Повесть. Соавтор. Глава II

Глава II. Письма.

           «Молодой человек! – писал Монте-Кристов, совершенно не считаясь с тем фактом, что начинающий, к которому он обращался, молодым человеком не мог быть по определению, а был женщиной бальзаковского возраста, мечтающей о славе создательниц любовных романов. — В своей рукописи Вы упомянули о сложных семейных отношениях, возникших между дочкой-«моделью»  и её папой-врачом, кажется лечащим в стиле «ухо-горло-нос» и зарабатывающим на хлеб ампутацией гланд. Смею Вам напомнить, что классики уже неоднократно обращались к теме «отцов и дочерей» и полностью исчерпали последнюю. В этой связи мне представляется излишним вновь возвращаться к ней, употребляя к тому же фразы и выражения, подозрительно похожие на те, что когда-то применялись патриархами отечественного печатного слова. Даже не вооружённым увеличительной линзой глазом можно определить — Вы пишете в стиле, который Вам не присущ и не имеет к Вам же  никакого отношения. Лучше попробуйте потворить другими, а лучше всего — своими словами, чтобы впредь Вас нельзя было упрекнуть в плагиате чужих мыслей, букв и знаков препинания. С уважением, А. Монте-Кристов».
            Получив подобное пожелание от столичного председателя, бедный провинциальный и начинающий прозаик, которая и вскользь не упомянула в собственном романе о дочери-модели и отце-враче, а без меры жарко писала о любовных позах, употребляя при этом в основном матерный слог, долго силилась понять из него (пожелания) хоть что-нибудь, но всё было тщетно. 
           - Ухо-горло-нос? Ампутация гланд? – спрашивала она себя ещё многие месяцы после получения ответа на просьбу о публикации. — Плагиат — почему? Кто такой этот молодой человек? – терялась в догадках обескураженная сочинительница.
           Впрочем, как бы то ни было, больше у женщины уже не возникало ни малейшего желания писать про любовь нецензурно, а черкнуть не своими, но заимствованными из словаря Даля  словами про вечный спор «поколений» и вовсе казалось ей делом крайне неразумным и даже опасным…
           Отложив в сторону ручку, Арнольд звал секретаршу и, отдав ей письмо, принимался за следующее:
           «Молодой человек! – стереотипно начинал председатель послание ветерану нескольких «горячих» межрегиональных конфликтов, решившему в популярном и доступном стиле рассказать читателям о своём в них участии, использовав для выбранной цели формат остросюжетной приключенческой повести. Немного подумав, Монте-Кристов далее излагал собственное видение предмета: — По роду деятельности мне неоднократно приходилось читать книжки о войне, но подобного знания пулемётов, пистолетов и самолётов я не встречал ни разу. Позвольте мне поблагодарить Вас от чистого сердца за столь развёрнутое описание разных видов оружия: наземного, морского и воздушного. Хотелось бы, не скрою, поздравить Вас и с Вашей первой публикацией. Однако как раз тут порадовать вас нечем. Видимо, слегка увлёкшись, Вы случайно запамятовали, что в русском языке, кроме слов: артподготовка, Афган, окоп, сука, гроб, шлюха и фразы  «мы постоянно были в г…не», существуют и другие сочетания букв и даже знаки препинания. Надеюсь, что в ближайшее время Вы обязательно их вспомните и смело станете употреблять не только в своих романах, повестях и рассказах, но и в своей же повседневной жизни. С наилучшими пожеланиями, А. Монте-Кристов».
         И долго ещё после получения вежливого отказа Арнольда бегал конфликтный ветеран по компетентным инстанциям, требуя опубликовать какое-то открытое письмо и привлечь литературного председателя к какому-то ответу. Но тщетны были все его усилия, и никто не «привлёк» признанного авторитета отечественной прозы за «словесные издевательства над личностью» и не взял на себя смелость усомниться в квалификации Монте-Кристова относительно тех самых слов, букв и знаков препинания.
          «Молодой человек! – опять писал Арнольд, как раз в тот момент, когда скандального участника вооружённых сражений пинками выкидывали из очередного госучреждения, а женщину-прозаика госпитализировали с воспалением мозга в психо-невралгический диспансер. – С удовольствием прочитал Вашу рукопись. Не скрою, был приятно удивлён, обнаружив, что, в отличие от других, Вы действительно что-то написали. Это «что-то», возможно, даже заслуживает немедленной публикации, а не исключено -  и какой-нибудь премии. Смущает же меня и останавливает от преждевременной радости единственное, — очень простой вопрос: что именно Вы написали? Видимо, только ответив на него, я смогу задать следующий и опять Вам: зачем? А поскольку созданное Вами пока всё ещё остаётся для меня тайной за семью печатями, рекомендую в ожидании Вашей первой публикации запастись бесконечным терпением и неиссякаемым оптимизмом. Желаю творческих успехов. А. Монте-Кристов».
         Автору нашего повествования доподлинно не известны дальнейшие судьбы тех, кто, пройдя предварительный тур в лице низшего звена литературных рецензентов, имел счастье заслужить отзыв непосредственно от самого Монте-Кристова. Судьбы эти, видимо, были достаточно разными, но их несомненно объединяло одно: к литературе они больше отношения не имели.
         А какое неизъяснимое и ни с чем не сравнимое моральное удовлетворение испытывал Арнольд  потом, спустя недели и годы, получая ответные весточки от этих ветеранов, прозаиков и прочих  не отмеченных  Божьим даром личностей.
         «Дорогой А. Монте-Кристов! — как сговорившись, начинали они свои письма. Впрочем, в дальнейшем, за исключением особо личных мест, содержания тех друг от друга практически вообще ничем не отличались. — Спешу выразить Вам глубокую признательность и искреннюю симпатию! Лишь благодаря Вам мне удалось найти верную дорогу и действительно своё место в жизни. Если бы не Ваша своевременная помощь, то, по всей видимости, до сегодняшнего дня мне пришлось бы доказывать, что буквы и разные кавычки, которые я применял(а) при написании художественных произведений, придуманы лично мной с жуткого вчерашнего похмелья, а не кем-то посторонним и пару веков назад. Боюсь, в столь безнадёжной борьбе я проморгал(а) бы как собственные сугубо интимные отношения, так и какие-нибудь ещё. Однако именно Ваше «отказное» письмо открыло мне глаза на то, во что я мог(ла) превратиться, продолжив карьеру в так называемой литературной среде. Слава Богу, пронесло! И, как ни странно, только отбросив всю эту творческую дребедень, я вдруг нашёл (нашла) любимую работу проводника дальнего следования/официантки, а заодно и такую же любимую жену Пелагею/мужа Евстигнея. Желаю Вам написать наконец такое, что запомнилось бы столь же хорошо, как и Ваши письма. Благодарный вовремя закончивший(ая) писатель/писательница. Подпись»
          Подобные послания Монте-Кристов всегда прочитывал залпом и очень радовался за тех, кто отказавшись от паразитического образа жизни, взял-таки в руки отбойный молоток, пилу «Дружба» или молочный сепаратор. Во имя процветания родной страны.
          А над одним коротким лирическим письмецом Арнольд даже пустил романтическую слезу:
«Мне не о чем писать – я небом озарился!
Не стану я ни этим, не буду я и тем!
Никчёмное сложил! Зазря родился!
Я заслужил «ничто»! Остался я ни с чем!
Иные пишут это, другие пишут то!
А я всю жизнь твержу один ненужный стих!
Придя из ниоткуда, я ухожу в ничто!
Я ни о чём пишу! В отличие от них!»
             «Ушёл! К чему теперь рыданья?» – Монте-Кристов вытер слегка повлажневшие глаза и… взял в руки следующий конверт…
          Конечно, далеко не все сообщения, получаемые от начинающих в прошлом авторов, были написаны в таком добродушном и позитивном тоне. Случались и другие:
          «Арнольд, старый козёл! — приветствовали председателя некоторые из них, а потом продолжали: — Знай, что буквы алфавита, восклицательные знаки и междустрочные интервалы не есть твоя частная собственность, с которой только ты можешь безнаказанно кормить себя и своих детей. Наши дети тоже хотят иметь причитающуюся им долю с орфографических правил, мягкого знака в конце слова и манипулировать с их помощью общественным сознанием. На самый худой конец, желательно прийти к консенсусу и поделить между всеми заинтересованными лицами шипящие звуки или чередующиеся согласные, а потом целую жизнь получать с них проценты. Поровну! Узурпация власти над уже написанными и ещё нет предложениями одной личностью недопустима и повлечёт пагубные последствия для литературного будущего страны. Урод, помни, грядёт возмездие! Да здравствуют свободные от тебя знаки препинания, шрифты и буквицы!»
           Читая эти письма, Монте-Кристов, в течение десятилетий верой и правдой служивший родной прозе, задыхался от бешенства и справедливого негодования. Публиковать рукописи любителей извлекать из несчастных букв коммерческую прибыль, председатель полагал для себя делом абсолютно невозможным и политически неперспективным.
           «Если я поддамся и испугаюсь, то вскоре все запятые, точки и тире будут проданы на Запад по смешной цене, обеспечив детям «писателей» безбедное существование, а нашему многострадальному народу останется лишь многоточие», — в отчаянии думал Арнольд, и ему становилось страшно.
          Причём то, что процесс в этом направлении пошёл и дрожащей в старческой руке шариковой ручке «BIG» остановить его уже не удастся, Монте-Кристову в то же время было предельно ясно.
          Писатели новой волны преступно свободно и совершенно безответственно обращались теперь не только со знаками пунктуации, рассудком и правилами грамматики, но, что было хуже всего, — мыслимыми и немыслимыми путями, но проникали в отечественную литературу. В ход шли взятки, шантаж и злоупотребление почётным званием рецензента иллюстрированной продукции в обложке. За деньги и за любовь продажных женщин опубликовывалось такое, от чтения которого волосы на голове Монте-Кристова седели быстрей быстрого, а поседев, выпадали целыми регионами.
          «Пропало великое художественное слово, - жаловался сам себе автор золотушного юноши, задумчивого следователя и беспокойного председателя колхоза. – Всё на г…но изошло!»