Повесть. Соавтор. Глава I

Глава 1. Курицын, кресло и попытки идти в ногу со временем. Трансвестит. Борьба с новым и перспективным. Прополка «сорняков». «В них нет нужды!»

       Сколько Арнольд Монте-Кристов себя помнил – он всегда был в литературе! Так если применительно к другим гражданам уместно хоть иногда употреблять выражения вроде «ушёл с головой в работу», «ушёл в длительный запой» или просто «ушёл от нас», то в отношении Арнольда подобные слова, а вернее, их сочетания представлялись абсолютно неприемлемыми. Он давно и насовсем «ушёл» именно в литературу, а отнюдь не в магазин, аптеку или, на худой конец, в себя.
       Конечно, неправильно было бы думать, что Монте-Кристов ни на минуту не отрывался от ручки и день-деньской что-то задумчиво писал на стандартно белых и ни в чём не виноватых листках бумаги. Вовсе нет! И отрывался, и не писал, и даже посещал рестораны и прочие такие же общественные места. Однако и в этих совсем не творческих обстоятельствах и обстановках он ни на минуту не забывал о литературе и о своём в ней месте…
          — Стоит на секунду отвернуться, как какая-нибудь сволочь уже запрыгнет на него. Без зазрения совести, — любил приговаривать всесильный Арнольд и зорко следил за тем, чтоб подобного ни в коем разе не случилось...
          Так вот, когда-то, давным-давно, ещё будучи молодым и неопытным, начинающий автор Сеня Курицын написал роман о любви. Герой произведения - немного отсталый в развитии, прыщавый стеснительный юноша, получив бесчисленные отказы в интимной близости от наиболее некрасивых девушек двора, — тем не менее продолжал безосновательно грезить любовью и настойчиво искал той самой близости хоть с кем-нибудь. Однако спустя десяток страниц в его мозгу внезапно произошли судьбоносные перемены и литературный персонаж Курицына понял главное: если он овладеет в совершенстве какой-нибудь престижной и полезной профессией (например, стропальщик пятого разряда), то спокойнёхонько добьётся взаимности со стороны разных девиц не только одного занюханного околотка, но и даже целого рабочего района. В конце концов маловразумительный золотушный молодой человек так и поступил: к финалу романа и овладел, и добился. А в результате покорил поистине головокружительные высоты (преимущественно – монтажные) и женился на поварихе Дусе из столовки-забегаловки, писавшей в свободное от кастрюль время стихи-перевёртыши на романтические темы. Короче, завершил свой художественный продукт Сеня Курицын вполне оптимистично: прыщи почти прошли да и перманентная золотуха героя сменилась… заслуженным счастьем и победой в соц.соревновании. Даже сам бригадир сказал ему и всей бригаде в эпилоге:
        «Поздравляю с заслуженной победой. В социалистическом соревновании. Ура, товарищи!..»
        Найдя в произведении много нужного и полезного, роман, предварительно выбросив из него слова «интимная близость», «занюханный околоток», «престижная профессия» и тому подобные необязательные уточнения, быстро опубликовали, а Сеню стали печатать и дальше, но допечатались до того, что однажды нашли Курицына немного изменившимся и с другой фамилией. Именно тогда под псевдонимом «Арнольд Монте-Кристов»  он и занял заслуженное место в отечественной литературе и больше его уже никому не уступал. Высокий, с густой по плечи шевелюрой (впоследствии основательно поседевшей) и с собственной позицией по любым насущным вопросам искусства, Курицын в какой-то момент вдруг стал от этого самого искусства практически неотделим. 
        Впрочем, изменения, произошедшие с ранее добрым и прямодушным Сеней, превратившимся в хмурого и подозрительного Арнольда, никого особенно не удивили, и все продолжали заниматься своими делами.
        А Монте-Кристов-Курицын времени зря не терял и внедрился в литературу до такой степени, что выскоблить его оттуда теперь не представлялось возможным. Пока другие писатели сочиняли, выпивали и веселились, Арнольд незаметно пробрался в кресло председателя официально зарегистрированных литераторов страны и пообещал в нём… умереть. Собственно, о принятом решении он никому не сказал, но все поняли это и без слов. Единственное, что огорчало литераторов и авторов с соавторами в странноватой истории с креслом было до слёз грустное - умереть в нём Монте-Кристов собирался лишь в очень уж отдалённой перспективе.
        После того, как Арнольд занял удобные позиции в отечественной литературе, он опять решил заняться творчеством. Однако, написав ещё несколько произведений, в которых Добро неизменно побеждало Зло, а золотушный юноша развился в более глубоких персонажей, как то: во встревоженного малыми надоями председателя колхоза и в задумчивого следователя Уголовного розыска — Монте-Кристов понял - его время на исходе. Но не надо думать, что патриарх тогда не подкорректировал чуток устаревшую точку зрения и по-прежнему считал собрание партактива самым зрелищным и захватывающим литературным действом. Отнюдь! Но дело заключалось в том, что пользующийся на книжном рынке огромным спросом «сходняк», на котором «авторитеты» уголовного мира говорили по фене, или они же закатывали в асфальт своих несчастных должников, у Арнольда совершенно не получались. Ну не шли они у Монте-Кристова! Ни в какую не шли - хоть тресни!
             Впрочем, не будем слишком подробно останавливаться на так называемых муках творчества, которые испытал Арнольд, пытаясь приобщиться к современным тенденциям. В конце концов, затаив в себе нехорошие к ним чувства и подозрения, он признал окончательно и бесповоротно: «приобщение» его невозможно!
        И тогда Арнольд понял истинное предназначение настоящего писателя, а точнее, своё собственное — спасти отечественную литературу от разных извращенцев и криминальных отморозков, заполонивших собой лучшую печатную площадь страны.
—
         А начиналось всё достаточно невинно. Некоторое время назад, когда Монте-Кристов и слыхом не слыхивал ни про каких извращенцев, маньяков и прочих нетрадиционных граждан в виде литературных персонажей и тем более художественных образов, к нему в кабинет постучали:
         — К вам можно? – поинтересовался согбенный соискатель председательской аудиенции. Этим соискателем оказался довольно крепкий ещё во всех смыслах литератор и старый товарищ всесильного Арнольда по творчеству.
         - Заходи, Ананий! Садись. Чаю хочешь? – приветствовал посетителя Монте-Кристов, с удовольствием наблюдая покорность известного автора ему – главному писателю страны. Тот от предложения не отказался и присел на краешек стула, а потом, на всякий случай, отказался… от сахара к чаю.
         - Ты же меня знаешь, Арнольд,  я в литературе с малых лет! Я в ней, можно сказать, с пелёнок, – с грустью в голосе начал Ананий, а продолжил мысль так же невесело и почти со слезами: - Многое видел и многое пережил вместе с тобой. Помнишь, как мы вместе тогда писали про светлое будущее? А как я никогда и ни от чего не отказывался – ни от холодных командировок в Братск, ни от голодных поездок в Новороссийск? А про пайки членам помнишь? Я почти всегда отдавал тебе самое вкусное - свою краковскую колбасу - и ничего не просил взамен. Я вообще никогда и ничего у тебя не просил! Помнишь?
         И тогда Монте-Кристов вспомнил всё! Вкус той копчёной колбаски до сих стоял у него во рту – такой нежный, ностальгический и невероятно дефицитный. Не врал Ананий, вовсе не врал про неё, а также и про ту тридцатиграммовую баночку чёрной икры, которую подарил в очень далёком году председателю на день рождения, а сейчас не упомянул о своём драгоценном поступке из скромности. Слёзы навернулись на глаза Арнольда и он, подойдя к товарищу тревожной молодости, крепко его обнял.
          — Я всё помню, Ананий! – с чувством произнёс Монте-Кристов и снова предложил: — Возьми сахарку, верный и преданный друг, — так слаще будет!
          — А героев прошлых помнишь? – не унимался растроганный собственными воспоминаниями Ананий. Он всё-таки положил в гранёный стакан пол-ложечки странно серого порошка и размешивал его теперь с внимательной тщательностью. — Как скрупулёзно мы выписывали наших персонажей, как, не жалея времени, консультировались по каждому из них и как радовались, если потом из них же выходило что-то путное! А как вместе готовили под них громкие эпилоги? Помнишь, Арнольд?
          — Помню, Ананий, дружище! Конечно, помню, – Монте-Кристов даже начал немного беспокоиться, видя, как истязает себя своим славным творческим прошлым немолодой и опытный литератор. В глазах председателя пробежала тревога: – Но что случилось? Тебя опять беспокоит глаукома?
          — Нет, ничего страшного, — тот вдруг встряхнулся и с трудом, но вышел из собственного мутного состояния. — Всё нормально, только имей в виду — грядут перемены! Постарайся не ударить в грязь лицом! Прошу тебя! — после этих непонятных слов ушёл тогда Ананий, а Монте-Кристов остался в ожидании чего-то очень нехорошего.
         А дальше пошло ещё хуже…
         — Я к вам с большой человеческой просьбой! — обратилась однажды к Арнольду писательница, отметившаяся как знаток русской души в условиях некрупных райцентров, посёлков городского типа и простых деревенских хуторов. — Я сочинила роман про всех нас, про то, как мы живём, страдаем и тем не менее не унываем!
         — Очень хорошо! – порадовался за «певицу» родной глубинки председатель большинства внесённых в реестр авторов страны. — Поздравляю от души!
         — Спасибо. Но есть одна проблема… даже не знаю, как сказать, — женщина почему-то сильно смущалась и нервничала, но в конце концов пересилила себя и призналась: — Хочу просить ваших поддержки и одобрения:  мне срочно нужен ТРАНСВЕСТИТ!
         Величавый Арнольд сначала чуть не свалился со стула, потом подумал, что ослышался, а поняв, что дело обстоит именно так и никак иначе, занял стойкую и непримиримую позицию:
         — Я просто поражён, дорогая! – сказал он, находясь в состоянии сильного негодования. — Ведь это — нельзя! Ни в коем случае! Писать про такое? Нет, нет и нет!
         Между тем писательница не отступалась: сначала она упала в обморок, а выйдя из него, снова продолжила выбивать из Арнольда разрешение на неформальный художественный образ.
         — Но для чего? На кой он вам сдался? — поражался Монте-Кристов, а та  целовала ему руки.
         — Сдался! Родной вы мой! Очень сдался! Я вдруг отчётливо поняла, что задыхаюсь в границах общедозволенного, а кроме того, у меня нет больше сил скрывать от народа страшную про него правду! – умоляла она Арнольда изо всех своих слабых женских чар. — Ну, один раз? Клянусь, впредь я никогда не попрошу вас о таком одолжении!
         И Монте-Кристов не выдержал:
         — Ну, хорошо! Но только один раз. Засуньте трансвестита в незначительные эпизоды, чтобы не каждый мог понять, что к чему. Завуалируйте как-нибудь. И больше — ни-ни,— Арнольд нечасто бывал свидетелем дамских истерик, а потому обрадовался, что всё уже кончилось. — Обещаете?
         Но это было только начало: подобные просьбы продолжались, и вскоре другие писатели потребовали восстановления попранной справедливости. А потому пришлось прислушаться и дать некоторые послабления каждому из них. Так, отныне Монте-Кристовым впервые вводилась обязательная «разнарядка по героям» согласно ниже прилагаемой из его приказа выписке:
«1. В художественное произведение допускаются: 
а) сексуальный извращенец — 3 (три) штуки;
извращенец — 2 (две) штуки;
в) монстры и всякие моральные уроды — 1 (одна) штука.
г) коррумпированные милиционеры — 5 (пять) штук.
Всего: 11 штук.
2.   Нарушивших п.1 настоящего приказа лишить…»
                Впрочем, долго держать писателей в рамках приказа не удалось: их с самого начала пытались обходить всеми мыслимыми и не очень путями, а потом просто наплевали на любые приличия и стали творить как Бог на душу положит, не придерживаясь никаких установленных норм. Вся юридическая система страны (да и не только) погрязла во взятках, в обществе активно и целенаправленно насаждались разного рода извращения, и вовсю процветало полное падение нравственности. Вкупе с неприкрытым моральным уродством. На страницах распоясавшихся авторов, разумеется.
         «Нельзя было тогда уступать!  — с тоской думал теперь Арнольд. — Всё могло сложиться совсем иначе, если бы не тот самый трансвестит. Могло?»
—
         Таким образом, оставалось одно – борьба! Данной ему властью Арнольд бился с  «новым и прогрессивным», старческой грудью преграждая путь в большую литературу рвущимся в неё со всех сторон любителям нетрадиционных героев и новейших технологий в искусстве.
         Беда же Монте-Кристова состояла в том, что в этой своей борьбе он оказался одинок. Нет, конечно, нельзя было сказать, что остальные писатели, например, поощряли приток в литературу новых сил. Совсем наоборот – не поощряли и критиковали новые силы, как могли. Но сами, в отличие от несгибаемого Арнольда, тем не менее, раз за разом, вставляли в собственные произведения то пару «голубых», то тонну-другую «зелёных», а то просто и без затей — железные крюки вместо привычных глазу человеческих органов.
         Однако, как бы ни было тяжело Монте-Кристову в войне со всякими литературными извращениями, ему до поры до времени удавалось не пропускать в писательскую элиту «откровенный сброд».
         - Мы не занесём в первую десятку любимейших авторов страны лиц, прикрывающихся почётным званием отечественного писателя и порочащих его своими идиотскими порнокнижонками! – грозя огромным кукишем, кричал с трибуны несгибаемый Арнольд членам творческих организаций на съездах, заседаниях и пленумах. – Эти засранцы пусть и не мечтают о легитимных премиях и подарках к Новому году!
         Затем по заведённому обычаю оглашался список наиболее любимых народом писателей и его бессменно возглавляла громкая фамилия Арнольда, а продолжали другие, которые читатели тоже слышали когда-то давно, в далёком детстве.
         В действительности же составленный председателем список явно не отражал истинного положения литературных дел. Как показывали достоверные опросы и рейтинги, простой народ уже давно не читал ничего, кроме детективов, фантастики и женских романов. Отлучённые от официальных писательских премий, званий и подарков к Новому году, совершенно невменяемые писатели новой волны утопили собственных героев в крови, послали их на «панель» и заработали тем себе на сладкое настоящее и такое же будущее своим потомкам.
          «Зачем им столько денег? – недоумевал Монте-Кристов, прогуливаясь по Арбату неподалеку от своего дома. – Разве в достижении материальных благ – смысл писательского существования? Воздвигнуть памятник себе – вот истинная цель неподдельного таланта!»
          После таких тревожных мыслей Арнольд спешил домой и садился за письменный стол. Тут, правда, надо уточнить, что у самого председателя с памятниками и прочими нетленными признаками бессмертия как-то не заладилось. Вернее, заладилось, если вспомнить золотушного юношу из его первого романа, но, как нюхом чуял опытный литератор, — не совсем и не до конца.
          Впрочем, умный Арнольд нашёл-таки выход из своего творческого кризиса. Он перестал создавать романы, а стал писать исторические труды. Обложившись кучей архивной литературы, Монте-Кристов, не стесняясь, сдувал наиболее понравившиеся ему места из пожелтевших от времени страниц, сопровождая их совершенно неграмотными, с точки зрения здравого смысла, ремарками. Затем подобное пойло подавалось на суд читателя, который, за неимением другого, был благодарен и этому.
—
           Кроме бурной творческой деятельности да острой борьбы с «перекрасившимися» предателями, Монте-Кристов уделял пристальное внимание и молодой «поросли». Однако, в отличие от садоводов, он эту «поросль» ядохимикатами не поливал и навозом не удобрял, но зато возглавил комиссию по её освобождению от «сорняков». «Сорняками» же в глазах Арнольда, являлись те из начинающих писателей, которые в силу каких-либо причин не угодили своим творчеством всесильному председателю. Подражая классику, скажем лишь, что редкий литературный новичок, минуя все препоны, «долетал» благополучно до Монте-Кристова, но тот, кто «долетал», уже ни разу в жизни не испытывал желания побаловаться на сон грядущий стишком-другим или посвятить нечастый трезвый досуг писанию лёгкой и ненавязчивой прозы. Мало того, при упоминании об искусстве в любой форме, у большинства из них начиналось повышенное сердцебиение, ноги холодели, а особо нервных пробивало на понос. Созданная Арнольдом система всеобщего рецензирования творческой «молодёжи» с приличным штатом ответственных исполнителей не оставляла той ни шанса.
     Рождённое из разных домыслов и предположений, одно время существовало даже общее мнение: у Монте-Кристова сроду не было тайной нелюбви к начинающим писателям, что и являлось его отличительной чертой в сравнении с прочими признанными тружениками литературного фронта. А будто бы ненавидел он их открыто и явно, никого не боясь и ничего не требуя взамен. Впрочем, взамен Арнольд тем не менее получал, и то же самое, правда без излишней откровенности да в более корректной и интеллигентной форме. Любой из них («сопливых выскочек» и «молокососов») при случае с огромным удовольствием плевал в чашечку кофе главного автора, если Монте-Кристов отворачивался, или наступал ему на ногу, когда Арнольд пытался, опередив всех, заскочить в освободившуюся кабинку туалетного помещения. Однажды некий начинающий даже прищемил всесильному «старику» палец клозетной дверью. Монте-Кристову сделали перевязку, а начинающий на этом завершил свой путь в литературе…
           И тут будет совершенно естественным сразу же задать ряд своевременных вопросов: откуда же в бывшем Сене Курицыне, а в нынешнем Арнольде Монте-Кристове появилось столько жестокости по отношению к молоденьким и стареньким начинающим авторам? И чем они так уж провинились перед ним в начале собственного тернистого творческого пути? Ведь не боялся же их действующий председатель ряда уважаемых писательских обществ на самом деле?
          Вопросы не очень-то простые и даже очень непростые. Но на то они и вопросы, чтобы кто-нибудь всё-таки, несмотря ни на что, попытался на них ответить.
          Нет! Конечно же, не боялся Монте-Кристов никаких начинающих, а тем паче заканчивающих писателей, писательниц и их влиятельных родственников. Плевать он на них хотел! Только ограниченный человек мог придумать такое, что будто в отместку за прищемлённый сортирной дверью мизинец решил бы Арнольд закрыть перед подающим надежды автором дверь в большую или, на худой конец, в маленькую, районного масштаба, литературу. Да и на плевки в свою чашечку с горячим кофе закрывал свои же  глаза Мастер.
           — Теперь в мой стакан слюни пускают, — огорчённо жаловался Арнольд собеседникам, — а завтра на Шекспировы седины нагадят. Но я не ропщу, а принимаю сегодняшнее скорбное положение дел как заслуженное наказание за чьи-то грехи.
           Собеседники при этом всячески пытались его успокоить, хотя на самом деле их интересовало в отношении Монте-Кристова лишь одно: когда он, наконец, сдохнет и сдохнет ли когда-нибудь вообще. Кроме прочего, они не вполне ясно представляли себе, каким образом можно гадить на голову классика — ведь тот уже давно умер?
           - Но что поделать с тем фактом, что часть тела мне прищемил человек с фантазией субмарины и интеллектом коробка от пластилина? — продолжал неутешный Арнольд, глядя на собеседников с плохо скрываемой ненавистью. — Не могу же я лишь на том основании, что провинциальный автор Федул Чебуреков нанёс мне увечье средней тяжести, тут же выписать ему путёвку в литературную жизнь страны? Ведь от этого он не станет писать лучше!
            Все соглашались с Арнольдом и шли пить коньяк, а неосторожный сочинитель Федул Чебуреков, закончив свой путь в отечественном искусстве, отправлялся назад в чум и дальше изучать фольклор чукотских ненцев…
            Другими словами, ненависть Монте-Кристова к пишущей молодёжи вовсе не была врождённой, приобретённой или какой-нибудь другой. Более того, ни малейшей ненависти к ним Арнольд отродясь не испытывал и испытывать не собирался. Просто однажды он уяснил главное: в этих начинающих авторах нет нужды!
            Председатель даже сам удивился собственному открытию и не мог понять, почему так долго и трудно он шёл к элементарному, в сущности, выводу.
            — Для чего необходимы бесконечные начинания? — вслух спрашивал Арнольд у остальных. — Сколько они будут начинать? Всё, что требовалось, уже написали, а продолжать мусолить «любовный треугольник», взаимоотношения отцов и детей да прочую, простите меня, фигню - зачем? Да и где новый Тургенев? Покажите мне его! Где, на худой конец, вечно юная Агния Барто?
           Однако никто не мог представить пред светлые очи Монте-Кристова ни воскресших однофамильцев Толстых, ни клона пролетарского поэта Бедного, ни даже чёрно-белую копию сказочных братьев Гримм.
           «А ведь, действительно, — столбенели вдруг те, к кому обращался Арнольд, – где они все? Вернее, не они, а другие — продолжатели нашего общего писательского дела. Кто придумает новую «Красную Шапочку», басни о животных или классическую прозу про людей? Вместо безумия с умными следователями и нехорошими дядями-бандитами внутри неплохого в целом художественного произведения!»
           Тяжело вздохнув от безнадёжности перспектив, встревоженные литераторы расходились кто куда  — пить вино или писать плохие и иронические детективы…
            И тем не менее, даже Монте-Кристов иной раз мечтал. Втайне. О своём приемнике. О Новом Авторе. Но вовсе не о Дюма-отце, Э. Хемингуэе или Вальтере Скотте. Для этого он был слишком умён, а по отношению к славным классикам — ещё и тактичен, никогда не доходя в своих грёзах до подобных крайностей. Ждать, что однажды утром — на бесплатную чашку чая — к тебе домой забежит Марк Твен? Что сам лорд Байрон забредёт в твой офис выкурить послеобеденную трубку? На халяву? А пожелать спокойной ночи твоей же жене вызовется опростившийся до неприличия Лев Николаевич? Собственной персоной и в рваных портках? Нет! Увольте! Это было бы слишком смело даже для него, заслуженного писателя страны! Хотя находились и те, что не боялись!
                — Шекспира им подавай! Вонючки! Ну — Дюма-сын! Ну — Вайнер, который помладше! Ну, коль на то пошло — Женя Евтушенко. Ранний! Быков Василь, на худой конец. Поздний! Но никак не более того! — перечислял Арнольд возможных будущих клиентов Издательских домов и их филиалов. — Всему знай меру и не зарывайся! Совесть надо иметь! Скромней кажись, чем есть! На всех Диккенсов не напасешься!
                - А Шолохов? Как с ним быть? Если зайдёт вдруг? На огонёк! – интересовались мнением Мастера собеседники. — По случаю!
                Подобные вопросы забавляли Монте-Кристова до слёз. Его смешила явная невежественность окружающих и их глупое стремление упростить проблему.
                — Но какой Шолохов? Вот в чём суть! Который из них? – председатель с иронией смотрел в наивные глаза дилетантов. — Тот, что про «Тихий Дон» черкнул или другой — про всё остальное написавший? Так вот, первый уже никогда и ни к кому не придёт! Не дождётесь! Запомните это хорошенько, молодые люди!..
                Короче говоря, не являлись к Арнольду ни измождённый припадками эпилептического свойства Фёдор Достоевский, ни Гоголь Н.В., тоже измождённый, но уже самим собой, ни  располневшие за годы непосильного творчества Бальзак О. с Толстым Алексеем Николаевичем, ни прочие. По вполне понятным причинам. Да и не ждал их Монте-Кристов, как уже ранее отмечалось. И с какой стати, вот так – запросто, средь бела дня, побалует тебя своим посещением тот самый, которого Господь-бог взасос поцеловал? Откуда возьмётся он? Из чего вылупится? Да, и кого тут целовать-то?
                Итак, убедив себя в полной ненужности начинающих авторов, маститый литературный работник садился сочинять послание очередному из них. Укоренившаяся в нём с юношеских лет привычка отвечать на любую корреспонденцию заставляла Арнольда делать это, несмотря ни на что.