Избушка на краю

           Горе своё выплакать Мария так и не смогла. Слишком глубоко ушла в саму себя. И это только придавало отчаяния и усиливало слёзы. Всё более она закапывалась в своей трясине, не хотела знать, что происходит вне её.. На какое-то время Мария очнулась, её кто-то тормошил. Она  подняла глаза – билетёрша-кондукторша. «Вставайте, вагон дальше не идёт». «Как не идёт?» – она испуганно вскинула глаза. «Конечная станция, Зелёная Гора. Через сорок минут электричка пойдёт назад», – отвечала кондукторша на ходу, будя ещё несколько уснувших пассажиров.
          Мария встала, протирая платком заплаканные глаза, ей не хотелось, чтобы кто-то видел их.  Выйдя из вагона, она увидела, что уже начался вечер, кое-где зажглись фонари.. На перроне было душно, пыльно. И садящиеся в обратный ход электрички пассажиры, и тусклое небо, и прошедшая пара полицейских, всё ей показалось уставшим, безразличным, да и ненужным в этом мире. И она никому была не нужна. Покинув детей своих неразумных, Мария не только не нашла успокоения, а всё более убеждалась, как скверно устроен этот мир, в котором она, мать пятерых детей, не могла найти своё истинное, по справедливости место.


         Дом долго тосковал и предавался размышлениям. Время для этого было более чем достаточно. Сколько лет прошло, как последний человек покинул их затерянный в горах посёлок, он не знал. Сначала считал месяцы и годы, а потом философски рассудил: зачем? Люди построили его, люди жили в нём, люди покинули его. Зачем строили, зачем жили, отчего ушли? Он помнил их всех, взрослых и детей, живых и умерших. Каждый из них оставил частицу от себя. Сами люди бы это назвали информационно-полевой матрицей, аналогом человеческой души.
         Тоска душила его в первые годы одиночества. Тоска по людям, по их телам, словам. Редкие охотники, или заблудившиеся грибники иногда заходили в покинутый посёлок. Но это были чужие люди. Они просто пользовались домом, как убежищем от непогоды, и ничего не давали  ему в замен. Без сожаления люди расставались с приютившим их домом. Иногда, вместо благодарности, они ещё и гадили ему.
        Всё чаще стали заходить звери – волки, кабаны, косули. Но их приводило либо любопытство, либо поиски пищи. Удовлетворив первое, и не найдя второго, они уходили восвояси.
       Дом видел, как дряхлели и разрушались соседские дома. Он понимал, что дело здесь не только во времени – их уничтожало само бессмыслие этой жизни. Бессмыслие, бесцелье – вот в чём причина приближающейся смерти, а дом очень хотел жить. А жить ему предназначалось лишь с людьми.
       Прошло ещё много лет – весь посёлок рухнул вокруг него. Кучи самана и кирпича от былых домов стремительно зарастали лесом. Дом единственный оставался жив. Теперь он превратился в древнюю, но ещё крепкую избушку. И по-прежнему очень хотел жить. И тогда сам Лес пришёл ему навстречу. «Твой единственный выход – выйти к людям, – как-то прошелестел он листьями ближайших деревьев. – Выйти к таким же одиночкам, как ты сам. Только так вы сможете обрести и цель и смысл в этой жизни». «Но как? – изумилась словам Леса Избушка. – Только людям возможно ко мне прийти». «Как и у всякого живого существа, у тебя есть зачатки магии и волшебства,– настраивал Избушку Лес. – А любовь и сострадание усилят их во сто крат. Порой мы даже не подозреваем, сколь волшебства таится в нас».
       В ту же ночь Избушка внимательно прислушалась в наступившей тишине. И точно, вдалеке, она услышала безнадёжный плач человека, идущего в ночи.


       Марии нужен был только лес. В нём затеряться от людей и спокойно умереть. Стоя на  платформе, и озираясь по сторонам, она увидала ныряющую в ближайший лес тропинку, и направилась по ней. Боялась лишь одного: напоследок встретить ещё раз людей.
        В порыве отчаяния, Мария не взяла с собой абсолютно ничего: ни документов, ни продуктов, ни спичек. Она успела лишь одеть вязанную кофту, в которой нечаянно оказался кошелёк с какой-то мелочью и тремя тысячами рублей. Села не глядя в первый же трамвай. Оказалось, он приехал на вокзал. Слёзы постоянно душили её. Никто не остановил её, не пожалел, не расспросил. Мария пошла на вокзал, залезла в первую же попавшуюся электричку, и сказала кондукторше «До конца». Слава Богу, та дала ей с тысячи ещё какую-то сдачу. Безболезненно и бесстрашно она рвала все нити, связывающие её с людьми. Смерть ей была  желанна более всего, хотя она не знала, как её осуществить. Она вообще не имела никакой определённой цели впереди. Отчаяние пока затмевало всё иное. Мария отдавалась воле случаю, может быть он её выведет куда-то.
         Довольно быстро стемнело, но эта одинокая пожилая женщина всё шла по тропе, благо вышла на небо полная Луна и освещала ей зачем-то путь. Она не боялась здесь ни людей, ни зверей, собственная жизнь ей  была не нужна, чего ей ещё боятся. Она даже не думала, что может замёрзнуть в лесу прохладной ночью, не замечала обнаглевших комаров, тучей вившихся над ней – никто их, как обычно не отгонял. Мария шла в буквальном смысле куда глядят глаза.
        Почему же, почему не получилось у неё контакта ни с одним из детей? Любила их всех пятерых, никого не выделяя. Пахала на них, и на работе, и на огороде. А они шарахались от неё, да разбегались. Младшие, Лиза с Петром так даже грубили ей. Действительно она зануда и тупая, как однажды, в пылу ссоря ей прокричал Пётр? А когда умер Григорий, муж, так и вовсе распустили свои языки.
         И вдруг, вспомнив о муже, её осенило: а как они прожили с мужем? В безразличии, пустоте.  Вроде и любили вначале друг друга, а потом эта растреклятая жизнь исковеркала их, погасила в них всё.  Жизнь потекла в рутине, и они стали рутиной. Всё стало пошлым вокруг – на улице, в доме, в людях, в них самих. Никакой перспективы, никакой мечты, никакой  радости в душе. А дети всё видели, и выросли на этом.
        Мария остановилась от поразившего её открытия, и вдруг, как бы в логической цепочке её глаза увидели альтернативу впереди: лунную поляну. Вот в чём должна была состояться их жизнь! Перед ней была красота необыкновенная. Всё застыло под лунным светом. Этот свет  не мог быть не волшебным – красота его говорила о нереальности картины. Даже её коллапсирующее сознание поразилось этой красотой.
          Мария остановилась, как и весь лес, заворожённая красотой, льющейся с небес. И вдруг увидела: на краю этой поляны, прямо из лунных лучей материализовалась симпатичная избушка. Всё это походило на сказку, не хватало только у избушки курьих ног. Однако, Мария ничему не удивилась. Вконец усталый и исплакавшийся разум и это принял, как данность необычайно сложного, так и непонятого ею мира. Она спокойно пошла по тропинке, которая вела прямо к этой избушке, не удивившись и этому факту: то ли избушка пришла к тропе, то ли тропа нашла её.
          Женщина зашла в легко открывшуюся дверь. Здесь было сухо, чисто, отсутствовало комарьё. В лунном свете хорошо было видно внутреннее пространство и старая мебель, заполнявшая его. Однако изба была не обжита, это чувствовалось по запаху давно покинувших её людей, паутине, цеплявшейся за руки и лицо, да по слою пыли на старом деревянном столе.. Ни о чём не думая, одетая, Мария повалилась на матрас и уснула мгновенно и легко.


         Людям далёким, посторонним этот случай показался банальным: человек вышел из дома просто покурить – и пропал. Навсегда. Но для окружения Анны произошло несчастие неслыханное, а для неё самой – катастрофа. Мать потеряла сына – что может быть катастрофичней, концом всего, а то и наступлением смерти.
         Однако Анна жила. Надежда у неё всё-таки осталась. Соседи подали в розыск – Анна с первых же дней лежала в прострации – приходил инспектор, опросил соседей, и на этаже, и в подъезде. Никто, абсолютно никто не мог дать никакой зацепки – Антон как будто растворился в воздухе. Опросил, естественно и Анну. Она лежала и почти ничего не отвечала следователю. Она не знала ничего, и разум её уже едва понимал, о чём говорит этот человек. «Всё ясно, – с досадой, про себя, подумал молодой сержант. – Дело – висяк. Больше сынка своего эта Анна Петровна не увидит никогда». Он захлопнул папку, попрощался, и ушёл. И все, кроме Анны, знали, что никто её сына искать не будет. Всё те же сердобольные соседи вызвали её второго сына, Семёна. Он жил где-то под Орлом.
        Семён приехал, молча вошёл в курс дела. «А что я могу сделать? – сказал он в ответ на слёзные разговоры соседей. – Пусть полиция ищет – это её дело». С матерью он давно  был в крупной ссоре. Она постоянно лезла в его семью, в его жизнь. И однажды, он вместе с женой и детьми, хлопнув дверью, уехал к дальней родне, жившей в каком-то захудалом селе и почти что в нищете. От чувств к матери у него не осталось ничего – она просто вытравила их за всю их совместную жизнь. И теперь Семён думал: «Антон был её любимчик, но видать она достала и его».
        Но когда вечером Семён стал собираться уезжать, Анна вдруг очнулась, разум её на удивление прояснился. «Сёмушка, не уезжай, – жалобно проговорила она. – Ты остался у меня один. Васи нет уже пятнадцать лет, теперь вот Антон…» Что-то шевельнулось в ответ и у Семёна. Он даже присел к ней на кровать. «Мама, но у меня работа, семья, – стал оправдываться он. – Ну, будем поддерживать связь… Думаю, полиция его найдёт». И поспешил удалиться – и от возникших чувств, и от тяжёлых воспоминаний.
        И когда Семён ушёл, Анна поняла, что у неё нет больше никаких надежд. Последняя возможность найти сына осталась – самой искать его. Эта мысль вдруг озарила её! Она оказалась так ясна и проста – и разрешала все её боли и тревоги.
         Утром следующего дня Анна встала совершенно счастливым человеком – теперь у неё имелась цель, и она знала, что ей делать. В хозяйскую сумку она тщательно собрала документы, вещи, деньги. Закрыла квартиру, и никому ничего не сказав, поспешила на вокзал.


         Однажды для Валентины всё разрешилось рано утром. На удивление она встала с прояснившейся душой. Она наконец-то разрешила загадку, мучавшую её много лет – и разрубила узел решительным ударом. Хватит половинчатать, лгать себе и другим, мучить себя и остальных – надо просто уйти. Можно конечно уйти и вовсе из жизни, но это не поздно никогда, а пока есть альтернативный вариант – уйти из дома. В конце концов, она свободный человек. Она отработала своё, вышла на пенсию, которую кстати может получать в любом уголке России. Худо-бедно она вырастила своих детей, а уж от внуков её избавьте, это она не обязалась. Она наконец-то поживёт  для самой себя.
       Ещё лет пять назад, поехав за грибами в горы – а она была большая любительница таких походов – Валентина приметила, что есть много брошенных домов в тамошних станицах. Шёл отток населения в город. А однажды, заблудившись, и вовсе наткнулась на целый брошенный посёлок. Дома его почти все завалились, лес молодой порослью оккупировал развалины и руины, но один домик ещё стоял довольно бодро. Сохранилась в нём и домашнеяя утварь. Валентина растопила печь – дело было поздней осенью – и переночевала в этой лесной избушке.
        По душе ей  пришлось это лесное приключение. Она вернулась в свой серый грязный город, в свою опостылевшую жизнь, и с нежностью, а потом с благоговением вспоминала эту ночь.
Лучшую ночь жизни. Кто-то вспоминал лучшие ночи любви с мужчиной, а она только морщилась от тех ночей.
         Не любила Валентина ни мужа, ни детей своих. Такой её создала природа – не знать этого чувства ни к кому. Даже подруг душевных у неё не было никого. Пётр, муж, выпавший ей судьбой, мыкался с ней пятнадцать лет, и так и не смог расшевелить. «Королева ты – красотой и статью – за что и полюбил. Но даже не снежная королева – ледяная», – сказал он Валентине напоследок. Знала она и чувствовала, что он её любил, но её душа была захлопнута для всех. Ни в постели, ни в жизни, ничем её муж взять так и не смог. Везде она покорно выполняла свой долг и обязанности – и только.
        Пётр, живя в другой семье, однако ей хорошо помогал. Валентина вырастила детей – двух девочек – выдала их  замуж. Но жизнь грозила выйти на новый виток – с внуками, и Валентина просто с ужасом думала об этом.
       В этот день она спокойно собрала рюкзак – пусть все видят, что едет за грибами. Но положила туда спальник, тёплые вещи, еду на неделю, и закрыв дом, и ни с кем не попрощавшись из соседей, направилась на автовокзал. Полтора часа до горной станицы, а там, как Бог даст.   
       Посёлок тот она, сколько не искала потом, так и не нашла, но надеялась, что найдёт что-нибудь другое. Много людей уходило из леса, бросая свои жилища, теряя с ним контакт.
       Валентина доехала на автобусе до станицы, до последней остановки на окраине её, встала и не спеша пошла в лес. Она знала, что больше из него не выйдет никогда. Сначала её вели дороги, потом тропы, и она не имела представления куда. Но общее их направление было выше в горы. Главное, чтобы уйти как можно дальше от людей. Когда начало смеркаться, Валентина брела в местах совершенно ей незнакомых. Вокруг поднимались большей частью каменистые вершины, а лес стоял  дремуч и не хожен, пересекавшиеся тропы в нём отсутствовали вовсе. Пора было располагаться на ночлег.
       Ночевать в лесу ей приходилось не первый раз. Она быстро набрала сушняка, срубила две рогатины и одну поперечную палку для котелка. Запылал костёр, вскипел чай, она поужинала и спокойно забралась в спальник. Леса она не боялась совершенно. Звери сами её боялись, а лихих людей здесь она отродясь не встречала. Во сне беглянка упорно искала кого-то, сама не зная кого
        Когда Валентина проснулась, уже рассвело, и лес стоял по-особенному тихий, словно устал от кошмаров ночи, и готовился теперь безмятежно отдыхать. И вдруг, почти рядом, меж деревьев, она увидала спокойно стоящую избушку. Это было невероятно! Или от усталости она не заметила вчера её? Она быстро собралась и пошла к избе. Подходя, Валентина услыхала разговор. И вскоре увидала двух женщин, суетящихся возле избы.


        Наконец-то Избушка обзавелась людьми – и какими! Такими разными – но страдальцами, вроде неё. Такими же ищущими, и одиночками, как она. Первая на Избушку наткнулась сама, вторую она заманила призрачным образом её пропавшего дитя, к третьей пришла сама, угадав её витающий по лесу сон.
        Будучи волшебницей, Избушка вошла в душу каждой из прибывших. Поначалу задача показалась ей довольно сложной. У каждой женщины имелось своё горе, свои недостатки и свои идеи. И совместить их в себе, в своём пространстве, Избушке представлялось задачей невыполнимой. У неё правда имелся опыт в житие с прежними людьми. И к большому удивлению Избушки, женщины сами, без помощи её, зажили в гармонии – им оказалось нечего делить. Все трое оказались пенсионерки, примерно одного возраста. Большая часть жизни у новых жильцов осталась позади, им хотелось теперь только лесного сообщества – больше ничего.
        Избушка чувствовала, что это только начало её удивительной истории. Многие  бегут либо от жизни, либо от себя, и чей-то зов она услышала опять.


       Если бы не сын, скорее всего и не случилось ничего. Борис ворвался к ней вечером, с перекошенным лицом. И презрение и ненависть были в этом перекосе. «Сука, мразь! – он не стеснялся в выражениях – и  это было далеко не в первый раз. Сын считал, что мать вполне заслуживает их. – Ты куда дела ребёнка? Или опять убила его?» Александра была пока  в лёгком подпитии, настроение у ней играло бравурные марши, ей не хотелось ни скандалов, ни споров. По правде говоря, было бы с кем, она сейчас точно запела и затанцевала. Она удивлённо настроила глазки на сына. Рассмотрела, как у того от ярости дрожат губы. Однако, знала, что не ударит её. Никогда не ударит, ни одну женщину. Так заложено в него от отца. Бедненький Ванечка, сколько возился с ней, и если бы не разбился, наверняка вытащил из ямы. «Оставила в роддоме, – спокойно сказала Александра, уже начиная заплетаться языком. – Девочка родилась хорошая, крупная… но зачем она мне – разводить нищету?» Борис схватил голову руками, и замычал от боли. «Так это была моя сестра!» – почти закричал он. «Ну да, – равнодушно проговорила мать. – А что нам в ней, сам посуди». Она соловела прямо на глазах. Видать, бормотуха была крепкой.
       Ничего не сказал Борис, а только плюнул под ноги матери, и ушёл. Ещё год назад, как пришёл с армии, взял ипотеку, купил самую дешёвую однушку, и не стал жить с матерью. Да он и не жил с ней никогда. Как сдала она его трёхлетнего в интернат, так до 18, до армии, там и прожил.
       Пьяненькая, Александра, ни о чём не думая, долго сидела за столом, и вдруг голова её повалилась прямо на него и она уснула.
       Проснулась она в три часа ночи. Голова у ней, протрезвевшая, на удивление работала чётко. К  Александре пришло ощущение, что кто-то её развернул, и заставил посмотреть назад. Там она увидела саму себя, и жизнь непутёвую свою. И то, что она увидела, заставило её содрогнуться. Как сдавала она в детдом маленького Бориса, и тот кричал и визжал «Мамочка, не отдавай меня, я хочу быть с тобой!», и то, как пьяная в дребедень, родила второго сына, прямо на ведро, и утопила в нём его, и как отсидела десять лет, и как били её на зоне – и теперь ей казалось мало били, за такие вещи, она должна была сама себя убить! – и как родила эту девочку, и когда принесли её в первый раз, закрылась с головой, и бормотала под одеялом: «несите прочь, не хочу её видеть!»
        И хотя была Александра не верующей, что-то  вдруг покорёжило её. Душа ли? Нет, не верила она ни в какую душу. Судорогой свело её тело, от всех тех непотребств, что изволила совершать его хозяйка.
        И спросила Александра саму себя, а не кого-то высокого, далёкого: «Ты хочешь жить?» Подумав, ответила: «Ну конечно».  «Человеком, или помойным червяком?» Она содрогнулась, увидев ещё раз, какие оставила за собой грязные следы.
        «Так значит уходи, – кто-то подсказывал ей извне. – В 40 ещё не поздно подняться и начать.
Конечно, дочку ты уже не вернёшь, ты подписала бумаги. Но Боря… он поймёт, он простит»
       Александра решительно встала, и не смотря на ранний час, начала собираться в долгий путь
.

       Мужа  Ольга потеряла буквально в одночасье. Володя, как обычно, встал первый, сказал ей: «Поваляйся, пока я умоюсь, и заварю чай». Ритуал этот был привычный, шесть лет, как оба вышли на пенсию. Дети их давно выросли, да и были далеко от них, жили своими семьями. Так что теперь вся забота была их только друг о друге. Болячки уже атаковали супругов по всем фронтам. И в отражении их надежда была лишь друг на друга. Володя, прихрамывая, (у него был полиартрит) пошёл в душевую, а она задремала. Ей тут же что-то стало сниться, причём  несуразное, липкое до омерзения. Она не понимала, что  именно, и в тоже время, не могла физически выйти из этой субстанции – явно живой, и не пускающей  куда-то. И вдруг она услышала Володин голос: «Оля!» Теперь это касалось и его, он тоже попал в западню, и она второй раз услышала его голос, гораздо тревожнее: «Оля, мне плохо!». И она мгновенно проснулась. Текла вода в душе – и больше ничего. «Володя, ты звал меня?»  – крикнула она. И сквозь журчание воды услышала чуть слышное «Да». Она вскочила и бросилась в душевую. Он стоял над раковиной, очень бледный, опёршись на неё обеими руками. «Мне плохо, я сейчас упаду», – ели проговорил он. Ольга буквально на себе – у мужа не слушались ноги – дотащила его до постели, и он рухнул в неё. «У тебя болит что-нибудь?» – спросила она у него. «Сильно… спина», – проговорили его совершенно белые губы. Ольга бросилась вызывать скорую, та, как всегда, не спешила, приехала через сорок минут. Владимир был ещё в сознании.
        Приехал какой-то молодой врач, может даже студент, к тому же без медсестры. Правда, начал спешно колдовать: соорудил что-то вроде капельницы, делал уколы. Муж уже лежал без сознания. Молодой врач вызвал по мобильнику подмогу. Минут через десять приехала бригада. Женщина-врач, уже в летах, послушав молодого, сразу категорично заявила: «Немедленно в реанимацию». Появились носилки, и её Володеньку понесли. Она робко спросила женщину врача: «Что с ним?» Та бросила, как всадила гвоздь – «Тромб».
        В скорую Ольгу не впустили – не было места – и она, вызвав такси, помчалась вслед. У неё внутри уже всё кричало и звенело. Она боялась, что сейчас крик и звон перейдёт в вопль, который она сдержать будет не в силах. Ольга влетела в диагностический центр минут через двадцать после реанимационной бригады – охрана её не хотела  пускать без пропуска, но затем сжалилась от её потерянного, на грани безумия, вида, и впустила. В регистратуре, спросив, где реанимационная, она бросилась туда. На её робкий стук тут же вышла девушка, и выслушав её сбивчатые слова, сказала: «Обождите минутку».
      Ольга ждала минут десять, но вместо девушки вышел молодой врач и спросил: «Вы Петрова? Это Вашего мужа привезли?» Она хотела сказать «Да», но рот только глотнул воздух. Последнее, что она услышала «Примите наши соболезнования…». Но инстинктам её уже всё стало ясно, и выводя тело из-под смертельного удара, они отключили сознание её.
       На похороны прилетели сын из Москвы, и дочь из Петербурга. По существу, они сами хоронили отца, Ольга всё время сидела возле гроба и молчала. С ней почти никто не говорил, боялись её слов, так страшен был вид её. Сошлось много их учеников, каждый прибывший  к ней подходил, выражал соболезнование, и отходил. Но видно было, что она ничего не понимает, никого не узнаёт. Когда приехала катафалка, Соня, дочка, сказала: «Мама, может тебе лучше не ехать?» «Нет, я поеду», – незамысловато, но твёрдо сказала Ольга.
       На кладбище Ольга на удивление спокойно простилась со своим мужем: поцеловала в лоб, перекрестила его, а потом себя – и отошла, ни единой слезы не уронив. Кто бы знал, что она уже пошла вслед за ним.
       Вечером, после поминок, она твёрдо отклонила предложение  дочки и сына, переехать жить к ним, к кому нибудь. Это значило начинать жизнь новую, а какая ей была жизнь без него. И когда через три дня все разошлись и разъехались, Ольга поставила перед собой вопрос: «Что делать? Володи нет, а я ещё жива».
        Они с Володей познакомились на первом курсе. Оба пламенно любили литературу, эта муза  их  свела, и слюбила. Учителями литературы и русского проработали всю жизнь. Через стихи и прозу, через обвораживающие слова гениев, и став глазами гениев, увидели друг друга, очаровались вдохновенными образами друг друга – на всю жизнь. Хотя он уже тогда был лысоват, а она со свои курносым носиком была незавидной простушкой. А они играли тогда в своих кумиров и героев, примеривали их образы на себя, а потом так и слились с ними. И вот теперь его не было, его очаровательного образа, его очарованной души.
        Наступила осень, её любимое, как у Пушкина, время года. И Ольге вдруг захотелось поехать в лес, в горы, побыть вместе с Володей, ведь она хранила его в себе. Там бы ей не мешал никто – ни соседи, ни звуки машин и трамваев. Только она, Володя, и стихи.
         Она доехала на электричке до Зелёной Горы, с собой у неё на всякий случай была сумка для грибов. Но едва Ольга окунулась в лесную тишину,  отсекшей ненужный ей шум цивилизации, как сразу полились из неё стихи – и Пушкин, и Лермонтов, и Ахматова, и Тютчев. Стихи обо всём, не только о природе, весь её золотой фонд. И её, и те, что обожал Володя. И некоторые из них даже полились вслух. И она плакала и умывалась, и очищалась, и причащалась этими стихами.
          И вдруг у неё мелькнула шальная мысль: «Вот моё истинное место. Только здесь я могу быть вместе с ним. Эх, как бы я хотела здесь остаться!»
          И словно по желанию её, деревья расступились, к ней выплыла небольшая полянка, и избушка сказочного вида на краю.


         Стыд – вот что познала Ирина на пике своей жизни. И чем далее, тем более он её терзал. И наконец, она убедилась, что это одно из самых жестоких страданий у людей. Ошибки былого им уже не переиграть. А искалеченную душу не реанимирует никто.
         А стыд у неё был вовсе не за себя, а из-за сына. Свою жизнь она в общем-то прожила достойно: родила Вадима, пахала, как лошадь, взращивая своё дитя, восхищалась его талантами во всём. Он ведь круглым отличником был у неё. Единственно, в чём Ирина упрекала себя, что заранее гордилась, и хвалилась им – Вадим подавал большие надежды у неё. Деньги на институт были уже скоплены. Осталось определить, по какой линии он пойдёт  – точных наук, или гуманитарных. Он ведь преуспевал у неё во всём. И вдруг на неё обрушилось небо: Ирина узнала, что её сын наркоман.
          Прямо на дискотеке его взяла полиция – а для неё началось снисхождение в ад. Вадима обвиняли в распространение наркоты, ему грозил довольно большой срок. И те деньги, что она копила ему на блистательное восхождение наверх, все ушли следователю, и Вадим вновь оказался на свободе.
         В армию его не взяли, ибо он уже кололся по чёрному. Работать, даже грузчиком, или охранником он не мог, да и не хотел, и мама, устроившись ещё на подработку уборщицей в отеле, кормила их обоих. И тут Вадим залетел второй раз. Требовалась сумма в два раза больше прежней, и Ирина бросилась лихорадочно занимать. Давали ей крайне неохотно – уже все знали о положении её дел, но честное имя её ещё котировалось – и она  наскребла искомую сумму. Вадим вновь оказался на свободе.
         Что-то надо было предпринимать, каким-то гениальным способом выходить из тупика. Но Ирина не могла ничего сообразить. Она не имела абсолютно никакой поддержки, и никаких связей, оставался лишь  запас энергии в её оптимистичной натуре. Сама она  вышла из  детдома, прошла там суровую школу жизни. Но мужа так и не смогла найти. Вадим получился  нагулянный у неё.
         Сына надо было срочно ложить в реабилитационный центр, он и сам этого хотел, но денег теперь не оставалось вовсе. Взять кабальный кредит Ирина не решалась. На примере других она знала, что это конец всему – они останутся без квартиры, на улице. Вадим же стремительно летел вниз. Он уже нюхал, колол и пил такую дрянь, что полностью выходил из-под  конроля. Мать  боялась, что в припадке безумия, он сможет зарезать, или задушить её.
        И наконец Вадима арестовали в третий раз. И в этот раз Ирина сдалась. Больше его отмазывать  было нечем. Она не могла найти денег даже на адвоката. А общественный адвокат вообще ему не помогал. Посоветовал лишь признать свою вину.
        Молча она пришла на суд. Дождалась приговора сыну – восемь лет строгого режима, за одну публикацию в интернете – и попрощавшись с ним без слёз, вышла из зала.
        И когда Ирина шла по улицам своего города, ей казалось, каждый дом смеётся над ней – так она опозорилась своим сыном. Где она совершила эту чудовищную ошибку, как она не доглядела его – она никак не могла понять. Всё было для него, по первому желанию, ни в чём не отказывалось ему. Она себе отказывала во всём ради него – и вот он результат. И ведь он всегда был с ней откровенен и ласков, ни разу она не повысила голос на него, а он ни разу ей не нагрубил.
        В тот же вечер Ирина выложила в интернете объявление, а через неделю уже и продала свою квартиру, вместе со всем содержимым, бывшим в ней. Сначала ей хотелось уехать жить в какой-то другой город, провинциальный, тихий. Квартиры в провинции стоили дёшево, у неё бы ещё оставались деньги, расплатиться с частью.долгов. Однако у Ирины вдруг возникла другая идея.
Денег на все долги у неё хватало, и оставалась ещё не большая, но вполне приличная сумма на чёрный день. А дальше – лететь куда глаза глядят, положиться на божественный случай. И там глядишь, жизнь начнётся с чистого листа.
        И через день, со всеми расплатившись, и оттого вновь весёлая и оптимистичная, Ирина направилась в сторону вокзала. Судьба её вела далее: ближайшая электричка, конечная станция, и первое, что она увидела, когда вышла на перрон, стена тёмного леса совсем недалеко.


       Сказать, что Майя оригинал, значит коснуться лишь  оболочки сущности её. Оригинал оригинальный, бросающий вызов, выдающейся – вот более достойные слова о её натуре.  Девушка недоступная, странная, удивительная – эти эпитеты тоже подошли бы к ней. Начисто лишённая сексуальности, тяги к противоположному полу – и это про неё. Даже более: когда обозначилась грудь, то не проявились и повадки. Некоторые называли это аномалией, но  Майя так не считала – она действительно не желала признавать противоположный пол. Для неё этот пол представлял собой чуждый элемент, типа инопланетян. Попробовали некоторые парни с ней просто дружить, но там ни то что не было ответа, даже притяжения. И все один за другим отчалили от Майи. А она не только опечалилась этим, а осталась ещё и польщена.
       Дурнушкой она тоже не была. Скорее наоборот – физические данные были превосходны. Ножки, ручки – во всём стройность, соразмерность. Глазки, губки, носик, грудь – не кричащая изящность. Однако, хозяйке всех этих прелестей было всё равно. Она не желала пользоваться всем этим арсеналом. Ходила, как ей вздумается – то ссутулившись, то вразвалку, то вприпрыжку. Не следила за выражением лица, за своим поведением – то могла задуматься ни к месту, то рассмеяться невпопад.
        Майя была третьей сестрой. Старшая жила уже гражданским браком, у второй был жених, а так как третья не была старшим конкуренткой, то представляла для них пустое место. Так, родственные обязанности, и малость чувств.
         С родителями тоже был вечный холодок. Люди интеллигентные – папа инженер, мама бухгалтер – но ни ума, ни сердца понять дочь у них не хватило.
         Так и росла Майя до семнадцати годков, сама по себе, взращивая саму себя. Читала случайные книги, смотрела не по возрасту фильмы, бродила по злачным сайтам. Узнала всё, что ей нужно – и определилась. Учёбу она категорически не принимала, это была скука смертная, не более того. А после ещё и паши по специальности всю жизнь. И связывать свою жизнь с кем-то тоже было не для неё. Тем более с мужчиной. Она каждый раз содрогалась, когда вспоминала, что увидела на порно сайтах. «И это я должна буду делать для него!» – чуть не кричала она от омерзения. Но чтобы жить, нужны были деньги. И этот вопрос был мучителен и неразрешим.
         Майя была абсолютно свободолюбивый человек. А свобода в городе возможна только в самой себе. Ей хотелось уединения, жить независимо ни от кого, без всяких законов и табу – вот и вся её разгадка. Иногда Майя выдумывала собственное царство, где играла все роли от царицы до батрачки. Иногда представляла себя Ассоль, но ждала не своего Грея, а просто волны, идущие из загадочной глуби. Она разговаривала с ними, а волны ей поведывали сокровеннейшие тайны о былых сражениях на морях, да сокровищах, таящихся в глубинах. Когда же воображала звёздное небо на берегу того же океана, то там ещё больший простор был для воображения её. Чёрные дыры-монстры, галактики за миллиарды световых, иные планеты, удивительные на них существа. Будь у ней талант и желание, Мая стала бы не плохим писателем фантастом. Про талант она не знала, а вот желание писать не испытывала никогда.
          Всё это выходило в непредсказуемые душевные порывы. Как ветер юности, как звёздные катаклизмы, они часто подхватывали и уносили её разум. Тогда Майе казалось, что большего в жизни ей не надо ничего. Это вышка, дальше ей просто незачем идти.
        Однако, в последнее время стало бродить её тело. Именно бродить, в самом себе. Оно что-то хотело, что Майя никак не могла понять. Как-то углубившись в саму себя, она стала разбираться в этом новом явлении, возникшем  в её загадочных глубинах. Она разложила всё по полочкам, проанализировала причину и следствие, и пришла к выводу: её тело хочет на волю. Хватит ей грезить, или тосковать. Тело её зовёт в поход. Именно там реализуется полная свобода для него
         Загадка была разрешена. Но что за поход, куда? Она вспомнила, как два года назад вместе с  классом ходила  в горы. Они тогда дошли до самого Заповедника. Но этот поход её особо не впечатлил. Там оказалось ещё меньше свободы, чем в школе, или дома. Туда нельзя, да туда, дежурства, общий костёр, обязательные песни. Но теперь она пойдёт одна! И Майя, лёгкая на подъём, тут же по интернету узнала расписание автобуса, и начала собирать рюкзак, завалявшийся у родителей где-то в гараже.


        Всё более сживалась Избушка с обитателями своими, узнавала их постыдность и ранимость, тайны и печали, принимала в себя их скрываемую боль. Оказалось, в людях таится несметное количество запретных для света белого страстей. Всё приняла Избушка, всё утолила, разрешила. Что-то слезами омыла, что-то вычеркнула из жизни, что-то породила. Всех семерых слила в единый организм. Невиданно тёплое, доброе существо появилось в этом мире, о семи душах и сердцах. Однако, Майя, бегущая, неведомо куда, Майя, бросающая  вызов, доченька и внученька голубушка и солнышко, зоренька и птичка – вот кто оказался у этого организма во главе. Прежде искала одиночества, а у Избушки так органично вошла в жизнь лесной колонии.
        Конечно, одиночество, как и прежде, пленяло девочку. Но побродив весь день по лесу, вечером она снова возвращалась в свой дом: её здесь ждали, и любили, никто ничем её не тяготил.
        Между тем у Избушки были далеко идущие планы. И тут, как нельзя кстати, подвернулся случай, подходящий к этим планам. От Леса она узнала, что три дня, как в нём появился ещё один странный человек. На этот раз это было лицо мужеского пола.
        Молодой парень лет 20 в одиночку решился перейти хребет и выйти к морю. Себя сей путешественник готовил к вещам серьёзным: сплавам по великим рекам, и кругосветным путешествиям по океанам, переходам через великие пустыни и хищные джунгли – и всё в одиночку. И этот поход был первой пробой его, испытанием пред чередой героических свершений.
        Доложили это Лесу его соглядатаи – звери и деревья, они и сопровождали пришельца, любопытствуя про него. Звери бесшумно крались позади, деревья выходили на тропу, играя в незрячих и немых.  По маршруту молодой путешественник шёл первый раз, у него имелась допотопная топографическая карта, и он не знал ещё, что свернул не там куда надо, и вела его не та тропа. Однако, парень был сильный, смелый и настойчивый. И Лес в общем-то не сомневался в успехе этого похода.
         В тоже время в Лесу, уже давно, бродили трое вооружённых автоматами людей. Ни Лесу, ни Избе не нравились эти люди. Они шли с нечистыми мыслями, и грязными телами, голодные, и ненавидящие весь мир. От них дурно пахло, но самое главное, на них имелась кровь. Из-за крови Лес не любил охотников, а эти трое были из их рода, причём самого мерзкого – охотниками за людьми. Только хищник, по природе своей, имел право убивать, и только для добычи пищи, а люди убивающие не входили в этот класс, и поэтому были особо неприемлемы Лесом и обитателями его.
         Лес видел, что тропы туриста и бандитов идут на пересечение, но не стал этому мешать. Ему интересно было, как сыграют эти люди. В случае чего Лес смог бы этого симпатичного парня  защитить. Ближайшие люди жили недалеко, но это были семь беззащитных, невооружённых женщин разных возрастов, и они тоже могли попасть под удар бандитов. Лес должен был думать и об этом. Тогда он предупредил Избушку, и та послала знакомого Ворона проследить за непрошенными гостями.
        Вот какую интересную сцену увидал Ворон, прячась среди густых ветвей дуба. К молодому  путешественнику вдруг из-за деревьев молча вышли трое вооружённых людей. Все трое мгновенно сорвали с плеч автоматы, но увидев, что он один и безоружен, опустили, и посмеиваясь в предвкушении сладкой еды и весёлого зрелища, подошли.
        «Снимай рюкзак», – приказал один из них, с бородой. Парень, оторопелый, послушно снял рюкзак. В спешке они чуть ли не разорвали рюкзак, вывернув всё содержимое. Увидав рассыпанный шоколад и сникерсы, бросились их собирать, и чавкая, и буквально рыча, пожирали их. «Куда идём?» – спросил всё тот же бородатый, очевидно главный из них. «В сторону моря», – махнул  рукой путешественник. Между тем, насытившись, бородатый достал из-за пазухи кинжал. «Ну вот и всё» – удивительно спокойно подумал незадачливый турист.
        Вдруг, перед смертью, парню пришла удивительная мысль: его дорога, такая длинная в перспективе, обрывалась в начале, как тоненькая нить. Это ему показалось настолько забавным,
что он улыбнулся. «Чего смеёшься?» насупил брови бандит. «Над собой, – отвечал ему незадачливый турист. – Говорила мне мама: не ходи в горы осенью, простудишься, сынок».
        Как по команде, все трое вошли в юмор этого ботана, и грохнули хохотом на весь лес. И вдруг командиру словно кто-то вложил в голову отличнейшую мысль. Закончив смеяться, он сказал: «Раздевайся». «Что?» – не понял путешественник. «Снимай всё, – пояснил бандит. Чуть помедлив, пояснил: Не бойся. Я убивать тебя не буду. И е… тоже» И все трое опять весело заржали.
       Они раздели его полностью, даже трусы заставили бедолагу снять. И потом сказали: «Беги к маме, пока не простудился!». И опять загоготали весело во след.


        Увиденное Вороном было тотчас передано Избушке. Между тем тропа раздетого бедолаги пересекалась с тропой ещё одной одиночки, Майи. Чудную картину увидела девушка: совершенно обнажённый юноша бежал по лесу. И вдруг всё встрепенулось в ней, и словно вскрикнули со сна древнейшие её глубины – то ли бог, то ли дух появился в их лесу. И она что-то закричала ему, и его разум, уже пребывая в фантастическом полёте увидал удивительную наяду, вышедшую из-за деревьев…
        Однако Лес подобного юмора не признавал. По его повелению Избушка послала экспедицию в погоню. Обитатели её мирно уснули, а то, в чём они были едины – шесть их душ – помчались вслед за бандитами. По дороге Лес их превратил в призрачных русалок, гарпий и сирен  Помчались они вдогонку бандюганам, и на весь лес – запели, заверещали, заурчали. И смутился  и так нечистый разум у преступников, и панический ужас атаковал их души, и стали они беспорядочным огнём истреблять лесных призраков, метавшихся вокруг.
        Лес не хотел, чтобы на этих семи агнцах была кровь. И минуты не прошло, как три недочеловека, перестрелявших друг друга, лежали бездыханны среди деревьев.
        А когда проснулись шестеро обитателей Избушке, то увидели воистину расчудесную картину: Майя вышла из леса, и была она не одна, а вела за руку настоящего лесного бога. Одежда у него была из листьев, и красовался венок из цветов на голове.