Повесть. Соавтор. Глава V

Глава V. Суд Раисы Ивановны. Схватка председателя с процессуальными лицами. Иск Федула.   

            И тогда, когда она пасла свиней в родной деревне, и тогда, когда собирала комсомольские членские взносы в университете, и даже тогда, когда на личном «Мерседесе» въезжала во двор вверенного ей государственного учреждения, председатель районного суда знала одно: она, Раиса Ивановна Пчёлкина, несколько умней всех. Автору точно не известно, что именно явилось поводом к такому её знанию — то ли виной послужили те самые свиньи, а то ли прочие домашние парнокопытные и разная живность обычного колхозного двора, а может быть, — и те и другие вместе взятые. Кто объяснит? К тому же то, почему некий федеральный служащий мнит себя чуток мудрей остальных, большого значения для нашего повествования не имеет, и останавливаться потому на нём подробней не станем.
            Итак, Раиса Ивановна считала себя умней всех, и, вполне возможно, была не слишком далека от истины. Именно по причине этого простого факта особо ответственные и запутанные дела председатель районного юридического органа власти Пчёлкина рассматривала лично, не доверяя подчинённым коллегам, которые в случае своего неправильного решения могли бы уронить честь её суда. Кстати, когда Раиса Ивановна произносила такие привычные слуху общественности слова, как «мой суд», создавалось впечатление, что речь идёт о чём-то действительно очень интимном и дорогом, каковым для многих, например, являются приватный банковский счёт или любезный пушистый кот без правого глаза.
            Вообще к правосудию Пчёлкина относилась не менее заботливо и рачительно, чем в бытность свою худой и долговязой деревенской девчонкой относилась она к собственным ненаглядным свиньям и крикливому петуху Сигизмунду. Пользуясь несомненными умом и опытом, она навела в нём такой же безупречный порядок и стерильную чистоту, какие навела когда-то  в личном деревенском свинарнике, а в здании, где оно (правосудие) отправлялось, пылинки было не сыскать. Да что пылинки? Дорогой ремонт и импортная мебель в кабинетах чиновников, вершащих честный и неподкупный суд, заставляли поверить любого в то, что закон здесь наконец победил грязь, взяточничество с коррупцией и ни в чьих деньгах он уже более не нуждается. При взгляде на мраморные стены и красное дерево дверей, ведущих в кабинеты его слуг, каждый истец верил, что будет удовлетворён по полной, неисправимый преступник трясся от страха, а всякий потерпевший обоснованно полагал, что обретёт тут вечный материальный и моральный покой.
           Для того же, чтобы в срок и без заминки умасливать вконец распоясавшихся просителей, пугать алиментарных неплательщиков и потакать необоснованно завышенным требованиям разных потерпевших, Раиса Ивановна трудилась не покладая рук. В меру слабых женских сил неся свой нелёгкий процессуальный крест, Пчёлкина умудрялась ещё и руководить другими судьями. Она внимательно следила за теми и ежеквартально отмечала их успехи и недоработки.
           Так, именно Раисой Ивановной было внедрено следующее замечательное нововведение. Раз в три месяца ею проводилась своеобразная внутренняя аттестация подчинённых федеральному центру судей. По результатам мероприятия каждый из служителей районной Фемиды получал своё. Наиболее отличившийся в быстром и качественном «отправлении» приобретал крепкий поцелуй самой Раисы Ивановны и звание – «Лучший по итогам квартала», а тот, кто оказывался «худшим», пинками изгонялся из кабинета и «награждался» самыми «неперспективными» и «неблагодарными» делами.
           - Вы, дорогой мой, - говорила председатель Пчёлкина судье, заволокитившему какое-нибудь дело по причине неявки двадцати участников процесса, - просто вонючка, а не пожизненный федеральный служащий с соц.пакетом.
           После подобного резюме несчастный пулей летел в свой кабинет и в гордом одиночестве, не известив даже секретаря, проводил «заволокиченное» судебное заседание, а через три месяца падал в долгожданные объятия Раисы Ивановны и страшно гордился званием «лучшего». 
            - Ведь можешь, если захочешь! – хвалила того Пчёлкина, а немолодой слуга закона краснел от удовольствия.
            Впрочем, потом решение по делу обязательно отменялось в апелляционной инстанции, вновь возвращаясь в суд Раисы Ивановны и всё повторялось сначала: она ругала подчинённого, а потом хвалила его. Главное же заключалось в другом: в квартальном отчёте дело вовремя фиксировалось как рассмотренное, а показатели судопроизводства «по-пчёлкински» неизбежно оказывались лучше показателей остальных районов города. Как уже упоминалось выше, Раиса Ивановна была умней всех!
—
          Кроме того, отличительной чертой председателя являлось следующее: Пчёлкина всегда стремилась вникнуть в суть юридического спора, вынести по нему своё предварительное (оно же окончательное) решение и только потом уже выходить в судебное заседание. Вообще она давным-давно поняла, что процессуальные фигуры как таковые не только не помогают, а совсем наоборот – мешают ей в восстановлении попранной справедливости. Будь её воля, Пчёлкина через одного ликвидировала бы и чрезмерно словоохотливых адвокатов, и суровых прокуроров, и тем более излишне правдолюбивых истцов с неуступчивыми слезливыми ответчиками. По мнению Раисы Ивановны, эти безответственные личности только запутывали любое дело, доводя то до совершенного абсурда. А распутывать геморроидальные узлы на обезображенном теле истины приходилось именно ей.
           «Безмозглые сутяги!» – много лет назад определилась заслуженный юрист Пчёлкина с тем сбродом, который законодательством страны почему-то признавался как состав лиц-участников состязательного процесса,  а непосредственно ею – сборищем тупорылых кретинов.   
           Председатель суда боролась с ними из последних сил: выкидывала из зала, штрафовала рублём и арестовывала прямо во время слушания дела, а один раз даже плюнула в какого-то особенно распоясавшегося и наглого ответчика, но не в зале, а в своём кабинете. Бесполезно! Несмотря ни на что, те не унимались и снова и снова шли в суд, чтобы и дальше продолжать подтасовку фактов или извращать установленные следствием объективные картины практически доказанных преступлений.
           «Господи, помоги мне!» – шептала Раиса Ивановна перед началом каждого разбирательства, а вслух, ласково и с надеждой, просила ненавидящие друг друга стороны помириться и не загромождать уважаемый суд своими дрязгами и грязным бельём. Однако в подавляющем большинстве ни истец, ни ответчик вовсе не желали освобождать её юридический орган от работы, и Пчёлкина опять была вынуждена и удалять из зала, и наказывать материально, и арестовывать непокорных граждан.
           Так вот, результатом достаточно непростых отношений с разного рода процессуальными фигурантами и явилось то, что с определённого момента Раиса Ивановна (ознакомившись с делом в своём кабинете) уже не нуждалась в судебном по нему исследовании и присутствовала в нём лишь для проформы и с безучастным видом. В лучшем случае она всё-таки выясняла для себя какой-нибудь один вопрос и после этого наглухо отключалась от происходящего. Кстати, подобное поведение председателя зачастую вызывало у непосвящённых довольно смутные ассоциации, связанные, в основном, со старческим маразмом, прокисшим запахом больничной палаты и «уткой» под кроватью, что само по себе было в корне неверно. Просто Раиса Ивановна не считала возможным прислушиваться ко всем тем, чей умственный уровень она расценивала как неизмеримо более низкий, чем свой.
           — Каждого слушать — ушей не хватит, - любила приговаривать председатель и без колебаний обрывала особенно разговорившихся участников по делу и их всезнающих родственников…
          Можно было бы ещё долго и нудно рассуждать и о самом районном суде, и о его руководителе, но мы, пожалуй, здесь и остановимся. Добавим же лишь главное: именно в это учреждение, а конкретней, в руки госпожи Пчёлкиной и попало исковое заявление гр. Чебурекова с требованием признать его (начинающего писателя) соавтором эпохального романа Арнольда Монте-Кристова «Безрадостная гадость жития».
—
           Итак, Раиса Ивановна, сидя в своём кабинете, открыла «Дело» и с головой погрузилась в претензии начинающего писателя к действующему.
           Через несколько минут почти всё уже ей было ясно и понятно. В ходе ознакомления с материалами Пчёлкина чётко уяснила себе и их обстоятельства, и тот широкий общественный резонанс, который вызовет любое её решение, и многое другое. Тем не менее она рискнула ненадолго абстрагироваться и взглянуть на исковые требования Федула Чебурекова не с точки зрения закона и резонанса, а с иной — объективной точки зрения.
           Тут, пожалуй, оставим Раису Ивановну за её привычным занятием и попытаемся доступным языком разъяснить, чего же всё-таки хотел добиться от районного правосудия истец и за какие такие заслуги.
           Вкратце история получалась следующая. Федул Чебуреков написал роман под названием «Северное сияние Калькутты», в котором группа чукотской молодёжи на летние каникулы отправилась в кругосветное путешествие. Далее в произведении немало-ненецкого автора с весёлыми и порядочными юношами и девушками из крайнего района страны начали происходить странные и непонятные вещи. Один за другим они попадали в разные ситуации и переделки, превращаясь то в проституток, то в наркокурьеров, а то и в самых настоящих бандитов. Кончался же роман невесело: последний оставшийся в живых молодой немалоненец оказывается в психиатрическом стационаре жаркого до изнеможения г. Калькутты, где напрочь отсутствуют одеяла, пижамы и подушки, но зато на земляном полу валяется какая-то книжка. И вот, поднявши ту и открыв её на первой странице, несчастный юноша вдруг в высоком индийском небе явственно видит родное Северное сияние, вспоминает свою прежнюю беззаботную чукотскую жизнь и  ветвисторогих северных оленей. И именно тогда, страшно страдающий от навязчивых галлюцинаций, он и произносит полный оптимизма трагический монолог, в котором верит, что придёт счастливый день и каждый нуждающийся сможет иметь подушку, одеяло и даже отдельную палату в психушке.
           Так вот, роман был написан, а потом потерян в г. Москве, где Федул Чебуреков безнадёжно пытался пристроить его в престижных издательствах. Однако через несколько месяцев публикуется произведение Арнольда Монте-Кристова «Безрадостная гадость жития», а в нём вдруг появляется тот самый молодой человек с его монологом о подушках, но без Северного сияния, Калькутты и оленей (по утверждению истца, тем просто не хватило места на спорной странице). Причём впоследствии «лучезарный» герой признаётся обществом самой удачной находкой известного писателя.   
           Всё это и изложил в своём заявлении Федул Чебуреков, а изложив, попросил у юридической системы страны вот о чём:
           «Прошу: 1. Разделить между мною и Арнольдом Монте-Кристовым совместно написанный роман «Безрадостная гадость жития», официально закрепив моё право собственности на содержание 250-й страницы (буквы, интервалы, знаки препинания, смысл), а за ответчиком — на остальную интеллектуальную внутренность романа
             2. Обязать А. Монте-Кристова выплатить мне 1/500 часть от всех денежных выплат, полученных им за опубликование «Безрадостной гадости жития» (объём романа – 500 страниц).
              3. На обложке романа отныне писать и мою фамилию с инициалами — Ф.Чебуреков».
              Совершенно естественно, столь неприглядная история с открытой делёжкой «Безрадостной гадости жития» (и во многом благодаря поэту Марку Звездуеву) в одночасье получила широкую огласку. Вновь заговорили о пальце, который прищемил председателю талантливый и перспективный автор, причём не нарочно и не сильно. Некоторые даже обвинили самого Монте-Кристова в том, что он с целью обосновать запрет на вход в литературу мега-конкуренту специально засунул свой мизинец между клозетной дверью и косяком. Поговаривали также, что и в собственный кофе Арнольд плевал сам, а сваливал это на неугодных и прогрессивно настроенных собратьев по перу, опасаясь с их стороны давно назревших реформ. Одним словом, всплыло столько разного рода злоупотреблений и компромата, что все в одночасье поняли: грядёт время перемен!
            «А что же Монте-Кристов? Какую он позицию занял и занял ли он вообще чёткую позицию в ситуации с кризисом в таком важном жанре мирового искусства, как современная отечественная литература? А насчёт Чебурекова что патриарх подумал?» — спросите вы, дорогой читатель, и удовлетворить подобное любопытство будет очень даже уместно.
             Чтобы понять состояние всесильного Арнольда в то судьбоносное для писателей страны время, попробуйте представить себе следующее. К своему удивлению, в один прекрасный день вы обнаруживаете в дырявом и постоянно пустом кошельке жены 100 долларов США. Откуда они взялись, до конца непонятно и просто-напросто неясно. После вполне объяснимого приятного шока вы (абсолютно естественно) перестаёте мучаться и задаваться лишними вопросами, а, благодаря Бога всякими не поносными словами, идёте в ближайший недорогой ресторан и напиваетесь там на найденную сотню до чертей собачьих. При этом вам уже кажется, что те самые доллары всегда были вашими, а об их происхождении вы лишь запамятовали в суете суетной. Потом вы вообще забываете про историю с заграничными деньгами и в рестораны больше не ходите, а ходите в какие-нибудь другие, менее интересные места. И вдруг, спустя несколько месяцев, появляется незнакомое физическое лицо и требует вернуть ему 100 баксов, которые оно якобы где-то потеряло. Что вы скажете на такое?
             Так вот, Арнольд Монте-Кристов ничего и ни у кого не крал! Мало того, он ничего и не находил, а тем более роман Ф. Чебурекова «Северное сияние Калькутты». И всё ж на душе у бессменного председателя скребли кошки. А пакость ситуации заключалась в нехорошем: не писал он про светлого и прозревшего юношу с книжкой — символа сегодняшней России — и как тот попал в его книгу — понятия не имел. Что же касается предстоящего судебного процесса, Арнольду и думать о нём было противно. У престарелого и искушённого Монте-Кристова не возникало даже тени сомнений: устроена гнусная провокация, а «сотворил» Чебуреков своё «Северное сияние» уже после публикации «Безрадостной гадости», именно с него и содрав «лучезарного» пациента клиники. Ясно было одно: развёртывается оголтелая кампания, и тёмным силам наконец приспичило скинуть с верху последнего порядочного литератора.
            «Звездуев, конечно, сволочь, но — сошка мелкая и явно выполняющая чей-то заказ, — размышлял Арнольд, с грустью поглядывая  на своё пошатнувшееся в литературе кресле. — И, главное, неважно, как закончится судебный процесс, главное — я по уши в дерьме. Но за что? За всю жизнь я не украл ни одной строчки, несмотря на безграничные возможности и соблазнительные предложения!»
             Однако, как бы то ни было, действительность требовала, чтобы Монте-Кристов в преддверии судебного разбирательства выступил с заявлением и обозначил свою позицию. Впрочем, позицию по делу он с самого начала занял принципиальную и высказался по этому поводу достаточно откровенно и без обиняков:
             — Федул Чебуреков — обычный бездарь и стопроцентный шизофреник, — пояснил собственное видение предмета Арнольд на пресс-конференции и тут же открыл истинную подоплёку конфликта, — но за ним стоят люди с огромными деньгами и реальной властью. Кому-то страшно хочется, чтобы я ушёл и можно было безнаказанно одурманивать наш дорогой народ неталантливым литературным суррогатом. Вместе с тем они боятся открытого диалога, а стремятся достичь нехороших целей руками господина Чебурекова с Таймыра или Чукотки — простите, не помню точно, откуда взялось это чучело. Так вот, ни шиша у них не выйдет!
             Здесь, правда, необходимо ещё раз напомнить: Монте-Кристов действительно был уверен в том, что молодой немалоненец не мог создать ничего путного, а оптимистичный и светлый персонаж-книголюб не имел шансов стать продуктом его творчества по определению. И всё-таки нет да нет, но приходила на ум старого заслуженного литератора предательская мысль: «А кто же двести пятидесятую страницу моего романа написал тогда?»
             Наблюдая, как страдает и мечется её супруг, находчивая Пелагея Фроловна однажды не выдержала и посоветовала выход:
             - А может – на пенсию? Как ты думаешь, Сеня? Ведь не молоденький уже, - верная женщина и любящая спутница жизни в вопросах большой литературы разбиралась слабо, но сердцем чувствовала, что время Арнольда в ней безвозвратно ушло.
              — А кресло? А моё место — уступить без боя? – ехидно вопрошал Монте-Кристов и заявлял с пафосом: — Из литературы на пенсию не выходят!
              — А кресло домой забери. Ты такое право заслужил! — не сдавалась жена, с испугом замечая, как от её слов лицо несгибаемого Арнольда Монте-Кристова, а для неё — ранимого и нежного Сенечки, становится бардовым, как перезревший помидор. — А тут ещё эти страшные люди с мошной и властными полномочиями! Я боюсь за тебя, Курицын!
               — Дура! — кричал в исступлении председатель своей Пелагее Фроловне и шёл в Дом Писателей. — Как есть  — дура!
               Однако на работе мучения его не прекращались, а, наоборот, усиливались: с Монте-Кристовым ещё продолжали здороваться, но не так, как раньше, а по-другому — запросто, фамильярно и без должного уважения.
              «Сволочи! Ничтожества и посредственности! — шептал про себя Арнольд. — Детективщики постельные! Кто меня окружает? Господи, где безвременно ушедший кроликовод и человеколюб Миша Пришвин, куда подевался Паустовский Костя — певец родной национальной природы?»