Подарок

Он нервно поскреб бритый затылок мощной рукой с грязными черными ногтями, сплюнул сквозь редкие зубы и решительно двинулся в сторону показавшегося вдалеке пляжа.
Солнце слепило пляжников, судорожно пытающихся ухватить последние лучи  заходящего осеннего солнца. Крики вечно голодных чаек заглушал гул проходящего товарного поезда. Машинист в черной фуражке по-детски щурился на заходящий,  начинающий алеть закатный диск. Бродячая псина грызла остатки, брошенного ей кем-то из жалости, шашлыка.
Он наблюдал, присматривался, анализировал. Все было сейчас важным, каждое движение вокруг, и даже легкое дуновение ветра.
Жертвы наметились сразу – две подружки загоравшие под закатными лучами. Одна мерно курила длинную  тонкую сигарету, а другая – увлеченно читала видавшую виды книгу, с желтыми обветшалыми страницами. Лица их были обращены в сторону моря, а позади них, на полосатом вязанном покрывале, одиноко лежал мобильный телефон, привлекая своей снежной белизной и играющими в солнечных лучах, причудливо изгибающимися  серебристыми цветами.
Никто, вроде, не смотрит.
По-кошачьи, он быстро наклонился, будто поправляя штанину джинс, и в его руке, незаметно для глаз окружающих, оказался телефон.
-Суки! – подумал он о девчонках сидевших к нему спиной.
Он ненавидел их всех, этих белых самодовольных свиней.
Каждый день он благодарил Аллаха, что родился таджиком и был, как ему казалось, правоверным мусульманином. Все они ублюдки. И он искренне негодовал при виде довольных жизнью, молодых, доводящих его своей показной развязностью и сытыми довольными лицами до зубовного скрежета.
Эти Тани и Сережи, вечно ругающие свою «страну дураков» и всех в ней живущих, «гребанное правительство».
Его, в такие моменты, распирало от ненависти, так хотелось встать и кулаком зарядить в эти улыбки, жестко и резко сказать: жрешь, пьешь, имеешь работу, мать, отец встречают тебя вечером. Красивые полуодетые бабы ходят вокруг, строят тебе глазки, дают тебе, когда захочешь. А ты, свинья неблагодарная, рот свой поганый открываешь, жить ему, суке, плохо… Он вскипал праведным гневом и лишь произносимая, как заклинание молитва, успокаивала, давала силы сдерживаться, баюкала и он отходил, силы злобы покидали его, руки слабели, голова остывала. И он продолжал повторять бесконечное множество раз:
Аллах акбар, Аллах акбар, Аллах акбар,- и словно проваливался в тягучесть и спокойствие молитвы.
Самое тяжелое – смотреть на их женщин, нет, не уважать, а, на сколько возможно, сдержанно к ним относиться, он пылал, кипел. Их раскрасневшиеся лица, пухлые губы, кукольно-подведенные глаза. Пресытившиеся куклы, разъезжающие по цветным магазинам, с совершенно отсутствующим видом вращающие головами, как болванчики, окидывающие коротким и презрительным взглядом все вокруг.
Один раз попал на такую, хотел защитить, закрыть собой от напившегося дружка. А она, только что испуганная и в слезах, кинулась на защиту своего обидчика, а потом его же и послала. Нет, это не женщины – шайтан в них.
Все эти мысли пронеслись за секунду, ощущение победы, быстрых денег грело, ласкало.
-Аллах акбар,- произнес он про себя.
Песок скрипнул под ногой, и он медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, слился с пляжным пейзажем. Вдалеке, громко шурша куполом в небесной выси, скользил по водной глади серфингист. Плеск волн. Музыка из бара отдавалась эхом в листве деревьев.
Он двинулся в сторону лесного массива, и исчез. Зеленые ароматные сосны роняли свои слезы, словно оплакивая кого-то.
Белый пластик телефона с серебряным узором постепенно становился раскаленным, это всегда так – руки с «подарком», начинали издавать жар.
Звуки с пляжа еще раздавались где-то вдалеке, солнце урывками пробивало шапку листвы.
Руки пылали, ладони раскраснелись, а в груди все ликовало и пело.
Он закинул "мобилу" в задний карман, почесал правой рукой затылок, и стал медленно подниматься на земляную насыпь к железнодорожному полотну, ноги провалились в мягкую почву, босоножки на ногах щедро загребали землю, маслянистый запах шпал резко ударил в нос. Со стороны пляжа ветром доносились  обрывки детского беззаботного смеха, все тише, тише, тише…
Он поднялся на угор, и спокойно зашагал по шпалам.
Вдруг в заднем кармане почувствовалось движение – заработал чужой «подарок». Вот, шайтан, забыл выключить, подумал он. На ярком экране крупным шрифтом высветилась подпись «КОТЕНОК».
Русский он не знал, читать не умел, да и кто  научит? Ни школы, ни книг, ничего. Знай одно - учись баранов пасти, закалывать, дом построй. А книг, тем более русских... это лишнее.
Раньше, отец рассказывал в Таджикистане много было русских школ, жили русские, население учило русский язык наравне с национальным. С перестройкой и развалом союза все рухнуло, а он у родился уже «во времена всеобщего хаоса», как говорил ещё его дед.
Внезапно страх закрался в его грудь, и протяжно сосал под ложечкой, такого с ним никогда не было.
Обычно чужая вещь, как только попадала в руки, ощущалась как своя. «Подарок», ему так нравилось их называть. А эта вещь не давала покоя, вибрировала, и каждым звуком, движением отдавалась внутри.
Солнце садилось, лучи солнца окрасили небо причудливыми оттенками кроваво-красного, желтого, синего, фиолетового цветов. Где-то слева нетерпеливо шумела дорога. А вдалеке, сквозь начинающие редеть  деревья, стали показываться катера и лодки стоящие у причалов, летом их было много, о борта бились волны. Зимой причалы пустели, вся округа словно вымирала до следующего лета.
Ну все, недолго идти осталось, значит скоро  рынок,- из груди вырвался вздох облегчения.
-Эй, ты, чурек! – нервный фальцет резанул слух и словно дал ему поддых. Куда шуруешь, сука черножопая?
Справа и слева, словно  из под земли, появилась четверка парней: трое русских и один, вроде, татарин. Значит свой – пронеслась спасительная и успокаивающая его мысль.
-Ты че, немой? Ну, чурка! – один из них стал подаваться вперед. Белобрысый, уши торчком, маленький рябой нос, стальные глаза узкие и злые, голос срывается и переходит на визг. Нервничает, мелькнуло в голове.
-Куда пылишь, говорю? При этих словах губы белобрысого вытянулись в трубочку. Наверное, говорит и представляет себя крутым, а дома перед зеркалом репетирует  как он выглядит со стороны.
В голове сигналило – отобьюсь, точно отобьюсь, вот этого белобрысого толкну, он упадет на лысого, толкну татарина, он в зеленой рубахе, цвет ислама. Пробегу по шпалам метров сто, не догонят, затем уйду влево по насыпи, а там и до людей недалеко.
-Ну, че, пацаны, глухой этот козел, ща, пощиплем его, сразу запоет, сука! – вперед стал выступать лысый.
Зубы лысого сжимались, желваки ритмично ходили, кулаки готовы к бою, но как он не пытался скрыть  - страх его был смешан с бравадой. Сразу его почувствовал, исходящий от него липкий запах страха и сомнения.
-Только уверенность в своих силах  - главный закон победы, так еще старший брат говорил, когда учил в детстве держать удар. Уверенность - главный козырь победы.
-Но, но, Череп, - лысый от этого окрика резко остановился, - ща мы быстро его разделаем, - докончил татарин…
Кроны деревьев разошлись от внезапного  порыва ветра и в темноту проник последний яркий луч кроваво-красного заходящего солнца. В левой руке татарина блеснула молния.
В голове пронеслось – этот не предаст, свой,  не чужой – мусульманин, и это была последняя мысль перед падением.
-Аллах акбар, - прозвучало как-то обреченно, сразу в два голоса.
Мгновение и глухие звуки падающих тел, шелест сухой прошлогодней листвы, в ушах гул, ноги словно струны натянуты, пульсация во всем теле, руки дрожат... Три тела внизу под насыпью свалены, словно мешки с грушами.
-Вроде все, теперь бежать, - пульс убыстряется, ритм крови давит на виски...
В заднем кармане монотонное жужжание и спокойная музыка оторвали от ускоренного ритма.
Так, сейчас правой рукой достану эту дрянь, отключу звук, и все. Бежать тут осталось совсем ничего…
Резкий, глухо прозвучавший удар свалил его с ног, земля перевернулась, в области затылка стало тепло, во рту ощущался сладковатый привкус железа. В глазах помутилось, он полетел с насыпи, обдирая  руки, ноги, и собирая телом холодные камни. Ветви кустарников больно царапали лицо.
-Пацаны, - услышал он голос хрипящий голос, переходящий в звериный рык, -давай сюда-а-а.
Земля вокруг зашевелилась, глухо звенели шаги, будто армия ног бежала в атаку. Все ближе, ближе. Секунды, и время словно остановилось, теперь уже прерывистое дыхание бегущих, он чувствовал всем телом, каждый вдох и выдох он ощущал кожей, кончиками пальцев.
Вибрации в кармане не было, все тело теперь «играло» мелкой, противной дрожью,  телефон издавал звуки, и подпрыгивал теперь где-то на земле, крутился, словно детский волчок. Тело заразила эта вибрация, шум в ушах. Откуда-то неслись звуки труб, словно тысячи их одновременно разразились концертом.
-Пацаны, - голос был гулким и каким-то отстраненным, далеким,- этот сука еще и наших баб трахает. Тут «котенок» ему звонит. И хозяин голоса дико и противно заржал.
-Ща, мы тебе яйца всмятку сделаем…
Больше не было слышно ничего, он взлетел. В теле появилась легкость, так стало  спокойно, свет залил все пространство.
Мама, такая молодая, красивая, в алом платье, двор, аромат цветущих абрикосов. Свежесть утра. Где-то вдалеке журчит ручей, текущий с гор. Потоки свежей влаги издают переливы на каждом встречном камне. Бескрайние просторы, солнце, ярко-голубое небо с белыми, легкими, как перья, облаками. Вдалеке, в дымке, бескрайний простор –  то ли море, то ли горы тонут в бескрайнем небе. На душе мир и благость…
Запах детства: влажный запах земли, аромат готовящегося в казане плова, чистое белье, вывешенное на просушку. Босыми ногами бежишь, будто взлетаешь, так переполняет счастье и беззаботность.
Первая любовь. Горячие слезы обжигают щеки – слёзы первой серьезной обиды. Зара выбрала, увы, не  меня. Грудь и горло сдавило, трудно дышать. Неужели так и буду всегда один, и ни одна девчонка на меня не посмотрит?
Картинки жизни меняются, словно, выцветшие фото в старом альбоме.
Последние слова деда звучат как наказ: -Езжай, сынок, все у тебя получится, езжай. А мы уж здесь доживать будем.
Железная дорога, дробный стук колес о рельсы, первая поездка, словно из тепла в холод – оглушила, понесла. Ощущение пьянящей свободы и боязнь оторваться от дома.
Город. Большой, пугающий, сотни спешащих горемык, работа. Вечера на тонком полосатом матрасе пахнущем потом и одиночеством.
Первые заработанные деньги, аромат удачи. Да, вот оно счастье, радость!
Голос сестры в телефонной трубке – глухой и пронзительный: «Мамы больше нет с нами».
Сухое и короткое сообщение по русскому каналу, диктор говорит и видно, что совсем не задумывается о сказанном:
«...природная стихия унесла жизни трех человек, люди были заживо погребены под селевым потоком, неожиданно обрушившимся на селение. По предварительным данным пострадали также жилые дома, земельные участки, линии электропередач».
Так просто и буднично это было сказано, словно «жилые дома, участки» все это  важнее, чем жизнь человека.
Первая боль потери. Мама...
На похороны он приехать не мог, необходимо было получить заветную красно-коричневую книжицу  российского паспорта. Стояние в нескончаемых очередях официальных заведений, забитых такими же «искателями». Грузные и  злобные тетки-паспортистки, буравящие тяжелым взглядом исподлобья. Мечтал когда-то и маму перевезти, чтобы старость ее была сытая и спокойная… Видно, не судьба.
Потом, как гром среди ясного неба – нападение на их родное селение. Афганцы все в округе сровняли с землей, из всех лишь сестренка спаслась. Грязная, оборванная, голодная, но спаслась.
Все думал как она приедет к нему в Россию. Выдам замуж за кого-нибудь из наших, заживут они счастливо. Племянники родятся… девочка и мальчики. Будет кому подарки дарить, с кем играть. Обязательно подарю пацану автомат, черный, блестящий, такой как хотелось в детстве, дед был против, вот и не получил он на Новый год заветную мечту.
«Оружие -  это всегда зло, - любил он говорить, - человек страшен сам по себе, а с оружием он шайтан. Кто вам скажет, что с оружием добро пришел творить – лжец тот человек».
Москва. Свадьба сестры, песни, братья, все свои. Но не прошло и года - опять несчастье - отдала Аллаху душу во время родов.
Гражданства у нее еще не было, а эти свиньи кладут в больницу только за деньги…
Не суждено ему было стать дядей, играть с племянниками теплыми вечерами.
Вся недолгая его жизнь пронеслась и исчезла где-то в вышине.
-Пацаны, бля… По ходу он жмуркнулся, валим отсюда на хер. Голос говорящего засипел. 
-Дебил, хоть мобилу возьми, «котенок» этому жмуру звонит, надрывается.
-У-у-у, суки, наших баб портят.
Бесчувственное тело последний раз вздрогнуло и затихло.
Телефон надрывно вибрировал.
-Череп, бля, доставай симку, не хватало, чтоб мусора спалили. Потом Муку отдадим, прошьет, замотает. Бля, смотрите, у этого чурека и мобила как у бабы – белая, с цветочками, одно слово урюк.
-Побежали пацаны, ну его на хер...
Все вокруг будто провалилось в бездну:  шелест деревьев, крики на пляже, гул шоссе.
Огромный оранжевый грузовик вылетевший из-за поворота пролетел, растирая о горячий асфальт то, что секунду назад было тремя человеческими телами. Визг покрышек, запах расплавленной резины, душераздирающий крик прорезал зависшую тишину.
Белый пластик превратился в крошечные осколки причудливо сложившиеся в белый узор.
Марат стоял и тупо рассматривал безвольно опавшие руки. Перед глазами пролетали последние секунды перед аварией. Череп бежит впереди ухмыляется, Винт, прямо на бегу пыхтит сигаретой так, что Марат вдыхает за ним клубы не успевающего рассеяться сизого дыма. Сова, показывает что-то и, размахивая руками, истошно кричит.
-Пацаны-ы-ы! Звук обрывается и рвано повисает в вечернем воздухе.
-Аллах акбар, Аллах акбар, Аллах акбар! Марат давно не молился. Давно, в детстве, мать читала Коран и пела ему татарские песни.
Водила бежал к нему с выпученными от ужаса глазами, рот его искажался в крике, волосы взъерошены, все вокруг было похоже на кадры немого кино.
-Аллах акбар! Аллах акбар! – Марат погрузился в молитву.
На одиноком вечернем пляже ветер трепал брошенную газету. На фото - беззаботный, улыбчивый мальчуган и, нежно целующая сына в макушку, мама.