Концерт без оркестра

Часть первая
«Пребывательница и Джентелист»         
(Allegro brilliante)               
               
"-Пишешь? Или ещё нет? Или уже нет?
 -Не ещё и не уже, а не пишу. Пребываю…"
               
Моя пребывающая! Ты ещё не прибыла? Всё ещё в пребываниях? Как долго. Я жду твоего прибытия! А ты не прибываешь. Пребываешь… Как на этот раз всё затянулось… Или заворожилось. Ты, как завороженная, играешь и играешь как будто только Шумана, но на самом деле и Вик, потому что ты играешь «Как будто вариации Шумана на Андантино Клары Вик». Ты, наверное, запуталась, и потому, едва закончив, возвращаешься к началу, и так по кругу. По бесконечным кругам если не ада, то безответных вопросов. Или это и есть ад, когда вопросы остаются без ответов?
Почему только Шуман? И почему только Клара, которая тогда ещё не была Шуман? Ты молчишь. Пребываешь. Пребываешь даже когда молчит музыка. Или только тогда и пребываешь, когда музыка как будто молчит, но звучит в тебе, и я её слышу. В тебе. Я устал от этого звучания. Ты сама стала воплощением этого «как будто». Тень своей тени, тень на плетень: заплетена, запутана, окутана этим самым Шуманом. Или Кларой Вик? Ты кем запутана?

Шуман. Его музыка крутится в моей голове. Безостановочно и безоговорочно. Почему он? Ты молчишь, и я начинаю задавать вопросы самому себе и самого себя оставляю без ответов. Как вопрошающе-безответна эта музыка как будто вариаций – «Quasi variazioni». Может быть, эта музыка не музыка, а тоже как будто? Понятно только одно, что она точно без оркестра. «Ну да, ну да», - сказала бы ты, если бы не молчала, - «на то и вариации, чтобы, хотя и разнообразно, но по кругу, а guasi, потому что как будто Клара, а на самом деле Шуман. А оркестр? Зачем оркестр, когда он внутри тебя?»

Н-дааа… Оказывается, ты ответственная – знаешь ответы на не задаваемые тебе вопросы. Но от вопросов, задаваемых тебе, а особенно самой себе, ты сбегаешь, погружаясь в безответно-вопрошающие круговые интонации этих самых «как будто вариаций». Ты бежишь от ответа, чтобы иметь повод вернуться к началу и помечтать о несбыточном: об окончательной и безоговорочной безответности. Так и хочется назвать это «гамлетовщиной»: безответственная безответность. Впрочем, ответы есть всегда. Не обязательно правильные. Но ответы всегда окончательные, когда отвечает смерть. Может быть, ты этого и боишься? Молчишь. Вскидываешь на меня глаза цвета как будто безответной волны, улыбаешься как будто отвечающей улыбкой и исчезаешь в бесконечном фа-миноре, который совсем не как будто, а очень и очень минорный, особенно когда заканчивается на как будто мажорной доминанте, приводящей опять не в как будто, а в абсолютно тотальный минор. И снова по кругу: до-фа-до-фа…

Я начинаю ревновать тебя к Шуману! Как раз-ворожить тебя и повернуть хотя бы к другим частям этого «Концерта без оркестра». Их же ещё целых три! Какой простор для твоих кружений! Кружи, шамани, «шумани» в своё удовольствие, но уже большими кругами, как полагается крупной хищной птице высокого полёта, какой ты была раньше. Раньше, когда ты была не как будто, ты нуждалась в оркестре. В ярких красках его полихромных звучаний. Теперь ты без-оркестровая. Моно. Монолитная? Слитная? Единая? Единственная…

«В начале были детали» - так думаешь ты, что так думаю я. За это моё «пагубное» пристрастие к деталям ты называешь (или обзываешь?) меня «Деталистом».  Но в деталях действительно сосредоточена целостность - полихромная монолитность внутреннего оркестра.

Придумал! Я сочиню для тебя целую гору страстно-пагубно-пристрастных музыкальных деталей, и ты будешь взбираться на эту гору, гордясь своим преодолением этого подъёма и почувствуешь себя не как будто, не тенью-плетенью, а самой этой горой-монолитом с запахом горного чабера, вдыхая который, ты назовёшь меня ещё и Джентелистом, потому что Деталист по-джентельменски щедро одарит тебя целой горой полихромных деталей! Деталист, возведённый в категорию Дженте-листа (Листа? По крайней мере, не Шумана!), может, действительно, обойтись и без оркестра!
 
Итак, в этом концерте будет четыре части! Только не говори, что как у Шумана! Я не хочу, чтобы было «как» и «как будто». Это будет реальная гора, на которую ты будешь ощутимо подниматься, преодолевая реальные преграды реальной самой себя. В конце концерта я поставлю не безответное многоточие, подразумевающее варианты ответов, а единственную точку с восклицательным ответом: быть! И только быть!
Ты уже начала подъём? Или вскружилась опасной птицей в вышину бесстрашного полёта? Не молчи! Всё ещё не прибывающая Пребывательница…

Часть вторая.
«Кокетистка и Конкретист»
(Scherzo: molto commodo)

"-Мы в параллелях.
 -Вот-вот. К тому же, в параллельно-мажорных!"

Молча ты начала подъём, а потом неожиданно расхохоталась: «Это что за тональность?» «Реальный ре-мажор.» «Реальный?!? Тебе мало натурального, гармонического и мелодического? Тебе реальный подавай?» «А как иначе дать тебе почувствовать себя реальной? Только в реальном ре-мажоре!» «А у Шумана здесь ре бемоль…», - задумчиво произнесла ты, а я разразился гневным и таким диссонансным ре-диезом. «Ого! Атака атакты», - вновь засмеялась ты и начала плескать в меня холодной родниковой водой из бежавшего с горных высот ручейка. Я поостыл и вернулся в реальный ре-мажор. «Этот твой Шуман у тебя как-то некстати всегда под рукой.» «Ага. Карманный. А я наркоманка.»  «Шуманка»…

Мы перебрасывались беззлобными колкостями и поднимались в гору. Ну в гору поднимался я, а ты, уподобившись горной козе, скакала в разные стороны, объедая кусты колючей ежевики, которая тебе сопротивляясь, раздирала кожу на твоих ногах, руках, обнажённых плечах. Веселясь, ты безостановочно двигалась, как будто боясь, что пауза лишит тебя возможности движения, ты замрёшь и уподобишься вечно-стоящей статуе или вечно-лежащей мумие. Твоей скерцозной настроенности претило звучание вечности. Только живость, движение, одним словом, жизнь!  Никаких пребываний и прибытий! Только бытие чистой воды! И чистой воды того самого горного ручейка, из которого ты брызгала в меня ещё в самом начале скерцо, плеща реальностью параллельного нам ре-мажора. «Ау, Джентелист! Мне хорошо!» – кричала ты, показываясь то справа, то слева, то снизу, то сверху. Ты мелькала у меня в глазах, в ушах, в голове, полифонила и зазывала то вправо, то влево, то вверх, то вниз: «Ау! Как я счастлива! Как замечательно! Это ты?»  «А кто? Не похоже на меня?» «Конечно же, похоже! Это я кокетничаю!» «Я тоже! То есть, не кокетничаю, а конкретничаю». «Ну ещё бы! Деталист!» «Кокетистка!» «Кто? Кокетливая артистка?» «Кокетистка!» «Ага! Не возражаю, Конкретист!» «Как ты всё сразу понимаешь! Правда, с опозданием». «Главное – сразу! Дета-листовый Конкретист!» «Шуман-истовая Кокетистка!»

Часть третья
Одумка для виолы и писанино
(Quasi variazioni: Andantino de Clara Wieck)

"- Хотела тебе что-то сказать, но вовремя одумалась…"

Кто сказал «шуманистовая»? Оказывается, я и сказал, чем поверг тебя опять в прострацию. Или в вариацию. Ты потеряла ощущение времени и пространства. Присела на камень и больше ничего не видела.  А слышала ли? Как будто слышала и слышала, как будто что-то.
 
В птичьем хоре хаотичных голосов едва было различимо твоё соло: «Ау… ты где-нибудь здесь? Или я сижу здесь одна. А я сижу? И где это здесь? Меня шатает из стороны в сторону. Ты знаешь, для чего существует столько сторон? Чтобы мои шатания были достаточно амплитудные? Амплитудные для чего? Для твоей музыки? Тебе нравятся мои амплитудные шатания? Я так похудела, что имею право на шатания! Хоть на что-то, да имею право! Борюсь! Такая борец с невидимыми мускулами! Или с видимыми? Ты их видишь? А меня? Я видна? Или уже потонула в саморастворениях себя? Выдержу ли я эти саморастворения?  Выдержу! Выдержу же? Сейчас пошатаюсь немного и выдержу! А ты меня выдержишь? Шатающуюся и вообще разваливающуюся направо и налево? Или для тебя лучше направо? Или налево? Или как? Лучше было бы никак. Но никак не годится. В этом мире. В другой не пускают. Или пускают. Но не меня. Или пока не пускают. А тебя всегда пускают? А везде ли?  Или только до предела? Твоего? Или моего? А что делать, если мы беспредельные? А мы же беспредельные? Или предельные? А ты какой? А я? Или, всё-таки, какие мы? И есть ли это «мы» вообще? Или я одна? Ты где-нибудь здесь? А где это здесь? А там? Какая я шатательная… Как найти равновесие? А ты равновесомый? Ну скажи хоть что-нибудь! Или ты говоришь, а я не слышу? Ты где-нибудь здесь? Или где-нибудь там? Не важно где. Главное - будь. Будь! Ты где-нибудь будешь?»
 
«Я есть и буду. И там, и здесь. Я есть и буду рядом. Ведь я тебя встретил, значит, буду! Шатайся. И направо, и налево, и на-прямо, и назад.  А много сторон, потому что ты многогранна! Шатайся! Только в пределах меня. В пределах моих вариаций, которые вариации, а не как будто вариации, потому что ты – это ты, а не как будто ты, и шатания твои реальные, хотя уже давно не ре-реальном мажоре. Ты вернулась в минор. Про-журчала горным ручейком, раз-дралась ежевикой, похохотала полифоничным горным эхом и заминорила. Твоя грусть - это часть твоего веселья. Это ты. Тоже ты. А ещё, ты очень красиво ходишь на месте. На каблуках и без каблуков, а ещё босиком. Я это только сейчас заметил…»
 
Часть четвёртая
«Моя пытающаяся предсказательница»
(Prestissimo possible)

"- Ты веришь в Бога?
 - Я его люблю."

Ты очнулась. Может быть, ты услышала меня? Сомневаюсь. Ты меня почувствовала! Очнувшись, тут же затараторила: «Я, наверное, спала. Мне приснилось, что мы с тобой перебегали дорогу зигзагом со одной стороны на другую, ты бежал впереди меня, ударялся о край возникавшего на твоём пути дома, отскакивал и бежал в противоположную сторону, опять ударялся и отскакивал. Я бежала вслед за тобой, еле успевая, вкривь и вкось, прихрамывая. А ты говорил, что мой бег вкривь и вкось – это творческая асимметрия, называемая элегантностью. Потом мы карабкались на небоскрёбы, и я повисала на проводах с элегантным асимметрично обнаженным торсом, и люди, выглядывающие из окон, восклицали с удивлением: «Ой, русалка! Асимметрично элегантная.» Они тебе поверили…

Потом, уже не русалкой и совсем не элегантно, я ела помидоры, и пыталась запустить ими в тебя. Кстати, помидоры были взращены мной. Тебе бы понравилось, если бы я реально запустила в тебя помидорами, взращёнными мной?» «Взращёнными? Тобой? Взращённостью запускай! Из всех взращённых помидор я люблю твои!»

Ты вскочила с камня, как будто собираясь уже запустить в меня этими помидорами и с восторгом застучала по моей груди: «Как непредсказуемы твои реакции! Я каждый раз пытаюсь предсказать тебя, но ты непредсказуем.  Ну и ну! Нет, ты оригинал! Так предсказуемо непредсказуем. А я ещё пытаюсь тебя предсказать! Ну и ну! Глупая! Нет, ты – это да!» «Моя пытающаяся предсказательница! Твой послушный послесказатель спешит сообщить тебе, что до вершины горы осталось совсем чуть-чуть. Вперёд?»

«Вперёд! В темпе Prestissimo!» И ты бежала уже к вершине. Я, послесказательный, еле поспевал за тобой. «Пожалуйста, possible prestissimo», - умолял я вслед тебе. Но, предсказательная, ты уже мелькала точечно на вершине.

Вершина горы неожиданно увенчалась скромной капеллой, прятавшейся от нас могучими деревьями. Было ли это для тебя - «пытавшейся предсказательницы» большим откровением, но для меня, послесказательного, оказалось!

Ты замерла. И тихая-тихая вступила за порог капеллы. А в капелле пела тишина. Кроме нас там никого не было. Ты почему-то очень сосредоточилась на статуе святого Иосифа. Сначала на нём, а потом на высохшей ветке живой туи, которую Иосиф держал в своей правой руке. Нет! Которая была кем-то всунута в его правую руку. Ты забеспокоилась, выбежала из капеллы, я ринулся следом за тобой, осознавая, что финальная часть на то и финальная, чтобы быть готовым к сюрпризам и беготне в темпе возможного престиссимо. Ох уж этот Шуман, неодолимый дженте-Листом!  К тому же, я совершенно не понимал причины твоего беспокойства и бега. Наконец, после долгого метания от дерева к дереву ты подбежала ко мне: «Туи нигде нет» - растерянно проговорила ты, и тогда я понял: тебя раздражала мертвенная сухость туи в руках Иосифа. Я попытался объяснить тебе, что лучше ничего не нарушать в композиционных закономерностях этой тихой обители, полной смысловых символов и, возможно, даже знамений.  Я предложил тебе закрыть глаза, если ветка тебе так мешает, чтобы я мог провести тебя в нишу, которую ты из-за своего беспокойства даже не заметила.
 
Ниша «скрывалась» с левой стороны алтаря, в противоположной стороне от Иосифа. Нам пришлось очень пригнуться, чтобы войти.
Я долго смотрел на лежавшую там статую Исуса, распростёртую в ширину этой маленькой ниши, прежде чем попросил тебя открыть глаза. Исус был, как и ветка туи в руках у Иосифа, мёртв. Но и мёртвым Исус страдал и вызывал сострадание. Ты опустилась на колени, по твоему лицу покатились слёзы. Я с удивлением смотрел на тебя: «Ты верующая?» «Я любящая» - прошептала ты.
Когда мы тихие и просветлённые покидали капеллу, кажется, ты не замечала ничего. Даже ветку в руках Иосифа…

А потом мы спускались с горы сначала задумчивые, а потом всё более набирая темп, аччелерандово оживляясь. Активно жестикулируя, со страстностью con brio, ты возмущалась мертвенностью живой ветки Иосифа и восхищалась живостью мёртвого Исуса. Вот если бы ты нашла неподалёку растущую тую, ты бы обязательно сменила высохшую ветвь на свежую, а раны бы Исуса обернула бы вербеной. Эта трава росла у подножия Голгофы и на неё капала кровь Исуса, потом ученики приложили эту траву к ранам Христа, чтобы облегчить его страдания. Теперь у этой травы есть ещё одно название – святая трава. Но ты почему-то её здесь нигде не видишь. Эта трава излечивает все болезни. Ещё её называют слезами Изиды, которая оплакивала смерть Осириса, убитого его же братом Сетом. Сколько страданий в мире! На всех травы не хватит. Вот если бы ты нашла эту траву, слёзы бы не полились из твоих глаз при виде Исуса. Да ещё эта высохшая туя, которая, действительно, является символом смерти, но она должна быть живой, как и мёртвый Исус в нише, который всё равно живой, потому что выглядит очень страдательным. Только живые могут так страдать, а мёртвым всё равно, как всё равно этой мёртвой туе в руке святого Иосифа…

Ты говорила взволнованно вкривь и вкось. Твоя асимметрия набирала обороты и в темпе prestissimo possible избегала заключительного аккорда. Финал мне не давался.
 
Как бы всё приметить, заметить, отметить и не перепутать?

И вдруг ты, остановив свой бег и восторженно воскликнула: «Так это же замечательно, что всё так запутано! И эта ветка так запутано мертва, а Исус замечательно живой! Диссонанс! Драматургия! Диалектика! Это же замечательно! Или замечтательно? Так замечательно или замечтательно?» - пристала ты ко мне.

Огорошенный круговоротом твоих восклицаний я наконец обрёл решение финального уравнения. «Не замечтательно, а замечательно! Потому что место замечтательности занято тобой. Я же тебя нашёл после многих лет мечтаний. Оказалось, что ты за мечтой. В мечтах тебя найти невозможно, нужно перешагнуть, одолеть это «за». За-шуманить. За-виолить. За-концертировать безоркестрово оркестрово. Перешагнём за это «за»? Теперь уже вместе?  Безвиольный синдром не безвольный! Тем более без-оркестровый! Ну как? Перешагнём?» «Не-а, перепрыгнем!» «Раз, два, триии!!!»


-Ау! Ты где?
-Там же, где ты
-Кажется, я вижу Алые паруса…
-Ты их слышишь…