ходить.
  -Стрелять я умею и, даже, метко. Но во что тут стрелять. Кроме елок никого нет. - Ходил долго и вдруг увидел оленя. Остап замер. Олень стоял неподвижно, жевал ветку.
  "И что? Я должен убить ни в чем не повинного оленя? Нет - хватит с меня убийств. Но что же делать? Если я в ближайшие дни никого не убью, нам будет нечего есть. Сухари скоро кончатся..."
  Остап вернулся к землянке ни с чем, если не считать охапки относительно сухих сучьев. Профессор и Нина Петровна, скользя по наледи, ходили вокруг кремля.
  -Юра! - Закричали они, - как охота? Убили кого-нибудь?
  Остап содрогнулся от словосочетания: "Убили кого-нибудь".
  -Нет, я промахнулся и он убежал.
  -Кто это был, Юра?
  -Это был огромный медведь.
  -Боже, - ужаснулась Нина Петровна, он же мог кинуться на вас.
  -Конечно, - злорадно сказал Остап, - он мог съесть меня. По-моему он был очень голодный.
  Костер удалось разжечь от одной спички. Они вскипятили воду. Побольше насыпали в котелок брусничного листа, даже, попробовали пожевать его. Съели по сухарю.
  -Если бы мне лодку и самодур, я бы мог ловить рыбу, а убивать "кого-нибудь", наверное, не получится. Если бы хоть заяц встретился. Зайца я, может быть, и убил бы. Зайцы, они ведь для того и существуют, чтобы их убивать: "пиф-паф, ой, ой, ой. Умирает зайчик мой" - это классика. Итак, я иду завтра на зайца.
  И он его встретил совсем рядом с землянкой. Заяц сидел и доверчиво смотрел на Остапа веселыми глазками. Остап испугался.
  -Ну чего ты сидишь? - Сказал он зайцу, - я же могу убить тебя.
  Заяц поскакал прочь. Остап выстрелил вдогонку и убил его.
  -Юра, Юра! - К нему торопились Нина Петровна и Василий Иванович, - в кого вы стреляли?
  -Зайчишку подстрелил, - небрежно сказал Остап, - вон он валяется.
  -Ой, какой же вы молодец, - они схватили зайца, потащили к кострищу. Остап шел за ними, его мутило.
  -В молодости я охотился. Вы увидите, Ниночка, как я умею обдирать и разделывать тушку.
  "Ну, слава Богу, хоть это меня миновало. Каков профессор!"
  Зайца ободрали, разрубили на куски. Половину мяса сложили в котелок, стали варить. Сначала съели печенку. Еле дождались, пока мясо стало мягким.
  -Сольцы бы не мешало.
  -Ничего и так хорошо. Народности севера веками обходились без соли.
  На следующий день Остап снова пошел на охоту, но ничего не добыл. Он нарочно шел шумно, ломал ветки, топал ногами.
  "Сегодня можно и не убивать. Еще половина зайца есть, ее и сварим. Завтра "кого-нибудь" подстрелю. Хотя завтра можно сделать перерыв, а то каждый день мясо и мясо. Вредно это. Вот послезавтра можно будет подстрелить дичину, если попадется."
  По утрам стали появляться ледяные закрайки у берегов. Сначала их отламывало течением и уносило вниз, а потом лед стал крепче, закрайки шире, наконец, осталась только протока посередине русла, скоро и она замерзнет. Спустя две недели после высадки экспедиции на берегу Таза, на месте старинного города, река стала, и лед начал крепчать. Участники экспедиции все чаще вглядывались вдаль, не покажутся ли оленьи упряжки с чумом, экспедиционным снаряжением и их личными вещами. Дни истаяли. Их заменили короткие серые сумерки. Все трое выглядели мрачными и несчастными. Большую часть суток они проводили в землянке, в кромешной тьме. Они лежали молча,без сна и без дела. И вот как-то однажды, Остап сказал:
  -Хотите, я расскажу вам содержание одной книги, которую еще никто не читал.
  -Хотим, - сказали хором, - а вы, Юра, ее читали? Никто не читал, а вы читали.
  -Я ее тоже не читал. Я ее сочинил. Она у меня в голове. Это рассказ о казацкой строевой лошади чистокровной верховой породы.
   
   

  Во имя науки
   
  Остап рассказал о том, как казацкая лошадь "Матушка" осталась одна в порту. Ее хозяин снял с нее удила, отпустил подпругу, поцеловал в лоб и уплыл куда-то на корабле. Других лошадей их хозяева - казаки пристрелили, а эту не смог пристрелить казак Кондрат Даренко, не поднялась рука, и лошадь «Матушка» осталась стоять у причала. Она смотрела вслед кораблю, на котором уплыл ее хозяин, и плакала. Потом к ней подошел мальчик, дал  кусок хлеба и погладил по щеке. "Матушка" пошла за ним и стала любить его также, как любила своего прежнего хозяина. Мальчика звали Остап Бендер. Он жил на берегу моря в старой барже со своими товарищами Ваней и Борей такими же бездомными сиротами, как и он сам.
  Остап рассказывал свою книгу почти всю ночь. Перед утром они уснули. Когда наступил еле видимый день, Остап ушел с ружьем в лес. Вернулся он с хорошей добычей - с двумя куропатками и зайцем. Теперь у них, почти, всегда было мясо и всегда - брусничный чай.
  Василий Иванович и Нина Петровна с нетерпением ждали, но не мясной похлебки. Они ждали продолжения книги о лошади "Матушке".
  -Юра, вы замечательный рассказчик, и у вас, определенно, есть литературный талант, - хвалил его профессор, а Нина Петровна согласно поддакивала. - Скажите, вы знакомы с героем книги с Остапом Бендером? Что же с ним потом стало?
  -Я думаю, что он стал преступником, - безжалостно сказал Остап, - наверное, его посадили в тюрьму.
  -Боже, какая жестокая несправедливость. Как же его жалко.
  -Не переживайте, Нина Петровна. Если хотите, я придумаю счастливый конец для своей книги.
  Остап рассказывал дальше. Они смеялись над смешным. Нина Петровна плакала в грустных местах. Когда Остап дошел до того, где описывались похороны Оксаны Даренко, она разрыдалась, а Василий Иванович категорически потребовал, чтобы Юра переделал этот эпизод.
  -В книге переделать можно, а как быть с правдой жизни, - глубокомысленно изрек Остап.
  -Но ведь это книга, литературное произведение, художественный вымысел. Такого же не могло быть в жизни. Писать надо о том, что бывает на самом деле.
  "Ах, так! - Мысленно взвился Остап. – Ну, хорошо же! Сейчас вы у меня получите". - И далее следует рассказ о воспоминаниях героя книги Остапа Бендера, о расстреле Афанасия Ильича Першина, доктора Гольдберга, убийстве всей семьи Вани вместе с малыми детьми, об избиении шомполами самого Остапа, и о страшной мести пятнадцатилетнего Остапа.
  -Ну, это уже слишком, - сердито сказал Василий Иванович, - у вас, батенька, больное воображение.
  А Нина Петровна испуганно промолчала.
  -Дальше продолжать? Или уже достаточно изящной словесности? - Зло сказал Остап, а про себя подумал: "Как бы они меня не убили".
  Хорошо, что на следующий день примчались оленьи упряжки. Стало не до литературных вечеров. Ненцы и русские те самые, что доставили экспедицию на лодках, выгрузили продовольствие, вещи, поставили чум. Они радовались, что все члены экспедиции живы и здоровы. Хвалили профессора:
  -Молодец, герой!
  И Остапа хлопали по плечам. Нину Петровну тоже похвалили:
  -Не умерла? - Молодец.
  Упряжки умчались. Потекли однообразные дни в ненецком чуме. Посередине - костер. Дым выходит в отверстие вверху. Дымно - в горле горчит. Горит лампа, воняет керосином. Снаружи чума - полярная ночь. Профессор явно упал духом. Бессмысленное сидение в чуме его убивает. Он все яснее осознает, что совершил ошибку, не вернувшись в поселок на лодках. Со стыдом вспоминает, как гордо стоял на берегу и торжественно произносил: "Я остаюсь". Вот и догордился. Заставил терпеть лишения женщину и молодого человека. Еще неизвестно, доживут ли они здесь до весны. К душевным мукам прибавились физические страдания и уложили профессора в постель, вернее - на оленьи шкуры.
  Выбрав момент, когда Нина Петровна ушла за брусничным листом для чая, Василий Иванович попросил Остапа дать ему вычерченный вчерне план Города и поставил крестик рядом с Городом, за его пределами.
  -Юра, если я помру, то вот тут похороните, за Городом, чтобы не повредить культурный слой. Я думаю, что раскопки рано или поздно будут осуществлены. Жаль, что без меня.
  -Что вы, Василий Иванович, как же без вас. Вы уж крепитесь, не поддавайтесь болезни. По-моему вы уже на поправку пошли. Вот план попросили. Давайте я вам чаю налью. - Остап говорил и говорил без умолку, и чем дальше, тем лучше становилось профессору. Он уже приподнялся и полусидел.
  -Юра, дайте мне мой блокнот, я должен кое-что записать.
  -Вот и отлично, - обрадовался Остап, - а то взялись рисовать какие-то крестики на плане. Дайте-ка я сотру. - И стер.
  -Это была минута слабости. Вы не говорите Нине Петровне.
  Профессор умиротворенный и вдохновенный долго писал что-то в своем блокноте, потом устроился спать и уснул. Утром он не проснулся. Они нашли его мертвым с закрытыми глазами и со спокойным лицом. Потрясенные, долго молчали. Потом Остап взял план Города и нарисовал там крестик, который накануне стер.
  -Здесь он велел себя похоронить.
  -Как это велел? - воскликнула Нина Петровна и заплакала.
  Похоронили его на том самом месте, которое было указано на плане самим Василием Ивановичем. Остап выстрелил из ружья над могилой, и они стали собираться в путь в поселок Хальмер-Седэ. Здесь им делать было нечего.
  -Около трехсот верст, Нина Петровна, - говорил Остап, - не меньше недели надо идти на лыжах. Но идти надо. Нет у нас другого выхода. Здесь нельзя оставаться. Здесь нам нечего делать.
  -Я не дойду, но я пойду с вами. Я умру дорогой. Я буду обузой вам, Юра, но я не могу здесь оставаться.
  -Нина Петровна, а лет вам сколько?
  -Сорок, а тебе, Остап? - перешла на ты и назвала настоящим именем.
  -Мне двадцать три, а почему вдруг Остап?
  -Догадалась .
  -Интересно, Василий Иванович тоже догадался?
  -Нет, он всегда верил тому, что ему говорили. Ты назвался Юрой, он бы никогда не подумал, что может быть по-другому.
  -Итак, я иду один. Приеду за вами на оленьей упряжке.
  -Нет, Остап, не оставляй меня.
  -Я вас оставлю. Вы же сами сказали, что будете мне обузой. Да еще умереть в дороге обещаетесь. Хорони вас потом, могилу копай. Один я в два раза быстрее добегу. Вы здесь и умереть не успеете.
  -Я умру от страха.
  Остап взял мешок с сухарями, спички, ружье, стал на лыжи, сказал: "Пока, не скучайте" и заскользил по припорошенной первым снежком, замерзшей реке. День быстро истаял. Остап шел при свете звезд. Шел и шел, пока не выбился из сил. По берегу чернели ели. Наломал лап, устроил постель, скоро уснул, успев подумать, что вот так можно и не проснуться. Решил долго не спать. Как начнет замерзать, встанет и пустится в дальнейший путь. Но не замерз, спине было тепло, и он проспал дольше, чем предполагал. Рядом, прижавшись спиной к его спине, спала Нина Петровна. Она догнала Остапа, когда он уже спал.
  Пошли дальше. Остап прокладывал лыжню, Нина Петровна шла за ним, немного отстав. Затем расстояние между ними стало увеличиваться. Остап, оборачиваясь назад, уже не видел ее. По тому, как он устал, решил, что второй день похода подошел к концу. И Нину Петровну давно не видно. Было темно, но на фоне снежной равнины увидел вдруг что-то. Подошел. Плавник. Сучья, ветки. Вот это подарок. Сейчас будет костер. Но нельзя торопиться.  Сложить топливо, как надо. Растопочку терпеливо собрать, хорошо бы береста попала, но бересты не было. Насобирал, наломал сухих мелких веточек. Сделал пещерку - ювелирная работа. Должно загореться от одной спички. Дров много, он сложит большой костер, когда подойдет Нина Петровна, уже будет гореть. И вот костер пылает, разгоняет тьму, пышет жаром. Здорово! Вскипятил чай в котелке. Тут и Нина Петровна подошла:
  -Остап, ты что так рано на ночлег остановился? Еще пяти часов нет. Часа четыре еще идти можно было бы.
  Оказывается она взяла часы Василия Ивановича.
  "Ну и правильно. Зачем ему теперь часы. А я вот не подумал".
  Она устроилась поудобнее, поближе к теплу. Достала блокнотик с карандашом, что-то посчитала:
  -Примерно верст семьдесят пять за двое суток, за пятнадцать часов. Еще 225 верст осталось. Примерно. Вчера девять часов шли, а сегодня только шесть.
  -Да я смотрю, вас не видно, а тут сушняк на берегу. Я и остановился. - Умолчал о том, что устал.
  -А я подхожу, тут костер полыхает, чай вскипел. Завтра, после такой ночевки, мы должны не меньше пятидесяти вёрст пройти. Если бы еще ветер в спину,  да наст покрепче, можно бы и больше пробежать.
  Да, если бы. А тут подул встречный ветер, мокрый снег пошел. На лыжи стало налипать. В конце концов, лыжи пришлось снять. Бредут с лыжами на плече. Версты три за час проходят. Из сил выбиваются. Отдыхают через каждый час. Не знают, сколько прошли за день. На следующий день - тоже самое. Но идут. Теперь уже вместе. Остап - впереди, Нина Петровна сзади след в след, Отставать нельзя, сразу след заносит.
  Наконец, приморозило. Стали на лыжи. Скорость увеличилась. Нина Петровна хорошая лыжница, а Остап, хоть раньше и не ходил на лыжах, но быстро освоил нехитрое искусство. На ночлег зарываются в снег. Сначала надо сделать ложбинку. На края нагрести валики из снега, сверху положить лыжи и все это укрыть снегом. В эту пещерку надо залесть ногами вперед и так до утра - спина к спине.
  Идут четвертый день. Сколько прошли, определить не могут. Хорошо, если половину. Холодает. Если ударят крепкие морозы и встречный ветер зарядит, плохо придЁтся. Нина Петровна выбивается из сил, но вида не подает. На пятый день стала отставать. Остап пошел тише и чаще делал остановки. Утром на шестой день она еле поднялась после ночевки, прошла немного и легла на снег. Остап уложил ее на лыжи, привязал покрепче, сделал постромки, впрягся и попытался тащить.
  -Версты две за час, пожалуй, одолею, - подумал Остап и сел рядом с Ниной Петровной. Она посмотрела виноватыми глазами.
  -Не надо смотреть виноватыми глазами, - строго сказал Остап, - я сам виноват.
  -Почему? - еле ворочает языком Нина Петровна.
  -Потому что не предусмотрел.
  -Что?
  -А то,  что вы помчитесь за мной вприпрыжку.
  -И что?
  -Надо было вас стреножить, как лошадь.
  -У меня две ноги.
  -Тогда содноножить. Сделать вам путы. Связать морскими узлами. Вы наверняка не знаете, как развязать морской узел.
  -Я бы разрезала.
  -Ужасная женщина. За что только вас любил Василий Иванович.
  -Вот за это и любил, что ужасная. Только он любил свою жену, Елену Евгеньевну.
  -Да я не в этом смысле.
  -Да я понимаю. Остап, иди в поселок. Развяжи меня, закопай поглубже в снег. Поставь палки, чтобы было заметно и приезжай за мной на оленях или на собаках. Я хоть отосплюсь. Честное слово, я не помру.
  -Ладно, так и сделаем. Только я вас еще подвезу поближе к поселку, - и он повез ее из последних сил. Потом они заночевали в снегу, потом он тащил ее еще один день.
  Наступил восьмой день их путешествия.
  -Восьмой день. Я думал за неделю добраться. А если восьмой, значит, мы уже где-то близко к заветной цели. Вот что. Немедленно вставайте, надевайте лыжи. Мы должны войти в поселок на своих ногах, с гордо поднятыми головами. А то, что это за траурная процессия.
  Нина Петровна молчала. Она думала, что не сможет сделать и нескольких шагов, но видела, что Остап сам еле держится на ногах. Если он еще будет тащить и ее, то свалится и не встанет. И она согласилась встать. Остап развязал веревки, помог подняться, надел лыжи. Она оперлась на палки. Оказалось, что может стоять и даже двигаться маленькими шажками. Наверное, она все-таки отдохнула за эти два дня и даже набралась сил пока ехала, привязанная к лыжам. Хорошо, что у них было достаточно еды: сухари, сахар, жареная зайчатина. Вот если бы еще разжечь костер, попить горячего чая. Но топлива больше не попадалось. Река стала заметно шире. Наверное, поселок уже близко. И точно! Вдали показались две точки и стали приближаться. Что это? У обоих заколотилось сердце. Стоят. А точки все ближе. Две собачки - лаечки. Подбежали, уставились любопытными, умными глазами.
  -Собаченьки! Ко мне, ко мне! На, на! - Достали сухари, протягивают. Собаки подходят, но из рук не берут. Бросили в снег два сухаря. Схватили, захрустели и побежали обратно.
  -Собачки, скажите там, что здесь люди погибают. - Нина Петровна плачет, Остап смеется.
  -Зачем животных врать учите? Кто здесь погибает?
   Нина Петровна тоже смеется. Они напрягают силы, устремляются туда, куда убежали собаки.
  Вскоре их встречают в поселке:
  -А, это вы. А дед ваш где? В Городе так и остался? Вот настырный.
  -Дом ваш пустой. Идите, печь затопите. Дрова там есть
  А они стоят. Тут люди поняли, что силы у этих двоих кончились, они сейчас упадут. Подхватили, помогли идти. Справедливо решили, что в холодный дом их вести не надо, завели рядом в теплую избушку. Стали поить чаем. Две женщины пошли топить печь в их домике. А они уже спят на лавках, как были в верхней одежде и валенках.
  Они не заболели. Не простудились и не обморозились. Только очень устали и, кажется "тронулись головами". Когда выспались, поели горячей еды, выпили по десятку кружек чая, то стали смеяться, а Нина Петровна еще и плакать. Тогда им дали водки, какого-то отвара, после чего они успокоились.
  Пришел Петр Григорьев, стал расспрашивать, выполнили ли они план экспедиции и где профессор. Неужели еще остался в Городе.
  -Остался. Он остался там навсегда. Похоронили мы его.
  -Ясно. Скончался на своем боевом посту. - Григорьев встал, и все встали. - Место захоронения отметили?
  -На плане крестик стоит. Холмик заметный сделали и дощечку с именем поставили.
  -Надо там памятник поставить, - сказал Григорьев и перешел к насущным делам. - Так значит, вы отдыхайте, завтра занятия начнете проводить в школе...
  Всю зиму они занимались ликвидацией безграмотности. Григорьев им даже платил зарплату по семь рублей пятьдесят копеек в месяц.
  Как-то Остап застал Нину Петровну за просмотром какой-то ведомости. На столе перед ней лежали стопки денег.
  -Это экспедиционные деньги, - сказала Нина Петровна. - Вот твоя зарплата. Распишись. В скобках поставь свою настоящую фамилию. Мне кажется, справедливо будет, если за зимние месяцы я тебе платить не буду. Ты ведь в школе получаешь.
  Остап не возражал. Он вообще не ожидал ничего подобного, а тут ему выдали 350 рублей, да еще пообещали оплатить обратную дорогу до Петрограда.
  "Лучше бы до Новороссийска", - подумал Остап, но опять не стал возражать.
  -А вот эти деньги, - Нина Петровна показала на самую толстую пачку, - я отвезу Елене Евгеньевне. - Это не израсходованный остаток.
   




Опять Москва – но на Юг, на Юг!
   
  Пришла весна 1924 года. Открылась навигация, в поселок пришла почта и сообщение о смерти вождя мирового пролетариата Ульянова - Ленина. На сельсовете приспустили флаг и привязали к флагштоку черную ленточку. Григорьев собрал траурный митинг. А Остап ходит, как ни в чем не бывало, никакой грусти не показывает, ленточку, которую ему выдали для траурного бантика, выбросил. Григорьев призвал Остапа к ответу:
  -Ты чего такой, вроде бы не грустный. У всей страны горе, а ты и в ус не дуешь.
  -Это у меня нервное. Я хотел с ним побеседовать. Спросить откуда дети беспризорные взялись. При царе не было. Хорошо, что он умер, а то я бы мог его пристрелить в состоянии аффекта.
  -А! Контра! К стенке врага мирового пролетариата!
  "Знакомый лозунг", - думает Остап, а Григорьев переворошил ворох бумаг, нашел под ними револьвер, прицелился в Остапа, щелкает курком - не стреляет.
  -Вот как ты, товарищ Григорьев, дело Ленина защищаешь. Оружие у тебя в неисправности, а кругом - контрреволюция. - Григорьев заскрипел зубами. - Да успокойся ты, пошутил я. За Владимира Ильича Ленина я кому хочешь, глотку перегрызу.
   Григорьев ему не поверил, но расстреливать не стал, только уволил с преподавательской должности за несоответствие и политическую неграмотность.
  -Вот и хорошо, - подумал контрреволюционер Остап Бендер, - устроюсь на пароход кочегаром. Мне все равно на юг надо переселяться. Пойду кочегаром, за билет не надо платить.
  Тем же рейсом покидала заполярье и Нина Петровна. Теперь от экспедиции осталась она одна. Пароход-колесник усердно греб против течения. Остап шуровал в топке и с тоской вспоминал шустрова Орелика. В перерывах между вахтами играл с пассажирами в игру - "в какой руке шарик" и ходил в каюту первого класса поговорить с Ниной Петровной о жизни. Она звала его поехать в Петербург, обещала помочь устроиться на работу, но Остап решил севернее 55-ой параллели больше по своей воле не заезжать, не заплывать и не заходить.
  Он сошел с парохода и переоделся в свой хорошо сохранившийся костюм. В кармане пиджака имелось удостоверение студента третьего курса Московского химического института и пропуск в студенческое общежитие на Сивцевом Вражке. Кроме перечисленных документов в карманах Остапа были 350 рублей, честно заработанных в экспедиции, семь рублей с копейками - зарплата кочегара, полученная при расчете, и пригоршня мелкой монеты, выигранной в игру - "в какой руке шарик". Он чувствовал себя богатым и щедрым, но, тем не менее, билет на поезд Владивосток - Москва покупать не стал из принципа и поехал по Великой сибирской магистрали "зайцем".
  В Москве на Казанском вокзале его никто не встречал. В Московском химическом институте сказали, что студент Бендер отчислен за непосещение учебных занятий и выдали справку о том, что он окончил три курса химико-технологического факультета. Еще ему выдали стипендию за третий курс, за девять месяцев, что составило 32 рубля 76 копеек. На вопрос, где Парамонов, ответили, что он теперь в Наркомпросе заведует отделом высших учебных заведений, и если товарищ Бендер будет восстанавливаться в институте, то обращаться надо к нему.
  "Я подумаю", - подумал Остап и пошел прогуляться по Москве.
  На Сухаревском рынке его не забыли. Торговцы и торговки с ним здоровались. Встретились несколько знакомых подросших беспризорников. Каждому Остап дал по рублю. Нашел Гену Чумакова (в прошлом Генка-Чума), который пребывал в большом унынии. Гена начал свое "дело", открыл лавочку площадью в одну квадратную сажень с разным товаром и прогорел. Если к вечеру не внесет 350 рублей кредитору, лавку у него отберут. Лучше уж сразу в петлю. Остап достал пачку денег:
  -Вот возьми, как раз 350 рублей - лишние у меня оказались.
  -Остап!
  -Не надо оваций.
  С оставшимися несколькими червонцами Остап поспешил на Курский вокзал. Надо отправляться в теплые родные края. Тоска по родине охватила Остапа, и он сел в первый же поезд, отправляющийся на юг. Надо сделать много дел. Отыскать трость Афанасия Ильича. Взять у бабки Анастасии его тетрадь. Принести цветы на могилу Оксаны Даренко. Повидаться с лошадью Матушкой или хотя бы узнать, что с ней стало. Надо бы заняться каким-нибудь делом. Можно поступить на спиртовый завод заместителем директора, или главным технологом, или хотя бы зав. складом готовой продукции. Для этого у него есть основание в виде справки об окончании трех курсов химического института. Тут вдруг Остапу пришло в голову, что первым делом ему надо жениться. Его зеленый костюм был вполне хорош для этого мероприятия. Для жены очень хорошо подходила девушка Люба, торговавшая на Сухаревском рынке овощами. Она всегда благосклонно улыбалась Остапу, когда он на нее смотрел.
  Сказано - сделано. Не доезжая до Тулы, Остап сошел с поезда и поехал в обратном направлении - в Москву, на Сухаревский рынок, свататься. Но ничего не получилось. Оказалось, что Люба была уже замужем, скоро у нее будет ребенок. Больше подходящих невест для Остапа в Москве не было. Правда была одна подходящая девушка. Жила около города Корчевы в деревне Притыкино - комсомолка Катя Веселова. Но свататься сразу, после неудачной попытки жениться на Любе, Остап считал недостойным для порядочного мужчины. Надо пострадать хотя бы год, а там уж влюбляться в другую девушку. Вообще-то, как явствует из мировой художественной литературы, отвергнутые герои, или стрелялись, или жили в одиночестве всю жизнь. Остап решил, что пока поживет в одиночестве, тайно вздыхая о Любе. Зачем только он сошел с поезда, не доехав до Тулы.
  Теперь он опять едет на юг и уже опять подъезжает к Туле. Но почему он решил, что с Любой все ясно, если ничего не ясно. Ну, вышла она замуж. Может быть,  уже развелась, а, может, собирается развестись. А, может, она просто пошутила, что замужем. Девчонки любят так шутить. Может, она подумала, что Остап пошутил. Подошел и сходу - выходи за меня замуж. Дурак я, дурак. Кто же так сватается.
  Не доезжая до Тулы, Остап опять сошел с поезда и поехал обратно в Москву на Сухаревский рынок, исправлять положение со своим сватовством. Но при этом Остап подумал о том, что если Люба согласится, и они поженятся, то где они будут жить и растить своих будущих детей. С этого и надо было начинать. Давай, мол, Люба, построим себе дом в Подмосковье, а потом уж поженимся. Вот так ей и скажу.
  Остап увидел Любу на ее обычном месте. Она недавно пришла и раскладывала свой товар. У Остапа учащенно забилось сердце. Вдруг она, правда замужем и счастлива, и он зря сошел с поезда, и зря ехал обратно в товарном вагоне, аж почти от самой Тулы.
  -Здравствуй, Люба. Как здоровье? Как торговля?
  -Ты чего, Остап? Сам не видишь? Все - как всегда.
  -Люба, я хотел тебя спросить, ты давно замужем?
  -Давно. Скоро уже год.
  -И что, у тебя муж есть?
  -Ой, я не могу! Как же замужем без мужа.
  -Ну, бывает, иногда. Уедет куда-нибудь. В экспедицию, например, за полярный круг.
  -Ну и что, если уедет. Он же все равно есть.
  -Как твоего мужа зовут?
  -Андрей его зовут. Что ты привязался, тебе что - делать нечего?
  -Какой он из себя?
  -Такой же как и ты, чуть побольше.
  -А он кто?
  -Герой гражданской войны, вот он кто. Раненый был в бою. Хромает. Но не очень, чуть-чуть только. На правую ногу. Ранили, а товарищ его одного в степи бросил, а сам ускакал на лошади. Вот бывают же такие люди.
  "Посмотреть бы мне на этого Андрея, - думает Остап, - что-то мне такое кажется, - и сам себя урезонивает, - кажется тебе, так крестись".
  -Люба, а твой Андрей, где воевал?
  -Кавказ освобождал от белых в 1-м коммунистическом отряде. - Гордо сказала Люба, а Остап онемел, и рот у него открылся сам собой.
  -Что, удивился? Видишь, какой он герой. Не то, что ты. Тебе бы только с беспризорниками валандаться.
  -Да, действительно. Герой. А мне бы только с беспризорниками...- пробормотал и пошел. А потом вернулся - мало ему.
  -Люба, а сейчас он где, кем работает?
  -Управдомом работает в нашем доме. Он образованный. У нас там комната, а к новому году Андрей пообещал, что две будет.
  Распрощался Остап с Любой, идет и думает. На юг ему ехать или сначала посмотреть на этого Андрея. Что-то ему кажется, что это тот самый Андрей-злодей. Подождал конца торгового дня, проследил за Любой, узнал адрес. На следующий день пошел к управдому. Посмотрели в глаза друг другу.
  -Ты зачем своей жене сказал, что я тебя в степи раненого бросил?
  -Какая разница в степи или у тетки Марьи в хате. Но ты же меня бросил.
  -А сто верст я тебя по степи тащил.
  -Ты что ли меня тащил? Лошадь тащила.
  -Ничего не возразишь. Лошадь тащила. Она тебе и ногу вправила, и забинтовала, и пульс твой через каждую версту щупала, и водой поила. Ну а о таких пустяках, как освобождение тебя из плена и говорить не приходится. А о том, что ты оставил меня сонного в овраге и обокрал, тем более.
  -Ты ничего не докажешь.
  -Это что, доказывать надо?
  -Что тебе от меня надо?
  -Я хочу разобраться. Вот ты воевал с красными и белыми. Ты сам сказал. Против красных и против белых. Меня это не касается. Обстоятельства тебя заставили. Я могу это понять. И все остальное тоже могу понять. Ты украл у меня лошадь и все остальное, но это можно понять, хоть это и подлость. Но ты спасал свою жизнь, а на меня тебе было наплевать и это понятно. Но я не могу понять, почему ты наговорил Любе, своей жене, что я бросил тебя в степи раненого. Там ты боялся смерти, а здесь что заставило тебя так поступить? Тебе же ничего не угрожало. Зачем ты врал?
  -Сам не знаю. Я ей говорил о себе разное, что я герой и прочее. Может, я хотел для сравнения ей показать, что я вот какой, а бывают, мол, вот какие негодяи.
  -И ты для этого выбрал меня, который для тебя много чего сделал. Я же тебя спас.
  -Как мне было знать, что ты вдруг невесть откуда объявишься. Свалился  как снег на голову.
  -Ладно, объяснил ты мне. Теперь я хоть знаю, что ты меня в дерьме извозил, чтобы показать, какой ты сам чистый и благородный. Но я, видно, тоже не такой уж благородный и наши с тобой приключения описал в своей книге. Подробно и красочно. Талант у меня литературный. Мне профессор один сказал. Так что если кто прочтет, то поймет, каков ты есть на самом деле. Сын твой, например, который у тебя скоро родится. Или дочь.
  -И что эта книга, она где?
  -Она в моей голове, но если ты надумаешь меня убить...
  -Да ты что, Остап! - возмутился Андрей.
  "Фальшиво как-то он возмутился", - подумал Остап, а вслух сказал, - так вот, если надумаешь, эта книга еще в одной голове имеется. Дубликат. Так что моя смерть тебе не поможет, - и сделал страшные глаза. Андрей побледнел. Остап возликовал:
  "Ага, побледнел он!"
  -Когда книга выйдет из печати, я пришлю вам два экземпляра. Тебе и твоей жене.
 















Где теперь
Остап Бендер?


          Наконец-то Остап проехал эту заколдованную Тулу. Больше он возвращаться не будет. На юг, на юг. Но куда же, конкретно? Юг большой. Может, мне отыскать того горца, что в яму меня столкнул и продаться ему в рабство? Но дело в том, что горец нищий. Ему не только за раба заплатить нечем, ему этого раба и не прокормить. Отпадает.
"Что-то я думал насчет спиртзавода... Ладно, подумаю еще, на досуге...Уплыть бы в Рио-де-Жанейро..."
           Но он не уплыл в Рио-де-Жанейро, не стал заместителем директора спиртового завода, не окончил химический институт. Он бы мог стать..., но не стал. Ему, то крепко, то слегка доставалось от жизни, но он выжил и вот несколько лет спустя, по свидетельству Ильи Ильфа и Евгения Петрова, появился на улицах Старгорода живой и здоровый, но без ключа от квартиры, где лежат деньги и без носков под штиблетами. Это был уже тот самый, хорошо знакомый нам Остап Бендер, на опыте которого несколько поколений советских людей познавало жизнь, веселилось, цитируя и смакуя его высказывания, и грустило в конце повествования, когда герой "погорел". Кто-то, возможно, сказал: "Так ему и надо".
                Где он теперь? Ему уже должно быть около ста лет (примерно 98). Вполне может еще жить при его хорошем здоровье. Может быть, он побывал в сталинских лагерях, а, может быть, работал в аппарате ЦК КПСС, а, может, стал вором в законе, а, может, "новым русским" в постперестроечный период... .
          Начало жизнеописания Остапа Бендера приводится в тринадцати предыдущих главах.  Это рассказ о его младенческих и юных годах. В 15 лет, подхваченный вихрями Великой Октябрьской Социалистической Революции, Остап Бендер жил, рос и формировался вместе с Великой страной. Страна тоже жила и формировалась, мучительно преодолевая болезни роста, пока не скончалась на пороге 21-го века.    Молодые годы Остапа – годы расцвета его творческой натуры, физического и умственного совершенства и всенародной славы описаны Ильей Ильфом и Евгением Петровым во всемирно известных романах «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».В последней главе нашего повествования открывается завеса над жизнью Остапа Ибрагимовича в  зрелом возрасте. Его жизнь, деятельность и приключения стали достоверно известны автору. Они приснились ему в вещем сне, что является чистой правдой.
                Весь Советский народ помнит, как Остап Бендер без шапки, без шубы, в одном сапоге, оборванный и побитый, лишившийся своего, добытого нелегким умственным трудом, миллиона, вышел в мартовскую ночь на левый берег реки Днестр и устремился вглубь территории своей Родины, которую намеревался, было, покинуть. И все, конечно, помнят его речь, произнесенную с присущим Остапу мужеством, пафосом и  остроумием: «Не надо оваций….»  и т.д.
 «В управдомы, так в управдомы!» - добавил Остап про себя, торопливо удаляясь от Румынской границы, забирая на север. Он шел в одном сапоге. Когда его босая нога замерзала,  снимал сапог с обутой ноги и надевал его на озябшую. Великий комбинатор был верен себе, он находил выход из любого положения. Вскоре, бодро шагавший Остап, пересек Украинско-белорусскую границу, и догнал крестьянскую фурманку, запряженную неспешными волами
            -Сидай, – пригласил его добрый белорус, и Остап устроился на ворохе соломы.
           Ехали долго. Остап и возница дремали. Когда стало смеркаться, повозка свернула «до хатыни» и стала. Остап понял, что дальше ему предстоит двигаться пешком.  «Ничего, зато быстрее», - подумал Остап и спросил:
           -Хлеба у тебя нет?
            -Няма, - ответил селянин, - адкуль теперь хлеб.
           «Странно, - подумал Остап, - почему нет хлеба», и удивился, что он понимает белорусский язык.
            Когда по пути, в одном селении попался богатый с виду дом, Остап, зажав в кулаке  орден Золотого Руна, единственное, что досталось ему от утраченного миллиона, постучал в ворота. После непродолжительного торга Остап получил каравай серого хлеба, и с огорчением распрощался с орденом, кавалером которого стал уже сам себя считать.
Влиться обратно в число граждан СССР Остап решил в Республике Беларусь, в районном центре, обратившись с заявлением в отделение милиции об ограблении и избиении его неизвестными бандитами. Полное отсутствие документов открывало широкие возможности, и Остап перечислил в своем заявлении, что у него отобрали паспорт на имя Бориса Петровича Барановича, 1902 года рождения, прописанного в Москве, диплом инженера-химика, диплом об окончании Института Красной Профессуры, профсоюзный и военный билеты, справку о составе семьи. Подумав, Остап приписал на всякий случай, что у него была еще справка о непригодности к военной службе.
Начальник отделения милиции, прочитав о дипломе Института Красной Профессуры, проникся уважением и сочувствием к потерпевшему, и сказал своему заместителю по политработе: «Это по твоей части. Займись. Такие кадры на дороге не валяются. Надо помочь товарищу с документами,  работой, жильем».
            Вскоре Остап получил «пашпарт» на имя Бориса Петровича Барановича с пометками – «служащий», «невоеннообязанный», и чистый, от каких либо дополнительных штампов. Ему предоставили комнату в общежитии и, с учетом того, что он окончил Институт Красной профессуры,  назначили на должность зав. парткабинетом при горкоме партии. Так Остап не стал управдомом, но стал вживаться в будни республики, строящей социализм, на неожиданной для него должности. Он изучил размах индустриализации, коллективизации, электрификации, международное положение Республики Беларусь, и у него закружилась голова от изобилия возможностей повышения уровня своего благосостояния. Однако опыт прошедших лет сурово указал великому комбинатору на чреватость возможных последствий, и он решил сделать передышку на своем рискованном пути. «Будем чтить уголовный кодекс», - так подумал, и стал жить на среднестатистическую зарплату советского служащего. Со временем Остап приобрел для себя, модную в то время, полувоенную одежду: френч, галифе, хромовые сапоги, точно такие, как у первого секретаря горкома. Когда он в этом наряде появлялся в приемной горкома, секретарша Анечка краснела и теряла дар речи. Первый секретарь заметил это, и сделал Остапу замечание – не торчать подолгу в приемной, хоть это и было с его стороны излишней перестраховкой.
             Пребывая на посту зав. парткабинета, Остап показал себя как инициативный, политически грамотный и морально устойчивый товарищ. Но – беспартийный. Когда заходила речь о вступлении в партию, ему не раз предлагали подумать. Он глубокомысленно отвечал: «Да, об этом надо подумать», и произносил такую прочувствованную речь о том, какая это великая честь быть членом партии, и какая это большая ответственность. Речь кончалась цитатой из Маяковского: «Партия – это рука миллионнопалая, сжатая в один дробящий кулак!».  Предлагавший ему партийное членство  товарищ поневоле задумывался -  достоин ли он сам этой чести.
           Зарплата Остапа на его должности была, примерно, среднестатистической зарплатой среднего советского служащего, т.е.  не удовлетворяла потребностей его широкой натуры. Но была неплохая статья дополнительного дохода –  гонорары за прочитанные в различных трудовых коллективах лекции о международном положении, об успехах социалистического строительства, об ужасах жизни рабочих и крестьян в капиталистических странах, о бдительности, научно популярные и т.д. Имелись готовые тексты, составленные кандидатами и докторами наук на русском языке, но Остап зачастую предпочитал собственные экспромты, чем заслужил немалую популярность среди слушателей. Так лекцию под названием «Уровень жизни советских людей в сравнении с уровнем жизни рабочих и крестьян в капиталистических странах» Остапа просили прочитать несколько раз. Слушателям особенно нравились лирические отступления, в которых Остап красочно описывал жизнь простых людей в городе Рио-де-Жанейро, и сам город. Слава об успехе этой лекции дошла до руководства. С ним побеседовали, разъяснили его ошибки, и порекомендовали придерживаться готовых текстов. Остап опечалился. Готовые тексты были скучноваты и не пользовались успехом у слушателей. Скоро Остап понял, что лекции читать не обязательно. Достаточно договориться в трудовом коллективе и должным образом оформить путевку к взаимному удовлетворению. Путевку на каждую прочитанную лекцию заполнял сам Остап и подписывал представитель учреждения. Гонорар 16 рублей по каждой путевке выплачивали в кассе горкома партии. Однако и при всем при этом сумма доходов: зарплата, плюс гонорары, за прочитанные и не прочитанные лекции, не могла удовлетворить запросов великого комбинатора, и вот что случилось…
         Как-то, совершенно случайно, его взор остановился на дородном, сравнительно молодом человеке, примерно за тридцать, как и Остапу, который не спеша сел в легковую машину рядом с водителем. На молодом человеке были пышная борода и облачение священнослужителя. Это был настоятель местного храма отец Серафим.
          «Вот это, да! – восхитился Остап, - Это же моя несбывшаяся карьера. Это даже лучше, чем Рио-де-Жанейро!». Он постоял несколько минут, остолбенев, потом отправился на свое место работы, опоздав на пять минут, за что удостоился укоризненного взгляда дежурного милиционера. «Вот, - подумал Остап, - даже охранник позволяет себе…»
         С этой минуты он стал думать о почетной, независимой, хлебной должности священника. «Даже спецодежда наверняка бесплатная. Эх, не догадался я в список отобранных документов вписать свидетельство об окончании духовной семинарии». Но, как оказалось, диплома слушателя Института Красной Профессуры было достаточно.
          Остап стал вести переговоры в ближайшей епархии и встретил там восторженный прием. Такой кадр, как выпускник Института Красной Профессуры, решивший придти в лоно церкви – это большая редкость, ценность и радость. Остапу светило не менее чем место настоятеля в божьем храме. Он был обласкан и благословлен архиепископом….
           Но карьера священнослужителя оборвалась, не успев начаться. В районном отделении НКВД стало известно о том, что зав. парткабинетом ведет переговоры в церковных кругах. Оперативная разработка установила  цель этих переговоров. Остап под именем Бориса Петровича Барановича – заведующий парткабинетом, был арестован, разоблачен и судим. На дворе стоял 1937 год, людей сажали в тюрьму и за меньшие провинности, чем желание стать священнослужителем. Остапу дали 12 лет по статье №58, п.п.7 и 11 за вредительство и контрреволюционную деятельность. Для отсидки его отправили в Усть-Вымский ГУЛАГ в автономной республике Коми. В тиши Беломорской тайги Остап пересидел тяжелые годы репрессий, войны и послевоенные годы в качестве заключенного №5425, на должности зав. библиотекой 6-го лагпункта. 
         Нигде и никогда Остап не пользовался таким почетом и уважением среди коллег (зеков) и начальства, как в 6-м лагпункте. Как бывшему зав. парткабинетом ему поручали организацию лекций, и постановок пьес на политические темы с целью пробуждения социалистического сознания среди заключенных. Он должен был в порядке содержать помещение, отведенное под библиотеку, и библиотечный фонд. И он старался. Без конца пересчитывал книги, расставляя их по алфавиту, смахивал пыль со стола и скамейки, составляющих меблировку библиотеки, подметал пол. У него не было минуты свободного времени, и начальство, видя это, освободило заключенного №5425 от всех других видов работ. Когда было необходимо получать политическую и художественную литературу в спец. распределителе, замполит посылал за ней зав. библиотекой в сопровождении конвоира, уверенный, что тот справится с этой задачей лучше, чем он сам. Остап отбирал литературу, увязывал ее в  тюки, и они с конвоиром два-три дня отсыпались и отъедались, ожидая оказии в 6-ой лагпункт.
Было известно, что зав. библиотекой собирался стать священником, и уже был благословлен на это высшей церковной властью, за что и пострадал. Верующие, которых было немало среди заключенных и конвоиров, не упускали случая побеседовать с зав. библиотекой на душеспасительные темы и потихоньку звали Остапа «батюшкой». Желающих он учил молитвам, которые помнил наизусть с гимназических времен. В столовой  повара всегда давали ему добавку к обычной «пайке», а если кто из заключенных получал из дома посылку с продуктами, то не забывал «батюшку».
         Остапа могли бы  освободить досрочно за примерное поведение, как исправившегося и ставшего на путь строителя социализма. Но начальство не желало терять столь ценный и редкий кадр, и он продолжал сидеть до «звонка». Наконец, этот звонок прозвучал. Начальник, замполит и конвоиры с сожалением расстались с заключенным под номером 5425.
          Остап решил вернуться по месту своего проживания до ареста, в Республику Беларусь. Ему нравился климат Республики и, самое главное,  добродушно-доверчивый характер  белорусов.
         «Куда же мне теперь? - думал Остап, - на должность зав, парткабинетом не возьмут из-за судимости. Нечего и мечтать». Но он не был забыт в епархии, и при освобождении его встретил протоиерей отец Алексей, по поручению архиепископа.
          -Сын мой, - проникновенно возвестил архиепископ при встрече, - ты страдал в узилище долгие годы. Скажи мне, укрепился ли ты в нашей православной вере, не пошатнулся ли ты в страданиях, которые  перенес? 
           -Укрепился, Святой Отец, не пошатнулся, – молвил Остап, воздев очи к небу и осеняя себя крестным знамением.
          -Тогда, в путь! Святое поприще ждет тебя! – И страдалец Борис Петрович Баранович, выпускник Института Красной Профессуры, в прошлом Остап Бендер, был благословлен на должность настоятеля церкви Святых Зосима и Савватия в городе Эн Белорусской ССР, под именем отца Федора.
           Канон православной церкви требовал от священника, чтобы он имел семью, был бы женат, чтобы его жена – «матушка» была ему поддержка и опора. Остап женился на девушке по имени Ангелина, наградив ее фамилией Баранович. Это была хорошая, красивая девушка, моложе Остапа (отца Федора) на десять лет. Она кончила культпросвет училище в областном городе и вела в школе уроки музыки. Ученики  не любили уроки музыки и поэтому не любили и учительницу, и не слушались ее.  В классе у Ангелины Викторовны всегда было шумно от посторонних звуков, за что ее не любили директор и завуч. Ангелина очень страдала, и когда красавец – священник отец Федор однажды заговорил с нею, предложил ей петь в церковном хоре, а потом сделал регентом хора, она была счастлива. Их деловые отношения постепенно переросли в более близкие, и отец Федор сделал Ангелине Викторовне предложение руки и сердца. Они обвенчались. Это был счастливый брак. Остап Бендер оказался хорошим семьянином, и Ангелина, став «матушкой», была счастлива безмерно.
           Отросшая окладистая борода, волнистые волосы, осанистая фигура, проникновенный взор карих очей и приличествующее сану одеяние с декоративным крестом (наперсный крест) на груди с надписью «Во имя отца и сына и святаго духа», сделали Остапа самым привлекательным православным священником епархии. Это позволило ему изыскать средства на реставрацию и украшение захудалого храма, собрать многочисленный приход из местного населения, в том числе из интеллигенции, криминальных структур, цыган, молодежи, местного казачества – всем нашлось место в лоне святой церкви. Был создан культурно-просветительный центр «Мироздание». Зазвучали хоры, исполняющие на профессиональном уровне церковное и классическое песнопение. Культурная жизнь города Эн переместилась в сферу религиозного культа. По популярности в городе Эн не было равных отцу Федору. Архиепископ вручил ему орден и присвоил звание протоиерея. Знание наизусть нескольких молитв и закона Божия из курса гимназии позволили отцу Федору прослыть самым грамотным священником. Казалось, популярность его не знала границ. Но граница была. Это административная граница Энского района, дальше которой слава отца Федора уже не простиралась. Но что такое слава районного масштаба. Остапа стала снедать скука на его посту. Донимали болезни матушки Ангелины и 4-х ребятишек, народившихся в семье отца Федора за годы службы его настоятелем храма в городе Эн.
            Все дело в том, что настоятель был неверующий. Каждодневные молитвы и проповеди, приличествующие сану осанка и выражение лица, стали вступать в противоречия с истинной сущностью Остапа Бендера, с его неугасимым темпераментом, склонностью к рискованным предприятиям, его званием «великого комбинатора». В Остапа стал «вселяться бес», фигурально выражаясь на языке православия. Но, по сути, его неудержимо влекло к  прежним пристрастиям.
             Когда Остап Ибрагимович Бендер, по паспорту Борис Петрович Баранович, а по сану отец Федор в очередной раз огляделся вокруг себя, то его светлая голова больше не закружилась.  Опыт его молодых лет показался таким незначительным, наивным и где-то комичным приключением, что ступить на путь приобретения капиталов в твердой валюте в настоящее время показалось закономерным, необходимым и неизбежным. Известно, что Остап Бендер знал  четыреста сравнительно честных способов отъема денег у богатых индивидуумов. Если ни один из этих способов не годился, он тут же придумывал четыреста первый. Однако как бы ни хороши были эти способы, все упиралось в отсутствие богатых индивидуумов. Это в то время. Время тридцатилетней молодости Остапа и Сталинских пятилеток. Теперь же они, эти владельцы денежных знаков в избыточных количествах, должны быть. Остап это чувствовал своим необыкновенным чутьем. И он начал свое дело.
           Прежде всего, Остап решил произвести некоторые географические преобразования на территории Советского Союза. Он пришел к заключению, что в подчиненности Республики Белоруссии Москве отсутствует логика и присутствует некий сумбур. Верховный Совет БССР подчинен Верховному же Совету СССР, Совет Министров БССР – Совету Министров СССР, Министерство сельского хозяйства БССР – Министерству сельского хозяйства СССР. Даже МВД БССР и то подчиняется МВД СССР и т.д. Последнее, особенно не нравилось Остапу: как могут внутренние дела одной республики, подчинятся внутренним делам – другой. Остап поставил перед собой задачу ликвидировать этот алогизм. Какими способами он это достиг, осталось тайной, но 8 декабря 1991 года на территории БССР в Беловежской Пуще собрались сябры (друзья, соседи): Борис Ельцин, Леонид Кравчук и Станислав Шушкевич. В Беловежской Пуще была хорошая охота с последующим хорошим отдыхом. Все было по первому разряду, то есть на высшем уровне. Все были довольны. В преддверии Нового Рока, 1992 – го, все были в приподнятом настроении. Грядет Новый Год, Новая эпоха, а что если вместо одного государства - Союза ССР, сделать три. Каждому из сябров - по государству. Так они обрадованно решили, поразились своему политическому чутью,   выпили за это, и подписали Беловежское соглашение.
         21 декабря 1991 года на политической карте мира появился межгосударственный союз – Содружество независимых государств. Такой вот Новогодний подарок Советскому Народу, соскучившемуся в эпохе застоя, и ждущему перемен. Может быть, кто-то из государственных деятелей скажет, что идея собраться в Беловежской Пуще была его, не верьте - это была идея Остапа Бендера. Советский народ тогда очень удивился, многие даже открыли рты от удивления. Так и пребывали с открытыми ртами вплоть до Нового Года. Остап Бендер потирал руки в предвкушении славных авантюр, по которым давно тосковал. Республика Беларусь, получившая статус самостоятельного независимого государства, как нельзя лучше подходила для его замыслов. Она расположена прямо посередине Европы; ее окружают сухопутные границы, что создает определенную безопасность; она находится на пути следования из России в Европу поездов, автотранспорта, строящегося  газопровода Ямал-Европа; ее населяют приятные, сговорчивые люди. А, самое главное, в ней находится Беловежская Пуща, в которой есть резиденция Вискули, где все и произошло. Беловежская Пуща была знаменита еще в 14… году, но после событий в преддверии 1992 года, на нее прямо-таки посыпались почести. В 1992 году решением ЮНЕСКО Беловежская пуща была включена в список «Всемирного наследия человечества». В 1993 году ей присвоен статус «Биосферного заповедника», а в 1997 году последний награжден «Дипломом Совета Европы». На этом почести не закончились, и в 2010 году Беловежской Пуще был присужден «Знак Одобрения» экологов Российской Федерации. Но это было уже позже, и мы не знаем, играл ли в этом какую-нибудь роль Остап Бендер
          После подписания Беловежского соглашения Остап приступил к делу. Пробным камнем было анонимное письмо на самого себя в генпрокуратуру Республики Беларусь. Этот камень  всколыхнул несколько застоявшуюся жизнь. На дворе все еще стояла эпоха застоя. В письме описывалось, как некий Борис Баранович путем хитроумной аферы похитил в АвтоВАЗе 2400 автомобилей и продал за границу, присвоив себе деньги, и не уплатив налоги. Дело закрутилось. Громкое дело на всю страну и Европу.  С большим энтузиазмом активизировались СМИ. Разразились международные скандалы. Борис Петрович Баранович попросил политическое убежище в заморском королевстве, и получил его. В дело были вовлечены политические группировки разных стран, силовые министерства, финансовые объединения. С ним связывали ряд заказных убийств и межгосударственных конфликтов. СМИ сообщали о подготовке Барановичем смены власти в нескольких государствах. Когда все это достигло достаточной громкости, Борис Петрович Баранович подал в суд, обвиняя многочисленных участников кампании в клевете. К этому времени вскрылся факт о том, что хищения автомобилей из АвтоВАЗа не было, все они оказались на месте, и суд присудил возместить моральный ущерб господину Барановичу в размере 100 тысяч фунтов стерлингов. Остап получил эти деньги, фигурально выражаясь его же словами, «на блюдечке с голубой каемкой». Часть из них перечислил на счет своей семьи в городе Эн, и стал ожидать, что последует дальше. К этому времени он под именем Бориса Петровича Барановича приобрел широкую известность, и заслужил титул  «Величайший политический авантюрист международного класса». Вместе с этим титулом он обрел многие знания движения капиталов, которые широкими реками двигались в непредсказуемых направлениях.
           Вместе с тем стало постепенно проясняться, что «величайший политический авантюрист международного класса» вовсе не «величайший», не «авантюрист» и совсем не «международного класса». Многие даже догадались, что нет никакого Бориса Барановича, а в заморском королевстве на территории, якобы купленной им, проживает гражданин по имени Павел Галинин, имеющий соответствующий документ. Но международная общественность не желала с этим мириться. Как это так, человека, всколыхнувшего и поразившего, не существует? В связи с этим стали возникать и множиться слухи о всяческих махинациях, отмывании денег, возникновении различных компаний при участии Бориса Барановича,  участии его в политической смуте разных стран…
              Остап не прилагал к этому никаких усилий. Он, что называется, палец о палец не ударял, он только время от времени произносил свою любимую фразу: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» Нашлось много любителей детективного жанра. Вот они-то и придумывали все это, не жалея красок. Талантливые и расторопные представители СМИ эти краски сгущали, и рисовали необычайные, захватывающие картины сказочного обогащения. Может быть, это делалось кем-то из бизнесменов с целью отвести  внимание от незаконно нажитых миллиардных состояний.  Когда стали ходить слухи, что личное состояние Бориса Барановича  превысило несколько миллиардов долларов, он подал в суд за клевету. Остап был возмущен. Поставить его, чья юность прошла и закалилась в горниле революционных бурь, под красными знаменами революционных масс, в один ряд с олигархами – миллиардерами, с их непомерной антинародной жадностью, можно даже сказать с антихристианской жадностью, такого Остап Бендер перенести не смог, пусть даже под чужой фамилией. Он подал в суд за клевету. Суд опять присудил возмещение морального ущерба господину Барановичу, на этот раз, в сумме 200 миллионов фунтов стерлингов, и потребовал извинения. Господин Баранович извинения принял и деньги получил. Ему много не надо. В свое время, когда он получил  свой миллион рублей от гражданина Корейко, многие удивлялись, почему Остап Бендер взял всего один миллион, когда мог взять и все десять, или хотя бы пять. Остап не был жаден.
            Когда он принимал извинения и деньги, он произнес фразу, вроде бы ни к селу, ни к городу: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели». Тут многих осенило, особенно тех, кто читал Советскую литературу 30-х годов: «Так это же…!!! Как мы раньше не догадались!». После этого господа, особенно олигархи, стали относиться друг к другу с подозрением, и каждый про другого думал: «Не он ли это?» Судя по ловкости, размаху, неудержимости каждого из них, ведь каждый  и мог оказаться нашим героем – Остапом Бендером.
           Между тем, история человечества неумолимо заканчивала свой 20-ый век, и приближалась к 21-му. Остапу Ибрагимовичу Бендеру шел девятый десяток. При его хорошем здоровье и несокрушимом жизненном оптимизме, он вполне мог быть живым и здоровым. Любому из олигархов, в любой момент, это грозило материальным уроном и вселенским конфузом. И каждый, в утешении себе, но с опаской, думал: «Может, он уже умер или скоро умрет?»  И далее - уже с ужасом: «А может, он сидит рядом, на нашем  «Саммите»?! Может быть, он бессмертен?».  И нет им, бедным, покоя.

       








 
 Содержание
Предисловие           Стр. 2
1 Счастливое детство с дорогим человеком      ..4
2 Царя «скинули». Свобода. Голод . Расстрел
                на месте                15
3  Юность на пепелище                31
4 Красные, белые, рабы. Предательство              46
5 Бах. Страсти по Матфею                60
6 Беспризорники – 1-я встреча                74 
7 Москва. 2-я встреча. НЭП                79
8 КПЗ, но ведь хотел как лучше                94
9 Согласен с Дзержинским – детям  надо
помочь                109
10 По Транссибирской магистрали                117
11 По Великой Сибирской реке                125
12 Во имя науки                139
13 Опять Москва, но на Юг, на Юг                148
14 Где теперь Остап Бендер                155