Привет

Человеку можно позволить многое, но только в исключительных случаях, под надзором полиции, да и то ненадолго…
     Елдаков Козьма Кузьмич - человек с оригинальным мышлением. Когда у него спрашивают: "Простите, как ваша фамилия?", он охотно отвечает: "Плохо, очень плохо  - сынишка пьёт, жена бл...ует. Не фамилия, а тягомотина. Тоска серая. И такие же пегие будни". И потому Козьма Кузьмич всегда ищет приключения на собственную задницу и, самое удивительное, находит!..
     Вот и сегодняшний день склонил его к приключениям, а почему – Козьма Кузьмич понятия не имел, но ведь чувствовал! чувствовал!
     Для начала заглянул в аптеку, где долго выбирал и, наконец, купил презерватив "Привет из Франции". Был он не так дорог, как могло показаться с первого взгляда. А уж со второго показался дешёвкой. Ну, не совсем дешёвкой, но около того. После сей многообещающей покупки (не "Мерседес", конечно, но тоже импортный) он направил свои стопы в женскую общагу, обосновавшуюся испокон веку (то бишь с совейский времён) по адресу бул. Клары Цеткин, 18/А. Вошёл во двор, со всех сторон окружённый многоокими корпусами, и начал читать стихи, обращаясь ко всем окнам сразу.
     Читал с выражением, в меру жестикулировал, в меру приплясывал:
     "Я пришел к тебе с приветом… - (и он продемонстрировал одной из женщин, выглянувшей в окно, надутый презерватив), -  рассказать, шо солнце встало, - (уже в зените, да), - шо оно горячим светом - (уф, какое горячее!) - по листам за-тре-пе-та-ло.
     Рассказать, шо лес проснулся (оглянись по сторонам), - весь проснулся, веткой кажной - (ага!), - кажной псицей встрепенулся – (фыр – полетела!) - и весенней полон жаждой.
     Рассказать, шо с той же страстью, как вчера, пришёл я снова – (настоящая страсть, всамделишная – можешь не сомневаться), - шо душа всё так же счастью и тебе - (а как же! тебе в первую очередь) - служить готова.
     Рассказать, шо отовсюду – (из каждой щелочки) - на меня весельем веет, шо не знаю сам, шо буду петь – (понятия, как говорится, не имею), - но только песня зреет".
     Он педалировал местоимение "шо", чтобы его не заподозрили в среднерусском происхождении, ибо, как всякий завзятый либерал, стеснялся этой самой среднерусскости.
     Женщины слушали его равнодушно, позёвывали, прикрывая ладошками рты…
     А потом вызвали участкового.
     Участковый, да будет вам известно, мужчина со спецэффектом, о котором не знает никто, кроме любимой женщины и ФСБ. В яркий солнечный день он отбрасывает такую несуразную тень, что прохожие - все, как на подбор, говорят: "Вау!" Мама его, пребывая в местах отдалённых, имела связь с вертухаем (уверяют даже, что встречались они и любились прямо на сторожевой вышке), забеременела и родила в урочный час в тюремной больнице. А потом исчезла, будто её корова языком слизала. А на память о себе оставила записку, в которой честно призналась в содеянном. Охранника отдали под трибунал, любовная история получила огласку, новорождённому пожаловали фамилию Вертухайкин. Несмотря на все эти обстоятельства, а, может быть, благодаря им, мальчик вырос вполне достойным гражданином, окончил школу милиции и теперь в должности участкового зорко наблюдает за общественным порядком. Живёт скромно, но праведно, как и подобает человеку подобной профессии. Многие сослуживцы, правда, такого отношению к службе не одобряют.
     "Убери первую часть своей фамилии, - который год уговаривают они его, - оставь вторую – Хайкин, и жизнь твоя изменится в лучшую сторону", но капитан такие предложения отвергает с презрением, ибо верность полицейскому сословию, а не каким-то там Хайкиным-Фуфайкиным, ценит превыше всего.
     - Это опять вы, – произнёс Вертухайкин, увидев Елдакова (ни единой нотки удивления не прозвучало в его голосе). – Ну что ж, пройдёмте. - И повёл Елдакова в свою неказистую резиденцию.
     Пришли. Сели - капитан во главе стола, Козьма Кузьмич - напротив.
     - Неужели вам не надоело? – спросил Вертухайкин у нарушителя общественного порядка. - Ведь каждый раз одно и то же.
     - Почему одно и то же? Я каждый раз стремлюсь разнообразить свои действия, - сказал Елдаков.
     - Усугубить вы пытаетесь, а не разнообразить, - сказал участковый. - Что за непристойные стихи вы решили озвучить сегодня в общественном месте? И кто написал эти безобразные вирши?
     - Афанасий Фет, - ответил Козьма Кузьмич.
     - Как-как – Афанасий?
     - Он самый.
     - А разве есть поэты с таким неприглядным именем?
     - Как видите, есть.
     - Из второстепенных?
     - Ну, знаете ли, Афанасий Фет – поэт знаменитый, знаковый. Обзывая его второсортным…
     - Второстепенным.
     - Ну второстепенным… Понижая его в степени, вы, товарищ капитан, можете прослыть антисемитом. Не боитесь?
     - Не надо меня пугать, - сказал Вертухайкин, - я ничего не боюсь. – И открыв какой-то журнальчик с записями, продолжил душещипательную беседу. - В прошлый раз… что было в прошлый раз? – задал он себе вопрос и сам же на него ответил: - В прошлый раз вы всю ночь простояли во дворе женского общежития и то ли угрожали многочисленным обитательницам сего непритязательного заведения, то ли обещали невозможное. Проще сказать - сквернословили. Так?
     - Вам виднее, - уклончиво ответил Елдаков.– Но если б не вы, я бы своё обещание сдержал: всех бы до единой оприходовал – можете не сомневаться.
     - Не врите, задержанный, имейте мужество признаться, что ретировались вы раньше, чем явилась полиция. Тем не менее, я вас вычислил, явился по адресу, по которому вы проживаете, и имел обстоятельную беседу с вашей обаятельной супругой. На редкость общительная особа: на одно слово у неё тысяча в ответ. Поразительная скорострельность. Вас, правда, она в тот момент не выдала. Сказала, нету дома, хотя уверен, что вы прятались в ванной комнате.
     - Чтобы я прятался? – возмущённо воскликнул Елдаков. - Да ни в коем разе! Не было такого.
     Но Вертухайкин его не слушал.
     - А до этого… Что было до этого? – Он опять задал вопрос самому себе, на который сам же и ответил: - Двумя неделями ранее вы явились в многоэтажное каре…
     - Каре?
     - Каре, - подтвердил капитан и пояснил: - Тут так написано…
     - Ну надо же какими терминами оперирует наша полиция! Снимаю шляпу – растёте!
     - Мы-то растём, да вы деградируете. Так вот, явившись в общежитие, вы, возомнив себя непонятно кем, кричали несусветным голосом: "Горе вам, книжники, фарисеи и лицемеры!" И так десять раз подряд!
     - Семь.
     - Чего семь? – не понял капитан.
     - Семь раз кряду. Как в евангелии от Матфея, - пояснил задержанный. – Считайте, что это не я взывал к разуму соотечественниц, а… Ну, вы сами понимаете – кто.
     - А вот не надо, - сказал капитан, - не надо сваливать свою вину на… сами знаете кого….
     И тоже возвёл глаза вверх.
     - Ясненько, - сказал Козьма Кузьмич. – Ясненько.
     Но Вертухайкин его уже не слушал.
     - Или вот этот инцидент, который произошёл на Старый новый год, - продолжил далее капитан. - И опять-таки всё в том же многострадальном общежитии. Пока другие ещё только готовились отметить праздник, вы уже были пьяны, причём пьяны в драбадан. Можно сказать, с самого утра…
     Елдаков, однако, категорически не согласился с капитаном.
     - Ничего подобного, - заявил он. – Что значит с самого утра? Вы учли часовые пояса? Их у нас одиннадцать…
     - Сколько?
     - Одиннадцать. И отмечал я старый-новый год по Владивостокскому времени. А что – имею право!
     - Имеете, имеете, - согласился с ним Вертухайкин. – Никто на ваши права не покушается. У вас прав больше, чем у меня обязанностей, но укажите, пожалуйста, где в каком правовом кодексе написано, что вам позволено ходить по общежитию и орать благим матом: "Пролетарии, соединяйтесь!"
     - Ни в каком, - признался Вертухайкин. И тут же парировал: -  Но ведь соединялись! Без моих понуканий. По простоте душевной. Или по наитию. Своими глазами видел. Рабская нация…
     - Что видели?
     - Как соединялись. И что же вы хотите, если у нас в это время года темно, как у негра в обамке, но я и в темноте, как кошка вижу – все эти экивоки и закавыки.
     - Подождите-подождите, задержанный: что вы имеете в виду, когда говорите о закавыках?
     - Что я имею в виду? Закорючки всякие, зацепки, загвоздки, загогулины, заморочки и прочие непредумышленные осложнения – чтобы заняться сексом.
     - А экивоки – для чего?
     - Экивоки, сиречь извороты, обиняки, увертки и ухищрения, уловки, недомолвки, плутовские выходки и козни – для того, чтобы выйти сухим из воды, то бишь выкрутиться. Мы, дескать, не причём, это всё инстинкты – естественные и благоприобретённые.
     - М-да, - сказал Вертухайкин, - трудно говорить с человеком, который умничает только потому, что когда-то где-то что-то читал.
     - Ну зачем вы так, гражданин начальник? Да, я мудр, как змей, но ведь и прост, как голубь! Никакого умничанья. Истину говорю, истину!
     - Не надо мне экивоков. И закавык ваших не надо, - обиженным голосом произнёс Вертухайкин. – Обидно за вас: интеллигентный человек, а такое себе позволяете. Не стыдно? А, самое главное, зачем?
     - "Скучно на этом свете, господа", - словами Гоголя ответил Елдаков. – Чего не сделаешь скуки ради?
     - Скучно, - согласился с ним Вертухайкин, - а вы займитесь чем-нибудь полезным, вот вам и полегчает.
     - Может быть и займусь, - сказал Елдаков, - может быть… Слушай, капитан, давай выпьем? – И достал из внутреннего кармана пиджака фляжку.
     - Уберите, - сказал участковый. – Я при исполнении.
     - А после исполнения?.. То есть после урочного часа?
     - После – можно. Но при одном условии: если вы больше никогда не будете бузить.
     - Обещаю. Я лучше к тебе буду приходить и беседовать – по душам. Можно?
     - Приходите. И книжку этого самого Афанасия прихватите. Почитаю на досуге. А-то, вдруг, что-нибудь лишнее брякну. Хлопот не оберёшься. Объясняйся потом со всей этой визгливой братией.
     - Действительно, - согласился с ним нарушитель общественного порядка. – А книгу обязательно принесу…
     Последнее слово, однако, осталось за Вертухайкиным.
     - Человек, - сказал он, - если его не контролировать, может пойти вразнос. И остановить его будет невозможно. Такая скотина этот человек – слов нет! одни мысли…
     Царь природы – зарррраза!..