Как в деревне Шапочки

Я гляжу на чайник — чайник протекает,
У себя потрогал — вроде ничего...


— Это что ж получается, Солнцев, а? Вот ты студент, образованный, скажи мне, мил человек, полк наш драпает, а мы тут чего? За какой такой сизый хрен тута остаёмся?
— Не тута.
— А?
— Не тута, а здесь.
— Ох, ты етить твою за ноги….
— Отставить! В полный профиль копать. Сектор обстрела от моста до берёзы. Как, Сушкин?
Сушкин отпал от панорамы:
— Пойдёт.
— Всем отдыхать. Смирнов со мной, посмотрим с моста.
— Есть.
Лейтенант с заряжающим пошли к деревянному мостку.
— Налетай, славяне, — Жмыхов достал кисет: — Крути, студент.
— Спасибо. Я не умею, не курю.
Сорокалетний Жмыхов посмотрел на Солнцева, который снял и протирал круглые очки:
— Ни пожил, ни покурил… Стёпа, Серёга, давай.
Мужчины сели у орудия, курили, наблюдая, как исчезала пыль от последней полуторки. Вернулись офицер с заряжающим.
— Рвануть бы этот мост, товарищ лейтенант.
Лейтенант задумался:
— Нет. Разведка пойдёт, вычислят нас. Так. Позиция хорошая. С того берега нас не видно.
— Не доверяю я этим ополченцам, — хмыкнул Жмыхов: — Ещё ночью, поди, половина к Липовску рванула, а дозор из них, как из Серёги… Паганина. На одной струне.
— Не Паганина, а Паганини. Ты хоть знаешь, кто это?
— Х, сердце, тебе не хочется покою…
— Во-во.
— Смотрите! – крикнул Солнцев.
За поворотом послышался рокот.
— Мотоциклисты?
— Орудие к бою!
— Прицел?
— Постоянный. Прямой. Осколочным.
— Ополченцы, суки….
Расчёт занял свои места. Из-за поворота выскочил мотоцикл. За ним выполз броневик. Постояли. Поехали по мосту. С броневика начал стрелять пулемёт. Стрелял вроссыпь, по деревне. Тут же земля ожила. Люди, бросая винтовки, кинулись по дороге. Броневик остановился прямо на мосту и уже прицельно косил бегущие фигуры.
— Бегут, суки, бегут! – скрипел зубами Жмыхов.
— По транспортёру огонь!
— Откроем орудие, лейтенант!
— Огонь по готовности!
— Выстрел!
Броневик вспыхнул, как факел, мотоцикл, стоявший в стороне, завёлся и резко рванул назад.
Из деревни раздалась длинная очередь. Мотоциклисты отпали в разные стороны.
— «Максим». Ты гляди…  Ну, держись.
— Миронин, проверь, кто в деревне остался.
— Есть.
— Скажи им, что б на лес смотрели, и сразу назад.
— Понял я, я мигом, товарищ лейтенант.
— С почином, студент, — Жмыхов утёр пилоткой лоб, Солнцев моргнул сквозь очки.
— Танки!
— Бронебойный! Наводить в головной. Два снаряда. Огонь по готовности.
— Есть.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Танк вылез не спеша. За ним ещё два начали разворачиваться у моста.
— Выстрел!
Танк замер.
— Выстрел!
Танк ещё раз дёрнулся, но не загорелся.
— Даёшь в дугу, Стёпа!
— Снаряд!
— Наводить в крайний, на одиннадцать!
— Не вижу, лейтенант, дым от броневика.
— Это ничего, значит, и они нас не видят.
За танками высыпали несколько мотоциклов.
— Сейчас броневик цеплять будут…
Снаряд разорвался метрах в двадцати от пушки. Застрочили пулемёты.
— Вижу на одиннадцать, — Степан Сушкин щурясь крутил доводчик.
— Огонь!
— Выстрел!
Танк лениво задымился, встал. Со стороны деревни опять заработал «Максим». Несколько серых фигурок попадали с моста, остальные, бросив трос, кинулись за броню.
— Ай, да сукины дети, нет, ты видал, студент?
— Да-да, — растерянно ответил Солнцев.
Три танка дали по выстрелу по деревне и стали пятиться обратно за поворот.
Лейтенант снял дрожащей рукой фуражку:
— Так вот. Так. Доложить о потерях.
— Потери? – Жмыхов усмехнулся: — Три вафлета, два туза и крестовый сбоку.
— Что?
— Виноват. Убитых, раненых нет!
— Хорошо, — лейтенант сел на станину Зиса: — Где же Миронин?
— А вот их сиятельство, собственной персоной.
Миронин перепрыгнул бруствер:
— Ну, здорово вы их расколошматили! Ополченцы все дёру дали, половина на дороге лежит. На колоколенке раненый капитан с санинструктором, «Максим» и ещё две ленты. Капитан вас хочет видеть, товарищ лейтенант.
— Так. Проводишь меня. Сушкин, за старшего.
— Есть.
— Ну, Стёпа, тебе бы в цирке выступать, — Жмыхов достал кисет: — Вильгельм Тюль!
— Тель…
— Ну, я и говорю. Закуривай, студент!
— А?
— А, ну да, — Жмыхов зло посмотрел на мёртвые машины на том берегу, похлопал мозолистой рукой по накатнику: — Завод имени товарища Сталина, — смахнул с морщинистой щеки слезу: — Поживём ещё, суки… Дай огня, Стёпа.

— Здравия желаю, товарищ капитан.
— А, артиллерист…, — капитан лежал на боку, санинструктор (девчонка лет семнадцати) перевязывала ему живот: — Хорошо воюешь. Сколько вас?
— Полный расчёт.
— Ты их здорово напугал. Они брод за деревней искать будут. Кто-то из местных ведёт. А пока опять на тебя полезут. Они ж не знают, сколько нас здесь. Так что жить нам, сколько продержимся. Поставить бы пару бойцов у колодца на околице.
— Ну…
— Нет, пусть твои при пушке будут. Да ладно, Катя, оставь, — отодвинул капитан санинструктора, улыбнулся лейтенанту: — Гоню её, не уходит, а теперь куда? Красивая, а?
Лейтенант покраснел.
— Давай, давай к своим, сынок, мы тут чем сможем поможем.
— Есть.
— Как зовут?
— Коля.
— Откуда, Коля?
— Из Ленинграда.
— Тяжко сейчас там. А где теперь не тяжко. Ну, действуй. Просто посмотреть на тебя хотел. Иди.
— Может чего, я….
— Кругом. К орудию бегом… марш!

— Что приуныл, Солнцев? Ты погляди погода-то какая, красота! Вот интересно, какая такая рыба в этой речке водится. Как фрица нахлобучим, на рыбалку с тобой пойдём. Сома тут, конечно нет. Сом, он омут любит. У нас под Кировом ох и сом! Во! – Жмыхов развёл руки в разные стороны: — Калган, как у телёнка! Жирные! Что, не веришь?
— Верю, — вздохнул Солнцев.
— Слушай, слушай, — кивнул Сушкин: — А киты у вас под Кировом не водятся?
— Э, Стёпа, никакого в тебе альтруизму, — махнул рукой Жмыхов: — А ты, Солнцев, не унывай. Ты кто такой есть?
— Я?
— Ты есть сознательный боец рабоче-крестьянской красной армии. А ведь от тайги до британских морей красная армия всех сильней, так пусть же красная, ну?, сжимает яростно…, — грянул Жмыхов марш и остальные поочерёдно подхватили: — Красная армия марш, марш, вперёд! Реввоенсовет нас в бой зовёт. Ведь от тайги до британских морей, красная армия всех сильней!...
— Тихо! – Степан Сушкин дал отмашку.
За рекой в небо стали взлетать сигнальные ракеты. Раздался громкий рёв танковых двигателей. Лейтенант с Мирониным уже были у орудия.
— В холостую крутят, товарищ лейтенант. Пужают.
— Сколько ж их там?
— Сколько ни есть, студент, все наши, — непривычно серьёзным тоном сказал Жмыхов.
Лейтенант поправил съехавшую портупею:
— К бою, — почему-то шёпотом сказал он.
И тут над рекой загремело: «Сашка сорванец, голубоглазый удалец…»
— Это что? – сел Солнцев на землю.
— Концерт в нашу честь.
— Не, Серёга, это похоронный марш. Для гостей наших не прошенных.
— Расчёту приготовиться!
— Это мы всегда, — выдохнул Жмыхов: — Это мы с превеликим удовольствием, верно?
Никто не ответил. Белые ракеты летели и, описав дугу, красиво опускались уже справа и за деревней.
— Как в сказке, — сказал Солнцев совсем по-детски: — «Щелкунчик».
Все посмотрели на Солнцева.
Из леска, подминая под себя берёзки под звуки «Саши удальца», двинулись чёрные кубики с крестами на бортах.

На мост выскочил танк и сходу скинул броневик в воду. Два за ним и ещё два из-за берёзок открыли огонь. Снаряды рвались вокруг орудия, стало ясно, что позиция раскрыта.
— Выстрел! Снаряд, твою бога душу мать! – орал наводчик.
Солнцев ползал вокруг ящиков со снарядами, щупая растопыренными пальцами горячую землю:
— Я сейчас. Очки. Очки мои. Не вижу. Не вижу я. Не вижу.
Последнее, что запомнил Сушкин – это два бурых пятна на лице Солнцева, где раньше были его глаза.
Разрыв у левого колеса, осколки звякнули по щитку.
— Солнцев! Миронин! Сушкин!
— Снаряд, лейтенант, снаряд! Выстрел!
— Стёпа! Гаси, родной!
— Жмыхов?
— Давай, лейтенант, разворот! Горит, сука, горит!
— Катя…, — лейтенант упал.

— Солнцев… Миронин… Сушкин… Смирнов… Жмыхов…
— Туточки мы, товарищ лейтенант, полный комплект.
Лейтенант раскрыл глаза. Невероятно синее небо и белые-белые облака.
— Вот странно, — сказал Жмыхов: — Очки совсем целые, — он бережно сложил дужки: — Только кто в них смотреть-то будет… Ты лежи, лежи, лейтенант. Ноги у тебя. Ничего. В госпитале…
— Орудие?
— И орудие здесь. Куда ж ему деваться? Кисет где-то посеял. Вот как так возможно? Курить охота. Эх.
— Где немцы?
— Сейчас будут. Деревню зачищают. К нам на медок придут. Ну, гостинец у меня готов для дорогих гостей. Слышь, лейтенант, как это место называется?
— Деревня Шапочки.
— Х, славно-любо. Спирта хлебнёшь? А я хлебну. Представляешь, Стёпа, сукин кот, оптику им протирал, что война с людьми делает. О, а вот и гости. Как думаешь, фугасник от связки сдетонирует?
— Должен. Надо ударник только снять.
— Да снял. Где ж кисет-то? Что за жизнь, ни покурить, ни помереть по-людски не дают.
Совсем близко стало слышно немецкую речь.
— И чего ж вам дома не сиделось со своими фрау. Приехали бы ко мне в Киров, жена бы вас блинами накормила со сметаной. Сметана у нас, лейтенант, не поверишь, ложку втыкаешь – стоит. А ещё вареньем малиновым польёшь, самогонки стопку, огурчик, сальца, м-м. Нам тёща из Харькова всегда сало присылала. Бой-баба. Люська в неё. А холодца наготовит…. Да с хреном…. Да с горчицей…  Детишек только у нас нет. Не вышло у нас. Ну, что, товарищи мои дорогие, пора. Пора, однако…. и честь знать…. Шапочки…. Хорошая, наверно, деревня…. Как в деревне Шапочки солнце закатилося, и упало мне в ладонь розовым лучом….
Жмыхов медленно выдернул чеку. Рычажок отскочил, упал на тряпичный мешочек у перебитых ног лейтенанта. Жмыхов узнал свой кисет. Над бруствером блеснули каски.

август 2020