Лето и запахи

ФРАГМЕНТ РАССКАЗА

...Летом война защитного цвета хаки. Любая схватка, это не просто сражения непримиримых противников, а предварительно тяжелая солдатская пахота. Если не затруднит, как-нибудь попробуйте вырыть в плодородном грунте щель глубиной полтора метра с бруствером высотой сантиметров пятьдесят, небольшую шириной, но чтобы могли разойтись два человека. Копайте просто так, старательно метров триста, не заморачиваясь на возможные последствия обрушения земли от детонации после взрыва.
Прочувствуйте хоть чуток, насколько тяжел солдатский труд. На своей шкуре ощутите прелести солдатского быта. Невыносимо трудно станет, когда ослепительный свет плавильного солнца выжжет насквозь солдатскую гимнастерку и превратит хлопчатобумажную структуру в непонятный цвет с соляными разводами.
А что, снимай исподнее и выжимай, цеди в пулемётную цинку. К вечеру придётся шти варить с червлёной перловой шрапнелью, возможно, сгодится рассол для бульона.
Война это глина цвета шоколадного мармелада, которую нужно было копать, не перекопать, уложив перед собственным носом выше пирамиды Хеопса. А куда деваться, потому как следовало сохранить себе жизнь, когда в неё уткнётся разогретый докрасна трассер.
Обычное дело летом — чёрная война. Это когда в июле 1942 года на Северо-Западном фронте до изнеможения, до зелёных кругов перед глазами выбрасывали на бруствер тонны расползающегося чернозёма, чтобы выкопать окоп в полный рост и при нём закуток для отхожего места.
Жизнь на передовой напрямую зависела от правильно вырытого укрытия, хотя в некоторых местах грунтовые воды заполняли норы по колено. Приходилось валить в ближнем тылу прилегающий лес, стволы деревьев распиливать на чурбаки, длинные хворостины укладывать вдоль направлений передвижения. В таких местах приходилось скрестись, горбатиться, пластаться на четвереньках по кряжистым чурбанам, иначе мог пристрелить вражеский снайпер.
А дерьмо… Куда она денется плавучая зараза. Так и перемещались между огневыми точками посередь прокисших вонючих лепёшек. Бывало, проползёшь, минуешь насквозь простреливаемое опасное место, поднимешься в полный рост, а вместо погон на плечах дрочоные шаньги перепревшего человечьего навоза.
Сочная картина, впору закусывать наркомовские, не помыв руки. Только не смешно, когда с дурно пахнущей шинели поносные отрыжки приходится соскребать всей пятернёй, выковыривать обломанными ногтями, смачно сплюнув растирать болотным жидким вязевом, чтобы перебить тошнотворный запах человеческой мочи.
Или зелёная война в пик июньского солнцестояния. Это когда под проливным дождём на воткнутые в укосину жерди накидывали центнеры сочной листвы с хилых берёзок на обочине болота. В другом случае до крови, раздирая пальцы об острую осоку, пихали между двух стенок из ольховых переплетённых веток отростки колючих листьев, стеблей, травы вперемешку с гнилостойной жижей. И не понять было, что за произведение фронтовой архитектуры получалось: то ли укрытие от непогоды, то ли при миномётном обстреле братская могила для друзей-товарищей.
Это цвет крови, когда рядом гибли люди. Жутко представить по соседству страдающего от боли и безысходности стонущего человека. Взгляд не отвести — стыдно смотреть в глаза просящему спасения другу, если ничем помочь не представлялось возможным. Следующим мог погибнуть сам, если вовремя не суметь подготовиться к очередной атаке.
Это цвет белых бинтов, которые быстро превращались в грязно-серые, напитанные кисельной сукровицей и зелёным гноем.
Это поутру цвет роя гнид и вшей, примостившихся в подмышках, паху на шерстяных излишествах, на лысой голове под пилоткой со спущенными закрылками. Понятное дело, что от этих тварей надо было срочно избавляться, только чья здесь возьмёт? Не совсем понятно, кто раньше кони двинет.
Это цвет серых лиц. Это цвет брезента, плащ-палаток, окрашенных стальных касок, заляпанных грязью сапог.
Это цвет сивых волос. На войне люди очень рано становились седыми. Экстремальная, стрессовая ситуация крайне жестоко поступала с неподготовленными людьми. После победы выжившие легкоранимые личности ожидаемо спивались, умирали гораздо быстрее ребят с дубовыми нервами.
Безусловно, что на полях сражений крайне много перекрёстных случайностей. Кому-то повезло, а кого-то отправили по соседству в братский погребальник. У каждого человека, который прошел лихолетье, остаются свои воспоминания о цвете войны.

Если вспомнить запахи, то здесь не было неожиданностей. В ближнем тылу из крестьянских подворий по утрам душевно пахло аппетитным дымком. Из дивизионных хлебопекарен ароматно тащило чем-то кислым и вряд ли вкусным, исключительно несъедобным. У полевой почты пахло сургучом.
Возле очередного побоища, в госпиталях стоял стойкий запах сырого человеческого мяса. Причем, воняло больше, конечно же, в полевых хирургических «палатах». Именно там происходило множество ампутаций.
Отхватить животрепещущий орган или часть тела ума много не надо. Как правило, членолишениями занимались недоученные студенты-практиканты, мобилизованные со старших курсов медицинских институтов. Отрезанные конечности потом закапывались в землю вслед за госпиталем, ушедшим на новые позиции. А те, кто не выдерживал экзекуций, не поддержанных рентгеном, антибиотиками, которых ещё не водилось, маломальским инструментарием прикапывались неподалёку, по соседству.
Ничего не поделать, война так же пахла этиловым спиртом, первачом, брагой. Без наркомовских ста грамм никак не обходилось. Чем дальше по вертикали отгружалась бочка мутной водки из опилок, тем больше разводилась живительная субстанция. Сорока градусами однозначно не пахло. Тем не менее, начальство постоянно упивалось в усмерть и, будучи на бровях, требовало срочного похода на Берлин с бесспорной викторией у Бранденбургских ворот. Как бы не так. Щас, разбежались.
 С особым шиком в ход шли трофейные бурбонские креплёные напитки, шнапс, коньяк от лягушатников . Похмельнуться можно было метиловым спиртом. Ну, это в большинстве случаев на полевых аэродромах, где был доступ к смертельному суррогату. Не считалось ЧП, когда единовременно несколько человек травились соблазнительной дрянью. Некоторые после обжорства метилом причиняли себе заведомый вред здоровью, теряя зрение до конца жизни. 
Знающие служивые обычно прогоняли рисковое пойло через угольный фильтр, а потом взахлёб пили крупными глотками — жаба душила. Впрочем, особо охочие лакали даже ацетон и технические растворители из артиллерийских мастерских. Скажу вам, глупая смерть от менделеевских напитков во время всеобщего испытания на выживаемость.
И, конечно же, война пахнет порохом. Пахнет горелым бензином и сожжённым железом. Зачастую чадящие космы дыма приносили с поля боя смрад обгорающих трупов. Доменных печей там не водилось, чтобы сжечь в порошок белковую массу преставившихся красноармейцев. Кощунственно звучит, но воняло так, словно поджаривали стадо только что забитых баранов вместе с костями и опалённой шерстью. Тяжёлая вонища деморализовывала. Удушающий перегар-гриль перебивал запах луговых трав, свежей листвы, аромат полевых цветов. От жуткого амбрэ выворачивало на изнанку, тошнило до блевотины.
В конце концов, война пахла конским навозом на марше, прелыми от влаги шинелями и дорожной пылью. Много у войны есть противоречивых запахов, великое множество.

Матерились все поголовно. За крепким словцом в карман не лезли. Как-то раз освободили среди леса деревню староверов. Мудрые были люди, изолированные от растления современного общества. Мужики водку не пили, не курили, не матерились, крестились исключительно двуперстием. Бабы носа на волю со двора не показывали.
Старообрядцы ещё до войны были напуганы до чёртиков большевистским нашествием. Считалось, что нехристи едят детей, организовывают какие-то коммуны и для общего потребления сгоняют туда благочестивых женщин. А ещё они отбирают зерно, угоняют скот и могут шмальнуть из винтореза без всякой на то управы. То, что краснопузые комиссары пьянствуют от зари до зари, не подвергалось сомнению.
В результате общения дремучие селяне остались во мнении, что словосочетание "ё… твою мать" – это расхожее приветствие в Красной армии. Частое использование матерных слов освободителями, повальное общение с применением нецензурной брани привело к тому, что однажды энкавэдэшного старшего офицера на митинге замордованные будущие колхозники приветствовали словами:
— Ё… твою мать!
Тот сначала опешил, потом рассвирепел, но к чести разобравшись в ситуации, тихо ретировался пить водку за победу. Инцидент замяли, всем спокойнее будет.
Так что на войне мат гулял по всей округе вдоль и поперёк, сверху донизу и ещё навыворот.

Многие не поймут, однако на войне людям иногда сносило крышу. Не часто, но от молодецкой борзоты и удали, под воздействием палёных алкогольных паров случались психические атаки.
Вот как о них рассказывали очевидцы:
— Полк  поднимался во весь рост. С одного фланга шел гармонист, играя вологодские переборы "Под драку" или ещё что похлеще, например тверскую "Бузу". С другого фланга шел другой пьяный краснозвёздный мозгоблуд, раздувая мехами на тальянке уральскую "Мамочку". Как правило, помахивая беленькими платочками, по центру рассыпанной вдоль луговины цепи шли-вышивали молоденькие красивые санитарки.
Невероятно, но весь полк издавал при этом традиционное коровье мычание, собачье тявканье, поросячье хорканье, иные звериные звуки, какие обычно издают жлобского вида плясуны, когда для устрашения противника дело движется к деревенской драке.
После такой психической атаки немцев можно было брать в окопах голыми руками, они были на грани умственного помешательства. Фрицы не могли поверить глазам, когда противник так наплевательски относился к человеческой жизни. То ли ещё будет...