Доставка билетов. Глава 8

     Как-то незаметно второй месяц подошёл к концу. Вроде ещё совсем недавно я на календарь смотрел - оставалось две недели, и вот в понедельник мне на работу выходить следует, сегодня уже пятница. Значит всё, прости-прощай доставка, мерение длины московских улиц с использованием для этой цели собственных ног, случайные знакомства, и даже недосостоявшаяся любовная интрижка, это я на Ирину Никифорову вам намекаю. Помните мою наставницу в сложной науке принимать заказы на железнодорожные билеты. Лично я о ней никогда не забывал, но в связи с производственной необходимостью, пришлось с ней при очной встрече договориться, что как только, так сразу. Закончу я носиться, как не вполне нормальный по столице нашей Родины и тут же продолжу столь приятно начатое знакомство. Один то раз оно у нас все-таки случилось и обе высокие договаривающиеся стороны расстались весьма удовлетворенными встречей во всех смыслах этого слова. Вот тогда при прощании, мы и приняли такое устраивавшее всех решение.

     Пятница подходила к концу. Билеты были разнесены, но я не помчался сломя голову в наш, ставший уже почти родным подвал. Прежде всего, я забежал домой, забрал свои вещички, чтобы, уже не теряя времени, рвануть на дачу, где меня не видели почти два месяца. Все моё общение с женой, да с тестем с тёщей свелось к телефонным переговорам, и вот теперь должна была произойти долгожданная встреча. Целых два дня семейной жизни, а потом всё тот же рваный жизненный график – по выходным я женат, а в будни – холост. Кроме личных вещичек я прихватил с собой двухлитровую бутыль с настойкой собственного производства, да немного колбаски в магазине соседнем купил, ну и помидорок с огурчиками в качестве закуски.

     В подвал я явился нагруженный как ослик. Меня с нетерпением ждало несколько изголодавшихся товарищей, но сразу приступить к "отвальной" было нельзя, несколько человек всё ещё задерживалось на маршруте. Сергей Иванович сидел, чай пил. Вид у него довольный был. Он помахал мне рукой, как только я дверь открыл:

     - Ты чего это с какими-то сумками?

     - Так убываю в длительный отпуск сроком на десять месяцев товарищ командир. Сами знаете, сегодня был последний трудовой день, - весело оттараторил я и даже руку над головой в салюте пионерском поднял.

     - Так-то оно так, конечно, - начал со своей любимой присказки Сергей Иванович, и я тут же понял, что случилась какая-то бяка, могущая мне помешать, и, если ненадолго, то уж на ближайшие пару дней совершенно точно.

     Совершенно машинально я на часы посмотрел, хотел понять, успею я до тестя любимого дозвониться и предупредить, ежели, что действительно помешает мне на дачу отправиться или уже опоздал. Нет, ещё почти целый час в моём, или скорее всего в распоряжении начальника отдела, в котором я пока ещё числюсь. Сергей Иванович на все мои дёргания посмотрел, подождал пока я расслабленный вид приму и продолжил:

     - Понимаешь Алексей, какая закавыка получилась. Петька Сидоркин сегодня на работу не вышел. Живёт он в самом центре, вот к нему Петрович и подвалил. Мы ведь втроём вместе пол Европы протопали. В одном разведбатальоне служили. Я, правда, командиром этого батальона был, Петрович ротным, ну, а Петька - рядовым разведчиком. Он же самый молодой среди нас. Чтобы на фронт попасть себе пару лет приписал. Это системой было, все всё понимали и всех, я начальство всяческое имею в виду, это устраивало. Ты не смотри, что он так выглядит паршиво, жизнь его до такого состояния довела. Всю семью он в войну хоронил по очереди. Вначале отец погиб, ну это ещё в 41 было, Петька в то время дома на печке сидел. Это я утрирую разумеется, работал он, здесь же на Каланчёвке в депо. Вагоны ремонтировал, которые под бомбёжкой побывали. Затем один за другим его старшие братья погибли. Вот тогда он сам на войну засобирался, родню свою собой заменить. Раз пять он был ранен, и каждый раз после госпиталя попадал в новую часть. Вот так и к нам уже к концу сорок четвёртого попал. У нас его Бог миловал, целёхонькиным, как пришёл, так и демобилизовался. Он домой вернулся, а там дверь полоской бумаги заклеена с печатями всякими грозными. Мать от горя умерла, а больше у него никого не осталось. Вот он и начал квасить, вначале немного, потом всё больше и больше. Хорошо нашлась добрая душа, вдовая одна соседка стала за ним присматривать. Он же совсем ещё пацаном был. Ему двадцати нет, а он три года провоевать успел, на теле живого места не осталось.

     Убедила она его, он пить бросил, учиться пошёл, школу закончил, водительские права получил. Поженились они, дочку родили. Я его нашёл в пятьдесят пятом и уговорил к нам перейти. Депо он знал хорошо, там и вся его родня работала, да и сам он там успел перед армией немного потрудиться. 

     Сергей Иванович замолчал, да вновь к стакану потянулся, который в сторону было отставил, когда за рассказ свой принялся. Пару глотков уже остывшего чая сделал и опять к этому Сидоркину вернулся:

     - Когда я из депо ушёл, многие из моих ребят тоже уволились. Начальника им нового со стороны по чьему-то блату прислали. Безголовым он оказался. Руками сам мало, что мог сделать, зато гонор у него был о-го-го какой. Вот прекрасный коллектив и развалился почти в одночасье. Хорошо наверху поняли, что там что-то неладное творится. Этого прощелыгу выгнали, назначили нормального мужика, он многих специалистов вернул. А вот Петька пропал из глаз. Оказывается, у него очередное несчастье произошло, жену машина сбила. Не насмерть, но искалечила прилично. Петька и сорвался, снова пить начал.

     И опять рука Сергея Ивановича к чаю тянется, видать достал его этот Сидоркин со своими выкрутасами. Он ещё пару глотков сделал, больших, наверное, вон как по его горлу словно две волны сверху вниз прокатились:

     - Я, как сюда пришёл, начал своих собирать. Первым Петрович пришёл, за ним потихоньку-полегоньку ещё человек пять подтянулось. Все они фронтовики, на них положиться можно. Начали мы Петьку искать, он ведь такой пройдоха, куда скажешь туда без мыла и влезет. Знакомиться умел, как мало кто. Нам казалось, что здесь именно такие люди нужны. Нашли его, а он никакой. Ну, мы ему и устроили такую житуху, что он не знал, куда от нас деться. Насчёт ;торпеды; мы договорились, её вшили, и мы начали за каждым его шагом следить, вот, в очередной раз и вытащили. Думали насовсем, а видишь, как получается, слаб он оказался. На него, как надавят, он и срывается. Вот и месяц назад, помнишь, как получилось?

     Я головой кивнул:

     - Ещё бы мне не помнить, до ночи его билеты разносили, перед людьми извинялись. Так, что он снова запил?

     - Нет, на этот раз другое. Инфаркт у него. Петровичу сказали, что не смертельный, но выбыл надолго. Сейчас в больнице, потом в санаторий направят. Я через всё это прошёл, потому хорошо знаю. Жена Сидоркина Петровичу рассказала, как всё произошло. Он вчера вечером припозднился. Ты-то ушёл рано, как всегда. На тебя, по-моему, сколько ни навали, ты всё выдюжишь и всё равно раньше всех сюда вернёшься. А он со своей сумкой дерматиновой ходит уже медленно. Район наизусть изучил. Лучше него никто там не ориентируется, но всё равно, за вами, молодыми уже не успевает. А вчера вообще пришёл черте знает, когда. Я с работы пораньше ушёл, ещё шести не было, у меня дела были неотложные. Андрюшка на хозяйстве остался, всех встречал, да закрыл здесь. Так вот Пётр в числе отстающих оказался. Внешне, Андрей сказал, ничего особенного, такой же, как всегда. Сразу стал свои байки травить. Они вместе отсюда и ушли.

     Он губами пошевелил, но ничего добавлять не стал, замолчал и задумался. Я смотрел на него и думал, - "сколько ты сам такой темп выдержать сможешь? Ведь уже за пятьдесят", – и тоже молчал. Да и, что тут сказать можно. Понимал прекрасно, что он о Сидоркине рассказывает, а мысленно, наверное, этот рассказ и на себя, и на всех остальных своих боевых товарищей примеряет. Есть о чём задуматься.

      Единственно, чего никак понять я не мог, зачем он мне в таких подробностях жизнь, в общем, совсем чужого для меня человека, который кроме того, что работает в одном со мной отделе, ничем мне интересен не может быть. Да я его практически и не видел толком никогда. Замечал, конечно, что копается тут дедок один, вот и всё, чем мне этот Сидоркин запомнился, ну, кроме того случая, конечно. А не было бы того случая, я на вопрос, а знаешь ли ты такого Сидоркина, честно, не раздумывая, ответил бы, что нет, не знаю. Фамилию может и слышал, а вот где, не помню. Но, если Сергей Иванович столько мне о нём всего наговорил, значит это для чего-нибудь нужно. Не просто же так он воздух здесь сотрясал.

      Начальник к чаю потянулся, а я из сумки бутылёк двух литровый с почти бесцветной наливочкой облепиховой, моего собственного изготовления, достал и на стол перед его носом поставил. 

     - Давай Сергей Иванович, перестанем резину тянуть и займёмся делом. Я ведь попрощаться с вами на время хочу, да пообещать, что не забуду, забегать буду иногда, не часто, так чтоб не надоесть, но, и чтобы вы меня тоже не забыли. Я тут вот настоечки из облепихи на чистом медицинском спиритусе вини принёс. Люблю я эти настойки делать, благо к спирту дармовому допуск имею. Но из всех ягод, а я всё, что можно и не можно перепробовать успел, мне больше всего облепиха по душе стала. Сейчас попробуем по чуть-чуть, и вы сами свой вердикт вынесете.

     Народ, все постоянные, да из временных некоторые, которые в коллектив успели влиться, вокруг стояли, пустыми стаканами позвякивали, на бутылёк голодными глазами посматривали. Все понимали, что много не достанется, да и нельзя, завтра снова, как говорится, в бой, но расслабиться все хотели. Даже я сам, хоть и не любил эту отраву, всё одно в хорошей компании пару-тройку рюмок с удовольствием употреблял.

     - Ты подожди, Вадька, - сказал Сергей Иванович, - я ещё не закончил. Да и вы мужики, поскучайте ещё чуток, - обратился он ко всем вокруг собравшимся, - у меня с Вадимом ещё на пару минут разговор есть.

      Все разошлись, а я на него вопросительно смотрел. Впервые он меня настоящим именем назвал, все аж рты от удивления раскрыли. Я ему уж давно открылся и всю историю рассказал, но мы решили об этом молчать. Мало ли дойдет до верха, а там кто знает, как это всё воспримут. Ведь по большому счёту это подлог. Не уголовное, конечно, но всё же нарушение. А тут вдруг, он ляпнул в открытую. Он и сам, судя по всему, понял, что не то сказал, даже шевелюру свою взлохматил. Потом рукой махнул, мол, пойди всё куда подальше и на меня посмотрел.

    - Слушай Алексей, - громко так, отчётливо обратился, чтобы все поняли, что оговорился начальник, с кем не бывает, - завтра выйди, если сможешь, конечно. Мы уж всё перекроили, а тут с Петром несчастье. Тебе же безразлично, где ходить. Возьми участок Сидоркина. Завтра по случаю субботы он большим будет, но ты справишься, а на воскресение мы что-нибудь придумаем. С понедельника ещё человек пять новых придёт, тогда может полегче чуток будет.

     Я только головой мотнул, согласен, мол, и к телефону рванул, тестя успеть предупредить, что только завтра вечером приеду. А народ тем временем столы двигать начал, да закуску немудрёную, которую я всё из той же сумки достал, на тарелку вываливать принялся.

     Стукнулись мы стаканами, такой звон пошёл, что куда там. Хорошо посидели, все разговоры исключительно на вольные темы вели. Слова "доставка", "билеты", "поезда" и всё такое прочее были запрещены. За нарушение, каждый оговорившийся клал рубль в общую казну. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, а поскольку завтра опять ни свет, ни заря нам всем сюда прийти надлежит, то затягивать моё не вполне состоявшееся прощание не стали, и через часик по домам расходиться принялись.  Барахлишко своё, которое на дачу отвезти надо, а в подвале в секретной комнате оставил, а сам налегке, опять в родительскую квартиру побрёл, пустую на этот раз, поскольку отец на выходные на нашу дачу отправился.

     Субботним утром всё было привычно. Шести ещё не было, как мы приступили к раскладке. Работали на чистом автоматизме. Мне, как и договорились накануне, достался район, по которому Сидоркин постоянно ходил. Это Марьина роща была. Не из самых приятных районов, конечно, такая путаница маленьких переулочков и проездиков, что только держись. По названиям я их все знал, а вот на местности они для меня белым пятном являлись. Пришлось к дежурной карте Москвы обратиться. Она у нас на стене висела, огромная такая, почти всю стену занимала. Большой город Москва, столько там улиц всяческих да переулков, что запоминай, не запоминай, всё одно не запомнишь. Ну, это если не стараться, конечно. Мы-то тут собрались, те, кто стараться приучены, поэтому время от времени, все у той карты торчали, особенно молодые, ещё недостаточно обученные. Я тоже не раз и не два на неё поглядывал, когда попадались названия совсем уж незнакомые. Где Сергей Иванович такую карту подробную достал, я не знаю. В милиции, скорее всего, поскольку на ней все отделения милиции обозначены были. Большую помощь она нам оказывала. Вот и тут пригодилась. Провозился я с ней полчаса, наверное, если не больше и только после этого начал свои конверты в порядок приводить. И почти сразу же на ляп один весьма неприятный наткнулся. Когда на раскладке Петрович стоит, ляпов, типа того, что передо мной лежал, а речь идёт об адресе из другого конца Москвы, случайно попавшего в район Марьиной Рощи, практически не бывает. Но сегодня суббота. Петрович, как обычно, уехал рыбку ловить, это страсть его уже давно не тайная, а самая что ни на есть явная. Жизнь ему не в жизнь, если он с удочкой или спиннингом на бережку не посидит. Вместо него по субботам стоял Савелий Григорьевич, тоже из бывших фронтовиков, такой невидный совсем мужичонка с небольшой бородкой клинышком, когда-то чёрной, а теперь пестрой от седины, туда забравшейся. Очень немногословным человеком он был, такой, знаете вечный тихоня, но честный, порядочный, этого у него не отнимешь. Будь я на месте Сергея Ивановича, Савелия близко к раскладке не подпускал бы. Ведь, если не каждую субботу, то через одну, у него такие ошибки регулярно случались. Хорошо, если она сразу вылезала, тогда конверт просто передавался доставщику, который в тот район идёт и всё, инцидент исперчен, как Владим Владимыч, который Маяковский, мой любимый поэт, говаривал. А, если она обнаруживается позже, когда уже все разошлись по своим участкам. Тогда выход один, бери, как говорится, руки в ноги господин хороший и езжай, в ту Тмутаракань, куда надо билеты, гражданами заказанные, доставить. Вот у меня именно такой конфуз и получился. Плюнул я на всё, засунул этот нехороший конверт подальше в планшет, да на Марьину Рощу подался. А что? Там меня ждут по 62 адресам, ну а тому не везунчику, который 63-им оказался, придётся подождать подольше, ничего уж тут не поделаешь, не везёт, так не везёт. Я ему даже звонить не стал, кто знает, когда я основную массу разнесу, район-то незнакомый, да и больно запутанный. Не знаю, за что его только Сидоркин выбрал. Ну, да это его дело. А у меня сегодня это уж точно последняя доставка. Нечего рассусоливать, надо ножками почаще от земли отталкиваться, да поспешать, чтобы дело не стояло.

      С такими вот мыслями я и бегал по Марьиной Роще, не так давно ещё самому криминальному району Москвы. Ликвидированы там всё ;малины;, скупщики краденного отбывают срока, поломаны все хибары, вот и кончилась Марьина Роща как скопище злачных мест, превратившись в обычный спальный район столицы. Плохо было одно, ну это для меня было плохо – пятиэтажек пруд пруди, и ведь, что делается. Большинство заказов идёт с верхних этажей. Ну, скажите, пожалуйста, что за закон такой, я ему даже название придумал – закон наибольшей подлости достаточного основания. Подхожу к подъезду, на конверт смотрю, квартира 42. Ну, думаю, повезло, первый этаж, а вот фиг вам, нате выкусите. Дом построен по другому проекту, чем рядом стоящий. Там было по четыре квартиры на этаже, и 42-ая действительно на первом этаже находилась, а в этом – по три. Так, что топай Вадик на пятый этаж. Но, как бы то ни было, рано или поздно всё заканчивается, закончилась и пачка конвертов в моей офицерской сумке. Я стоял у порога в квартире, с номером в моём мозгу отмеченном, как 62. 62-ой адрес за какие-то пять с небольшим часов, и, учтите это, в совершенно незнакомом районе Москвы. Я глубоко вдохнул, пока заказчица билеты изучала, дыхание задержал немного, чтобы углекислый газ в легких скопился и по мозгам немного стукнул, прочистил их слегка. Метод проверенный неоднократно, действует безукоризненно, и из сумки тот самый ляп достал. Вначале на адрес посмотрел. Конец Варшавского шоссе, почти у самого недавно открытого автотехцентра "Варшавский" находится, который народ быстро утюгом за сходство с этим необходимым в быту устройством прозвал. В тот район, я как-то один раз также в выходной день уже попадал. В общем, если не считать, что на метро туда-сюда придётся часа полтора потратить, да на автобусе или троллейбусе ещё по полчаса пилить, страшного ничего нет. Жаль, конечно, безнадёжно потерянное время, но такова жизнь. Я уже свыкся с мыслью, что против лома, сами знаете, чего нет, а также любимую бабушкину присказку вспомнил – что ни делается, всё делается к лучшему. Мне даже интересно стало, что же к лучшему произойти сможет, когда я в эту глушь съезжу только для того, чтобы ошибку, совершенную Савелием Григорьевичем, исправить. В конверте всего один билет лежал. Я посмотрел на него и чуть было не рассмеялся, ну надо же – Москва-Тула, общий вагон, стоимость с доставкой всего два с полтиной. Опять мне мой закон наибольшей подлости пришлось вспомнить. Я так раздумьями обо всех этих перипетиях в судьбе и жизни разносчика железнодорожных билетов увлёкся, что даже вздрогнул, когда заказчица меня окликнула. Я мыслями в такие дебри залез, что напрочь забыл где я и что со мной. Она меня даже за руку была вынуждена дернуть, чтобы в чувство привести. Я, как она мне дверь открыла, сразу же уже заготовленный конверт в её руки отдал и о последнем броске задумался, о хозяйке квартиры уяснил лишь одно, что она женщина. А тут посмотреть пришлось.

     Знаете, такая любопытная бабуся попалась. Годочков я думаю, ей уже далеко за шестьдесят было, но ухожена так, что молодежь позавидовать может. Морщинки на лице, конечно, есть, куда от них в таком возрасте деться, но издали их совсем не видно, впечатление, что кожа как на барабане натянута, чуть тронь, звучать примется. Причёска безупречна, одежда вообще отпад. Халат на ней шелковый или атласный, я в этом не разбираюсь, красного цвета с золотыми павлинами, хвосты распустившими. Халат был подпоясан широким поясом, тоже золотистого цвета, немного другого тона нежели павлины, но так гармонировал с ними, что просто не могу. Концы пояса с обоих концов бахромились тонюсенькими плетёными шнурочками. А на ногах, совсем конец света, такие черевички, что в ночь перед Рождеством никаким Вакуле с его возлюбленной Оксаной даже привидеться не могли. И тоже все золотом расшиты.

     Бабуля увидела мой открытый от неожиданности рот и говорит:   

     - Я чай собралась пить, чайник только вскипел, вот и давайте попьем чайку вместе. Я так не люблю это делать в одиночестве, а тут вы пришли. Вот и компания нашлась.

    Она уцепилась в меня и с немалой силой, откуда, что и взялось в этом хилом теле, потянула меня в глубину квартиры. Пришлось подчиниться, хотя это вовсе не входило в мои намерения. Планшет я из руки не выпустил, так и продолжал его держать, даже сильней сжав пальцы, как будто опасался, что эта странная женщина отнимет его у меня.

     Чай пить старушка видимо очень любила и обставляла всё это удивительным образом. Когда я уселся на стул с высокой деревянной спинкой, очень тяжёлый, дубовый, наверное, я его с трудом под собой пододвинул ближе, и осмотрелся, пока она на кухню убежала, то обнаружил, что сижу за большим круглым столом, сервированным на шесть персон. Фарфоровые чашки потрясающей красоты, прямо музейные экспонаты, настолько тонкие, что насквозь просвечивали, я даже в руку побоялся взять и рассмотреть одну, опасаясь, что раздавлю ненароком, стояли на таких же блюдцах. Расписаны они были различными жанровыми сценками то ли из китайской, то ли из японской жизни. Причём, что совсем уж удивительно, на всех чашках разные сценки изображены. Там и рисовые поля, на которых по колено в воде стояли люди, и лодки странной конструкции по реке плыли, и женщины восточного вида с черными волосами на голове, утянутыми в небольшой пучок веером обмахивались, и повозка непонятного вида, которую волы с длинными рогами тянули, и многоэтажная пагода, и еще что-то. Но последняя чашка далеко от меня стояла, и рассмотреть её я не успел, поскольку в комнате появилась хозяйка с фарфоровым чайником в руке, тоже картинкой украшенным, и начала наливать насыщенный чай во все чашки подряд. Пока она наливала, я всё чашками любовался. Ободок и у чашек, и у блюдец был золотой, такими же оказались и ручки чашек, чайника и сахарницы с молочником, что на столе виднелись.   

     - Красиво, не правда ли? – послышался голос хозяйки, а я даже невольно вздрогнул, настолько это неожиданно прозвучало, ведь до этого тишина стояла полная.

     - Да вы присаживайтесь, я, видите ли, спешу сегодня очень, а дочка попросила посидеть, подождать пока билеты не принесут. Весь день ждать я не могу, а тебе все равно делать нечего, - явно передразнила она кого-то, - не понимает, что у пожилых людей свои весьма важные дела тоже иметься могут. Сама бездельница, не работает, только по портнихам, да массажисткам с косметичками шляется. Вышла замуж за богатого грузина, где тот только деньги берет, хотела бы я знать.

      Она всё говорила и говорила, а тем временем продолжала заниматься каким-то странным делом. После того, как чай во все шесть чашек налила, она одну мне пододвинула. Затем из холодильника торт достала, уже на кусочки порезанный, да его на шесть тарелочек разложила и каждую напротив одной из чашек поставила. Вилочки небольшие, позолоченные вроде бы, такие оригинальные, всего с двумя зубцами рядом положила. В салфетницу салфетки бумажные, уголком сложенные, воткнула. На всё это посмотрела, увиденным, по-видимому,  удовлетворилась, и сама на стул такой же, как подо мной, уселась.      

      Я за ней продолжал наблюдать, хотелось понять, она, что из всех чашек по очереди пить будет или как? А, если или как, то зачем всё это она нагородила? Наверное, эти вопросы у меня на физиономии настолько явственно проявились, что она усмехнулась, как-то странно, лицо у неё скривилось при этом, и, тихонько так, сказала.

     - В старой квартире откуда меня дочка с зятем выгнали, - она помолчала секунду и продолжила, - они-то говорят, что не выгнали, а предоставили мне идеальные условия для жизни. Мол, тут тихо и спокойно, а там внуки мешают. Их у меня четверо. Правда, - она ещё голос понизила, как будто бояться стала, что кто подслушать может, - выросли они, внуки-то, у старшей своих детей уже двое, мальчик и девочка. Это выходит правнуки мои, да живут все от дочки моей, а значит от родителей своих, отдельно, все отдельно, - повторила она, - В моей бывшей профессорской квартире, она большая была, пятикомнатная, дочь с мужем своим вдвоём остались, так что не мне кто-то там мешал, а я им мешала. Так получается, - и на глазах её слёзы блеснули.

     Она их быстро, одним движением смахнула и продолжила:

     - Вот я и придумала эту игру, накрывать, как бы на большую семью. Да привыкла уже. Вы внимание-то не обращайте, чай пейте. Если сахар нужен, кладите сколько хотите, песок в сахарнице лежит. Я, когда с тортом пью, сахар не кладу и так сладко, - и она по-настоящему заплакала.

     Беззвучно, а от того еще страшней. Лицо гримасами покрылось, слезы двумя ручейками текли. Я никогда даже представить себе не мог, что вот так слёзы бежать могут. Сижу чашку поднял, а даже глоток чая, чтобы горло промочить, в котором всё пересохло в одну секунду, сделать не могу. Спазмом каким-то у меня всё сковало во рту.

     Наконец, успокоилась хозяйка. Раз и всё сразу закончилось, и лицо вновь нормальным стало и слёзы перестали бежать, она даже улыбнуться попыталась. Не очень ровной улыбка та была, но всё же:

     - Вы простите меня, это чисто нервный срыв. Давайте, допивайте, да мне действительно идти надо. Нет, вы не подумайте, что я вас выгоняю, просто так вот обстоятельства складываются.

     Я уже к Марьинскому универмагу подошел, а это минут десять заняло, не меньше, а может и побольше даже, но не в этом дело, а всё ещё в себя толком прийти не мог. В троллейбусе, пока он до Белорусской меня вёз, всё об этой бабуле думал, да пьесу вспоминал, которую уже не один раз в театре Моссовета смотрел – "Дальше тишина" она называется, про судьбу двух стариков, которые всю жизнь вместе прожили, а теперь их дети разлучают и в разные концы страны увозят. Там так пронзительно этих стариков два великих наших артиста играли. Его – Ростислав Янович Плятт, а её – Фаина Григорьевна Раневская. Я пьесу вспоминал и думал - везде всё одинаково, и всё от нас зависит, от детей и внуков. Как же мы бываем жестоки к старикам своим, которые в нас всю душу свою вложили, на ноги поставили, а мы… Я даже рукой махнул и на меня какая-то женщина с опаской посмотрела. 

    В вагоне метро, когда мне удалось сесть, это после "Площади Свердлова" случилось, я ещё раз 63-ий конверт достал, чтобы адрес уточнить. На "Свердлова" почти все из вагона выскочили, вот места и освободились. Обычно я в транспорте всегда стоя еду, но в тот день присел. Ноги, как чужие были, они даже не гудели, как это бывает, когда много ходишь, они напрочь отнимались и всё тут.   

     Я на конверт смотрю, как будто в первый раз его увидел и ничего не пойму. Всё заслонила фамилия заказчика. Вот её я действительно первый раз заметил. Я раз внимательно прочитал, второй. Третий уже не понадобилось и так всё ясно. Ждет меня, там на Варшавке Лиана Багирова. Представляете. Конечно, вероятность того, что Лиана, та, которая мне всю малину с защитой сломала, могла вернуться в Москву, да ещё в другой район, да ещё билеты заказать до Тулы, минимальна. Я подумал немного, а потом решил, что я не прав. Конечно, всё это могло быть. Маловероятно, но могло. Явно противоречит реальности лишь одно. Наша Лиана в жизни не поехала бы в общем вагоне. Я её, разумеется, изучил не так и хорошо, но общий – это 100% не для неё. Успокоился я, хотя, положив руку на сердце, надо признаться, не так уж и волновался. Ну, а коли время всё одно девать в поезде некуда, я всю ту историю, которая в мае случилась, снова начал в памяти своей крутить. И опять с самого начала. Ну, вам-то я не буду повторять, то о чём речь уже шла. Вы же хотите небось свежей информации, свежачка, как говорится.   

      Осталось мне всего-то напечатать текст самой диссертации. Самое сложное во всём этом, что в тексте тьма отсылочной информации и большинство, её – иностранные источники, а, следовательно, латынь-матушка.

      Хотя в институте целое бюро машинописное работало и три машинистки с утра и до вечера по клавишам стучали, толку для нас не было никакого. Как мимо не идёшь, этот стук всегда слышен был. Иногда даже вопрос возникал, да отдыхают ли они? Ну, а раз так заняты, то и соваться туда бессмысленно, поэтому никто и не совался. Правда, я несколько раз в их царство по комсомольским делам забегал. И каждый раз одну и ту же картину видел. Одна машинистка действительно с упорством дятла по клавишам долбала, да с немыслимой скоростью, обычным людям явно недоступной. Удивительным было даже не это, а то, что ошибок при этом практически не делала. Так вот, одна строчит, как из пулемёта, а две другие журнальчики женские рассматривают, или ещё чем-нибудь для дома и семьи полезным занимаются. Но, дело то не в том было, мы все понимали, что машинистки тоже люди и им, как и всем нормальным гражданкам нашей страны, отдых необходим. Ну, главным, почему мы туда не обращались, было следующее -  отдать что-то в печать в институтское машбюро можно было только с визой самого директора, вот в этом и была основная загвоздка. Как только сотрудники не пытались исхитряться, чтобы туда со своими рукописями пролезть, мало, кому это удавалось. Вот письмо за подписью директора, это всегда, пожалуйста, или статью в наш отраслевой журнал, редакция которого в соседнем кабинете находилась, тоже можно, а отчет квартальный или совсем уж немыслимая вещь диссертацию, будьте добры, сами печатайте, или на стороне машинистку ищите.

    Нашей лаборатории многие в институте завидовали, у нас свой подпольный резервный вариант был. Когда я только на работу устроился, мне лаборантку в помощь выделили. Нину Степановну. Женщиной она была уже достаточно зрелой, дочку Маечку двадцати с лишним лет имеющей, при этом исполнительной и в меру ленивой. У нас с ней, если не дружба завязалась, то вполне нормальное деловое сотрудничество сложилось. Где-то с год мое счастье продолжалось, потом, то ли тесть ей поспособствовал, а был он академиком сельскохозяйственных наук, то ли просто так сложилось, никто не знает, но перевели её в спецотдел. Там она была полноправной хозяйкой, и машинисткой, и уборщицей, в общем, всё, что нужно выполняющей.

     Когда у нас острая нужда возникала, её руководство не возражало, чтобы я, по старой памяти, услугами Нины Степановны пользовался. Тем более, что она к нам на любой межсобойчик, день рождения ли чей, или праздник, какой никакой нами отмечаемый, обязательно прибегала, да домой полный карман конфет шоколадных, до которых большой охотницей была, тащила, объясняя, что это для Маечки, дочки значит. Ну, мы посмеивались, да не возражали. Так и прозвали её, про себя конечно, "для Маечки". Но диссертацию напечатать Нина Степановна и сама не взялась бы, да, честно говоря, я ей это дело вряд ли доверил бы.

     К счастью, проблему с машинисткой незадолго до описываемых событий нам удалось решить. Случилось это нечаянно. Как-то у нас дома собралась привычная компания друзей. Мы часто собирались по разным поводам, то у нас, то у кого-то другого по очереди. Вот в тот раз наша очередь была гостей принимать. Пришел тогда и редкий гость, старинный наш приятель Виктор Спиридонов. Он, как со своей женой разбежался, с год назад, в транс впал и никуда не ходил. А тут вдруг сам позвонил, да напросился. Захотел нас с дамой сердца своего познакомить, сказал, пора настала, решили они крепкую советскую семью создать, вот он и надумал смотрины для друзей устроить. Нормальная такая девушка, нам понравилась. Мы так и сказали, мол, благословляем вас, живите, поживайте, да детей заводить, не забывайте. Девушка Витьке культурная очень попалась. Работала в училище музыкальном имени Ипполитова-Иванова преподавателем сольфеджио и большой балетоманкой являлась. Вот и Витьку постоянно в Большой таскала. Он уж там весь балетный репертуар посмотреть успел. В Большой так просто не придешь и билетик в кассе не купишь, а у Людмилы этой хороший блат там нашёлся. Несколько её бывших учеников в оркестровой яме там сидели и в благодарность за хорошие знания, которые Людмила в их головы или ещё, куда те знания вкладываются, вложила, её контрамарками регулярно снабжали. Вот Людмила, чтобы наш разговор поддержать, да культурный уровень наш, хоть немного, но повысить и рассказала несколько занимательных и поучительных историй из жизни Большого театра. Одна мне просто, как бальзамом по сердцу пришлась.   

     Стала Людмила замечать, что, как только в очередном спектакле Наталья Бессмертнова танцует, в первом ряду партера, на самом престижном, ну и естественно дорогом, месте сидит одна и та же женщина, невысокая с распущенными длинными волосами, под которыми она скрывает небольшой, но с боку отчетливо видимый, горб. И всегда у этой зрительницы на коленях лежит большой букет прекрасных роз. Вот, как спектакль заканчивается, и артисты на поклоны выходят, эта женщина первой на сцену поднимается, да Бессмертновой букет вручает. Очень Людмилу эта женщина занимать стала, и вот как-то, когда день рождения у одного из музыкантов оркестра, бывшего Людмилиного ученика, отметить после спектакля решили, да Людмилу пригласили, и она там с Бессмертновой нос к носу столкнулась, она первым делом про даму с цветами вопрос и задала. Балерина вопросу совсем не удивилась, по-видимому, Людмила далеко не первой была, кто этой темой заинтересовался, и сказала, что это простая машинистка, которая все деньги, заработанные тяжким трудом, на билеты в театр, да цветы эти тратит. Она, то есть Бессмертнова, не знает, куда цветы после спектаклей девать, не торговать же ей ими, раздает направо и налево, а всё равно вся квартира в цветах, поскольку зрители в длинную очередь выстраиваются, чтобы цветы любимой балерине вручить. Но вот цветы, которая Ася, машинистка, то есть, приносит, все их затмевают. Где она такую красоту берёт, никто не знает, а она не говорит.

     Все наши рассказ выслушали, да головами в удивлении покачали, а я прямо, как собака-ищейка, стойку сделал, да Людмилу попросил, если это её, конечно, не затруднит, адресок или телефончик машинистки этой, Аси, разузнать. Людмила тут же к телефону пошла, он у нас в передней стоял, да кому-то позвонила.

     Времени сколько-то прошло, не день или два, а несколько недель, кажется, как у нас звонок раздался. Трубку жена моя сняла, я смотрю, напряглась сильно, значит, незнакомый кто-то позвонил, не дай Бог какая-нибудь моя новая пассия, Я даже слегка волноваться принялся, нет, смотрю, жена расслабилась, и щебетать принялась. "Фу, черт, пронесло", - подумал я, вздохнув облегченно, прислушиваться, о чём там моя благоверная с кем-то беседу ведет, не стал. А оказывается, это Людмила позвонила, моя-то с ней по телефону ещё ни разу не разговаривала, вот ей голос незнакомым и показался. Появился у меня телефон, но не самой Аси, а её мамаши. Та у неё, по-видимому, роль секретаря выполняет. Это я так подумал вначале, но потом оказалось, что квартира у Аси отдельная, а вот телефон поставить в том районе, где она живет, ни практической, ни даже теоретической возможности нет. Пришлось мне с её мамой договариваться, а уж потом, когда мы все всё утрясли, она мне адресок Асин дала и я статейку одну небольшую, на пробу, ей принес. Очень я тогда подивился, как эта Ася живет. Квартирка однокомнатной оказалась, так что всё в ней вместе было: и кровать огромная под настоящим балдахином, и рабочий кабинет, если то, что я увидел, таким словом обозвать можно было. А стояли там, в углу два больших письменных стола, причем стояли у разных стен, но углами смыкались. На столах этих две машинки стояли Олимпии, большие такие, чтобы таблицы в разворот печатать можно было. Машинки две, а вот каретка у них одна оказалась. Я потом-то разобрался, в чём там фокус был. Одна машинка была с русскими буквами, кириллицей значит, а у другая латинским шрифтом печатала. Первая статья, которую я Асе принёс, совсем небольшой была. Я думал, мне придётся дня через два вновь на улицу Марии Ульяновой ехать, но Ася меня в кресло усадила и попросила несколько минуток подождать. А затем, как выдала пулемётную очередь, остановилась, каретку из одной машинки в другую перенесла, десяток раз по клавишам ударила, и вновь каретку на прежнее место вернула, и ещё одной длинной очередью страницу завершила. Скорость, с которой Ася копирку меняла, тоже мимо моего внимания не прошла, это было нечто. В общем, минут через пятнадцать я уже в троллейбусе ехал в сторону метро Университет, по дороге рассматривая безупречно отпечатанный текст статьи. Слова и фамилии, которые надо было в текст на латинице впечатать, были точно на том месте, где и должны были оказаться. Не машинистка, а золото, решили мы все, когда я эту пробную работу в лабораторию доставил.

     Ася практически безотказной была, что ей не принеси, всё брала, а деньги за работу просила, как и все остальные, те, которые разборчивы очень. Я Асе свою диссертацию и принёс. Она на объём работы посмотрела и говорит:

     - Если очень срочно, не возьму, у меня один срочный заказ на столе лежит, а другой в машинку воткнут. Через два дня я с первым покончу, за второй примусь, ну а потом и к вашему смогу приступить. 18 мая всё готово будет. Устраивает, оставляйте. Дело было 25 апреля, до защиты ровно один месяц. Я головой кивнул в знак согласия половину оговорённой суммы в качестве аванса на столе оставил и уехал. А через день мне в Учёной части сказали, что по независимой ни от кого причины, мою защиту с 25 мая на 15 перенесли, там случайно окно образовалось, а на 25 защиту той самой Лианы Багировой поставили. К 15 она готова не будет, вот её и воткнули вместо меня. Я к Асе, а она головой мотанула, наотрез отказалась.

     Передо мной разверзлась пропасть, дна которой не было видно. Забрал я у Аси черновик диссертации, вместе с авансом, который она уже получила, и отправился на работу к Ученому секретарю. Та только руками развела, но совет дала:

     - Вадим, ты же печатать умеешь. Берись и печатай, сегодня 27-ое. Объём у тебя двести с лишним листов, но по 20 страниц в день ты же сможешь печатать, вот и давай. Я девочек из машбюро попрошу, они тебе пишущую машинку выделят, бумагу с копиркой тоже, попробуй, должен успеть.

     - Тогда мне две одинаковые машинки надо, только одну с русским, а другую с латинским шрифтом.

     Она мне головой кивнула и вышла из кабинета. Через полчаса я ехал на институтской машине домой. На заднем сидении стояли две пишущие машинки Олимпия с большой кареткой, а рядом лежали четыре пачки пищей бумаги и упаковка копирки. Все праздники, десять дней в нашей квартире почти безостановочно стучала машинка. Рядом со столом на полу были разложены шесть пачек напечатанного текста. Так я ещё никогда не уставал. 10 мая я приехал на работу и отнёс переплётчику шесть экземпляров диссертационной работы. К вечеру они уже были у официальных оппонентов. Закончилось всё тем, что опять же по независимым от меня обстоятельствам заседание Учёного Совета перенесли на октябрь. Все мои старания пошли прахом. А 25 мая заседание состоялось, и Лиана Багирова успешно защитилась. Мне было очень обидно.

     Вот обо всём этом я и думал, пока добирался до 63 адреса. Багирова, конечно, оказалась совсем другой. Это действительно оказалась весьма распространённая азербайджанская фамилия, да и имя одно из самых популярных. Меня встретила молоденькая девушка, вряд ли ей исполнилось шестнадцать лет, которая протянула мне горсточку мелочи, ровно два рубля и пятьдесят копеек, после чего я отправился на Комсомольскую площадь.       

     В подвале я ещё раз со всеми попрощался и отправился на дачу. А вечером следующего дня мы с женой уже ехали к моему дядьке, везя в сумке всю сумму нашего долга – 1500 рублей.