Юбилей

Свидетельство о публикации №220081601928
Настоящим свидетельствуем, что литературное произведение «Юбилей» было обнародовано на сервере Проза.ру 16 августа 2020 года. При этом было указано, что его автором является Валентина Душина.
Адрес размещения произведения: http://proza.ru/2020/08/16/1928
Обнародование литературного произведения на сервере Проза.ру в соответствии со статьей 1268 ГК РФ было осуществлено на основании Договора, который заключили Душина Валентина Николаевна и ООО «Проза». Авторские права на произведение охраняются законом Российской Федерации.
Единый номер депонирования литературного произведения в реестре: 220081601928.

Генеральный директор
ООО «Проза»

Д. В. Кравчук
Свидетельство о публикации действует в электронной форме, распечатывать его не требуется

Приложение: текст произведения в первоначальной редакции
Юбилей

Из жизни богемы
Все герои этого рассказа вымышленные,сходство с реальными людьми случайно.

Горе тем, которые зло называют добром, и добро – злом,тьму почитают светом и свет – тьмою, горькое почитают сладким и сладкое – горьким.
Исайя 5:20

На стене висела старая потемневшая от времени афиша.29 июля 1999 года в малой картинной галерее Центральной городской библиотеки состоится открытие выставки картин художника Владимира Чижова.Владимир Чижов родился в 1947 году. Систематического художественного образования не получил. Член Союза художников России.
В экспозицию вошли свыше 20 живописных работ и несколько работ, выполненных тушью. Большая часть экспозиции – это пейзажи окрестностей Елабуги, Мензелинска, Заинска, Арска, Бавлы, Мамадыша, Чистополя, берега Камы. Представлены также портреты и автопортреты, картины деревенского быта. Почти все картины были предоставлены для экспонирования Валерием Слюнковым, другом художника.

Во весь лист автопортрет. На нём надпись золотыми буквами с завитушками: «Драгоценный камень из гущи народа».
Чуть ниже и помельче: «Владимир Чижов сумел сохранить свою самобытность, индивидуальность, "народную мощь", оставаясь ярким и узнаваемым».

Вытер со лба испарину, посмотрел в окно. Ветер с Камы холодный, злой. Лета как не бывало. Дождь стучит по стеклу. Тополь дрожит зелёными листьями. Тоскасмертная.
Кто, почему? Сам себе казался ниоткуда взявшейся точкой в пространстве. Голова большая, вытянутая, как у старого мерина, тёмный ликом, нос-рубильник, глазки маленькие, тяжёлая челюсть, усы, борода.
Шеи почти нет. Тело приземистое, костистое. Не руки-ноги, а мослы, обтянутые кожей.
Тихо сидел, думая о своём. Расправил морщинки на скатерти.
По времени его персональную выставку уже открыли. Событие.
Вирши читают. Вороньё слетелось. Потянулся рукою к стакану с холодным чаем на столе. Нет чтоб художнику прислать праздничный набор с сервелатом, сыром и коньяком пятилетней выдержки. Души у них нет.
Сам Чижов считал себя человеком тонким.Юбилей без юбиляра. Хоть бы одна молодая поклонница позвонила, поздравила.
Похоронная команда в полном сборе. Двадцать работ, отданных за бутылку и малую копейку на опохмел, рассматривают. (А вот городские улочки Голландии и виды Франции не достались.) Чижов подмигнул тому, кто замер на афише.
Слюнков тихо, как скорпион, проник в его мастерскую. Сладкими речами и обещаниями выманил его работы в чёрную полосу безденежья, теперь регулярно по-казывает свою коллекцию везде, где только можно. Ездит с ней по городам и весям. Красуется в лучах чужой славы. Каждый старается из трудов художника выжать себе хлеб на пропитание. Завтра статейка в газетке выйдет – «Благое дело», о том, что известные люди города отметили его достижения в живописи.
Чем быстрее развивалась болезнь Владимира, тем сильнее костенела его душа. Озлобился от неудач.
Мозг, печень, лёгкие, весь организм требует хоть каплю алкоголя. Того и гляди сердце остановится. Повеситься, что ли? Как Сыпков, в ванне собственным ремнём удавиться.
Мужик был не промах, хоть чем-то выделился из толпы. Не косы же в бороде заплетать да красные ленточки вплетать, как говнюк Шашин. Бегал после трагедии и рас-сказывал подробности.
Незадолго перед смертью Сыпкова Чижов принёс ему кастрюлю с борщом. Это было любимое блюдо Виктора.
– Ты же борщ любишь, покушай, – сказал он.
– А зачем? – немного подумав, спросил Сыпков.
Владимир понял, что дела совсем плохи. Но помочь уже ни-чем ему не смог.

Чижов не верит в лёгкую смерть. Каково это – взять да с расстройства и повеситься, чтоб патологоанатом написал в заключении: механическая асфиксия от сдавливания внутренних органов шеи петлёй.
Тебе бы эту кастрюлю с борщом на голову надеть, дубина этакая.
Не мог понять товарища, поговорить, выпить с ним вместе.
И ведь даже записки покойный не оставил. Хотя что в ней толку.
Нет, такой радости он им всем не доставит. Напиться, напиться любой ценой.
Ну и что, что болен, ну и что, что семьдесят лет сегодня исполнилось. Обычный день. Надо постучать в смежную стену соседке Клаве. Она услышит и придёт.
– Клава, Клава! – Чижов стучит молотком для отбивания мяса всё сильнее и сильнее.
Сам он встать и пойти к ней не может. Ноги отказывают.
Чижов слышит, как в замке поворачивается ключ. Это пришла Клава с котлетами и водочкой.
– С днём рождения, золотая душа! – говорит женщина.
Праздник отмечают тет-а-тет.Они едят, пьют. Чижов берёт лист и делает один набросок за другим. Фас, профиль, вполоборота...
Чижову повезло, в своё время друзья познакомили его с Дэлли из Голландии. Зная русский язык, она в 90-х годах путешествовала по России. Для своей галереи русского искусства в голландском городе Девентере выбрала небольшие пейзажи Чижова и предложила открыть выставку в Голландии. Так впервые Владимир поехал за границу и путешествовал более десяти лет. Жил в Голландии в доме Дэлли, путешествовал по Франции и Германии. Его выставки имели успех – на каждую картину нашёлся покупатель.
Вернувшись, на заработанные деньги купил двухкомнатную квартиру под мастерскую.
Дэлли звала обратно, прислала денег на дорогу. Он быстро собрался, сел на поезд, а по дороге от радости скорой встречи с Дэлли и ощущения свободы выпил с попутчиками и, проснувшись без ничего, вернулся назад, к своим краскам и холстам в мастерскую. Со временем провинциальная трясина затянула его с головой.

Клаву не стесняется, поэтесску толстожопую, с которой все кому не лень не стесняются, а на выставку свою не пошёл. Душа отвергает. Простые зрители в такую по-году не пойдут, местный бомонд лакает пойло, суесловя о пустом. Попросил Клаву убрать всё. Вытащил чёрный картон, стал мелками Храм Всех Святых набрасывать.Белый. Большой. Просторный. Чтоб каждой распятой душе место нашлось. Вытаскивает из черноты головы, спины, фигурки молящихся. Этот печальник в красной тоге, второй в чёрной рясе, третий в сером рубище, а это он сам у колонны в синей хламиде с кривым носом стоит. Жена по молодости приревновала к натурщице, когда пришёл ночью домой пьяный, сковородой огрела. Нос сломала. Сросся горбом. После этого старался жить от семьи на расстоянии.
Мобильник напомнил о себе модным рингтоном. Ну вот, вспомнили, подумал Чижов.
– Банк одобрил вам заём на пятьсот тысяч, – сказал металлический голос в трубке.
Чижов нажал на кнопку, прерывая связь.

В среде художников, как и во всякой другой, есть свои изгои и шуты, над которыми смеются и издеваются, понося их творчество. Шашин был ещё тот друг... Маска при-кипела к его лицу навсегда.
Ходил гоголем и беззастенчиво издевался над менее удачливыми коллегами за их спиной. Ходят легенды о непредсказуемом характере этого индивидуума, умело использующего людские слабости.
То, что рыжие люди требуют осторожности в обращении, Чижов с детства знал и помнил. Не зря люди говорят: «Рыжий да спесивый – народ нечестивый». Шашин был рыжий. Как-то, узнав, что президент республики прибывает в город, он подстерёг его в аэропорту и, сумев прорваться через толпу встречающих, преподнёс ему в дар совершенно патриотическую вещь – мусульманку, спешащую в мечеть на намаз.
Картину президент благосклонно соизволил принять, а Шашин получил в дар часы с его руки.
Живописец из Шашина был никакой. Он не парил, а перетаптывался, довольствуясь цветным пятном, абстракцией.
На обыкновенной бумаге в густо-грязном серо-буро-красном квадратном или прямоугольном пятне едва по-ступают черты лица Высоцкого, его гитары и т. д. Надо хорошенько сосредоточить внимание и напрячь глаза, чтобы увидеть, что там вообще нарисовано. Шашин говорит, что это исключительно его техника живописи, его изобретение. Он называет эту технику монотипией. В мастерской он показал, как такое делается. Берётся чистый лист стекла и типографским валиком покрывается слоем краски. На краску кладётся лист бумаги, а на лист бумаги
ещё один лист бумаги. Затем художник берёт карандаш и рисует. Под давлением карандаша рисунок отпечатывается на листе, положенном на краску. Так рисунок встраивается прямо в пятно краски.
Как всё неприглядное и мрачное, лишённая всякого смысла «техника» Шашина порождала большие сомнения в кругах искусствоведов. Но Шашин, явно не Златоуст, брал наглостью и эпатажем. Так, самодельные шляпы, пошитые на заказ рубашки с петухами и коньками, позументы и ленты приводили зевак в восторг.
Девушка-англичанка как-то обратилась к нему: «Добрыня Никитич, хау ду ю ду? О! Вы есть славянский хиппарь».
Ради пиара какое лицо только не сделаешь; смеялись все, кто его видел.
– Теперь все знают, что в России есть художник Шашин? Или ещё какие намёки вам нужны? – сказал искусствовед Трошин.
– Я его на остановке видел! Узнал по одежде. Это Дед Мороз в летнем! – тыча пальчиком в Шашина, кричал маленький мальчик.
Дурная слава ходила за Шашиным по пятам, настолько искусно он присваивал себе чужие находки в графике и живописи.
Двенадцатого сентября 20... года Татьяна Зимина, жена художника, выставила на всеобщее обозрение пост в кон-такте.
У Фара работы украли.
Была у Фара работа «Рождение Христа». На самом деле Толей были написаны две работы под одним названием. Но их украли. Нагло и цинично. Есть у Фара один «друг», народный художник Шашин, который приезжает к Толе каждый год и делает с ним совместные работы. То есть Толя рисует, а тот «портит» картины, разрисовывая их и покрывая пятнами в технике монотипия. А в этом году он в очередной раз приехал к нему в гости и даже подарил свой альбом, где вся алтайская серия принадлежит перу Фара. Вот только даже намёка на совместные работы там не было. Под всеми работами стоит только имя Шашина. Вот так Толина работа «Рождение Христа» вдруг перестала быть его... Как и вся серия.
Интересно, найдётся ли среди художников хоть один, который не побоится сказать вору, что он вор.
Шашин был нагл и бессовестен, как Иуда из Кариота. Ничто не могло его растрогать – ни плач ребёнка, ни мольба женщины. Настолько он был порочен и корыстолюбив.

Затрещал звонок домофона. Клавдея оставила разливать чай и резво побежала в прихожую открывать двери нежданным гостям. Послышалось тихое приветствие, но Чижов никак не мог распознать голос говорившего.
В комнату вместе со свежим запахом улицы вошёл его учитель и друг, у которого он почти два года жил в мастерской. Учитель поставил на стол большой пакет, из которого выглядывало горлышко бутылки и фрукты, и, подойдя к Чижову, крепко обнял его. Поздравляю с юбилеем! Архипов говорил ещё какие-то тёплые слова, похлопывая друга по плечам и протягивая дорогой набор кистей, а Чижов никак не мог продохнуть из-за кома в горле. Очень уж давно не созванивались и не встречались.
Раньше Чижов частенько забегал, то одну, то другую работы маэстро брал копировать.Клавдея порхала, как бабочка, накрывая на стол. Архипов рассматривал его Храм.
Глаза Чижова сияли радостью, смешанной с изумлением, как у ребёнка перед чудесным явлением ангела. Каждая частица его души улыбалась и радовалась, как будто он сбросил со своих плеч годы.
– В твоём наброске, – Архипов указал на написанный Храм, – заключена магическая сила! Хорошо бы перенести его на полотно.«Да что я, совсем мертвец! Конечно, напишу», – размышлял Чижов. И уже видел немое восхищение в глазах художников и восторженный шёпот зрителей.
Они сели за вновь накрытый стол. Настроение у Чижова было просто отличное.Дымилась в тарелках картошечка, шапкой поднималась зелень над салатом из редиса и помидоров. Отправляя в рот кусок буженины после ста грамм, он уже видел бурлеск красок и линий. Владимир даже хохотал, слушая анекдоты, ходящие в кругах художников, чего давно с ним не случалось.

Но вот Клавдея закрыла за гостем дверь. Чижов, размышляя о новой картине, колдовал в полной тишине над наброском. Тут в стальную дверь громко и требовательно постучали кулаком. Бум, бум – сотрясалась входная дверь под крепкой рукой наглеца.
Кого ещё принесло, подумал Чижов. И тут же, откидывая в сторону тяжёлую портьеру, в зал вкатился, как ком, Шашин, сдёргивая с рыжей головы оранжевый берет с пером.
– А ты, я вижу, не грустишь. Я тут мимо пробегал, дай, думаю, загляну. – Его хитрые глаза забегали по сторонам, замечая недопитый коньяк, яства на столе. – Я присяду, ты не возражаешь? – и Шашин плюхнулся с размаха на стул. Чижов поморщился. Хорошего настроения как не бывало.
– С утра не ел. Можно? – спросил Шашин и разлил в две рюмки коньяк. – С днюхой тебя! – Залпом выпил и, не дожидаясь ответа хозяина, принялся уплетать за обе щёки кусок пирога. Когда Шашин наелся и напился, пыхтя и отдуваясь, достал из-за пазухи мятую газету и начал разглаживать её на столе.
– Тебе будет интересно посмотреть, – и, вручив подарок хозяину, тут же убежал.
Шашин был лукавый и злой, как бес.
Чижов внутренне встревожился, разворачивая газетные листы, но любопытство взяло верх. На белом фоне листа выплывала и ширилась картина, он вначале подумал – икона. Это было нечто божественное по совершенству исполнения.
И это написала человеческая рука? – спросил сам себя Чижов. И не верил. Сюжет был стар. На холсте распинали Христа.
Христос висел на Кресте вверх ногами. В руки уже начали вбивать гвозди, а ноги всё ещё были обвиты верёвка-ми... Слева стояли верующие и переживающие. Справа – ненавидящие и жаждущие крови и смерти. Между ними жизнь человека, вечное распятие.
Электрический разряд пронзил Чижова с головы до ног. Это была вершина живописи, которую невозможно постигнуть.
– Кто, кто это написал?! – закричал, поднимаясь с кресла и стоя на шатких ногах, Владимир и тут же увидел фамилию учителя – Архипов.
На мгновенье увидел Архипова в астрале, в сияющей светом разверзшейся прорехе неба.
– Господи, ты был со мной рядом всю мою нелепую жизнь, а я не узнал рядом с собой твоего сына, – простонал он, падая в кресло. – Никто из нас не должен считать, сколько и кому ты отмерил таланта, Господи. Ты Отец наш небесный, тебе виднее. Слава Архипова – это и наша слава, он наш брат художник.
Чижову было стыдно, что и он в глубине своей души завидовал Архипову, без уроков и помощи которого он не сумел бы стать тем, кто есть на сегодняшний день.
Архипов был самый верный и преданный искусству из всех них.
– Дряхлый старик! Глупец! – плакал художник и рвал на голове свои редкие седые волосы. Ноль. Чижов оплакивал потерянные годы, когда работал без выходных огнеупорщиком на заводе, месяцы, когда от невыносимой тяжести жизни уходил в запой, когда умирал от осознания невозможности сочетать творчество с воспитанием детей и обеспечением семьи. Судьба издевалась над ним и плевала ему в лицо. Чужие жизни проживал. Картины любил больше, чем людей.
Четырнадцатилетним подростком в деревне он впервые взял у маляров (налил в баночки из-под сметаны) разной краски, сделал кисточку: свернул из консервной банки трубочку, засунул в неё волоски – и начал делать копию с картины Левитана «Март».
Он был нищим, ещё не родившись, нищими были его родители и почти все деревенские жители. Какая нелепая мысль – поверить в себя как в художника...
Подошла Клавдея и, встав перед ним на колени, прижала его мокрое лицо к своей пышной груди.

Шашин бежал по улице и хохотал, он был в полном восторге от самого себя.
Возвыситься хоть на мгновение над этими идиотами!
Но вот Шашин устал и пошёл тише. У него мёрзли ноги в лёгких не по погоде туфлях.
Он почти совсем успокоился. Зависть. Вот что заставляло его бесноваться.
Они были талантливей его. Он, такой здоровый и сильный, мог скрутить их в бараний рог, но писать маслом так, как этот калека и алкоголик, он не мог, как ни старался. Народный, заслуженный... Шашин сгорбился и ускорил шаг.
Дождь лил три недели. Город словно плыл в серой мгле. Люди ходили сонные и вялые. Фонари вполглаза приглядывали за улицами. Такого промозглого и холодного лета старожилы не могли припомнить.