Глобальный вопрос

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".


День начался с серьёзной ошибки.
"В чём дело?" - спросите вы.
На это я отвечу: "Всё не так".
Теперь по порядку. Причина, по которой мне надо было ехать, казалась банальной. Средства, выделяемые правительством, находились в резерве, их не выделяли кому попало: "На то они и резерв", - говорили и отказывали. А деньги нужны, да где их взять? Под залог движимого имущества (а кто даст?), недвижимого – не дают распорядиться. Вот министр и мечется между ведомствами, прося и кляня дать взаймы. И было бы частное дело, нет – дело в порядке наследства прошлых веков.
Как бы это лучше объяснить? Деревни, сёла, города – это достояния государства, спору нет. А в этой деревне, к примеру, часовенка стоит, невзрачная на вид, а цены ей... трудно представить сколько. Ведь там молился монах Ослябя, так говорят, перед битвой с Мамаем (историю читали?). Вот и стоит часовенка на ветру – разрушается.
"Балками укрепить, пока ветром не сдуло, - это местный князёк насмехается, нет бы помочь, - не могу, - говорит, - сейчас... " - и разводит руками. И правду сказать, кто Ослябю приплёл, причём тут монах Ослябя? Но местные уверовали... да и древность... кто здесь только не молился. И здесь дороги в разные стороны ведут. Дошли до министра... Вот и ко мне бумага пришла с подписью, скреплённой печатью, помоги, мол... я и взялся, а кончилось тем... но пока рано ещё.
Ехать пришлось долго. Я рассчитывал приехать вечером, но до утра добирался, и это при том, что ехали почти без остановок. Принял меня тот самый "князёк", призрел, так сказать. Встреча была неуютной, если можно назвать холодный приём встречей. Но однако в ночлеге мне отказано не было. Лошади (мои личные, казёнными не пользовался) стояли в конюшне, требовалось заплатить за корм. Так как личного повара не имею, заплатил и за своё содержание. Была бы гостиница – съехал, но не ночевать же на улице. Дворян мелкопоместных много, да как напроситься? К тому же земли князя простираются чёрт знает откуда и где заканчиваются...
"Терпеть, терпе-е-еть, - говорил я себе, - закончу дела, вернусь..."
Строил планы мести... но потом... как-то всё переменилось: начали происходить чудеса. Раньше со мной такого не было, например: иду я по коридору (усадьба большая, не дворец, конечно), вдруг слышу... кто-то за мной идёт по коридору, поворачиваюсь – нет никого. Шаги продолжаются, я останавливаюсь, шаги должны стихнуть, но два-три шага ещё слышу, не успевает за мной, думаю. Вот так несколько раз, потом привыкать стал. Однако князю напомнил, что со мной шутки плохи... будут. Князь понял, усмехнулся, в бороду сказал: "Посмотрим".
Смотреть пришлось не долго, я собирался уехать. Все дела, включая смету (расходы большие, дешевле новую церковь ставить) я закончил, оставшиеся работы можно перенести в мой департамент. Но вдруг... Так бывает, когда что-то случается неожиданно: откапывается клад. В этой самой часовенке были спрятаны драгоценности, "видимо-невидимо".
Со мной были два помощника, об этом не упомянул вначале, но они к рассказу отношения не имели. Вызвали всех заинтересованных лиц, включая полицию. Оказалось, клад новый, к Ослябе отношения не имеет. Разбои водились, кругом леса, князь пожимал плечами, не знаю, мол. Ладно, князь не будет добро в двух верстах от себя прятать, на него и не думали. Однако крестьян его опросили.
  - Не при чём мои, это пришлые: отсюда на Дон идут со всех мест. Мои сидят... пока.
Князь очами сверкнул: крестьянам потачки не давал, но и лютым не прослыл. Местные дворяне князя не любили, но и воров, так называли разбойников, князь наказывал строго, оттого и самим жилось легко. Окрестности лесистые, укрыться есть где, но и тут князь с охотниками проказ не дозволял, расправлялся по-свойски. Власть молчала по причине тихой жизни: нет разбоя – спокойно дворянам. Это рассказал местный помещик, навестивший меня и "заваливший" своими просьбами.
Я осмотрел клад, были и древние вещи, дорогие оклады из серебра. Маленькую иконку кто-то из разбойников положил для себя. На ней нарисована... из-за копоти не разобрать. Да, похожа на богоматерь, но какая-то старая, в руках то ли младенец, то ли свёрток.
  - Положи это, возьму с собой. Будет в описи? – я спросил земского чиновника.
Он посмотрел, помотал ручкой.
  - Ценности не представляет, крестьянский предмет, ручной...
И продолжил опись. Я взял себе ничего не представляющий из себя "предмет". Заодно рассмотрел кладку, старинной-то она оказалась старинной, но были едва заметные вставки. Вначале я их не заметил: будто кто-то или что-то поддерживает, не даёт разрушиться церкви. Я принял решение моментально.
  - Господа, - обратился я ко всем присутствующим, - церковь надо возродить. Эти ценности... их хватит на возрождение. Я позабочусь об этом, согласую и примемся за реставрацию.
Позже пожалел об этом, но начало положил хорошее.
"Ну и что, - скажете вы, дорогой читатель, - нашли клад, эка невидаль". Но то, что было дальше, вас удивит.
Иконка эта оказалась оккультной: ею пользовались ворожеи для привлечения... тут надо сказать, я не верил в эти "чудеса" и религиозным не был, хотя слыл... но это к делу не относится... не сейчас. Вот что мне это "привлекло".
Однажды пришло мне в голову порыться в ящике стола, нашёл эту "иконку", вспомнил, откуда она у меня взялась и стал рассматривать. Времени с момента возвращения из поездки прошло не много, но я был очень занят и забыл о ней. Стал разглядывать, заметил странную точку на лице "богородицы", стал рассматривать дальше в увеличительное стекло и вот что обнаружил: нет признака иконы – нет крестов или других символов христианской веры. Смотрю дальше, женщина на меня смотрит пронзительно, как бы спрашивая: "Что ты от меня хочешь?"
Я отодвинул оклад (икона была в окладе стареньком, невзрачном, из листа железа вырезанном), стал рассматривать края, вот там-то и обнаружил замысловатый узор, переплетение двух букв и цифр. Не буду показывать, решил, что это герб. Ни один из знакомых, а геральдику я знаю, учил, значит, тут я призадумался ещё больше. В тайное общество не входил тогда, хоть звали (мой сан позволил бы мне иметь положение в иерархии), пришлось по совету знающего человека обратиться за разъяснением к высокопоставленному в тайной группе лицу (у них чётко регламентирован порядок, от кого к кому надо обратиться, но я пренебрёг этим, потом пожалел немного). Так вот, что он мне сказал, посмотрев на "рисунок" (так он сам назвал мою икону).
  - Здесь ничего нет кроме этой, - он показал на женщину, - жрица, из наших, но чёрт на голове у неё, не видишь? Вот смотри, - и стал показывать на чёрточки, которые "ходили" вокруг её головы.
  - Я не заметил, когда рассматривал.
  - Вот-вот, ещё увидишь, - он посмотрел на меня внимательно с прищуром, - ещё клад этот проклят. Не ты копал?
Я покачал головой.
  - Тогда хорошо, но всё равно берегись.
Пожар начался вскоре, после завершения подготовительных работ. Деньги мне дали, клад изъяли, "иконку" я возвращать не стал, за неимением ценности оной. Но начались неприятности одна за другой: уходили друзья, с женой споры, внучатый племянник разорился, школьный товарищ повесился и так, по мелочи. Вспомнил, кто со мной эту штуку мог проворачивать – она, жрица: кто же ещё? Решил избавиться, но, как назло, всё, вопреки ожиданиям, стало исправляться, кроме смертей, конечно. Задумался, вот что значит жрица – поняла мой замысел, но я не отступал. Уже через людей, не на прямую, обратился к "витязю" (условный чин того высокопоставленного лица). Он выслушал внимательно, заметил, что сам боится.
  - Значит, - он стал говорить замедляя, голосом принимающим решение, - не хочет она (я не говорил, сам догадался) уничтоженной быть, у неё не одно, несколько таких, - он показал на иконку, - творений, через них тоже может, - вдруг поменяв тон, посмотрел на меня (я не имел сана), - что ж жаль, - ответил он своим мыслям, - тогда придётся самому, но ещё не поздно... прими сан, сразу дам "витязя": не хочешь?
Я покивал в нерешительности, но для себя уже решил – пусть помогут.
  - Хорошо, инициация утром, будь готов...
Ко мне подошли... дальше будто во сне, хотя помнил всё чётко. Не ожидал серьёзности испытаний: всё прочувствовал на себе, второй раз не согласился бы.
И вот, не откладывая на завтра, мы составили план, которому следовали. Иконок было три, надо было разыскать ещё две.
  - У колдуна одна, я видел, похожая на эту... чуть-чуть другая, в нескольких местах, - он обрисовал пальцем, - я немного рисую сам.
  - Третью не найти без хозяина клада, напрямую не выведет, но дорогу укажет. Может, жива ещё жрица, хотя непохоже, - он рассматривал мою иконку, - нет, померла, наверное, - (в иерархии были "ведуны", к ним часто обращались, когда что-то нельзя решать в одиночку, мне помогали трое), - нет, решать вам, не уверен.
Надо было найти третью "икону", но с этим были проблемы. Отыскать эту даму до сих пор не удалось, значит, ведунья жива. В деревнях живёт много ведьм: колдуют на старости лет – в хозяйстве копейка (берут животными, чаще курицами, не брезгуют яйцами и дичину какую тоже...), но эта не такая, у неё норов не ведьминской породы – жрицами таких называют.
  - Из дворянских сословий смотри, - это сказал один ведун, - не все по деревням... видел одну, так у неё рог между бровями вырос, конечно вам смешно, а ведь выглядит удручающе.
Дальше разговоры велись кто о чём, вывод я сделал один: искать в собственном окружении, которое, к счастью моему, было не так "извилисто", как бывает у натур обличённых властью.
Заинтересовался одной особой: неприметная с виду, возраст до пятидесяти – не молода, но и старухой не назовут. Имя у неё Фёкла Андреевна: "По батюшке величать можно", - говорила. Но Фёклой не называл никто и роду дворянского, и по паспорту... А здесь история... Никакая не Фёкла Андреевна (батюшку знали все), а Живородица Андреевна, так назвали, а по крещению... вот здесь и собака зарыта.
  - Говорю вам – ведьма, истинной стати, вот так, - положил крест на себя, - клянусь, видел сам, - тут он сложил ладонь рупором и проговорил в самое ухо, - заклятье дала, вот ей-ей, - хотел перекреститься, но передумал, - умер батюшка наш, наставление давал ей, а вишь, ей не понравилось, зашептала-зашептала... батюшка скончался в среду: сердце не выдержало – доктор сказал.
Дьяк ещё продолжал, много интересного рассказал, но я уже не слушал, а думал о своём.
"В сём году, - говорила она, - будет восхождение, - но не сказала кого или чего". Это говорил заговорщицким тоном её служащий (у неё были "служащие" – люди, помогавшие ей делать... это потом...) и ещё прибавил: "Сроку дала, - посмотрел на меня, сумею ли я сохранить её тайну, - семнадцать дней", - и собрался креститься.
  - Не надо, - я хотел остановить, - не божеское дело творить стала, - хотел сказать игуменья, как называли её служащие, но передумал, - ваша Андреевна, - хотел продолжить, но служка не дал.
  - Не извольте, - он мотал головой и рассерженным голосом продолжал, - мы ей служим по божескому настоянию, псалмы вот... каноны читаем...
Расстроенный, он уже не мог говорить, я перебил, когда он уже хватался за сердце.
  - Я не о том, Яков...
  - Сергеевич.
  - Яков Сергеевич. Ведь служба службой – это хорошо, - успокаивал я, - а убийства с отягчающими...
  - Какие убийства? - он опять замотал головой. – Богородицу читают вот, - он благоговейно посмотрел через дверь, - там она, пущать не велено только, строго-настрого сказала, - пальцем робко погрозил, - а сама голубкой молилась, поклоны клала, вот так, - и показал.
  - Ладно, может, я ошибаюсь, что ты скажешь на это? - я вытащил в тряпицу завёрнутую, без оклада иконку и показал. – Вот это что?
Он со страхом посмотрел на меня, немного попятился и закрестился сильно-сильно.
  - Это... нельзя говорить и она не скажет... Дьявол, - сказал он шепотом, приблизившись на расстояние, чтоб я мог расслышать, - об этом нельзя знать... никому.
Он волновался всё больше, вдруг из-за двери послышался голос, строгий, почти властный.
  - Что вы тут шепчетесь? Увидев меня: – Проходите, я вас ждала, помолюсь только, выйду. А ты иди, - служка поспешил удалиться, - сейчас выйду.
Я вошёл в комнату, обставленную в разном вкусе: безвкусицей не назову, хотя порядок склонял именно к этому. Местами роскошь: красивые статуэтки, вазоны украшали интерьер комнаты, но вся мебель выглядела выцветшей, её давно не меняли, возможно, намеренно. Две картины на стенах – всё, что мог уловить мой взгляд при беглом осмотре. Вход в другую комнату был заставлен стулом, очевидно, чтобы не входили или считалась нежилой.
  - Вы проходите, присаживайтесь, я скоро. Там молитвенник, - и с укоризной посмотрела на меня, не увидев на мне религиозного порыва, - хорошо, я скоро, - повторила она.
Уже нарумяненная, причёсанная вышла ко мне и галантно предложила ручку для поцелуя. Я принял и стал обходительным, раз дама показала светскость.
  - Фёкла Андреевна, я к вам вот с чем... - и рассказал всю историю с самого начала.
Она не перебивала меня в процессе рассказа – то теребила платочек, то менялась в лице.
  - Ах, вот как! Вы об этом: знаю ли я? Да, знаю, я много чего... – она не стала продолжать. – Уничтожить? – она лишь мельком взглянула на изображение. – Закройте, не показывайте никому, - она не приложила палец к губам, а только сделала движение, помотала головой и повторила, - не показывайте, нельзя.
Дальше она говорила обречённо, выдыхала, будто весь воздух из себя.
  - Семён Аркадьич, зачем?.. Ну, скажите, зачем вам понадобилось брать, - она показала на иконку, - вам не следовало. Ведь спрятали от людского глаза, пусть себе лежала, нет... Теперь-то что, топить будете, жечь? Не горит она, никак не горит, вот и оклад у неё окаянный, там всё... – она махнула рукой, дышала тяжело, больше не говорила.
Тогда я решился сказать.
  - Ведь я... мы решили...
  - Что это я? – она весело посмотрела на меня и засмеялась. – Вот вы какой?! – она в мгновенье порозовела и стала выглядеть хорошо. - Нет, не я, уважаемый Семён Аркадьевич. Всё о вас знаю, что ищите меня, но не для того я вам нужна, чтоб уличить меня, а... – она задумалась, - вот что, будем говорить откровенно, я не должна никому помогать, а эта... – она даже отвернулась (я убрал в тряпку иконку), - не убирайте... сейчас это нужно будет, кладите сюда, - она придвинула стол, на котором красовалась библия и псалтирь, - сюда можно, вот так... разверни...те, хорошо. Я помолюсь, выйдите пока, позову, постойте за дверью.
Она будто зарычала или не она, из-за двери слышались голоса, всхлипывания, причитания. Скоро всё закончилось. Дверь распахнулась.
  - Входите, - Фёкла Андреевна выглядела уставшей, щёки ввалились, я с трудом узнавал, - вот так-то, вот так-то. Это ещё не всё, будут... у вас есть?.. Да, этот, ещё, и двое, потом вы, вам придётся самому... А знаете что? Время ещё есть, у меня немного, а у вас, если придётся перезахоронить, вам лучше будет, меньше жертв. Ну, а у меня срок иссяк – сегодня умру. Так слушайте, внимайте: ни за что... – дальше шли наставления, которые мне надлежало выполнить. Серьёзность задуманного мною не оспаривалась, но жертвы из семьи... Я хотел вмешаться в разговор, но она перебила. – Сегодня же узнаешь, - она чуть не шипела, - что значит разозлить... – она постучала по иконке, - ничего не изменишь, ничего, уже поздно.
Она договорила совсем немного, я растерянный отправился восвояси. Дома ждал ужин и весть: умер брат.
Прошло много времени, пока я опомнился: брат был любимый, много общались, ездили друг к другу в гости, но удручало следующее – ещё двое из семьи скончаются следом за ним, а потом уж я. Я верил всему, что сказала мне Фёкла Андреевна: наутро её не стало, так сообщили мне.
Служка позднее рассказывал: "Я, как только вошёл, она не позвала, я слышал грохот, зов "зайди". Я зашёл, а она лежит вся в белом, плачет будто, смеётся – я не понимал. А она дёргает всем телом: "Плачь, - говорит, - плачь". А мне как бы заплакать, а слёз нет – страх только. А она ужимками лицо, корчилась так долго, потом затихла, потом громко вздохнула, глаза раскрыла, "иди" – сказала и умерла. Я крестился, пел псалом на исход души... потом уж сюда. У вас горе, вижу, та..." – он не сказал "всё она", - он хотел продолжать, но я отпустил:
  - Иди.
  - Иду, - он поклонился и вышел.
  - Что случилось? – жена обеспокоенно обратилась ко мне.
  - Ничего, больше ничего.
Я не стал говорить о своих тревогах и что кто-то из своих последует за братом. Моё беспокойство нарастало с каждым днём, начиная с похорон. Следом пошли тётка по отцу и моя жена. Как только похоронил последнюю, стал готовиться сам, но прежде...
Всё что сказала Фёкла Андреевна мне пригодилось. Поехал к тому злополучному памятнику старины (в архивах не нашли доказательств причастности памятника к Куликовскому сражению, как и следов монаха-воина Осляби в древнем писании не удалось обнаружить, если и было что – народ помнит), после пожара здесь пусто – одни руины из кирпича. У князя останавливаться не стал, он пытался войти в доверие (наслышан был о моём горе), но я лишь поздоровался, сказал, что частный приезд: осмотрю и уеду. Так и сделал. Злополучную "икону" заложил камнями так, чтобы случайно даже кто не заметил, не открыл. Церковь реставрации не подлежала, позже на этом самом месте князь поставил себе усыпальницу с громким названием "Храм...", был там похоронен, а люди ходили молиться и воспоминания об Осляби стёрлись из людской памяти. Говорят, находили старинную икону, но где теперь...
А вот со мной история продолжалась следующим образом. Я надумал жениться. Что это в голову мне пришло? "Женись", - слышу в своей голове. И женщина нашлась, дама одних со мною лет, но выглядела старше. Кто бы мог подумать? Я ловелас до кончиков ногтей и жениться на... стареющей и отнюдь не миловидной особе. Но "женюсь" решил и вот женат. Как и следовало ожидать, брак удачи не принёс, однако решил насущную проблему. Жена на сносях умерла от сердечного приступа, ребёнок умер вместе с ней. Я жив благодаря этой смерти? Мне это пришло в голову, но кому понадобилось меня спасать? Дело вышло таким неприятным для меня: я боялся себя, причинить ещё кому-то боль, ведь рядом со мной умирали люди. Я вышел в отставку и уединился. В своей квартире (своего дома иметь не хотел) я ухаживал за цветами, много читал, осуществлял переписку (друзей у меня на ту пору было много). Умер я незаметно: "Притих", - сказала моя служанка, вызванным ею полицейским. Так закончился этот "глобальный вопрос" для меня и моей жизни.
Есть ли жизнь "по ту" сторону света? Есть. Увидеть придётся друзей и врагов, с которыми поспорили, а помириться при жизни не сумели. Вот так-то.