Реквием по герою. I. Виорела

       Случилось так, что последние три года мне не приходилось надолго выбираться из столицы. Работа в кинокомпании «Люмьер Ракурс Плюс» требовала постоянного присутствия, да и самому мне разъезжать по городам и весям без особой надобности не хотелось. В конце концов, Земля круглая, и чем дальше уедешь, тем ближе окажешься к точке своего постоянного пребывания. Скука меня не одолевала, потому что работой своей я был доволен, искренне дружил с коллегами, со многими из них очень крепко, радовался своим удачам и вообще был счастлив. Тогда мне шёл двадцать пятый год, сил и здоровья хоть отбавляй, творческой выдумки тоже было не занимать, киносценарии, которые я писал для компании, были если не гениальными, то в большинстве своём неординарными, успешными, не ложились в стол и пользовались спросом.

       Тем не менее, в августе 20… года я оказался в уютной гостинице на Куршской косе, чтобы отдохнуть и набраться сил перед новым проектом с одной датской киностудией. Затевался многосерийный совместный детектив о международной банде хакеров, полный замысловатых интриг, убийств, шантажа, семейных измен и политических скандалов. Я входил в группу сценаристов с двумя датчанами и одним бельгийцем. На мне были диалоги главных персонажей, поэтому требовалась свежая голова и готовность к многочасовым ночным бдениям над сиквелом. Я надеялся, что Куршская коса с её тёмно-янтарными соснами, тихим морем и свежим балтийским ветром предоставит мне две недели безмятежного ничегонеделанья. Но то, что я познакомлюсь со своим будущим героем и окажусь свидетелем разнообразных событий от несчастной любви до самоубийства юной девушки, было для меня полной неожиданностью.

       Приехав в гостиницу, я разместился в номере на втором этаже с хорошей мебелью из карельской берёзы, телевизионной панелью во всю стену, узким и длинным балконом и огромным окном, выходившим на залив. Туристов было мало, и номера в основном пустовали. Толстые паласы в коридорах скрадывали звук шагов, лифт работал бесшумно, коридорные бегали молча, так что обстановку в целом можно было назвать безмятежной.

       Если открыть вертикальную фрамугу, то в комнату осторожно входил  далёкий плеск прибоя и аромат сосновой коры.  Других звуков и запахов не было. Дни стояли типичные для Прибалтики, с лёгким солнцем, бесконечной тенью и долгим течением времени, как будто все часы здесь тоже замедляли ход и, подчиняясь общей лени, осуществляли своё тиканье и звон в полудрёме.

       Мне нравились эти тишина, неспешность и дремотность. Было очень похоже на то, что ты выпадал из привычной суеты, почти забывал о городе и возлежал на спине какого-то гигантского мифологического существа, спокойно и глубоко дышащего во сне. Ночью заметно холодало и шёпот моря становился ворчливым. Звёзды на небо не высыпали, зато среди облаков висела луна, похожая на перегоревший пару миллионов лет назад фонарь. Свет его был неверным и словно искусственным, дополненный аварийными невидимыми лампочками.

       Короче говоря, обстановка была похожа на атмосферу забытой северной сказки или, скорее, на обморок и молчание не убранной полностью театральной декорации. Зрители разошлись, актёры смыли грим и разбежались по домам, рампа и софиты погасли, театр заперт на ключ, в кулисах бродят тени и дремлет бархатистая тишина.

       Шёл третий день моего пребывания на Куршской косе. Поздним вечером я спустился в бар, взял кофе и сидел за столиком, перечитывая Агату Кристи.

       - Вы позволите?

       Я оторвался от чтения книжки и поднял голову. Передо мной стоял молодой человек приблизительно моего возраста, с короткой стрижкой, строго сведёнными бровями и необыкновенно весёлыми, радостными глазами. Он не улыбался, но ямочки на щеках и тонкие губы, уголки которых смотрели вверх, позволяли предположить, что их обладатель лёгок в общении и добродушен. Незнакомец ростом был чуть выше среднего, подтянут, строен и, очевидно, физически довольно силён. Неброский хлопчатобумажный джемпер серого цвета и джинсы   говорили, что он не пижон, но одевается со вкусом и мужской точностью. На правой руке у него были тяжёлые и, кажется, очень дорогие часы с золотым браслетом. Левой рукой он незаметно постукивал себя по бедру, словно куда-то спешил.

       «Самоуверенный, но нервный тип, - подумал я. – Интересно, что ему надо?»

       - Я не помешал?

       - Ни в коем случае. Пожалуйста, присаживайтесь.

       В баре было пусто, из маленьких динамиков над стойкой журчала тихая музыка, приглушённый свет бра с колпачками из аморантовой бумаги погружал небольшой зал в приятный глазу тёплый полумрак. Пахло чуть-чуть деревом, коньяком и дорогим кофе.

       Молодой человек подсел к столику, улыбнулся и кивнул на лежавшую передо мной книжку:

       - Любите детективы?

       - Просто бездельничаю.

       - Отпуск?

       - Вроде того. А вы, простите?

       Незнакомец улыбнулся ещё шире и виновато качнул головой:

       - Это вы извините меня за непрошенное вторжение. Максим Григорьевич Пинегин, адвокат.  Живу в Петербурге, но иногда сбегаю сюда от надоевших клиентов. А вы тоже от кого-нибудь здесь прячетесь?

       Я пожал плечами:

       - Во-первых, господин Пинегин, вас это не касается. Во-вторых, у меня тяжёлый характер, я могу не сдержаться и, простите, послать вас куда подальше. Ещё вопросы?

       Он восхищённо посмотрел на меня – и вдруг всплеснул руками и расхохотался. Глаза у него сияли от радости, сверкала белозубая улыбка, а ямочки на щеках превратились в аккуратные скульптурные впадинки.

       - Превосходно! – воскликнул адвокат. – Люблю откровенность.

       Внезапно он прекратил смеяться, склонился ко мне и признался:

       - Два года назад я защищал вашу кинокомпанию в суде. Вы меня не помните, но я вас запомнил. Вы сценарист, я был восхищён, с каким респектом о вас говорили продюсеры и режиссёры. Я не поленился и посмотрел ваше кино о взрыве на шахте и спасении шахтёров. «Кровавый уголь». Превосходная картина!

       Конечно, новый знакомый мне врал, льстил бесхитростно и  прямолинейно. Такие, как он, не запоминают имён рядовых сценаристов и в кино ходят раз в год только по просьбе своих детей, если таковые имеются. Как правило, подобных людей больше всего заботит личное существование, остальное кажется им вздорным и пустым. Они этого не скрывают, но почему-то именно поэтому многие пытаются добиться их расположения и даже дружбы.

       Люди вообще странны и охотнее верят обману, чем правде. Может быть, потому что обман не так быстро ранит сердце, как это может сделать горькая и обидная правда.

       Я молчал, и очень скоро в весёлых глазах адвоката холодным угольком блеснуло-таки сомнение, а на холёном лице появилась гримаса не то скуки, не то раздражения.  Мне хотелось проститься и уйти, но удерживало любопытство: зачем, в конце концов, я понадобился этому самовлюблённому   красавцу?

       - Ладно, - вдруг сказал Пинегин и лицо его помрачнело, а взгляд стал цепким и тяжёлым. – Вы мне не верите, и правильно. Я бы тоже не поверил первому встречному, рассыпающемуся в комплиментах. Что-то ему от меня нужно, подумал я и, скорее всего, был бы недалёк от истины. Если вы подумали так же, то вы правы.

       Адвокат обвёл взглядом пустой бар и продолжил:

       - Дело вот в чём. Я попал в дурацкую ситуацию и мне срочно нужна помощь. Увидев вас, я решил, что обращусь к вам со своей проблемой и вы меня поймёте. Во-первых, вы человек интеллигентный и вряд ли равнодушный, а во-вторых…

       Он замолчал и многозначительно прищурился. Брови его совсем съехали к переносице, а на лбу появились две продольные морщины. Так как я не проронил ни слова, Пинегин   слегка растерялся, верно ли он поступил, обратившись ко мне? Его самоуверенность таяла, как первый снег под солнцем, и он ничего не мог с этим поделать. Молчание и паузы в диалоге могут произвести на собеседника большее впечатление, чем самая горячая речь.

       Наконец, я закрыл книжку и пощипал кончик носа, словно сосредотачиваясь и концентрируя внимание на собеседнике. Он следил за каждым моим движением и терпеливо ждал продолжения.

       - Во-вторых, - по слогам, словно пробуя фразу на вкус, медленно произнёс я и тут же переспросил. – Что во-вторых?

       Пинегин объяснил:

       - Вы писатель. Пишите для кино. Вас может заинтересовать эта история.

       - Какая история?

       - Я влюбился в необыкновенную девушку. У нас непростые взаимоотношения, но это настоящая страсть, полная безумства, ревности, ненависти и восхищения. Так плохо и так хорошо мне в жизни никогда ещё не было!

       - Ну, знаете… - я вдруг решил слегка помучить адвоката. – Для хорошего кино мало просто любви двух персонажей.  Это банально и, простите, слабо окупается. Может быть, есть ещё что-то, на что студия и продюсеры готовы будут потратить серьёзные деньги?

      Было видно, что Пинегина начинает унижать эта беседа. Он не привык к откровенности, избегал её как человек недоверчивый и как профессионал, имеющий дело с судебной казуистикой. Но сейчас он понимал, что сам затеял не очень выигрышный для себя разговор и теперь вынужден говорить «б», сказав «а». Он некоторое время размышлял, оценивая ситуацию и своё положение, потом стукнул ладонью по крышке стола и чётко произнёс:

       - Кое-что кроме любви в этой истории тоже есть.

       - Что же?

       - Меня могут убить.

       - Вы уверены?

       - Абсолютно.

       - Тогда почему бы не обратиться за помощью к полиции?

       - Потому что я не смогу объяснить причин возможного убийства. Но то, что меня хотят убить, мне известно наверняка.

       Вернувшись в свой номер, я принял душ, открыл настежь окно и лёг в постель.   С моря дул свежий ветер, и перегоревший фонарь луны окрашивал комнату волшебным, жёлто-серебристым светом. Я долго ворочался и никак не мог уснуть, возвращаясь мыслями к разговору с новым знакомым. С одной стороны, мне был понятен этот сильный, эгоистичный характер. Но одновременно с пониманием силы меня поражала слабость и зависимость этого человека от мнений и поступков совершенно посторонних ему людей.  Огонь и вода противостоят друг другу, но сегодня я видел, насколько они друг другу комфортны. Два сапога пара, говорят люди, и в этой глупости есть своя мудрость. Как могли сочетаться в одном человеке две противоположности? Может быть, именно это сочетание делало его столь привлекательным и современным. То есть кидаться с гранатой под танк и драпать от противника, бросив оружие и знамя, теперь имело одну цену. Время, что ли, стало таким, или мы сами понемногу заставили время бежать в противоположную сторону?

       «Двуликий Янус, - решил я в конце концов. – Надо будет разобраться, верит ли он во что-нибудь кроме своей двуликости».

       Итак, Максим Григорьевич Пинегин заинтересовал меня не на шутку.  Он был настолько своеобразен и в то же время так примитивно подобен многим неистребимым нашим псевдоиконам, что меня сжигало любопытство: откуда он взялся и во что может превратиться? Я решил узнать его поближе и не отталкивать случая, предложенного мне судьбой.

       На следующее утро ровно в 10 часов я постучался в дверь номера «310». Максим Пинегин ждал меня и почти сразу впустил в свою комнату. Он был бодр, настроение у него было отличное и улыбка не сходила с аккуратного выбритого лица. Он немного нервничал и, наверное, поэтому говорил без остановки и несколько путанно. Я слушал невнимательно, потому что ждал главного, того, о чём мы договорились вчера вечером. Ожидание было вполне объяснимо. Адвокат обещал познакомить меня со своей девушкой. Воображение рисовало мне очень красивую, обаятельную, пылкую особу, которая свела с ума этого достаточно опытного и разборчивого человека. Увидеть что-то фантастически великолепное я не ожидал, но мужские фантазии в этой области всегда завышены и способны разжечь костёр даже из сырого хвороста.

       - Надеюсь, вы не забыли наш вчерашний разговор и я могу на вас положиться?

       - Конечно. Меня заинтересовала ваша история и я охотно приму в ней участие.

       Пинегин изобразил на лице нечто вроде одобрения и пригласил меня следовать за ним. Шли мы недалеко, всего лишь до конца коридора. У номера «300» мы остановились, адвокат приложил палец к губам и тихо постучал в дверь. Скоро замок щёлкнул, но дверь не открылась. Очевидно, в номере ждали условного сигнала.

       Мой новый знакомый одобрительно шевельнул бровями, подмигнул мне и негромко сказал:

       - Виорела!  Открой, пожалуйста. Это я, Максим.

       Прошло ещё несколько секунд, опять щёлкнул замок, дверь дрогнула и мягко распахнулась. Пинегин быстро перешагнул порог номера, и я торопливо проскользнул за ним.

       Обстановка комнаты не отличалась ничем особенным, только плотно пахло дорогими японскими духами и на полированном столе стояла ваза с огромным букетом роз. Под вазой лежала маленькая ватная куколка, изображавшая девушку в длинном бежевом платье-колоколе с тонкими лямочками на плечах и круглой шапочкой на голове. Я сразу понял, что кукла нерусская и наряжена в национальный костюм. Игрушка была очень наивная и примитивная. Белое лицо с бисеринками глаз и ручки из ваты выглядели беспомощно и рядом с жирными бордовыми розами казались ещё более неживыми, чем на самом деле.

       Всех девушек на свете можно разделить на четыре типа. На праведниц, которые живут по стандартным и в целом выдуманным правилам, завистниц, изматывающих себя и всех желчными фантазиями, нытиков, решивших, что им никогда не везло в прошлом и ни за что не повезёт в будущем, и на загадочные натуры, гипнотизирующие людей подобно пламени костра или течению горной реки. Они неуловимо соблазнительны и воздействуют на мужчин как феромоны или афродизиаки.

       Знакомая Пинегина относилась к последнему типу. Маленькая, изящная, он походила на зверька, принявшего форму женщины, но душевной энергией и плотской статью олицетворявшей то, что можно назвать самочкой. Только не в дурном, сугубо физическом, а в естественном природном смысле.   

       Адвокат представил нас друг другу:

       Она взглянула на меня своими солнечными глазами, поправила прядь клубящихся чёрных с вороным отливом волос над ушком - и, клянусь, я вздрогнул от волнения. Ей было не больше 18 лет, но взгляд, казалось, пламенел всем опытом, накопленным женской натурой со времён Евы. Мне показалось, что Виорела послала мне сигнал, касавшийся лично её и меня, хотя быть такого не могло, так как виделись мы впервые.

       Они пылко обнялись, не обращая на меня внимания, и чувственно расцеловались. Пинегин что-то шепнул девушке, она неохотно его отпустила и села в кресло, положив ногу на ногу. Лёгкое голубое платье, подчёркивавшее смуглость её кожи и приятно возвышавшееся на небольшой груди и плотно обвивавшее узкую талию, очень шло хозяйке номера. Миловидное лицо с заострённым чувственным носиком и приподнятой к нему маленькой, но очень сочной верхней губой, было беззащитным и в то же время лукавым. Высокая шея, обнажённые руки и колени, сразу поражавшие гармоничными линиями и словно подсвеченной изнутри кожей, тонкой, предельно натянутой и при этом девственно свежей, говорили о том, что передо мной может быть и дикий, но весьма качественный цветок.  Девушка молчала, и это было молчанием глубокой воды, которое околдовывает всех, кто долго смотрит в эту неподвижную бездну.   

       Возникла странная пауза, какая бывает в присутствии двух мужчин, претендующих на внимание одной девушки. Я стоял посередине комнаты, а Пинегин описывал круги, хватаясь то за лоб, то за подбородок. Виорела покачивала ногой и переводила взгляд с меня на адвоката.   

       - Бунэ диминеаца!   

       Я вздрогнул, услышав её глубокий и сразу запоминающийся голос. Он как бы скользил по гладкой горке, быстро меняя тона и высоту звука, причём ни разу их не повторяя. Музыка не музыка, но в этом голосе было что-то красивое и притягательное.

       - Она молдаванка, - пояснил Пинегин. – Родилась под Пуркарами, одно время жила в Кишинёве, потом перебралась к нам.  По-русски говорит, но любит подурачиться.

       - Здравствуйте, - я улыбнулся девушке. – Рад познакомиться. А вот та кукла на столе – она тоже молдаванка?

       - Это Дона, моя подружка.  Мне её подарил папа, когда я уезжала из Пуркар.

       - Если не ошибаюсь, в Пуркарах делают классное вино?

       - Там вообще замечательно. Много добрых людей и красивого неба.

       Пинегин откашлялся и сказал хорошо поставленным и внушительным голосом:

       - Превосходно! Вот и познакомились. Теперь предлагаю перейти к делу.   

       Виорела послушно сложила руки на коленях, я подсел к столу, а адвокат опустился на ручку кресла, в котором сидела девушка. Он приобнял её за плечо, словно отделяя меня от них, но временно допуская к секретам. Я не сторонник таких демонстраций, но присутствие Виорелы действовало на меня в каком-то смысле нейтрализующе, и я не сказал ни слова. Я решил быть джентльменом, сосредоточился на деле, почти не смотрел на красавицу-молдаванку и внимательно слушал её кавалера.

       Дело было несложным и, казалось бы, мало значащим. Адвокату надлежало уехать на два дня по делам, поэтому мне поручалось в это время занять Виорелу и не дать ей скучать. Приятная забота, если быть откровенным. Лишь только две детали, легко и мимоходом упомянутые Пинегиным в конце монолога, меня насторожили. Он просил девушку ни в коем случае не звонить ему на мобильный телефон, так как не хотел чекиниться и тем самым предоставлять слишком любопытным клиентам возможность отслеживать его перемещение. А меня предупредил, что в гостинице вдруг может появиться кто-нибудь, интересующийся им и Виорелой, и с ним надо быть осторожным.

       После этих уточнений мне вспомнились его вчерашние слова о сложности ситуации и возможном преступлении. То, что его отъезд был связан именно с этими обстоятельствами, я понял сразу. Адвокат планировал уладить какие-то дела, в которые не хотел вмешивать свою невесту. Возможно, это было лишним или даже опасным.

       Я молча выслушал Пинегина, не задавая вопросов и почти без эмоций на лице. Виорела внимательно смотрела на своего друга, но мне показалось, что думает она не о нём и не о двух днях разлуки, а о чём-то своём, скрытом под той самой глубокой водой, похожей на неподвижную бездну.

       Что могло свести вместе этих людей, мне было непонятно. Ясно, что яркая девушка и стильный парень были влюблены друг в друга, но я начинал подозревать, что в этом прекрасном, в общем-то, чувстве в данном случае есть какой-то изъян, что-то греховное и тревожное. Таилась в этой любви неприметная сразу ложь, которая противоположна счастью.

       Известно, что свет неотделим от тени и мир людей скреплён противоположностями. С одной стороны, они противостоят друг другу, но одновременно удерживают его от распада, подобно электронам и протонам, достраивающим целое благодаря своим разнонаправленным зарядам.

       Я вернулся к себе на второй этаж немного расклеившимся. Надо было взять себя в руки и постараться не думать о всякой чепухе. Пинегин попросил меня дать им с Виорелой проститься наедине, но обещал заглянуть ко мне через час, перед отъездом. Я позвонил дежурной по этажу и заказал крепкий кофе с коньяком и лимоном.

      Ждать мне пришлось недолго, в гостинице всё исполнялось по-европейски точно и быстро. Коридорный с лицом философа, погружённого в загадки бытия, бесшумно вошёл в номер, поставил на стол небольшой поднос, накрытый салфеткой, принял чаевые и так же бесшумно исчез. Мысли о влюблённых исчезли вслед за ним. Скоро я уже беззаботно пил кофе и слушал, как за окном шелестит ветер и бормочет море.

       Слова Пинегина не оказались формальностью. Перед отъездом он пришёл и пробыл у меня минут двадцать, пытаясь не то настроить меня серьёзно отнестись к поручению, не то, напротив, убедить меня в том, что ничего сложного в его отсутствие не случится. Я обратил внимание на то, как он легко перетасовывает значения фактов, меняет их местами, объясняя что-то, специально путает собеседника и скрытно наблюдает за тем, с какой скоростью тот запутывается. Сначала я решил, что это всего лишь неумение соблюдать логику и отключать чувства в тот момент, когда необходимы холодное сердце и трезвая голова.  Но скоро меня осенило. Это была, возможно, доминирующая черта характера, принцип жизни и отношения к ближним, модус вивенди человека, считающего победные баллы на своём личном табло и получающего удовольствие от проигрыша других людей, независимо от того, насколько они близки, до;роги или, более того, любимы! Причём эгоистом Пинегин отнюдь не был. Эгоист слишком увлечён собой, излишне горяч, суетлив и оттого одномерен. Здесь же передо мной был человек многослойный, культурный и эстетически подкованный, но очень тонко выработавший в себе умение когда надо закрывать глаза на чужие проблемы, держаться не над ситуацией, а вне её, и потому быть неуязвимым и чаще всего неуловимым. То есть слыть хорошим человеком, даже поступая заведомо дурно. Считаться верным и безотказным другом, не совершая для друзей ни одного верного и благородного поступка. Иметь кучу друзей, тайком не сдружившись ни с кем. Нравиться почти всем, но не любить никого. Короче говоря, чем дольше я слушал адвоката, тем больше понимал, что мы в его паутине, которую он и считает настоящей жизнью, а в тщательно сооружаемой им ловушке застряли все без разбору: и его клиенты, и его конкуренты, и знакомые, которые его как человека и знать не знают, и я, и Виорела.

       - Ну что, как вам моя невеста? – спросил он, закончив инструктаж.

       - Славная девушка, - сказал я. – Только непростая.

       - В каком смысле?

       - Как женщина. Лично я от таких натур с двойным или тройным дном предпочитаю держаться подальше.

       Пинегин молчал некоторое время, раздумывая над услышанным. Потом притворно вздохнул и покаянно развёл руками:

       - Что делать, я слишком сильно её люблю. Наверное, я понимаю, что вы имеете в виду, но в женщинах есть вещи, которые ослепляют и лишают разума любого мужчину.

       - Даже вас?

       Я заметил, что адвоката уколол мой вопрос. На лбу опять появились две продольные морщины, а левая рука застучала по бедру.

       - Возможно, - он произнёс это медленно и чуть агрессивно, словно готовясь начать атаку. – Я ничем не лучше других и тоже совершаю ошибки.

       - Ошибки учат нас мудрости.

       - Все ошибки?

       - Во всяком случае те, к которым нас подталкивают сложные женщины.

       Пинегин рассмеялся, но ненатурально.

       - А вы, оказывается, очень внимательный человек, - голос его становился всё проще и грубее. - И можете быть жестоким.

       - Куда мне до вас, Максим Григорьевич! Я всего лишь сценарист и только анализирую обстоятельства. А вы всё время стремитесь переделать их по своему усмотрению и выстроить под себя, - я тоже позволил себе рассмеяться и развести руками. – В теперешние обстоятельства ввязались вы, а я только свидетель вашего приключения. Вы сами меня предупредили, что оно может кончиться бедой. Скорее всего, так и будет, если вы не прислушаетесь к моим словам. Но выбор: слушать меня или ткнуть побольнее – за вами.

       - Ну, говорите, говорите!

       Я помолчал несколько секунд, стремясь раздразнить его ещё больше, и наконец сказал:

       -  Оставьте Виорелу в покое. Она не вашего поля ягода. Вас заботит игра, а её природа. Если природа ополчится на игру, последней не выжить.  Мне всё равно, что будет с вами, но мне жалко девушку, которая потратит на вас столько времени и сил.

       Пинегин еле сдерживал себя, чтобы не заорать или не съездить мне по физиономии.

       - Да успокойтесь вы, наконец, - примирительно сказал я. – Два дня с удовольствием побуду вашим слугою. Обещаю. А вам всё-таки советую не рисковать понапрасну. Живите по своим правилам, но не навязывайте их тем, кому они чужды.

       - Превосходно! Я учту ваши пожелания, - адвокат подошёл к столу и бросил на него пластиковую карточку. - Вот кредитка на расходы. Код четыре пятёрки.  На траты не скупитесь, денег хватит. И ещё. Свозите Виорелу в Калининград, а лучше в Клайпеду. Она мечтала посмотреть европейский город.

       Неожиданно мы подали друг другу руки и обменялись крепким рукопожатием.

       - Прощайте, господин адвокат.

       - Прощайте, господин писатель.

       Человек я подвижный, любящий менять обстановку, укладывать в короткие отрезки времени побольше впечатлений и по-хорошему любопытный. В данном случае всё зависело от Виорелы, но она тоже оказалась легка на подъём и нисколько не против маленького развлечения. Поэтому буквально через пару часов после отъезда Пинегина по своим делам, мы с девушкой сели в вызванное из города такси и, миновав погранпост «Куршская коса», через Ниду и Юодкранте доехали до Смильтине, сели на паром и очень скоро оказались в Клайпедском порту. Всю дорогу моя спутница молчала и смотрела по сторонам. Ей нравилось здесь, среди широкого морского пейзажа, лиловых волн, вдруг переходящих в пристани и дебаркадеры, ловко прикреплённые к береговому гранитному лбу, словно украшенному бело-золотыми мачтами и желто-зелёно-красными флагами, чугунными шишками двурогих швартовов, путаницей из толстенных канатов, цепей и висячих трапов.

       Сам же город, аккуратный и небрежно-художественный, Виорелу не заинтересовал. Она отказалась идти в музеи, любоваться старыми часами или миниатюрными галереями Клайпедского замка, а просто бродила по улицам, заглядываясь то на какую-нибудь вывеску, то на двери и стены домов, на окна и балкончики. С удовольствием, точно научившийся недавно ходить ребёнок, постукивала каблучками туфель по булыжнику мостовой, трогала стволы маленьких городских деревьев, останавливалась возле чугунных фонарей со стеклянными пирамидальными шапками и иногда говорила:

       - Бине! – и, словно извиняясь передо мной, переводила. - Как хорошо!

       Ближе к вечеру мы оказались в Старом городе и я предложил Виореле спуститься в подвальчик-ресторан, чтобы перекусить.  Мы сели за столик у дальней стены, прикрытой охристым гобеленом, нам принесли   небольшую бутылку вина, тёплый салат из баклажанов и сладкого перца и огромное блюдо с запечённым на противне картофелем с творогом, сыром, свиными шкварками и специями. Такая запеканка называется кугелис, мажется сверху сметаной и имеет мягкий, слоёный вкус. Бывая в Прибалтике, я частенько наслаждался этим литовским кулинарным перлом, вот и теперь угощался им, надеясь, что и девушка получит от него удовольствие. Впрочем, она ела мало, скромными кусочками клала еду в рот и опять больше молчала, чем делилась впечатлениями.

       Поужинав и выпив вина, мы всё же разговорились. Впрямую я девушку ни о чём не расспрашивал, но, говоря о себе, то и дело интересовался, что она об этом думает и как бы сама поступила в той или иной ситуации. Приём нехитрый, лобовой и, тем не менее, склоняющий собеседника к случайным признаниям и выбалтыванию секретов. Виорела стала говорить о своём детстве, о тяжёлой болезни и ранней смерти мамы, о папе, который был добрым, но совершенно бестолковым человеком. Деньги его избегали, как комары дыма. Содержать даже такую маленькую семью он не смог, менял одну работу на другую, но они с дочкой бедствовали всё чаще и унизительнее, так что Виореле уже в 15 лет пришлось идти работать санитаркой-уборщицей в больницу. Её направили в психиатрическое, самое тяжёлое и грязное отделение, старший санитар нагло приставал к ней и называл «игрушкой- пи…юшкой».

       - Негодяй! – посочувствовал я.

       - Просто несчастный дурак. Два раза заражался триппером и стал в результате импотентом, - девушка посмотрела на меня очень внимательно и спросила.
 
       – Вы курите?

       - Нет.

       - Странно.

       Она открыла маленькую сумочку, висевшую у неё подмышкой, вынула длинную тонкую сигарету, зажигалку, щёлкнула огоньком, затянулась и стала очень милой, загадочной дамой, чьё лицо посматривает на вас из-за тонкой, чуть колеблющейся, паутинчатой дымовой завесы.

      - Может быть, заказать мороженое?

       Виорела загадочно улыбнулась, потом красиво помахала рукой с сигаретой, словно предупреждая меня о том, что я близок к некоей ошибке, и сказала:

       - Теперь послушайте меня. Не играйте со мной в загадки-отгадки таким грубым образом, пожалуйста. Всё равно я расскажу про себя лишь то, что считаю нужным. Мне нравится ваше любопытство, да-да, нравится, как всякой нормальной девушке. Вы не притворяетесь, и это здо;рово. Спрашивайте открыто, а я сама решу, что рассказывать, а что скрыть.  Би;не?

       Не скажу, чтобы я растерялся, но почувствовал, что веду себя высокомерно и потому глуповато. Повисла пауза. Я подлил в свой бокал вина и стал пить его мелкими глотками, соображая в то же время, в какой момент меня занесло не туда и как теперь выбираться на правильную дорогу. Девушка курила и ждала продолжения.

       Странно, мне вдруг показалось, что хозяин ситуации не я, а эта солнечноглазая молдаванка, маленькая, лёгкая, но с огромным запасом какой-то взрывчатой смеси внутри, и мне лишь милостиво позволено плести кажущимися мне важными разговоры, солидно прищуривать глаза и надувать щёки. Но держаться подальше от возможного взрыва, а для этого сменить стиль общения.

       Что поделаешь, но женщины могут так легко воздействовать на мужчин, когда последние забываются и торопятся зафиксировать своё превосходство, на самом деле фальшивое и, в общем-то, смехотворное. Это вечное состязание двух полов, двух принципов и двух мировоззрений, которые тянутся друг к другу, но никогда не упустят возможности поддеть союзника-соперника побольнее.

       Я уже собирался начать новый разговор, но девушка меня опередила.

      - Знаете, вы чем-то похожи на Максима, - сказала она немножко грустно и в то же время светло. – И вы, и он всегда считаете себя правыми, даже когда совсем не правы. Например, он навязывает своим клиентам ту модель поведения, которая ближе ему, но редко им. Если выигрывает процесс, то гордиться собой и свои предвидением. Если проигрывает, то винит клиента в непослушании и в самодеятельности.

       - А что же, в таком случае, со мной?

       - Вы считаете, что раскусили человека и видите его насквозь. Хотя многого не понимаете и сами загоняете себя в потёмки. В вашем случае это только забавно. А у Максима это связано с риском для жизни.

       - Да, он мне говорил… - начал я, но Виорела вдруг подняла пальчик и я замолк.

       - Не надо принимать его слова за чистую монету, - она покачала головой. – Он хороший юрист, но плохой товарищ.

       - Странно. Вы сами говорили, что любите Максима Григорьевича, и вдруг – такое признание!

       - Люблю, и очень сильно. Но я умею любить с открытыми глазами.

       К нам подошла официантка и предложила выпить кофе-гляссе. Виорела смотрела в сторону, предоставив мне инициативу. От кофе я отказался и попросил принести нам настоящего зелёного чая.

       - Нашего?

       - Китайского. Листового. И без цветочных примесей.

       Как только официантка, приняв заказ, ушла, я опять решил насесть на собеседницу. Мне показалось, что между нами возникла некоторая близость, и теперь самое время этим воспользоваться. Красавица-молдаванка по-прежнему смотрела в сторону, но как бы подманивала меня молчанием и давала согласие на откровенность.

       - Один вопрос, - я заговорил с большей смелостью и прямотой. – Вы давно с Максимом Григорьевичем?

       - Вторую неделю.               

       - То есть как?

       - Двенадцать дней.

       - Но он называет вас своей невестой!

       - Я хорошая невеста, - Виорела опустила сигарету в пепельницу и очень аккуратно её загасила. – Ну что же вы растерялись? Спрашивайте, если сами понимаете, что хотите узнать.

       Внезапно я понял, что она играет со мной, как кошка с мышкой. Притворяться равнодушным было поздно, злиться нелепо, обижаться - совсем уж глупо.  Поэтому я сделал самое лучшее в такой ситуации: я поднял руки вверх, признавая своё поражение, и честно извинился:

       - Я идиот, простите великодушно. Говорите, а я просто буду вас слушать. Вы мне нравитесь, милая Виорела, но, кажется, я переборщил в своих чувствах.   Теперь обещаю молчать и не задавать глупых вопросов.

       В ресторанчике мы просидели ещё довольно долго. То, что рассказала мне девушка, было неожиданно и заставило взглянуть на неё совсем по-другому. Живя в столице и занимаясь кино, счастливый и успешный, я самым естественным образом проходил мимо того, что многие люди рядом со мной живут иначе, труднее, тревожнее и драматичнее, порой на грани человеческих возможностей. Причём для них самих ничего необычного в этом нет. Если не важничать и не зазнаваться, то можно сказать следующее: цена жизни для них является другой, выше и намного дороже, а сама жизнь – проще и жёстче. И их это не унижает, не делает обиженными и жестокими. Просто такие люди становятся осторожнее, зорче, а в целом более адекватными. Они не путают зло с добром, правду с ложью, любовь с голой чувственностью.

       В целом, в них меньше фальши. Это естественно, но нам, купающимся в выдуманном, суррогатном счастье, это порой не понятно.

       Невеста Максима Григорьевича Пинегина говорила о том, что было для меня странно, а ей приходилось впору, как сшитое лично для неё удобное платье.Окончив десятилетку, Виорела стала готовиться к экзаменам на философское отделение Бухарестского университета. Румынский язык она знала отлично, немного владела итальянским и немецким, так что планы строила очень серьёзные. Оформила визу, надлежащие документы, приехав в румынскую столицу, сидела в библиотеках и штудировала учебную литературу. Но сорвала письменный по языку и вынуждена была ни с чем вернуться к себе в Пуркары.   Опять идти работать в психушку ей не хотелось, но жить было не на что и надо было решаться на что-то серьёзное. И тут помог случай. Её познакомили с сорокалетним мужчиной, спокойным, уверенным и очень даже не бедным, которому она понравилась и который вызвался ей помочь. Его звали   Титу, он был бароном, или попросту вором в законе и главой разветвлённой по всей Молдавии шайки, занимавшейся продажей ворованных иномарок на родине и ювелирки за кордон. Он взял Виорелу в жёны, поселил её в огромной квартире в Кишинёве, дал ей напарника и приказал доставлять золото и драгоценности к своему корешу в Бухарест. Полгода всё шло нормально, но однажды их машину с грузом ювелирки накрыли при досмотре на границе. Напарник струсил и выдал всех: и себя, и Виорелу, и барона с его мафиозной сетью. Титу арестовали, но он выгородил Виорелу, взял всю вину на себя и пошёл под суд по статье о спекуляции валютой и драгметаллами. Тогда к уголовному процессу подключились правильные люди из Кишинёва, они нашли для Титу хорошего адвоката, который выиграл процесс и вытащил барона из лап молдавского правосудия и из-под карающего меча Немезиды.

       Этим ловким адвокатом был Максим Пинегин. За успешную работу ему полагался хороший гонорар, но дело неожиданно повернулось в другую, эмоциональную сторону. Максим увидел Виорелу, потерял голову, вспыхнул сердцем и погрузился в опасную любовную горячку. Он стал требовать вместо денег отдать ему девушку, совсем как в дикие, свободные от законов времена.  Полагали, что Титу оторвёт адвокату голову, но вор в законе легко уступил юристу свою жену, дал ей немножко золота и денег, расцеловал и отправил восвояси.

       Так закончилась та часть истории, которая коснулась меня своим едва оформившимся краем.

       К десяти вечера мы вернулись в гостиницу. Слегка похолодало и зарядил мелкий, похожий на туман дождь. Капли не падали сверху вниз, а висели в ультрамариновом воздухе, словно наспех сшитая, отсыревшая пелена. Опять всю дорогу домой мы с Виорелой молчали. И только у входа в гостиницу девушка слегка дотронулась до моей правой руки и тихо произнесла:

       - Чтобы вы окончательно поняли. Максим Григорьевич – человек поступка. Решительный и смелый. Мне нравятся мужчины, способные переворачивать ситуацию и иногда идти напролом.

       - Ясно. Завидую вашему избраннику.

       - Вы тоже прекрасный человек. Но он деятель, а вы… Как сказать… Вы…

       - Созерцатель.

       - Ну да, наверное. У вас другие часы и иной циферблат. Иной мир. До вас сложно дотянуться, а Максим всегда рядом.

       Не знаю почему, но в сердце у меня вдруг поднялась жалость и мне захотелось сказать девушке что-нибудь душевное и обнадёживающее. То ли предостеречь её от чего-то, то ли поддержать. Мы стояли в сыром облаке дождя и словно чего-то ждали.

       Наконец, Виорела провела рукой мне по волосам, шепнула: «Спасибо!» – вильнула бёдрами, стукнула каблучками и исчезла за широкой стеклянной дверью. А я всё стоял на крыльце, вглядываясь в ночную темноту и думая о Виореле. У меня появилось предчувствие возможной скорой беды, я не мог от него отделаться, и, не понимая, откуда оно взялось и что означает, молчал и беспомощно хлопал глазами.
«Какая необыкновенная девушка, - думал я. – Чуткая, светлая, добрая. И так хочется ей чем-нибудь помочь. Но чем и ради чего? – я пожал плечами, потом вздохнул и вернулся мыслями к настоящему. – Если говорить правду, меня это не касается. Так, приятный случай и мимолётное знакомство. Ей нравятся реалисты, а я вечный романтик. Как говорится, почувствуй разницу и не трави себе душу, о’кей? Побереги её до лучших времён. Возьми себя в руки и иди спать, созерцатель».

       Но не успел я войти к себе в номер, как в дверь громко и требовательно постучали. Стук был продолжительный, невежливый и недружелюбный. Предчувствие беды опять всколыхнуло душу, словно по гладкой воде шлёпнули веслом. Я выдержал короткую паузу, чтобы не суетиться и не терять над собой контроля, и тогда распахнул дверь.

       На пороге стояли красавица-молдаванка и молодой парень с очень нервным и как бы преувеличенным лицом. Густые, точно наклеенные брови из искусственного меха, выпуклые, чуть ли не вываливающиеся из орбит серые злые глаза и бледные лягушачьи губы произвели на меня отталкивающее впечатление. Парень дёргался, словно его било током, и почти подпрыгивал. Виорела молча держалась у него за спиной и смотрела на меня так, как смотрят медсёстры на врача, к которому привели тяжёлого пациента.

       - Чёрт бы вас подрал! – внезапно прохрипел парень. – Хотели спрятаться? Не выйдет! Я тоже человек и тоже готов идти до конца. Моё – это моё, и нечего протягивать к чужому свои грязные лапы. Посторонитесь! Сейчас решим всё навсегда!

       Он грубо толкнул меня в грудь и кинулся в номер.  Ничего не понимающим взглядом я посмотрел на молдаванку. Она была спокойна, но в солнечных её глазах появилось мрачное облачко. Происходило что-то неожиданное и, видимо, безобразное.
В номере кипела какая-то суета, громыхали стулья у стола и сыпались короткие ругательства, очевидно, на молдавском.

       Я вопросительно приподнял брови и скорчил гримасу удивления. Виорела ответила немым движением губ: «Одноклассник. Первая любовь. Моё наказание».

       Господи боже мой, во что я ввязался так легко и бездумно? Откуда возникли все эти люди и что за карусель раскручивается в этой тихой и безопасной гостинице?

       Я почувствовал холодок под сердцем и комок нарастающей в груди злости.

       - Идите оба сюда! – раздалось в комнате. -   Чего застряли?

       Опять грохнул стул и посыпалась ругань. Я втянул девушку в номер и быстро захлопнул дверь. Вряд ли новоявленный психопат мог претендовать на роль убийцы адвоката Пинегина, но ничего хорошего ждать от него тоже не приходилось. Злые серые глаза и лягушачьи губы обещали, скорее всего, мелкие пакости и дутые тревоги. Проще говоря, чесотку вместо онкологии.  Требовалось внимательно следить за прыжками его настроения, подыгрывать, чаще соглашаться, чем противоречить, шутить и не давать ситуации превратиться в скандальное представление в палате сумасшедшего дома. «Всё обойдётся, - успокаивал я себя. – Дурак не самое страшное на свете. Сам сгорит быстрее, чем спалит хотя бы листок бумаги».

       Парень стоял, набычившись, у стола и смотрел на меня с плохо скрываемой злобой. Я приостановился у дверного косяка и приготовился слушать незнакомца. Девушка встала между нами и, показав на парня рукой, представила:

       - Денис. Он хотел поговорить с вами.

       - Это не разговор! – вдруг взвизгнул парень. – Это требование, которому твой жених должен подчиниться. Если, конечно, он приличный человек и не мнит себя пупом земли.

       Внезапно я вспомнил, что Пинегин называл ситуацию несложной. И понял, что он лгал, не представляя, какова она на самом деле. Его волновало, что будет происходить с ним, а к моей судьбе был совершенно равнодушен. Допустим, явившийся ночью в мой номер психопат, которого Виорела назвала Денисом, по неизвестной причине мог кинуться на меня с ножом или размозжить мне голову стулом, так как явно принимал меня за того, кого ему положено ненавидеть. Адвокат мог знать механизм, запустивший такую опасную машинку, но что она может проделать со мной, его не интересовало.   Я сам принял решение шагнуть в его ловушку – значит, виноват в этом только я. Никто не мешал мне расспросить Пинегина подробнее или вообще игнорировать его просьбу. Он же говорил мне, что отказ его не обидит. Но я легкомысленно согласился. Следовательно, мне грех обижаться на собственную недальновидность или даже глупость.

       Как всё просто и естественно! Слово «жестокость» отсутствовало в лексиконе Максима Григорьевича Пинегина. Его удобно подменяли десятки других слов, предъявлять к которым нравственные требования смысла не имело. Жесто;к мир, а человек слаб и слеп, и, творя зло, просто защищает себя от мирской несправедливости. Вот странная философия, выпестованная такими логиками как Пинегин. Жестокость – это слабость, подлость – это наивность, бесчестие – вынужденная самозащита.

       Что ещё? Да, собственно, куда дальше. Глупцы гибнут, тут ничего не попишешь. Ну и что? Стоит ли вообще глупцам миллионоголовыми стадами шататься по нашей Земле? Не будем обольщаться. Всё уже решено на тех заоблачных высотах, куда нам, простакам и филистерам, никогда не взлететь.

       Так вышло, что мы не годимся в герои. С этим явлением и обозначающим его словом тоже произошла катастрофическая подмена. Мы только их тени: пугливые, тонкокожие и невесомые. И горько признавать, выдуманные.

       В это время тот, кого красавица-молдаванка назвала Денисом, снял с плеча небольшую кожаную сумку, расстегнул молнию-замок и высыпал на столешницу пачки денег. Пачек было много, они были разные по толщине и качеству, перевязаны наспех и кое-как. Видимо, занимавшийся этим выразил таким нехитрым способом негативное отношение к купюрам. По цвету и размеру денег я понял, что на столе лежат евро.

       - Господин Пинегин! – парень добавил в голосе важности, но у него вышло не солидно и чуть ли не смешно. – Здесь двадцать пять тысяч евро. Ваш гонорар за спасение бандита Титу.

       Я посмотрел на Виорелу. Она кивнула мне, а рукой подала незаметный знак, дабы я не перебивал психопата и не торопился убеждать его в ошибке.

       Я оторвался от дверного косяка, подошёл к столу и ощупал пачки. Кое-что я начинал понимать. Но как поступать правильно, ещё не догадывался. Поэтому молчал и ждал продолжения. И оно последовало сразу, как только Денис уловил мою нерешительность.

       - Не сомневайтесь, эти деньги честные. Я их не крал и ни у кого не отнимал, - он смотрел на меня, как на змею, готовую открыть пасть и плюнуть ему в лицо ядом. – Я продал дедушкин дом в Пуркарах, чтобы отдать вам эту сумму в обмен на мою Виорелу. Вы гнусный торгаш, господин адвокат, но я готов к торговле по вашим правилам.  Ясно? Забирайте деньги и оставьте нас в покое.

       - Вы уверены, что поступаете правильно? – без особого интереса, словно тот самый циничный торгаш, о котором говорил Денис, спросил я. – Ваша подруга готова следовать за вами после такой сделки?

       - Замолчи ты, сволочь! – заорал парень. – Убирайся подобру-поздорову, пока я держу себя в руках. Если ты ещё раз встанешь между мной и Виорелой, я сделаю всё, чтобы тебя больше не было на этом свете.

       Я опустился на стул и прикрыл лицо рукою. Меня начинал душить смех, и я не придумал ничего лучше, как изобразить задумчивость и мирную осторожность.

       Внезапно ребята быстро и очень горячо заговорили, то ли споря о чём-то, то ли выясняя какие-то давние обстоятельства. Виорела отгородила меня от Дениса, словно защищая нас друг от друга. Говорили они по-молдавски. Её голос был певуч и горяч. Мне казалось, что по комнате запорхали маленькие, очень яркие бабочки. Парень возражал как-то сбивчиво и зло, и, видимо, совсем неуверенно.  Южная речь красиво кувыркалась над нашими головами и брызгами разлеталась во все стороны. Я не мог понимать, о чём они говорят, но начинал догадываться, что девушка как бы поддаётся напору собеседника, тем самым осторожно уводя его от опасного развития событий. Он же продолжал играть роль заводилы и главаря, не замечая, что таковым уже не является. Я слышал имя адвоката, причём, по отношению ко мне. Женский голос повторял «Максим», мужской огрызался «Пинегин», иногда вдруг звучало международное «мафия». Я терпеливо молчал и не отрывал руки от лица.

       Мне не раз приходилось быть свидетелем того, насколько по-разному воспринимают люди одну и ту же ситуацию. Думаю, вам это тоже хорошо знакомо.  Сказав, что частное мешает нам должным образом оценивать общее, открытия я не сделаю. Своя рубашка ближе к телу и прочие дремучие истины в том же духе.   
Возможно, когда-нибудь искусство, культура, религия выработают единый язык и научат нас понимать друг друга.

       Но когда? И так ли будет на самом деле?

       Спросите человека, не имеющего музыкального слуха, что он думает о концертах или симфониях какого-нибудь великого композитора? В лучшем случае, он собьётся на рассказ о себе, так как музыки не слышит. А тайком покрутит пальцем у виска, решив, что вы сумасброд, переживающий о чередовании аккордов и гармонии нот вместо того, чтобы думать о рубашке.

       Так и выходило в ту ночь в моём номере: я слышал разговор о ловком Пинегине, Денис обо мне, а Виорела переживала что-то третье. Договориться между собой мы ни о чём не могли.  Гармония сиротливо сидела в дальнем углу комнаты, как бедная родственница. Каждому из нас важнее своя мозоль, поэтому каждый ищет своё лекарство. И верит только в него. Даже не предполагая и не замечая, что оно может оказаться отравой для того, кто страдает рядом.

       Наконец, мне надоела эта комедия. Я поднялся, резким движением сгрёб пачки денег в стопку и стукнул кулаком по столешнице.

       - Всё, хватит! – скомандовал я. – Деньги я забираю и возвращаю вам вашу невесту, любовницу, царицу или святую невинность, не знаю, кто она вам.  Пошли вон! Оба! Живо! Ну?

       Доигрывая пантомиму, я развернулся в сторону двери и указал на неё рукой. И увидел, что на пороге комнаты стоят двое мужчин: Пинегин и низкорослый кряжистый дядька чуть старше сорока лет с чёрными волосами, стянутыми на затылке в короткий и кинжально-острый хвост, с ледяными волчьими глазами, страшным подбородком, напоминающим лезвие лопаты, и толстыми пальцами, усеянными пухлыми перстнями с драгоценными камнями и жирными золотыми кольцами. Пинегин был смертельно бледен и походил на мумию. Его напарник медленно покачивался на коротких ногах и потирал ладони, отчего казалось, что по толстым пальцам ползут насекомые в виде колец и перстней.

       Я осёкся и замер в глупой позе с поднятой рукой. Виорела и Денис тоже ошеломлённо молчали.

       Дядька с волчьими глазами криво улыбнулся и сказал:

       - Вся компания в сборе. Бунэ сеара, бзецашуле-фетицо!*   

Он чувствовал себя хозяином ситуации, был спокоен, нетороплив и, как я понял, уже успел к каждому из нас приложить свой ценник. Соперников, достойных его, он перед собой не видел. Поэтому решил не сгущать атмосферу. Ледяные глаза его немного оттаяли, подбородок-лопата словно уменьшился в размерах и миролюбиво опустился на ключицы. Он переводил взгляд с одного участника сцены на другого и продолжал раскачиваться на крепких толстых ногах.

       - Что вам угодно? – стараясь не пережимать в интонации, спросил я.

       Дядька ткнул в меня указательным пальцем и бросил вопросительный взгляд в сторону адвоката.

       - Просто хозяин номера, - словно по команде среагировал Пинегин. – Случайный знакомый.

       Я опустил руку, кивнул, изображая короткое приветствие, и ретировался в дальний угол комнаты.

       Пинегин проводил меня длинным, но мало что значащим взглядом, и добавил:

       - Он здесь ни при чём.

       «Он его боится, - предположил я. – Говорит обо мне, но спешит выгородить себя, опасаясь пострадать ещё больше. Трус и подхалим».

       Неожиданно адвокат сдвинулся с места, пересёк комнату и совершенно спокойно уселся в кресло, закинув ногу на ногу и одной рукой опершись на спинку.   Бледность сменилась здоровым румянцем, красивое и нервно-благородное лицо его было невозмутимо и, более того, равнодушно.   

       Видимо, я ошибся, посчитав юриста трусом. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто перед нами: барон, молдавский вор в законе по имени Титу.   Тем не менее здесь были два хозяина. Пинегин не собирался отступать и спутника своего не только не боялся, но и знал, как обезвредить и поставить на место. Более того, я увидел, что Максиму Григорьевичу нравится эта рисковая игра.  В этом двусмысленном человеке в модных джинсах и тёмном джемпере сквозил стиль, современное снобистское высокомерие, городской столичный дендизм, отталкивающие жуткого дядьку назад в джунгли, из которых тот вылез, забыв о своей дикости и несвежем происхождении. Собственно, хищник рычал и скалился на охотника, а тот напоминал зверю, что у него в руках оружие, способное прикончить добычу на месте без особых хлопот.

       Они ненавидели друг друга и презирали, но не могли жить порознь, нося в себе злобу и гнев и не имея под рукой адресата для реализации инстинкта убийц.
Но дикарь в перстнях убивал физически, а хладнокровный адвокат – по капле выдавливая из жертвы личность.

       Виорела метнулась к дядьке и прижалась к его груди.

       - Титу, необыкновенный мой, спаситель и злюка! – она ластилась к бандиту и быстро-быстро шептала скороговорку, не давая ему открыть рот. – Зачем ты здесь? Мы ни в чём перед тобой не виноваты. Кого ты опять задумал наказать?   Возьми себя в руки и не делай глупостей.

       Титу крепко прижал девушку к себе, она уткнулась лицом ему в плечо и замолчала.

       - Меня привёз сюда твой Пинегин… По делу.

       Виорела развернулась и блеснула глазами в сторону адвоката.

       - Да, он прав, - Максим Григорьевич поудобнее развалился в кресле. – Всё запуталось до крайности… Нам надо решить кое-что важное. Это касается господина Титу, тебя и меня… Остальных не смею задерживать и извиняюсь за грубое вторжение!

       Стоявший у стола Денис издал придушенный вопль и вдруг закричал, брызгая слюной:

       - Так это не тот Пинегин? Что за чертовщина!

       - Теперь тот, - сухо и просто ответил адвокат, после чего кивнул на разбросанные по столешнице купюры. – А это что за деньги?

       Парень растерянно посмотрел на меня, на Виорелу и её мужа-бандита, качнулся в сторону адвоката, но совсем неожиданно сгорбился, побелел как бумага, задрожал и заныл:

       - Это деньги тебе… Вам… В обмен на Виорелу… Мне хотелось договориться, - и вдруг запищал сквозь мальчишеские слёзы. – Я же люблю её! Люблю!.. Господин Пинегин. Будьте человеком, пожалуйста. Отпустите Виорелу!.. Я люблю, люблю её больше жизни!..

       - Сколько там денег? –Титу прищурился.

       Денис всхлипнул и затараторил отчаянно, словно надеялся переубедить этих пройд:

      - Тут всё, абсолютно всё. Двадцать пять тысяч евро. Я продал дедушкин дом… Я искал вас… Я люблю Виорелу и…и… прошу вас взять эти деньги!

       Адвокат вздохнул и как-то нехорошо усмехнулся. Красавица-молдаванка извернулась всем телом, точно пытаясь вырваться, но барон обхватил её за талию и держал очень крепко.

       - Иди отсюда, овца! – медленно и грозно произнёс Титу. - Деньги можешь забрать.

       Парень опять всхлипнул и бросился к столу. Он расстегнул свою сумку и ссыпал туда пачки банкнот.

       - Быстрее, овца!.. Ты нам мешаешь!

       Собрав деньги, Денис, не поднимая головы, кинулся вон из комнаты и бабахнул дверью.

       Оставшись вчетвером, мы долго не обращали друг на друга внимания. Словно забыли о произошедшем, чтобы больше не волноваться. Время было позднее, за окном стояла глубокая ночь, эмоции выплеснулись и сгорели, слова рассыпались пеплом, и мой гостиничный номер стал похож на остывшую печь, по стенкам которой растеклось холодное, калёное и непроницаемое как сталь молчание.
 
       Титу крякнул и оттолкнул девушку прочь. Виорела беспомощно остановилась в центре комнаты, не удивляясь, не произнося ни слова и только посматривая послушно на мужчин. Конечно, я не знал, что будет дальше, но в груди что-то заныло и тихонько засвербило, словно перед приступом необъяснимой боли. Когда вы видите, как двое, не сговариваясь, управляются с третьим, то понимаете, сколь он беззащитен и зависим от их произвола. И что им нет никакого дела до его душевного состояния.

       Властвовать над человеком можно разными способами, но самые ловкие из них: обман и равнодушие. Особенно, если под этот гипноз попадает женщина, поверившая избранному ею в виде счастливого знака своей судьбы мужчине.

       Красавица-молдаванка поникла головой и безучастно смотрела в пол, как бы уже предполагая и не смея сопротивляться готовившейся над ней расправой. Солнечные глаза её затянула тень, а на губах выступила бледность, словно у человека, оказавшегося на грани сердечного приступа.

       Я не знал, как поступить, и чувствовал только, что краснею и скриплю зубами подобно возмущённому, но робкому подростку.

       - Зачем вы меня мучаете? – вдруг спросила Виорела обиженно. – Я устала и хочу спать. Позвольте мне уйти и решайте ваши проблемы без меня.

       Барон довольно грубо цыкнул на неё и обратился к Пинегину:

       - Хватит пугать девушку, господин адвокат. Объясните ей, что случилось. Она вас поймёт. И надеюсь, не задушит и не отравит. Граеште!**

       Максим Григорьевич заговорил. То, что я услышал, оказалось довольно банальной историей. Год назад он познакомился с красивой и весьма умной девушкой, дочерью очень богатого человека, занимавшегося нефтяным бизнесом. Партия была выгодная. Дело шло к свадьбе, но адвокат не выполнил условие одного коммерческого договора: проиграл дело конкуренту бизнесмена. Нефтяной магнат потерял большую сумму денег и потребовал, чтобы Пинегин возместил часть потери. Тогда он его простит и разговор о свадьбе будет возобновлён.  Поэтому Пинегину не оставалось ничего другого, как возвращать Виорелу вору в законе, вновь просить назад свои деньги в виде старого гонорара и…

       Молдаванка подняла голову и я увидел в её округлившихся глазах блёстки слёз и немую муку. Она смотрела на своего любимого как на мчавшуюся на неё машину, которая через мгновение раздавит её и полетит дальше, набирая обороты.
Максим Григорьевич нисколько не нервничал, не волновался, не собирался ни краснеть, ни оправдываться. Обстоятельства изменились, следовательно, требовалось менять правила большой игры. И чем проще будет необходимая перемена, тем лучше. Видимо, этот человек руководствовался парадоксальным убеждением, что память даётся для того, чтобы забывать содеянное, а чужая боль – для поддержания личного душевного здоровья. Если можно предположить наличие души у автомата.

       Тут позволю себе маленькое отступление. Каким бы ни был человек самоуверенным и самодовольным индивидуалистом, в нём сохраняется крошечное зерно общественного здоровья. Это – сомнение в своей непогрешимости. Из этого зерна могут произрасти или великие качества, достойные великой личности, или хотя бы способность допустить наличие в другом человеке сердца, души, ума, которые делают его ничем не хуже нас. Если же подобное сомнение всё-таки убито, несчастен тот, с кем это произошло, и несчастны попавшие под его влияние. Уверенность в безгрешности подобна могильной плите на кладбище. Сомнение открывает дверку в бесконечность, и жизнь благодаря этому становится восстановима.

       Может быть, оттого и любовь к грешникам часто пламенней любви к святым мужским образцам и целомудренным девам?

       Виорела на глазах погружалась в страдание, а Пинегин поднимался над случившимся всё выше и выше. Она не понимала, как любимый мог так легко предать и ранить её, а он раздражался её непониманием. Она продолжала любить, а он не видел в этом чувстве никакого смысла.

       Когда красавица-молдаванка сжала себе виски и вскрикнула, словно перед смертью: «Я люблю тебя, Максим! Не оставляй меня одну, прошу тебя!» - адвокат не сказал ни слова, словно оглох и онемел одновременно. При желании его глаза можно было бы назвать тронутыми печалью, но, скорее всего, это была гримаса приличия, сооружённая по давлением отчаянного поведения девушки. Я заметил, что Максим Григорьевич успевает бросать короткие требовательные взгляды на Титу и также на свои тяжёлые наручные часы с золотым браслетом.

       Дальше вор в законе шагнул к Виореле, схватил её за руку и наотмашь хлестанул ладонью по лицу. Она чуть не упала и ухватила барона за локоть.

       - Замолчи! – приказал он девушке. – Я переночую в твоём номере. Иди и приготовь мне постель!

       Виорела, точно в полусне, пересекла комнату, открыла дверь и исчезла в коридоре. Титу смерил взглядом меня, стоявшего в углу, Пинегина, сидевшего в кресле, потом что-то с казал по-молдавски и медвежьей походкой вышел вслед за несчастной Виорелой.

       - Боже мой! – выдохнул я. – Он убьёт не вас, а её, господин Пинегин. Неужели вы не понимаете, что этот Титу – каннибал?

       - Ну и что?

       - Она ждала, что вы её спасёте!

       Максим Григорьевич покачал головой и сказал сквозь зубы:

       - Чудачка.

       Меня поразило его высокомерное, слишком трезвое и, на мой взгляд, глумливое отношение к влюблённой в него девушке. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Наоборот, прекрасная кожа покрылась ровным румянцем, продольные морщины на лбу разгладились, а уголки губ вновь тронула улыбка. Передо мной сидел человек, с удовольствием давно преодолевший в себе всё человеческое.

       Мне стало противно и я не удержался от грубого возгласа:

       - По-моему, вы негодяй.

       Адвокат вздохнул, словно опять услышал надоевшую ему фразу.

       - Возможно, - он пожал плечами. - Только какое это имеет значение?

       - Есть нравственные границы, которые человеку переступать нельзя.

       - В том-то и дело, что теперь можно. Всё условно: нравственность, порок, зло, добродетель… Жизнь – не больше, чем схема. Люди – только модели. Каждому из нас дано право быть свободным в этой матрице. Важно не переживание истины, а наслаждение конструкцией.

       - А как же совесть?

       Пинегин усмехнулся и переменил позу. Это была мизансцена в зале суда, отработанный приём, ставящий собеседника в зависимое положение. Видимо, он собирался меня поучать, прощая мне мой темперамент и наивность.

       - Вы всё время говорите не о том. Вы похожи на переростка, который не в силах расстаться с детской погремушкой. Впрочем, во всякой наивности есть определённая защита от реальности. Возможно, поэтому вы не понимаете, кто такой я, что во мне хорошо, что плохо, что является моей заслугой, а что виной. Ни перед кем-нибудь конкретно, а вообще от рождения. Вы заглянули в мир Пинегиных, но так до конца не верите или боитесь поверить в его существование.

       -  А что если это не мир? Что если это зоопарк с золотыми клетками и хрустальными террариумами?

       - Перестаньте! Вам изменяет вкус. Выбирайте выражения.

       - И всё-таки вы бесчеловечны.

       Адвокат поднялся из кресла, лениво потянулся и вновь взглянул на свои часы.               

       - Спокойной ночи, писатель!

       Раздались удалявшиеся шаги, негромко щёлкнул дверной замок, и я остался в комнате один.

       На ночь я выпил несколько таблеток успокоительного и спал крепко, без сновидений. Ни одно из воспоминаний о предыдущем вечере не потревожило моего сна.
Проснувшись около восьми утра, я привёл себя в порядок и спустился вниз. Хотелось позавтракать, выпить чашку кофе с беконом, но не тут-то было. Бар и ресторан были почему-то закрыты и в холле топтались полицейские. Один из них, самый маленький и вёрткий, громко разговаривал и хохотал. Серая мышиная форма, висящий на плече автомат и смех вместе производили нелепое впечатление болезненности и лёгкого сумасшествия сержанта полиции. Впечатлительным молодым человеком назвать меня было трудно, тем не менее хохочущий полицейский вмиг испортил мне настроение, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, чтобы отвлечься и не раздражаться, и быстро вышел на улицу.

        День намечался погожий и тёплый. От залива сюда долетал мягкий бриз, небо сияло синевой, крохотные облачка, похожие на детские неумелые, но честные каракули, отражали в себе блёстки морской поверхности. Солнца пока было мало, точно оно ещё не разгорелось вовсю, но краски на поверхности земли уже щеголяли яркостью и свежестью. Клёны трепетали зелёно-бордовой пятипалой листвой, газон серебрился аккуратно постриженной травой, асфальтовая площадка перед фасадом гостиницы казалось дымилась драгоценным серо-опаловым светом.

       На бетонных ступенях крыльца собрались несколько постояльцев. Группа бесцельно и в то же время послушно толпилась под козырьком, не двигаясь с места. На самой нижней ступеньке стоял ещё один полицейский с автоматом. Он перекрывал дорогу собравшимся и следил за порядком. Так как полицейский находился к нам спиной, я видел только его мощную накаченную шею, вздымавшуюся над серым воротником форменного комбинезона, и широко расставленные ноги в коротких сапогах-берцах.

       Все молчали. Утреннюю тишину подчёркивали шелест кленовой листвы и дальний рокот катера в заливе.

       Внезапно кто-то сильно сжал мне локоть, и я обернулся. На меня смотрели не то пьяные, не то заплаканные глаза Дениса. У парня дрожали губы, а меховые брови словно поседели или обгорели. Он вцепился мне в локоть, точно не мог стоять и вот-вот должен был грохнуться на землю.

       - Что такое? – спросил я.

       - Виорела! – он прошептал это еле слышно. – Её больше нет. Она утонула.

       Шёпот Дениса лишил меня ощущения реальности. Слово «утонула» прозвучало не хуже револьверного выстрела прямо над ухом. Кажется, я нырнул в глубину и сквозь толщу воды спросил: «Когда?» - «Сегодня ночью». – «Где?» - «Там».

       Повинуясь движению его подбородка, я обернулся. И только теперь обратил внимание на два патрульных «Форда» с мигалками и микроавтобус «неотложки», стоявшие на площадке перед гостиницей.  У машин расхаживали несколько полицейских, стоял тридцатилетний мужчина в темно-сером костюме и в галстуке, разговаривающий о чём-то с Титу, который держал руки за спиной и всё время кивал головой, как студент перед профессором. Киношная выучка помогла понять происходящее. Все ждали запланированной вершины события, кульминации, а пока следователь беседовал с вероятным свидетелем, в роли которого выступал молдавский барон. Я поискал глазами Пинегина, но адвоката на площадке не было. Его либо допрашивали в номере, либо уже допросили. Всё было настолько банально и плоско, что два слова «Виорела» и «утонула» не влезали в данный сюжет. Однако, слова эти, полиция, следователь и всё прочее, скорее всего, были правдой.

       Просто требовалось ещё что-то, придающее форме окончательную стройность и содержание. Как имя существительное, без которого предложение, украшенное прилагательными, деепричастиями и наречиями, остаётся безличным, то есть остывшим, уродливым и бесполым.

       И вот из-за гряды боярышника, отделявшей асфальтированную площадку от пологого спуска к песчаному пляжу, появились двое мужчин-санитаров в длиннополых зелёных халатах и таких же зелёных круглых шапочках. Санитары шли в ногу и гуськом, так как толкали носилки-каталку на колёсиках. Они подошли к фургону «неотложки» и задержали каталку. Следователь подал знак рукой, и потом, сделав несколько шагов, вместе с Титу встал над носилками.

       Следить за всем происходящим было тяжело. Санитары в зелёном, молчаливые и ловкие, сразу убеждали нас, невольных наблюдателей, что речь идёт о чьей-то смерти. Полиция, фургон «неотложки» и каталка на колёсиках дооформляли мрачный пейзаж.

       Яркое солнце и синее небо были   словно необходимым контрапунктом. Шелест кленовой листвы художественным эхом сопровождал кладбищенский лязг колёсиков.

       У полицейского на ступеньках крыльца вдруг заработала рация, и исцарапанный эфиром мужской голо с стал похож на позывные с того света.

       Я не отрывал взгляда от носилок. Вернее, от чёрного пластикового мешка, лежавшего на них. Размером он был как раз во всю длину каталки, один край плоский и низкий, а другой вздутый кверху. Под чёрным пластиковым саваном читались холмики плеч и головы, квадрат бёдер и сходящийся в верёвочную хлыстообразность узкий брусок ног.

       Мой локоть опять сдавили руки несчастного жениха и я услышал страшный шёпот:
- Это Виорела! Они нашли её!

       Следователь отдал распоряжение, и один из санитаров ловко расстегнул молнию, стягивающую чёрный мешок над головой утопленницы. Все склонились над телом, потом Титу замычал в голос, упал на колени и стал бить поклоны в асфальт.

       - Это моя жена! – услышали мы. – Это моя жена!  Она сбежала ночью из номера. Проклятье и наказание!.. Оживите её, оживите! Она не могла так уйти!.. Без меня!..

       Двое полицейских подхватили его подмышки и грубо запихнули в одну из патрульных машин. Следователь быстро сел в другую. Санитары застегнули чёрный пластиковый мешок, подхватили каталку и затолкали её в фургон «неотложки». Взревели моторы, и уже через минуту асфальтированная площадка была пуста.
   
       Остальные полицейские, брякая автоматами, рассаживались в автобус с тонированными стёклами.

       Я высвободил локоть, продрался сквозь скопление любопытных и вернулся в холл гостиницы.

       Находиться здесь я был более не в силах. Воспоминание о солнечных глазах красавицы-молдаванки и чёрном мешке с её мёртвым телом на носилках   разрывало мне душу. Между тем как мозг, словно взбесившийся ротор, прокручивал одну мысль за другой. Была молодая женщина, был мир её чувств, надежд, переживаний, была жизнь - и вдруг ничего этого не стало. Я не видел, как это произошло, видел только итог в форме смертельного груза на каталке у санитаров.  Смерть - загадка или разгадка? Жизнь – то, что было, или то, чего не было?  Вдруг - сколько это по времени и по силе эмоционального потрясения? Я наблюдал Виорелу меньше одного дня. Красивая, умная, терпеливая, чуткая. Сказала, что уважает мужчин, способных совершить поступок. Значит, и сама была готова к поступку. Далее всё пунктиром. С нею рядом молодой человек, в которого она влюблена. Он получил её в свои руки как гонорар за работу. Называл её невестой, а себя женихом, сгорая от безумной страсти. Но обманывал избранницу, намечая тайком женитьбу на другой девушке. Цинично вернул бывшему мужу-бандиту, так как ему срочно нужны были деньги для своего маленького намеченного счастья.

       Поняв, что она просто товар, а никакой не идеал любви, Виорела бежит ночью к заливу и топиться, не в силах пережить такую драму.

       И это поступок? Что-то не сходится в начерченной мною схеме. Такая женщина как Виорела не могла наложить на себя руки из-за того, что мужчина предал её любовь. Скорее, она прогонит этого негодяя или сама уйдёт от него, поняв, насколько он мелок. Таков опыт её недлинной жизни, которая, будучи невеликой по времени, скорее всего, велика по наполненности жизненными соками. Пришла же мне прежде в голову догадка о том, что душу красавицы-молдаванки переполняет опыт всех женщин со времён Евы. Значит, для такой огромной души смерть – это микроб в сравнении со вселенной жизни. То есть смерть не есть смерть человеческая, а конец чего-то другого. Виорела покончила не с собой, а с тем, что не могло, по её мнению, существовать рядом с нею.

       Тому, кто дочитал написанную мной историю до этой строчки, я открою тайну, которая неожиданно открылась мне. Девушка, полюбившая Пинегина, умная, чуткая и тонкая, ужаснулась тому, что захватило её чувства. Имя этому захватчику – пустота. Наше время создало целый заповедник хищников-пустот, ловко поручив нам его охрану. Пустотами могут быть люди, идеи, слова, чувства, мысли. Мы их не только охраняем, мы их постоянно создаём. Корпим над порождением и расширением пустот, сами понемногу становясь пустотой. Многие не видят этого и чувствуют себя великолепно. А кое-кто видит и пытается противостоять. Виорела не приняла пустоту в виде тех, кто окружил её, пытался овладеть ею, приучить к совместному наслаждению пустотой. Но сделала чудовищный шаг, покончив с полноценной жизнью, вместо того, чтобы расстаться навсегда с родной сестрой пустоты – духовной и физической смертью. Раздавить микроб, проникший во вселенную. Вместо этого: ночь, побег из номера к заливу, вода, глубина, пустота.

       Роман, оканчивавшийся дуэлью из-за красавицы, принадлежал веку XIX. Роман, в котором первыми гибнут сами красавицы, стал дуэлью нашего времени со всеми остальными веками. Если мы победим, то роман умрёт как устаревшее и ставшее музейным хламом оружие.               

       В номере я быстро собрал свои вещи, вызвал портье, расплатился по счёту и заявил, что покидаю гостиницу. Портье проверил сумму, получил чаевые и пожелал мне счастливого пути. Я нажал кнопку лифта, зашёл в его зеркальную кабину – и неожиданно поехал наверх, решив всё-таки на прощание повидать Максима Григорьевича Пинегина.

       Дверь номера «310» была приоткрыта. Я вежливо постучался и, не получив ответа, вошёл внутрь. Чемодан я оставил в маленькой прихожей, после чего осторожно вошёл в комнату.

       Шторы на окне были задёрнуты. Чуть подсвеченный заоконным светом полумрак очень красиво затенял жилое пространство. Слегка пахло дорогим виски и хорошим мужским парфюмом. Вообще беды здесь не ощущалось ни в малейшей степени. Просто было тихо и пустовато. Словно хозяева куда-то ушли или, наоборот, очень скоро должны были вернуться.

       Сам адвокат сидел за столом спиной ко мне и что-то вертел в руках, точно изучая непонятный предмет или забавляясь какой-то игрушкой.  Когда я вошёл, он бросил на меня короткий взгляд из-за плеча и не проронил ни слова. Похоже, он предполагал, что я его навещу, поэтому не удивился и, можно сказать, почти на меня не реагировал.

       С минуту я молчал, рассматривая Максима Григорьевича. Наконец он глубоко вздохнул и вдруг спросил меня абсолютно здоровым и красивым баритоном:

       - Что вам угодно?

       Я немного растерялся, но потом всё же вернулся к нормальному, лишь слегка возбуждённому состоянию.

       - Мне угодно задать вам один вопрос, господин Пинегин.

       - Конечно-конечно.

       - Вы в курсе, что случилось?

       - Что?

       Я запнулся на секунду, но потом всё же, пересилив себя и поднимавшееся в душе отвращение, сказал:

       - Виорела погибла этой ночью. Вам это известно?

       Адвокат развернулся ко мне лицом и неожиданно спросил:

       - А какое, собственно, вам до этого дело?

       - То есть?.. Вы понимаете, что говорите?

       - А вы?

       - Но подождите!..

       - Нет уж, подождите вы! – Пинегин сделал ударение на последнем слове и посмотрел на меня ясными, откровенными глазами. – Вы человек посторонний – раз. Толком ничего не знающий – два. И, кажется, фантазёр – три.  С какой стати вы лезете в мои дела и в мою душу?

       И тогда я задал ему вопрос, который, как мне в ту минуту казалось, полностью сотрёт ложный глянец с этого многослойного человека:

       - А у вас есть душа?

       Он сгорбился, словно получил от меня пулю в грудь, потом застонал и показал мне вещь, которую держал в руках. Это была куколка Дона в национальном костюме. Максим Григорьевич мизинцем провел ей по лицу, поправил косу и платье-колокол и… и грубо послал меня к чёрту! Прорычав перед этим две фразы, которые я не могу забыть по сей день…

       …Выйдя из гостиницы, я сел в рейсовый автобус, идущий до Калининграда. Пассажиров было немного. Две тётеньки в расписанных под Хохлому платках спали, очень важный старик в огромных очках разгадывал кроссворд, компания подростков пила энергетики в железных банках и всё время хохотала. Я всю дорогу болтал с молодой парой, приехавшей на Куршскую косу из Новосибирска. Они были учёными и рассказывали мне о каком-то фазотронном ускорителе, разработанном их институтом.  Я переспрашивал ребят, на самом деле не понимая, о чём идёт разговор. Наверное, мне просто хотелось побыть рядом с нормальными людьми. Говорить о чужих делах, тем самым перечёркивая память о делах, которые доставили мне слишком много волнений. Как и слова, сказанные Пинегиным на прощание. Вот они:

       - Вчера случилось самое страшное. Моя душа умерла.

       В моей памяти так и остались его откровенные глаза, породистое лицо и красивый голос, произносящий две обнажённые, безжалостные фразы. Может быть, на этот раз этот странный человек сказал правду? Не знаю. Во всяком случае, мне не хотелось бы встретиться с ним ещё раз, чтобы в этом разобраться.

       Но наша жизнь богаче наших представлений о ней. И часто продолжение следует там, где мы его меньше всего ожидали.

                *   *   *


*Бунэ сеара, бзецашуле-фетицо! - Долбрый вечер, мальчики-девочки!(молд.)
** Граеште! - Рассказывайте! (молд.)

               


Продолжение следует.