По ту сторону строк

В рамках литературного проекта АИТА и при активном участии ТОКАРЕВА АРТЕМА
ПРОЛОГ
Сцена первая
Ночь. Проливной дождь. Тяжелый внедорожник несется по раскисшей лесной дороге. За рулем молодой мужчина устало всматривается в темноту, разгоняемую дальним светом фар. По его воспаленным глазам, можно сделать вывод, что он уже давно в пути. Время от времени он неразборчиво бормочет себе под нос:
----Ничего… Не волнуйся…Я уже еду, малышка…Все будет хорошо…
То и дело он бросает взгляд на фотографию, закрепленную на приборном щитке. На ней он обнимает молодую женщину, ждущую ребенка.
Неожиданно, прямо перед капотом его автомобиля появляется ствол, поваленного дерева.  В панике он давит на педаль тормоза, но шины продолжают скользить по размокшей земле. Слышится удар и скрежет металла.
Сцена вторая
Насквозь промокший, с кровоточащей ссадиной на лбу мужчина с трудом пробирается через лес. В руке он сжимает большой полицейский фонарик, который при желании можно использовать как дубинку. Прыгающий луч, выхватывает из темноты очертания небольшого деревянного дома. Он представляется абсолютно заброшенным, но дверь оказывается незаперта. Оказавшись внутри, мужчина пробует подать голос. Полная тишина, только шум дождя снаружи и далекие раскаты грома. Шаря фонариком по потолку, полу и стенам он осматривается. Помещение явно не жилое, под ногами заплесневелый ковер, вздувшиеся от сырости обои с едва различимым рисунком, кое-где сохранились фотографии людей в рамках с треснувшими стеклами, преимущественно это женщины с затертыми лицами. Пахнет гнилью и протухшей водой.
Его внимание привлекает огромный книжный шкаф, полки которого полны мышиного помета и высохших трупов насекомых. Все ящики, кроме самого нижнего вывернуты и разбиты, потянув  за него, мужчина находит толстый альбом, состоящий из газетных вырезок, старых фотографий и пожелтевших от времени листов рукописного текста. Привалившись к стене, при неровном  свете фонаря он начинает вчитываться в текст.
Дом (дневник убийцы)
"У мамы был дом. Почему я говорю у мамы, потому что своего отца я никогда не видел, даже на фотографии. Мать никогда о нем не рассказывала, а я не спрашивал. Зачем? Вряд ли он был достойным человеком, иначе я бы обязательно что-нибудь о нем  услышал. Вопреки расхожему мнению, ребенком, а потом и подростком, я никогда не чувствовал себя ущербным из-за его отсутствия. Я вообще мало что чувствовал. Попытки сверстников меня избить или наградить обидным прозвищем на школьном дворе закончились большим скандалом среди родительски-попечительского совета. После первого дня  в школе, я пришел домой и  расколотил свою свинью-копилку. Среди осколков мне удалось насобирать около семидесяти пяти центов. Этих денег с лихвой хватило на приобретение двух толстых петард с изображением черепа на упаковке. Тем же вечером, я засунул одну из них в бутылку и в полно мере насладился дымом, грохотом и звоном разбитого стекла. Вторую я, на следующий день, принес в школу и засунул за шиворот парнишке, которому  вздумалось назвать меня «недоделанным ублюдком». Для меня это кончилось  трехчасовой беседой со школьным психологом, а для него ожогами второй степени на спине и шее. Больше со мной никто не связывался, вплоть до выпускного бала, на котором я порезал  девушку осколком бутылки. Просто я  хотел пригласить ее на танец, а она выплеснула содержимое своего бокала мне в лицо.  Веселье от этой  шутки  закончилось, как только я разбил бутылку о голову ее парня, который попытался затеять со мной драку. Кусочки стекла застряли в его набриолиненных волосах, а кровь залила белоснежную рубашку. Он свалился к моим ногам, как куль соломы, и я аккуратно перешагнул через его безвольное тело. В  моей руке осталось горлышко с острыми неровными краями, и я приблизился к девушке. Одним движением я навсегда оставил на ее лице память о выпускном бале. Потом  местная газетенка назвала мой поступок самым вопиющим актом подросткового насилия. Ее родители подали на меня в суд. За пару недель до первого слушания, я записался добровольцем во Вьетнам. Антивоенные выступления и огромный недобор в армию сыграли мне тогда на руку. Дело закрыли. Мать одобрила мой выбор. Она чувствовала, что война придется по душе угрюмому подростку, любимым занятием которого было разглядывание полки с кухонными ножами. Я подписал какую-то хитрую бумагу на призывном пункте и спустя пару месяцев  оказался в военно-полевом лагере в Сайгоне. В этом вонючем, жарком, насквозь пропитанным насилием месте, я впервые почувствовал себя счастливым. Мне дали в руки оружие и научили с ним обращаться. Никакой ответственности, я получал четкие приказы и исполнял их. На пыльном плацу часами вдалбливали одни и те же слова. «Убивай или умрешь сам» - вот что звучало там особенно часто. В армии мне нравилось, я быстро все усвоил и даже сумел отличиться в некоторых вылазках. Через полгода мне торжественно вручили именной KA-BAR 1 в кожаных ножнах и присвоили звание сержанта. Первое обстоятельство меня порадовало, второе поставило в тупик, поскольку подразумевало командование людьми. Я этого не умел и  никогда не стремился, поскольку по натуре был одиночкой. Я подал рапорт об отказе от должности, а вместо этого получил пять суток ареста. Тогда и случилась памятная мне история. В наш лагерь частенько заглядывали вьетнамские девки и командование смотрело на это сквозь пальцы. Такие визиты носили регулярный характер и не позволяли солдатам окончательно свихнуться среди джунглей. Обычно они заявлялись с утра, смеясь и гримасничая, они шатались среди солдат, позволяя лапать себя за вертлявые задницы. Всего за пару баксов любую из них можно было, без труда, затащить к себе в палатку, а некоторые  пехотинцы проделывали это и вовсе бесплатно. Личный состав мучился от повальной гонореи, но перспектива заразиться никого не останавливала. Все это было частью большого плана вьетнамского сопротивления, диверсия, направленная, на ослабление боевых качеств противника. Шлюхи стали главным вьетнамским оружием, а партизанские отряды головорезов завершали дело, полностью деморализуя солдат. На пятые сутки моего ареста  в лагере разразился скандал,  после очередной офицерской попойки, на которой среди прочих были и вьетнамские девицы, из штаба исчезли секретные документы. Подозрение пало на всеобщую любимицу Ким Кук единственную девушку, которую утром не обнаружили в лагере. Остальных взяли под стражу и подвергли жесткому допросу, в ходе которого выяснилось, что Золотая Хризантема (так с  вьетнамского переводилось ее имя) была партизанкой и активисткой освобождения Вьетнама. Командованием было принято решение отправить на перехват утерянных данных группу солдат, во главе с офицером. Однако никто не желал отправляться в кишащие партизанами джунгли и выполнять безнадежно провальное задание. Я вызвался добровольцем.  К тому времени мне просто очертел карцер. Я хотел выбраться оттуда, выбраться на любых условиях, а еще я хотел крови. Меня освободили, вернули оружие и приказали, во что бы то ни стало вернуть украденное. Я притащился в лагерь через трое суток с двумя огнестрельными  ранениями и пропавшими документами. Очень скоро выяснилось, что я принес еще кое-что. Пока доктора в госпитале  латали мою шкуру, санитары обшарили одежду и вытащили коробку с набором лекарств первой помощи. Вместо медикаментов они обнаружили в ней женское ухо и указательный палец с уже запекшейся кровью. На допросе я  не отпирался. Да я прихватил кое-что на память у Золотой Хризантемы. Но ведь задание выполнено, я вернул документы. Мнения разделились. Половина солдат в лагере считала меня героем, а другая свихнувшимся садистом. Думаю, истина была где-то посредине. Иногда по ночам я слышу женские крики на непонятном языке, мне сниться ливень в тропическом лесу, ствол огромного дерева с обмякшей на веревке девушкой, неподвижные тела на земле и кровь, смываемая потоками воды. Спустя пару недель мне вручили Медаль за Отвагу и списали из вооруженных сил США. Когда я вернулся, матери уже не было. В муниципалитете мне сообщили, что она покинула страну, оставив мне в наследство дом. Это было правильное решение, мы никогда не были особенно близки. На самом деле мы попросту мешали друг другу. Оказавшись в родных стенах, я первым делом спустился в подвал. Я вдохнул запах сырости и провел рукой по неровной, шероховатой стене, ощущая весь холод и безразличие камня. Темно и тихо. Мне понравилось это место, оно способно хранить тайны. Какими бы ужасными они ни были."