Почему молчат камни. Глава 13. Изостудия

У каждого человека должно быть место, где бы он мог посидеть, подумать. Таким  местом после окончания школы стала для Лены художественная галерея в её родном городе. Дежурная первого этажа Капитолина Сергеевна, так привыкла к Лене, что пускала её в галерею даже в понедельник — нерабочий день, когда посетителей не было. В небольшой комнате, где умещались и директор — Муза, старая знакомая матери по школе, чуть не ставшая родственницей — если бы её брат был жив и его не убили на войне (впрочем, тогда бы и Лены не было, и вместо неё был какой-нибудь другой человек, - об этом и думать не хотелось), то они с Музой, может быть,  были бы родственниками. И именно эти неродственно-родственные отношения и сближали Музу и Лену. Их дружеские отношения влияли и на научных сотрудников — очень сложного Пашу, талантливого и заковыристого, и тоже талантливого, - Толю, акварели которого поражали яркостью красок и неожиданностью ракурсов и Капитолину Сергеевну, женщину простую, добрую и отзывчивую, ко всем относящуюся по-русски гостеприимно. Казалось все жили, именно жили в галерее — Муза читала книги по искусствоведению до поздней ночи, Паша делал гравюры, Толя писал маслом, Капитолина Сергеевна вязала — это было всегда, когда Лена приходила поздно вечером. Она здоровалась со всеми, оставляла Музе на столе свои стихи — почитать, заглядывалась на Толины работы, смотрела, что делает Паша, и шла на первый этаж, садилась на стуле возле какой-нибудь картины и смотрела, и думала: и о картине, и обо всем, что было её жизнью, что её нравилось и не нравилось, Что радовало и огорчало, и хотелось жить красиво, честно, спокойно и радостно, идя по избранной дороге. И ей бы хотелось жить в небольшой «келье» бывшего монастыря, где она родилась, среди древних картин (нет, не икон), одной, с сыном, и сидеть около растопленной печи на опрокинутой табуретке, накрытой дедушкиным тулупом (нет, бабушка и дедушка пусть живут тоже с ней), и хотелось разгадать свое будущее, и верилось, что ничего плохого, что случается со всеми, с ней не случится…

Изостудия в Лермонтове поразила Лену непохожестью на то, что она видела в других студиях страны: современной раскрепощенностью видения, необычностью манеры молодых художников-студийцев. Так вот что бывает, когда детей не сдерживают академическими рамками! Это были не просто рисунки, картины, поделки — это было выражение уже сложившегося внутреннего мира, разнообразного, сильного и искреннего. И это делали ученики одной учительницы — Тины Васильевны, женщины молчаливой, обаятельно -женственной, с задумчивыми темными глазами, с кругами под ними — болезнь или бессонные творческие ночи? Тин Васильевна иногда заходила к Лене в класс, она любила музыку серьезно, и играть ей было большим удовольствием. У этой худенькой моложавой женщины были свои взгляды на все, хороший вкус и необыкновенно правильное ощущение времени, так мало отпущенного ей для обыкновенных житейских радостей. Лене сказали, что у неё есть дочь, Варя, - с иконно-неправильными чертами лица и прямыми длинными волосами, похожая на худую неулыбчивую Джоконду.
Тина Васильевна никому не открывала свою душу, подруг  неё не было, знакомых, с которыми она была бы на короткой ноге, - тоже, - только студия и студийцы, которых было множество — от шести лет и старше двадцати, их она заражала своей подвижнической работой, а умела она абсолютно все: и рисовать, и лепить, и шить, и вязать, и прекрасно рассказывать о художниках, признанных и непризнанных, а главное, учила детей думать и видеть по-своему, так, как никто, кроме них, не увидит и не нарисует.
- Тина Васильевна, я не льщу, но у вас самая лучшая студия в стране, - не удержалась однажды Лена. Они толькочто вместе смотрели фильм о Чурленисе и были под впечатлением его картин и музыки. Тина Васильевна утомленно подняла брови и посмотрела на Лену снизу вверх, - она перебирала за столом беличьи кисти.
- Спасибо, - сказала она спокойным голосом, каким обычно говорила со всеми. - Мне это приятно слышать именно от вас, я в вас верю. Она не сказала «вам верю», а сказала «в вас верю», и Лене захотелось сделать её что-нибудь приятное, ненавязчиво-хорошее.
- Тина Васильевна, давайте я напишу о вашей студии в какой-нибудь журнал, в пятигорскую газету, а?
- Нет, нет, только не это, скатимся с рельсов. Сам процесс творчества — тайна тайн, - а на результат пусть смотрят все, - нравится или не нравится, - а писать о нас не надо — всегда найдутся «доброжелатели», которые будут мешать нам работать.
Разве у вас могут быть недоброжелатели? - удивилась Лена.

- Хотя бы, тот же Минкин, - поморщилась Тина Васильевна и Лена поняла, что художнице не нравится, что Минкин говорит об отношениях Лены и Виктора. Тина Васильевна была вдвое старше Лены и могла бы быть её матерью. Лена чувствовала, что Тина Васильевна её не осуждает и даже сочувствует ей именно по-матерински. Однажды, когда картины студийцев были развешаны в фойе Дворца и собрался худсовет, чтобы обсудить выставку, - студия праздновала десятилетие, - Тина Васильевна стала свидетельницей встречи Лены с Виктором, это было, когда Виктор приехал с сессии из Ставрополя. Минкин сразу оказался рядом:
- Виктор Иванович, говорят, вас с Еленой видели в Тбилиси (он не знал, что Виктор был не в Тбилиси). И её отсутствие здесь в вашу сессию.
- Что вы, Яков Соломонович, я никогда не была в Тбилиси. Ведь грузинам даже улыбаться нельзя, они, говорят, расценивают улыбку женщины, как признание в любви.
- А разве я говорю, что вы там были? Я сказал, что говорят, что вы там были, вот и все. И Минкин исчез так же быстро, как появился, а Тина Васильевна предложила втроем осмотреть выставленные работы старших студийцев.