Бабушкины сказки

Вагон плавно покачивался.  Вдруг стук колес убыстрился, и меня притянуло к стене. Приподняв голову, я посмотрела в окно: поезд поворачивал. Он изогнулся дугой, и я увидела его длинный хвост, а за ним бледно-желтую полоску рассвета на пока еще сумеречном небе.

Я свесила ноги и посмотрела вниз. Напротив меня, положив локти на столик, сидела девушка и пила чай. Увидев, что я проснулась, она улыбнулась и кивнула:

– Доброе утро.

– Доброе! – ответила я и осторожно спустилась. В купе больше никого не было.

– Проводник не спит? Чай купить можно? – спросила я.

– У меня свои пакетики, угощайтесь, – предложила девушка, – а проводник не спит – скоро станция.

Я сходила за кипятком и села за столик напротив попутчицы.

В поезде лучшее время – ранее утро. Нет вечерней духоты, стук колес кажется размеренней. Тихо: все еще спят. Можно спокойно подумать, помечтать. Или поговорить ни о чем – если с попутчиком повезло. Девушка была очень милой. Немного приглядевшись и обменявшись парой фраз, я поняла, что она старше, чем я решила поначалу. Куда старше – моя ровесница. Она представилась Анной, и мы разговорились. Бывает, что хочется тишины, и я сижу, глядя в окно, отвернувшись от незнакомцев. Но иногда непринужденные фразы затягивают, окутывают магией чужой судьбы, раскрывают истории, не менее интересные, чем книжные. Я часто вспоминаю такую беседу с одним пожилым мужчиной, объездившем пол мира, пережившим снежный буран на дальнем севере, блуждавшим в таежных лесах, степях Монголии, видевшем азиатские джунгли. История девушки была иной: куда проще. Но все же я помню ее лучше многих и мыслями возвращаюсь к ней снова и снова.

– У мня была чудная бабушка, необыкновенная, но я поздно это поняла, – говорила Анна. –  Я очень любила ее, правда! Звонила ей, подарки привозила, но совсем не знала. В детстве мне все казалось, в ее жизни есть только спицы и сказки. Она рассказывала странные сказки, завораживающие, ни на что не похожие, свои собственные. Рассказывала их нам, своим четырем внукам, и для каждого сказка была своя. В них была особая магия... Не все из нас их любили, но мать, в воспитательных целях и чтоб проведать, иногда отправляла нас к бабушке в комнату, а там не было ни телевизора, ни радио, ни игрушек, и мы слушали сказки.

– Мне кажется, будто и вы сейчас рассказываете сказку, – улыбнувшись, предположила я.

– Да? – она легко рассмеялась. Потом подобрала ноги под юбку, через стол слегка наклонилась ко мне и ответила: – Тогда я так и расскажу, как сказку. Мне иногда кажется, будто моя жизнь – это самая длинная бабушкина сказка. Что ж... Да. Нас было четверо: Ольга, я, Олежка и Стаська.

Стаська долго слушать бабушкины сказки не любил, он начинал канючить:

– Баб, ну расскажи ты про волшебную палочку или про волшебный меч. Ну или о межпланетном путешествии, – он грезил о космосе, о самолетах, а в ее сказках не то что ракеты, ковра-самолета не было.

– И на кой это тебе Стасик? Это неинтересно, – обычно отвечала бабушка. – Понимаешь, человек должен взлетать к небесам не с помощью всяческих приспособлений, а силой своей души.

– Как маг, что ли? – не понимая, спрашивал Стаська.

– Не совсем, – говорила бабушка, – Если твой маг пользуется заклятьями, это не то. Такого не бывает, чтоб пустое слово, не из сердца, а только заученное или вычитанное в какой книжке, имело силу. Вот если ты сам до него дошел... Настоящее заклятье – это мечта. Когда она для тебя – все. Когда ты упрямо идешь за ней сквозь все преграды, только ею одною бредишь и живешь. Вот слушай: жил в одном селе мальчик. И страстно мечтал он научиться летать. А надо сказать, в том мире еще не придумали самолетов и даже машин не придумали. А он мечтал. Он ночами из дерева, перьев собирал крылья. Он клеил их из бумаги,  обтягивал тканью. Он взбирался на высокий холм и прыгал, но каждый раз падал.

– А потом волшебник появился и волшебные крылья ему подарил, – хитро предлагал продолжение Стаська. – Дельтаплан такой.

Но бабушка отвечала:

– Все было совсем не так. Однажды его мать заболела и лежала при смерти. И мальчику нужно было добыть лекарство. А жили они высоко в горах в маленьком селенье, и врач был лишь в большом городе, раскинувшемся в долине  – далеко внизу, у моря...

Стаська редко дослушивал эту сказку. Он заметно скучнел, карябал пальцем ворс ковра, на котором мы все сидели, всем своим видом выражал полное презрение к такой истории. А ведь она была специально для него.

Моя же сказка была другой. Думаю, моя была про девушку, запертую в башне. Я чувствовала, что   бабушка рассказывает ее именно мне... Вот послушайте.

Высокая башня стояла с краю голого северного острова, омываемого неприветливым,  холодным морем, а ее узнице так хотелось увидеть  теплые края, зеленую траву... И она рисовала. Каждый день, много часов, пока без сил не падала на скудную постель, лежавшую прямо на ледяном полу. Она рисовала и рисовала. И с каждым днем рисунки выходили все лучше. Девушке снились сны: яркие, светлые. Теплое лазурное море, зеленые сады, веселые лица, птицы и звери. Она каждый день переводила их на листы бумаги. А однажды нарисовала так искусно, что было и не отличить от того, что видно, к примеру, из окна сельского домика: ранее летнее утро, легкий туман, дальнее озеро, молочник, что спускался с холма вместе с осликом и тележкой с бидонами. Девушка долго стояла перед картиной не в силах оторвать от нее глаз. Она чувствовала приятную свежесть легкого ветерка, мягкое тепло новорожденных солнечных лучей... Потом поставила картину на подоконник, загородив единственное окно и даже не удивилась, когда свет в келье не померк, а краски на листе не потускнели от его отсутствия – ведь окно теперь было закрыто.

Все это бабушка описывала подробно и так часто, хотя и с некоторыми вариациями, что я, знаете ли, помню почти дословно. Но больше всего мне нравился конец сказки: когда на другое утро в келье появился грозный и молчаливый страж девушки, ее там уже не было, лишь на окне стоял чудесный рисунок. Страж тогда взял картину, повернул к свету и рассмотрел.  На секунду ему показалось, будто молочник улыбнулся, береза у плетня качнула ветвями, а промозглый ветер, задувавший в настоящее, не нарисованное окно, потеплел... Но страж  стряхнул свое наваждение, скинул картину в море, а  всем сказал, что девушка с тоски вышла в окно.

– Красивая сказа. Но ведь и правда не понятно, куда она делась. В жизни она действительно могла  спрыгнуть с башни, – сказала я. Анна улыбнулась.

– Вот и Ольга, наша самая старшая, как-то похоже ответила. А еще добавила: "Я б тоже вышла. С ума сойдешь так сидеть и малевать чего-то".

А бабушка тогда согласилась:

– Ты и не стала бы сидеть, ты другая. Помнишь, как девочка-принцесса с длинными белыми волосами, которая сбежала из дворца и пошла за бродячими менестрелями? А все потому, что услышала их ясные и чистые голоса, будто весенние ручьи. Она захотела уйти с ними к их учителю, что жил затворником бедно и просто, но владел самым большим сокровищем: он умел пробуждать в людях души, что освобождались и взлетали к небесам с их голосами...

Ольга возразила: "Нет, то тоже не я. Я не хочу так – из принцесс в бедные".

– Даже за самое большое и прекрасное сокровище? – спросила бабушка. – Которое дороже камней и тряпок?

Сестра, по-моему, так и не ответила. Но мне кажется, она до сих пор не может решить, что важнее: мечта, или комфорт, которым часто приходится поступиться на пути к ней.

А вот Олежек всегда просил продолжения этой сказки. Он говорил, что точно нашел бы того учителя.

Мы с Олежкой погодки. Он младше, но мне всегда казался даже старше Ольги. Олежек просил рассказывать про древние времена. Мечтал в них попасть. Говорил: " Раньше, в древности, учителя были. Они все знали: про то, что давно-давно прошло, про то, что никто больше не знал и не знает. И про будущее... ". Фантастика и обычные сказки его не больно интересовали, а вот бабушкины были как раз по нему. Она как-то по особому его любила и, конечно, для него сказка тоже была. Вроде и не сказка вовсе: про князей, про монгольское иго, но все же магии в ней было много. Но магия эта, как вы, надеюсь, поняли, была не в том, какие волшебные вещи или существа окружали главных героев, хотя и про них бабушка иногда вспоминала – особенно когда Стаська начинал совсем скучать. Главное было в героях, в том, как они менялись, идя за мечтой, преодолевая трудности. И эти герои были такими... Понимаете, в них мы узнавали себя.

– И что же, она только эти сказки и рассказывала? Каждому свою? – спросила я.

– Нет, конечно. Сказок было много, я все и не помню. Просто некоторые она рассказывала куда чаще, и я знала, что они для каждого из нас. И потом, она могла их рассказывать по-другому: то это была принцесса, то царевна, а то восточный принц. Менялись препятствия, окружение, имена героев, но суть оставалась.
Когда бабушка рассказывала, она все время вязала. Спицы так и летали над вязанием, я не могла глаз оторвать.  Даже не задумывалась о том, как это у нее выходит – так быстро и ладно. Ведь она была слепа.

Анна помолчала немного, отхлебнула из чашки и посмотрела в окно. Я тоже молчала: ждала продолжения. Голос Анны был таким мелодичным, мягким, и в тоже время сильным – он завораживал. Мне вдруг подумалось, как это здорово было проснуться так рано, когда до прибытия еще часа четыре, когда такая тишина и нет детских криков, хлопанья дверей, хождений пассажиров по вагону. А есть только мелодичный голос и история, которая хочется, чтоб была длинной. Очень длинной.

– В последний раз, когда мы собрались у матери все вместе, бабушку хоронили, – продолжила Анна. –  Вечером, после похорон, мама попросила помочь разобрать вещи. Мы с Ольгой, вывернув ящики комода, рассматривали связанное. Как раз тогда и произошел разговор, который я хорошо помню, так, будто он был вчера.

– Смотри мам, вот моя детская жилеточка, – сказала Ольга, вытащив из кучи вязанных вещей темно-синюю безрукавку.

– И что теперь? – раздраженно спросила мать. Она торопливо запихивала в мешок ненужное, я удивилась невольной злости в ее голосе. – Кучу тряпья навязала и выбрасывать не разрешала. Куда мне девать-то все? Жилетка себе и жилетка.

– Теплая. Я помню ее, – ответила Ольга.

– Ну так и забирай. Или вон Аньке отдай. У тебя поди детей все равно не будет:  все карьеры строите. А Аня тоже не возьмет: сейчас чего только нет. С вашими деньгами купить можно и ажурные и с рисунками модные всякие. А это что?

– А я возьму, мам, – ответила я. Мне жаль было выбрасывать жилетку, я носила ее после Ольги. Странно, что мама не помнила. А потом я еще сказала, что возьму детям вещи, которые не сносились. И спросила – этот вопрос крутился у меня на языке все время, пока мы вязанное разбирали:

– Скажи, мам, как она их вязала, а? Ведь совсем слепая была? Я так и зрячая не свяжу.

– На ощупь. Если бы ты вязала столько, сколько она, тоже бы связала.

Стас в тот момент вошел в комнату. Он качался – перепил на поминках. Сказал матери, запинаясь:

– Ввведьма она была... Плела тут свою паутину. Историями всякими путала...  Вот, черт.  Ты зачем  разрешала?
 
Мать ничего не ответила, а я, увидев, что он с какой-то неожиданной ненавистью придавил башмаком вязаный шарфик, разозлилась. Вытолкала его из комнаты, накричала. Самой потом стыдно было: жалко ведь его. Он в коридоре обмяк, съежился. Дал довести себя до комнаты, уложить на диван. А потом... заплакал. А я все думала: и почему он такой? Ведь многого мог добиться. Был летчиком, летал международными рейсами, женился так хорошо. А пил все время. Сначала, казалось, как все мужики. Потом, когда напился перед вылетом, его выгнали. Тогда уже они вместе с женой спивались. Ее родители их развели. И все... Теперь вот в нашем родном, богом забытом городке магазин охраняет. И то, по старой памяти его материна подруга туда устроила.
 
Я в комнату вернулась. А там Олежек – он перебирал старые фотографии – так посмотрел на меня.

– Зря ты обижаешься на него, – сказал, – он прав, по-своему.

Я с ним не согласилась. Бабуля наша, конечно, странная была, но вполне нормальная.

– Оль, она не просто рассказывала всем известные сказки, а сочиняла свои, – объяснил Олег. –  Так раньше создавались сказания и притчи. Но ко всему прочему, ее сказки были необычные. Они имели непосредственное отношение к тем, кому она их рассказывала.  Ты ведь сама это понимаешь, да? Хорошо зная каждого из нас, она придавала своим историям нужное направление. Каждому пророчила лучшую из возможных судеб. Из для него возможных. А Стаська свою не принял: прослушал все. Вот и бесится. А может она не то рассказывала. Ведь такое тоже может быть? Ошиблась, завела парня не туда...

– Прости, конечно, Олег, – вмешалась Ольга, а я удивилась едкости в ее голосе, – ты у нас человек ученый, а мы так, рядом постоим. А Аньке чего она напророчила? Кто там: художница была? Аня художку может и закончила, а потом –  все. Или тоже скажешь, судьбу не приняла? А может оно ей не надо было. Может у нее другое было. Простое бабское счастье.

Я тогда удивилась: Ольга тоже не очень любила бабушкины сказки, но все же поняла, какая из них – моя. А про бабское счастье... Знаете, я ведь долго не могла забеременеть. Два мужа ушло, хотя второго предупреждала: своих детей может не быть. Но чужих он не хотел. А для меня... Для меня всегда важно было: большая семья, много детей. Любовь, нерастраченную, ее ж кому-то отдавать надо, правда? И вот с третьим мужем мы двоих взяли. А потом доченька родилась, чудо наше. А про бабушкину сказку я думала, и ей так была благодарна! Смысл ведь не в том, что там художница. Я рисовать люблю. Для себя. Валять из шерсти начала, многим нравится. Я даже продаю иногда через интернет. И глину люблю... времени вот мало. Но есть другое. С Пашей мы заодно, и трое у нас – пока. До сих пор, как сидим семьей, в голове крутится: разве это – со мной? Разве со мной такое могло случиться? Думала – проклята. Как в башне той холодной, и не сбежать от судьбы. А вот сбежала.
Я им так и сказала. Они все молчали. А меня будто отпустило, и я разрыдалась. Так больно было, что бабушки больше нет. Но как, откуда она все про меня знала?

– А ты Стасу его сказку напомни, – предложил тогда Олег.
 
– А почему только Стасу? Хорошо, с ней все ясно, – Ольга, не глядя, кивнула в мою сторону. – А ты?

– А у меня все случилось, – усмехнулся Олег. – А ты бесишься, потому что у тебя – не все. Порхаешь бабочкой и сама не знаешь, чего хочешь.

– Да у меня тоже все отлично. Я стала кем хотела. Я почти все спектакли веду.

– Ты могла бы большего добиться. У тебя ведь талант, Оль, еще какой талант. А ты застряла в маленьком театре, потому что не хотела променять комфорт на неизвестность. Уехать в Москву, как ты поначалу мечтала – это надо было все бросить и зубами вгрызаться. А тут муж: не офигеть какой богатый, но вполне. И театр: не бог весь что, но театр.

Он сказа то, что мы все про Ольгу думали. Она в нашем городке местная знаменитость, и мы ей, конечно, гордимся. Но мне жаль ее всегда было. По настоящему она мужа не любила. И театр свой – тоже не любила по настоящему. Будто в пол силы жила. А ведь талантливая Оля очень. И красивая.

Анна снова замолчала, посмотрела в окно. Я услышала, как вагон стал просыпаться. Застучали двери, заходили люди, дети забегали по проходу, зашумели. Я испугалась, что не услышу окончания, а это вдруг стало важным. Взглянула на часы: у нас было еще часа два.

– Там немного осталось, – сказала Анна, заметив мой взгляд.

–  Очень хочется дослушать, – ответила я.

– Успею. И еще расскажу. Другое, – она улыбнулась, продолжила:

– Там все просто. Я весь вечер, пол ночи думала. А под утро вышла на кухню и со Стасом столкнулась. Он опохмелиться пришел. Я алкозельцер ему дала. Еле впихнула, но хотелось на трезвую голову. Он сопротивлялся недолго. Я в бабушкину комнату его отвела, чтоб никого не будить и сказку ему рассказала. Другую немного, как притчу. Олежек все таки прав был. Стаська он... не совсем бабушка его увидела. Да, потом, на девять дней, еще раз эту сказку-притчу напомнила.

– И что? Что Вы ему рассказали?

– А Вам зачем чужая сказка? Может, свою послушаете? – мягко улыбнулась Анна.

– Да? – я удивилась, обрадовалась. – Это было бы вообще восхитительно! Такое утро. Да, именно этого я и ждала. Но... Еще чуть-чуть вашей истории. Что со Стасом? Как он? Интересно, как все-таки все получилось.

– Да все хорошо. Далеко не загадываем, но... Не то чтобы сразу что-то изменилось, постепенно. И когда у Стаса все складываться началось, через пару лет, он позвонил. Так-то мы с ним почти не общались, а мать у нас тоже не слишком разговорчивая. У нее к бабушке какая-то своя, скрытая он нас боль и обида. А Стас неожиданно позвонил мне и спасибо стал говорить – вот ведь, глупый, нашел за что. Я тогда и стала понимать, что к чему. Вспомнила, как ему сказку по новому переиначила. 

– И какой же секрет? – Я подалась вперед.

– Да нет особого секрета. Может все бабушкины сказки, которые до поры до времени хранились в моей голове, как-то по особому перемешались... А еще, знаете, я вот что поняла. Или вспомнила, как бабушка сама об этом говорила. Эта сказка, что она мне рассказывала, она ведь не только моя. Она ее была поначалу.

– Очень интересно... А мою-то успеете? Мне мою расскажете?

Анна посмотрела на меня внимательно, ответила:

– Да. Я точно знаю, что бы я рассказала, будь вы маленькой девочкой.
 
И она рассказала.
Потом, приехав домой, я даже записала сказку, хотя, конечно, на бумаге это немного не то. У Анны была особая речь: певучая, плавная, образная. Я лишь смогла записать сюжет, но это не важно. Теперь я знаю мою сказку. Иногда закрываю глаза, и приходят образы, которые я увидела тогда, в поезде, слушая чарующий голос Анны. Я пропускаю их сквозь себя, осязаю, уношусь с ними в неизведанное, откуда черпаю силу, возвращаюсь обновленной. И с интересом наблюдаю, как с тех пор незаметно меняется мир вокруг меня. Или это я, меняясь, смотрю на него иначе и вижу его иным. Шепотом, как в детстве, говорю себе: магия существует.