Бригадирша

Она была низкоросла, широка и громогласна. Материлась так, что у нас– девчонок, приехавших проходить практику в глухую сибирскую тьмутаракань, уши сворачивались в трубочку.
Гидролизный завод по производству спирта и при нем рабочий поселок жили единым организмом, насквозь пропитанным драками,  бесконечными пьянками, и бессмысленностью существования.
Спиртом пропахло все–он лился щедрой рекой из трубопроводов и цистерн, его носили домой в бидонах,  варили с медом и малиной, мешали с виноградным соком,  настаивали на кедровнике и хрене, хлебали чистяком.
Не пили пожалуй, только младенцы, и то до поры, до времени. Иногда со смены дорвавшихся дружно отправляли в вытрезвитель, иногда на кладбище, когда не с той трубы вместо этанола метанол на обед набирали..
А тут мы– восемнадцатилетние дурехи без пап и мам, без мозгов и денег...
Нина Захаровна была бригадиром рабочих в цеху, куда я попала.
Она ревела раненым слоном, называя меня плановым выкидышем, когда я портачила с параметрами и требовала беспрекословного подчинения ее персоне.
Людишки в бригаде были тертые, но умные–боялись и ходили на цыпочках, когда мамка была не в духе. ИнженерА, отплевываясь, обходили участок стороной, строча жалобы в завком, так как при попытке руководить были посланы трехэтажным далеко и надолго.
Но показатели были лучшими, дисциплина железной, а Нина Захаровна передовиком производства.
Я боялась и недолюбливала ее с высоты своих юных лет, начитанности и романтических грез.
Женщина, в моем понимании, не могла быть такой, такой грубой, крикливой, гадкой...
Когда в цеху прорвало трубу с жидким аммиаком, народ привычно-расторопно повыпрыгивал из дверей и  окон, а я осталась–ничего не понимающая, ослепшая от слез и задыхающаяся от кашля.
Меня жёстко схватили за шкирняк, больно поддали под зад коленом и я услышала:" Дура, сдохнешь, бежим!"
И через минуту мы уже были на улице.
Или через две?  Я не помню, отключилась... Она выволокла меня на себе. Потом долго кашляла, говорила, что с прошлого раза легкие обожгла.
А позже, когда пришли морозы и мы узнали, как смерзаются ноздри, слипаются ресницы и капрон прикипает к ногам, когда горячая батарея на участке была счастьем после ледяной общаги,  я увидела возле своего шкафчика в раздевалке  валенки.
Захаровна рявкнула грозно: "НадЁвывай! Девка малахольная, кунку выстудишь, как рожать будешь?"
И именно она заметила, как я кусочничаю в подсобке, подъедая остатки бригадного обеда, который накрывался общей поляной на смене.
Естественно я не ходила, мне просто нечего было туда носить.
 Первые пол-года взрослой жизни на заводе зарплату нам не платили, только тридцать рублей стипендии. Заработанные копеечки шли в счет государства, за то что оно нас выучило  в ПТУ.
Мы отчаянно голодали, посылки из дома шли несколько месяцев, а съедались на раз-два оравой голодных ртов.
Бригадирша, застав меня с  картофелиной, в очередной раз грозно распорядилась: " Жрать с нами будешь!
Не дай Бог окочурисся, че я матери скажу?"
Больше я объедки не собирала...
Она выбила мне талоны в столовку,
И это тоже было спасением.
Я не знаю, жива ли еще эта женщина,
но иногда она мне снится.
Я помню ее. Громкий визгливый голос, матерные частушки, насупленные брови, из-под которых сразу и не разглядеть глаза, полные доброты.
Низкий поклон тебе Нина Захаровна...