На взлётной полосе. Глава 5

 Аглая работала переводчицей в турфирме "Свободная птица" и считала, что с работой ей повезло, ведь у нее была всего одна начальница — директор фирмы, а не три, как у ее сестры Лизы, педагога по вокалу в «Центре эстетического воспитания».

 Директора «Свободной птицы» и Глаша, и другие сотрудники называли за глаза тетей Светой, а в глаза — Светланой Афанасьевной. Это была умная и хваткая женщина, умеющая вести свои дела так, что не было дефицита ни в клиентах, ни в зарубежных партнерах. Но как у каждой властной женщины, у Светланы Афанасьевны имелась слабинка или даже странность — она не выносила красного цвета у своих подчиненных: ни в одежде, ни в аксессуарах, ни в макияже, ни в маникюре-педикюре. Расстраивать начальницу никто не решался, поэтому фирма спокойно существовала бы без красного цвета, если бы с недавних пор сюда не приняли технического работника Бубновскую, даму яркую и праздничную, в шестьдесят пять лет не любившую отказывать себе хоть в чем-то.

 Вообще-то техничка, по своей должностной инструкции, должна была убираться в помещении турфирмы сразу же после 17.00, но она очень часто появлялась на работе только к утру: то ее отвлекал от дела девичник, то абонемент в бассейн, то свидание с мужчиной. Вот и в этот день Бубновская отмывала вчерашнюю пыль утром, когда все уже были на работе. Она не только не испытывала никаких угрызений совести, но еще и покрикивала на сотрудников, мешающих ей мыть полы своим бесполезным присутствием.

 — Ноги поднимите, я так не могу мыть! — приказным тоном потребовала она от Аглаи, не успев появиться в дверях ее кабинета.

 Как нарочно, в это время по коридору проходила Светлана Афанасьевна. Окинув взглядом уборщицу и тут же заметив ее красный лак, красную помаду и красную шпильку-кокетку в рыжей букле, директор покрылась бледностью и сухо сказала:

 — Чтобы это было в последний раз, когда вы свою вечернюю смену перебрасываете на утро! — Она двинулась дальше, в свой кабинет, пружиня и на ходу развивая мысль: — О-мер-зи-тель-но! Красный цвет уместен во флоре и фауне. Там рыбешки есть, огневые такие! Вы не отбились от их косяка?

 — Совсем плохая стала, — покрутив пальцем у виска и провожая ее глазами, сказала Бубновская, обращаясь к Аглае. — Это от неудовлетворенности в личной жизни. На таких, как она, мужчины не смотрят, она сухарь! А вот на меня мужчины заглядываются. В бассейне. Аглая Осиповна, вам бы вот тоже… Одеваться поярче…  Глядишь, и замуж кто возьмет.

 Аглая отвлеклась от вордовского документа, в котором она набирала английский текст, и вгляделась в ползающую под соседним столом уборщицу. В этот момент из-под стола видна была только ее рыжая букля с  красной шпилькой.

 — Это вы сейчас кому сказали?

 — Вам, Аглая Осиповна, вам! Вы уже не молодая девочка, а на вас до сих пор никто из мужчин не посмотрел. Это все оттого, что вы не умеете себя преподнести. Ярче надо быть и женственней. Ну что это за платье на вас? Серь какая-то!

 — Это жемчужный цвет, — обомлев от наглости уборщицы, проговорила Глаша. Ее впервые так открыто пытались унизить.

 — Это серь-сернявая! Купите себе алое платье! Я даже могу вам свое продать! В котором я в позапрошлом году в доме отдыха в Ессентуках на дискотеке завлекла милейшего мужичка. Вы знаете, мне мужчины до сих пор прохода не дают! Я — женщина! Женщина с большой буквы!

 — С большой буквы "Ж"! — в том же тоне пафосно подхватила Аглая, пристально глядя на изменившееся лицо уборщицы.

 — Что? — изумилась та.

 — Разве слово "женщина" не с буквы "ж" начинается? Только у всех — маленькая буква, а у вас — большая! — пожала плечами Глаша. — Вон там пыль в углу, за дверью. Вон там! Пыль! На букву "П"!

 — Все понятно! Характер без мужиков портится! — гремя ведрами, проговорила Бубновская.

 У Аглаи вдруг появилось очень сильное желание пнуть уборщицу в зад, так как та в это время, бормоча о важности выработки эстрогенов у женщин, раскорячилась в ближнем углу — ногой было, как говорится, подать. Аглая сидела в крутящемся кресле, которое ездило по ее желанию в разных направлениях. Сняв с правой ноги одну туфлю, она легко подкатилась к техничке и, лягнув ее от души, быстренько отъехала к столу.

 — Это что еще было? — изумленно спросила Бубновская, оглядываясь и оквадрачивая  глаза.

 — Что? — словно бы ее отвлекали от чрезвычайно важной миссии по спасению населения Африки, вскинула голову Аглая. — Да, да, я вас слушаю. Вы говорите, когда у вашей внучки климакс начался??

 — Ну знаете! Я жаловаться буду!

 — На кого? На эстрогены? Или на внучкин климакс? — с опешивший лицом, но еле сдерживаясь от хохота, прошептала Аглая.

 — Я дойду до нужных людей! Вас отсюда выкинут. Я знаю, в какие органы надо... У меня там есть свои люди!

 — А что произошло-то? — недоумевала Аглая. — Зачем сразу в органы, попробуйте гомеопатию!

 Бубновская, решив не спускать такой обиды, вылетела из кабинета, громко хлопнув дверью и даже забыв свою лентяйку.

 "Мужики на меня не смотрят! Овца! Ты никогда не была такой, как я! Сдохла бы от счастья, если бы в моей шкуре разок по улице прошла!" — думала Аглая, крутясь на стуле то вправо, то влево и совсем забыв о переводе.

 В это время в дверь постучали, и следом, не ожидая ответа, в щель протиснулась голова Пышнохвостова, первого менеджера фирмы (был еще и второй — Лев Зверков). Оба менеджера выбирались тетей Светой по двум параметрам: внешность и компетентность. Поэтому в щель протиснулась не просто голова, а очень красивая голова тридцатисемилетнего брюнета.

 — Глаша, — прошептал он с таким видом, будто ему только что отдавили ногу. — Там уборщица на тебя жалобу строчит тете Свете! Сказала, что ты ее отпинала.
 
 — А тетя Света что?

 — Говорит ей: "У меня нет доверия к человеку с красными губами. Таким верить — себя не уважать!"  Но та все равно пишет. Кипит вся! Ты зачем ее отпинала?

 — У нее маразмы. Мечта об эстрогене в башку ударила! Сам подумай, как я ее отпинаю? Она меня и выше, и толще...

 — А... Ну понятно. Я так и подумал. Говорит: "У моей внучки нет климакса!" А тетя Света ей: "Я вам не гинеколог, чтобы слушать такие подробности". —  Пышнохвостов хохотнул. — Ну ладно, переводи, не буду мешать.

 — Стой! — приказала ему Аглая.

 — Стою! — Пышнохвостов заулыбался.

 — А что, если я и вправду ее отпинала? — задумчиво проговорила Аглая. — Как бы ты на это посмотрел?

 Пышнохвостов секунду помедлил, затем, состроив на лице умильное выражение, послал Аглае воздушный поцелуй.

 — Да-да, — убедительно кивнула Аглая, глядя перед собой. — Но это наш с тобой секрет, — договорила она вкрадчиво. — Не воспользуйся моей откровенностью, не сдавай меня правоохранительным органам!

 — Ладно, ладно. Я слеп, глух и нем! — согласился Пышнохвостов и скрылся за дверью.

 Не успел исчезнуть первый менеджер, как тут же возник курьер Веня Лысиков.

 — Что, милая, — сказал он, пристально и загадочно глядя на Глашу, — говорят, ты наехала на Бубновскую?

 — Да, но это была самооборона…

 "Вот они, — мысленно сказала себе Аглая. — Кружат, кружат… Смотрят, смотрят… А и тот, и этот — женаты… Только пококетничай чуток — и в семье измена".

 — Веня… — меланхолично начала Аглая. — А почему ты на меня всегда так смотришь? В гляделки, что ли, играешь? Как маленький… Или мне уже паранджу начать носить в мои почтенные года? Грех ведь — так смотреть…

 — Не надо, милая! Если ты наденешь паранджу, я сразу уволюсь.  Не лишай меня последней радости — эстетического удовольствия, — проникновенным голосом проговорил Лысиков, а голос у него был удивительно красив — мягкий баритончик, которым он очень умело пользовался и при разговоре, и в пении. Он пел: в ванной, в туалете, в кладовке и в других местах.

 — О, как на склоне наших дней! — начала Аглая.

 — Нежней мы любим и суеверней, — продолжил Веня.

 — Сияй, сияй, прощальный свет...

 — Любви последней, зари вечерней! — патетически дочитал Лысиков: — Но это не к нам с тобой. У нас еще все впереди. Мне сорок, тебе двадцать...

 — Восемнадцать, — поправила Аглая. — Зови Зверкова. Только он еще не отметился.

 — О'кей, — Веня ушел, метнув на Глашу пламенный взгляд.

 Лев Зверков — второй менеджер — самый красивый сотрудник тети Светы. Она наняла его год назад, уволив ради этого предыдущего сотрудника, менее симпатичного. Внешность Льва стала, как все думали, решающим фактором при принятии его на работу. Он был безукоризненно с иголочки одет в очень модную и одновременно строгую одежду. Никаких пиджаков — только рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами: белые, черные и темно-синие. Брюки всегда выглажены, но без стрелочек, в спортивном стиле. Волосы у него были то ли седые, то ли белые, очень короткие, но он всегда оставлял длинную челку — дань моде девяностых. Ему было сорок два года, и все знали, что тетя Света, это сухая замужняя дама шестидесяти лет, в него влюблена. Ни разу за этот год Светлана Афанасьевна не позволила себе ни одной вольности, но то, как смягчался ее строгий голос при разговоре со Львом, выдавало ее с головой. Зверков был единственным холостяком в штате фирмы. Правда, говорили, что у него есть взрослая дочь, но вот была ли когда-нибудь жена, этого никто доподлинно не знал.

 "Надо было Зверковым заняться, — кусая карандаш, размышляла Глаша. — А я, дура, пятнадцать лет ждала этого идиота — Яшу... А он чмо... Где, кстати, этот Зверков? Почему он до сих пор не отметился? Около секретарши кружит? Или клиенты пришли? Если какая-нибудь дамочка, то она долго от него не отлипнет..."

 Но Зверков в этот день вообще не появился, а позже выяснилось, что он улетел в командировку в Израиль. Глаша тут же припомнила, что слова "Зверков" и "командировка" весь этот год, пока второй менеджер работает у них, плотно идут рука об руку. Лев исчезает на день-два, потом появляется, потом снова исчезает, причем эти командировки случаются с ним так внезапно, как ОРЗ у болезненного ребенка.

 "Хм-хм-хм! Он как-то уж слишком часто мотается по заграницам", — подумала в конце рабочего дня Аглая, ощутив, что ее мир словно завис. Только она распрощалась со своей мечтой о лжепринце Яше, только собралась было начать жить сегодняшним днем, подстегиваемая безжалостной правдой Бубновской, как — на тебе! Зверков опять куда-то подался.
 
 Этим вечером воздух был насыщен приятной смесью птичьего пения, запаха листиков на березках, молодой травы. Аглая с удовольствием вдохнула прохладный аромат апреля и вспомнила, что скоро уже прилетят стрижи — крылатые свирельные птицы счастья. Около нее на крыльце фирмы появился Лысиков, который тоже завершил свой рабочий день. Он нежно взглянул на Глашу и предложил, кивая на свой новенький порше:

 — Садись, подвезу?

 Радость, разлитая в воздухе, передалась и ему, но он предпочитал наслаждаться весной из салона своего автомобиля и был уверен, что Аглая тоже находится на его волне.

 Но Аглая была совсем на другой волне, она, елейной улыбочкой ответив на его бархатный взгляд, мысленно сказала: "Иди в ж***, Веня.  К своей жене. Ты приземистый и говнистый для такой красавицы, как я". Веня вовсе не был ни приземистым, ни говнистым. На Светлану Афанасьевну такие не работали. Но он был женат, а вел себя как холостой, и это Глашу слегка раздражало. Вслух же она проговорила совершенно просто и буднично:

 — Ой, нет! Я должна кое с кем встретиться… Это здесь, рядом…

 — Жаль, милая…  Ну, в другой раз тогда, да? — с надеждой заглядывая ей в глаза, спросил Веня.

 — Конечно, — кивнула Глаша. — Сегодня я иду на свидание.  Эстрогены, будь они неладны! — Она развела руками и засмеялась.

 — Да не слушай ты эту Бубновскую! — улыбнулся Лысиков. — Дура она! Она себе делает инъекции эстрогена. Моя жена в частной клинике работает —  Бубновская оттуда не вылезает… — Веня не просто так упомянул жену, это была его маленькая шпилька в ответ на слова Глаши о свидании.

 — Ну, хорошо, Веня, я пошла! Иди домой, а то жена, наверное, волнуется. Засиделись мы тут сегодня.

 — Ну, пока, милая!

 — Пока, хилый! — проговорила Глаша негромко, так, что Веня уже не слышал.
 
 Дорога к дому лежала через две площади и три сквера, наполненные в этот час  гуляющими пенсионерами, детьми, собачками, влюбленными парочками и тихим смехом. Глаша очень любила ходить сквозь эти милые и уютные миры. Она улыбалась малышам, наклонялась и гладила собак и срывала свежие лютики.
 
 Сегодня сначала было все то же самое, но вдруг Аглае почудилось, что она идет не по скверу, а по взлетной полосе. И она прошла сквозь Яшу, который ее даже не заметил, потому что был очень занят — он накладывал шину на руку Прити. Во время прыжка индианка как-то умудрилась поранить руку, и теперь у нее фонтаном хлестала кровь.

 — Яков Андреевич-анна, я умираю? — слабеньким голосом спрашивала Прити.

 — Нет, красавица, ты еще у себя на родине свадьбу не сыграла, — с тревогой отвечал Яша.

 — Нет Якова Андреевича-анны, нет и свадьбы, — тихо прошептала Прити и потеряла сознание.

 — Скорую! Быстро! – закричал Яша.

 Самое интересное, что приблизительно за пять часов до этого на взлетной полосе происходила ровно такая же сцена, какая привиделась Аглае.