У кого язык длиннее?

От домашнего вора не убережешься.
Одна челдонка, по имени Клавдия, выйдя из кладовки на крыльцо с крынкой варенья в руках, на весь двор громко закричала:
- Денка, Митяй, подь суды!
Дети скорёхонько прибежали, думали, мать кормить позвала. Но по её недовольному виду  парнишки сразу поняли, что дело неладно. Мать пытливо заглянула в глаза каждому и сердито спросила:
-   Сознавайтеся, негодники, кто из вас повадился варенье малиново в кладовке лопать? В кринке-то убыват по-маненьку.
Сыновья стоят и молча переглядываются, насупились оба. А мать не унимается, пытает их строго:
- Че молчите-то, бестыжи ваши глаза, язык чё ли проглонули? Никакова терпежу ужо нету-ка! Неслухьяны! Денка, ты чё ли? А ну сознавайся? Выкладывай усё начистоту!
- Нет, мамынька, это не я. В энтот раз, тожно, брат шарился, тама-ка, где шарица нельзя.
 Пятилетний Генка искоса посмотрел на четырёхлетнего Дмитрия. Дмитрий покраснел с головы до ног, зло посмотрел на брата, да от возмущения как закричит:
- Чё он опеть на меня усё сваливат! Че не случица, усё я виноват! Это он в кладовке шарился. Врёт и глазом не моргнёт.
Генка нагло стоял на своём:
- Это ты, Митяй!
- Нет ты!
- Нет ты! Ты!

Возмущённая таким неприличным поведением детей, мать сказала:
- Антиресные штаны, рябые в полоску. – Она часто употребляла это выражение, когда была чем-то недовольна или озабочена. Клавдия решила, во что бы то ни стало выявить воришку, и пошла на хитрость:
-  Перепираца вздумали? А ну, кажите свои языки? У врунов языки завсегда от вранья длинше становяца, как у зверя хамелиона.  Хамельон свой язык в спиральку сворачиват. Ежели не свернёт, то у ево язык-от не помешшаца в роте-то. Бедолага! Страсть как ему чижало с таким длиннючим языком на свете-то жить. У кого из вас язык подрос, тот мине чичас и врёт. Кажите языки!

Старший Генка догадался, что мать их опять начала стращать и разыгрывать. В прошлый раз, когда братьям удалось её обмануть, они с Митяем мерили свои языки перед зеркалом. Ни у кого язык не подрос. Поэтому Генка стоял и молчал, а младший Митенька матери верил. Тем более, что она показала сыновьям хамельона в книжке. Митяй, дёрнул Генку за рукав рубахи. От страха, что у него вырастет длинный язык, он как заревёт:
- Денка, луччей сам признайся! Я же видал, как ты из кладовки выходил! У тебя шшоки от малины красны были, как ала заря!
- Врёшь! Коды я варенье ел, в кладовке ни одного человека не было! – Тут старшенький сынишка сообразил, что проговорился и заплакал от этого.   

Расдосадованная мать ухватила Генку за ухо и выговорила всё, что у неё накопилось на душе:
- Чё, Денка, проговорился, чё ли?! Ну ты и проныра! Ить, с измальства такой непутёвый растёшь! Весь в деда Феофана пошёл, такой же изворотливый и скользкий, как налим. Понапраслину на меньшого решил возводить?!  Ну а чё же, дурно - то дело не хитро. Сваливаш с больной головы на здорову. Чё, ревёшь-от? Правда глаза колет?! Ничё, стерпишь, не обсердишься! Пореви теперича у меня, пореви! Тебе же на пользу! С тебя не убудет! Тока плачем-то горю не поможешь. Всякая неправда – грех, всяка вина виновата. Умел брать - умей и ответ держать. Кайся, негодник! Грешить-от легко, трудно каяца.

 Когда мать отпустила Генкино ухо, он жалобно завопил: 
-  Прости, мамынька, прости Митяй. Виноват я кругом, соблазнился. Я же чуток тока отведал-от. Пальчиком в кринку суну и оближу. Ску-у-усно… Ить от этого в кринке много-то не убудет… ы-ы-ы-ы… - Стал оправдываться парнишка, пряча от стыда свои глаза в землю.
- От ить как! Палец о палец не стукнешь, а в кринку сдогадался сунуть. Чё воешь? Рот-от так разинул, чё кишки видать! – Возмущалась мать.
- Он ждёт, кода ему ворона в рот-от залетит, – съязвил младший братишка.
- Чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала. – Остепенила его мать и с укоризной погрозила пальцем.
 
У Генки был такой несчастный вид, что сердце матери дрогнуло и смягчилось от жалости к нему. Она бережно обняла сынишку за вздрагивающие от рыданий плечики, прижала к себе. Дождалась, когда сын успокоится. Не всё по затылку, ино и по головке. Мать одной рукой наказывает, а другой жалеет. На то она и мать. Когда сын перестал всхлипывать, Клавдия вытерла своим низиком с лица сынишки слёзы и сопли, потом миролюбиво и ласково сказала:
- Да мине ить не жалко. Для вас, детоньки, малина-то припасена была. Это на тот случАй ежели захворат ктонить. Тока от твоих слюней, Денка, варенье-то закисать стало. Куды его теперича определить-от? Можа отцу на брагу поставить? Обрадуеца, небось, бятяня ваш. Не было бы сшастья, да несшасте спомогло. А ты, Денка, боле так не делай. Прошшаю тебя, сынок, и на энтот раз. Тока помните, детоньки, в чём оплошаш, за то и отвечаеш. Раз солгал – навек вралем стал, доверие людей потерял. Вобчем, вам на свете-то с людями жить, сами думайте, чё да как. Тока пушай лица у вас, детоньки, будут ясные, а совесть чистая, тоды и мине с отцом спокойней будет жить.
У обманщика внутрь себя-то глаза не поворачиваются, всё вокруг глядят, кого бы обвинить в своих грехах. Хорошо тому жить, кому не о чем тужить. Ведь кто не блудит и не врёт, тот спокойненько живёт.




Рисунок Елизав;ты  Мерк;рьевны  Бём (нем: Elisabeth Boehm, или B;hm) (в девичестве Эндаурова, 1843—1914) — русская художница и иллюстратор, рисовальщица, силуэтист. "Стой, не шатайся, ври, да не завирайся"!