Не узнали

У предела деревянной церкви, охранявшей старое кладбище, стоял пожилой плотного сложения мужчина.
В левой руке он держал полиэтиленовый мешок, а правой рукой трижды, неряшливо перекрестил свой подбородок. Затем мужчина оглядел куцую площадь перед храмом.
Народу было немного: старуха, готовясь войти в церковь, размашисто осеняла себя многократным крестным знамением и усердно кланялась в сторону образа, помещённого на фасаде, молодая пара, держась за руки, поднималась по ступенькам храма, видимо, шествуя в церковь из любопытства, как на экскурсию, ещё одна немолодая пара, только что вышедшая из церкви, удалялась по своим делам, да тучная средних лет тётка сидела с протянутой рукой на нижних ступенях, прислонившись к церковной стене.
Коренастый мужчина поправил на голове истёртую кепку и беззвучно изрёк длинную замысловатую фразу, заканчивающуюся коротким и выразительным словом «мать».
После произнесённой про себя, как ритуальное заклинание, словесной тирады он заметил, что на дальней скамейке, почти скрытой густой листвой кустарника, в одиночестве сгорбленно сидел мужчина. Обладатель полиэтиленового мешка вздохнул и понуро побрел к лавочке под кустарником.
Сидевший на скамейке по виду тоже казался пенсионером, на нём было летнее пальто, в руках он держал фетровую шляпу.
– Мужик, – бесцеремонно обратился подошедший, – одному поминать не с руки, да и душа разговору требует. У меня всё с собой: бутыль, закуска, – он указал рукой на мешок. – Сделай божескую милость, составь компанию. Меня Иваном кличут, а тебя?
Сидевший поднял голову, печальные полные слёз глаза долго смотрели на Ивана.
– Ты чего, мужик, имя своё забыл?
Понимая, что подошедший настроен во что бы то ни стало осуществить им задуманное, что он просто так, за здорово живёшь, не отстанет, и что проще и безопаснее будет ответить, со скамейки нехотя произнесли:
– Виктор Васильевич. 
– Вот и познакомились, – усаживаясь рядом, произнес Иван. – Кого поминаешь?
Виктор Васильевич осмотрел своего соседа: старая ветровка, стираные, неглаженые брюки, ботинки пыльные, давно забывшие запах гуталина, и поморщился: мужчина, нарушивший его одиночество, был ему явно неприятен.
– Ты не хмурься. Сейчас выпьем, закусим, поговорим. На душе легче станет.
Иван достал пол-литровую бутылку водки, завёрнутые в фольгу чёрный хлеб, порезанное на куски сало, солёные огурцы, три пластмассовых стаканчика и разместил всё на чистом полотенце, положенном поверх полиэтиленового мешка.
Виктор Васильевич с интересом смотрел на разложенные перед ним яства и непроизвольно спросил:
– А третий стакан зачем?
– На всякий случай, вдруг кто присоединится, – Иван аккуратно разливал водку по стаканам, на глазок, грамм по пятьдесят в каждый. – Так кого поминаешь?
– Мать, – машинально ответил Виктор Васильевич и подумал: «Не люблю я этой полукрестьянской, полупролетарской фамильярности. Но от этого мужика теперь всё равно не отбазаришься, а выпить, действительно, хочется». Неожиданно для себя он добавил:
– Недавно похоронил. На Троицу умерла. Сегодня девятый день.
– Помянем, не чокаясь, твою матушку, рабу божью, да и моих тоже помянем. У меня на этом кладбище вся родня лежит от деда с бабкой до сына. Царствие им всем небесное.
Содержимое стакана обожгло гортань.
– Бери, бери, не стесняйся, закусывай, – Иван вновь наполнял стаканы. – Вот судьба. Всех я, Витёк, пережил. Бобылём живу… Смерть – она ведь разная. Смерть родителей – это одно. Смерть брата – это другое. Смерть жены – третье. А как быть, когда сына хоронишь? То-то. Сегодня девятый год пошёл, как он… Током его убило… Давай, Витя, помянем. И твоих помянем, и моих, не чокаясь. Царствие им небесное.
После второго стакана стальные путы, сжимавшие сердце, несколько ослабли, а язык стал мягче, послушнее, и Виктор Васильевич душой ощутил необходимость выговориться, пусть даже перед этим, сидящим рядом с ним, мужиком.
И меж мужчинами неспешно потекла, направляемая горьким вином, облегчающая душу беседа.
Давно известно и многократно в разных ситуациях отмечено, что на Руси в собравшейся по любому поводу, а то и вовсе без повода мужской компании после третьей-четвёртой рюмки разговор непременно сам собой обретает строго определённую тематическую направленность.
Когда все поминальные тосты на скамеечке были произнесены, мужчины первым делом оценили текущее международное положение, затем перемыли косточки доморощенным политикам, и уж после приступили к обсуждению актуальных экономических проблем.
 В пылу обсуждения Иван головой указал на площадь:
– Ты глянь, Витёк. Ладно, мы, грешный народ, в храм через раз ходим по душам с Богом поговорить; ты смотри: эвон какой от важности надутый из церкви вышел. С портфелем. Тоже, видать, пришёл Господу богу пошептать: «спаси и помилуй».
Виктор Васильевич оборотил взгляд в сторону площади.
По боковой дорожке прямо на них шёл высокий худощавый мужчина в серебристо-сером плаще и без головного убора. Оценить его возраст было трудно. Он одновременно выглядел и старым, и молодым.
Лицо свежее, неморщинистое тридцати-сорокалетнее с черной коротко стриженой бородой и черными же усами, щёки гладко выбриты. Густые волосы на голове, зачёсанные назад и на прямой пробор, свисали до плеч, они были серебристо-седые. Стан прямой, голова чуть запрокинута назад, взгляд устремлён вдаль. Походка плавная уверенная, но движения замедлены, как у старца. К тому же мужчина при каждом шаге акцентированно опирался на массивную трость, сразу видно, что без её помощи передвигаться ему было трудно.
– Этот человек, судя по его виду, доктор наук или некто похожий, – произнёс Виктор Васильевич. – Чему удивляться, и профессорам порой требуется кое-какой свой грешок замолить.
Видимо, Виктор Васильевич не рассчитал силу своего голоса, мужчина в плаще добродушно громко произнёс:
 – Верно-верно, никто не безгрешен, а профессоры уж тем более, – и, подойдя вплотную к скамейке, с улыбкой добавил: – Вы, Виктор Васильевич, сейчас очень точно заметили.
– Вы меня знаете? – удивился Виктор Васильевич.
– Разумеется. Позвольте мне, как булгаковскому Воланду, по своему собственному желанию составить вам компанию.
Не дожидаясь разрешения, человек в плаще так хитро и быстро разобрал свою трость, что получился низенький табуретик о четырёх ножках с матерчатым мягким сидением, которым седовласый пришелец и воспользовался. Затем он из своего портфеля достал большую красивую бутылку водки, на белой этикетке которой золотыми латинскими буквами было по-русски написано: «Sleza Monaha», и передал её в руки Ивана. Сам на скамеечку положил пластмассовый контейнер и открыл его. В нём оказалось несколько отделений, каждое было заполнено своим: икрой красной, икрой чёрной, тонкими кружочками сырокопчёной колбасы, оливками, ломтиками сыра, сливочным маслом. В седьмом удвоенном отделении находились аккуратные кусочки белого и чёрного хлеба. В отдельном кармашке лежали одноразовые ножи и вилки.
На скамейке растерянно-внимательно смотрели то на пришельца, то на его дары, то друг на друга.
– Прошу отведать, – предложил седовласый и тут же с укоризной произнёс: – Иван Николаевич, к чему понапрасну бутылку в руках держать? Разливайте и передайте мне мой стакан.
Услышав своё имя, Иван встрепенулся и принялся отвинчивать крышку бутылки.
– Вы, стало быть, и меня знаете? – с некоторым удивлением поинтересовался Иван. – Откуда?
– Я многое знаю.
– А как нам к вам обращаться? – спросил Виктор Васильевич.
– Вы же назвали меня «Профессором», вот и продолжайте обращаться ко мне так. Я не против.
– Но имя и отчество у вас есть?
– Имён у меня много. В одной стране я под одним именем, в другой стране – под другим. И всюду инкогнито. Вы можете называть меня просто «Профессором», такое обращение даже пикантно.
– Вы, Профессор, – тут же заговорил Иван, – тоже пришли по чью-то душу свечку в церкви поставить?
– Как вам сказать? Пожалуй, что – да.
– Тогда, Профессор, выпейте с нами. Пусть Господь будет милостив к душам ваших и наших родных, почивших давно или недавно, и пусть земля им будет пухом, царствие им небесное, – Иван поднял свой стакан.
– Да будет так, – отозвался Профессор.
Все трое выпили.
– Вот это водка! Божественная! Какой вкус! Ничего подобного в жизни не пил, – в голос хвалил Виктор Васильевич. – Нектар! Небось – экспортная.   
– Прошу вас, Виктор Васильевич, Иван Николаевич, отведайте, что бог послал, – Профессор рукой указал на свою коробочку.
– Сподобился. Всю жизнь в Ваньках да Иванах проходил, а под старость прохожий человек по отчеству величает, да еще на «вы». Непривычно, но, видит бог, приятно, – Иван сосредоточенно размазывал по белому хлебу икру.
– Ваш, Иван Николаевич, отец был достойным человеком. На фронте добровольцем с первого дня. Дошёл с боями до Праги, а конец войны, по воле Господа, отпраздновал на востоке. Да и после войны честно трудился на заводе «Светлана». Так почему бы мне, учитывая заслуги Николая Петровича, не величать сына его по отчеству.
– Простите, – вступил в разговор Виктор Васильевич, – так Вы не только наши имена знаете, но, как я понимаю, с семьей Ивана знакомы?
Профессор утвердительно кивнул головой.
– Может, Вы и о моей семье осведомлены?
Профессор вновь утвердительно кивнул головой.
– Тогда скажите… – заговорил Виктор Васильевич.
– Погоди, Витёк, – перебил Иван, пытливо глядя на Профессора. – Откуда вы про отца знаете?
– Это не интересно, – отстранился Профессор.
– Э, нет.  Вас я вижу впервые. Отцовские документы уже лет пятнадцать как я в руки не брал. Никто моим отцом после его смерти не интересовался. Да и при жизни к нему тоже мало кто в душу заглядывал. Откуда вам известно, как воевал мой отец и где работал? Вы кто? – шпион? 
Профессор с улыбкой покачал головой.
– А, вы из КГБ? Да? Правда, сейчас оно по-другому называется? Как это… дай бог памяти… ФээСБэ. Вы из ФээСБэ?
Профессор вновь с улыбкой покачал головой.
– Может, вы вражеский наймит? – допытывался Иван. – Или из каких-то наших новых служб… секретных? Из какой вы организации? Признавайтесь, кто вы?
– Я – инспектор.
– И что инспектируете? – не унимался Иван.
– Во-первых, я инспектирую, закон единства и борьбы двух противоположностей: идеального и реального. Во-вторых, закон перехода количества материи земной в качество материи небесной. В-третьих, закон отрицания отрицания мирского и божественного. А также я инспектирую действие четвёртого закона диалектики, который гласит: всё сущее переходит в свою противоположность; согласно этому четвёртому закону я в ряду прочего надзираю за процессом перехода прошлого в будущее.
– Мудрёно, – угрюмо промолвил Иван. – А если проще?
– А проще, Иван Николаевич, и не скажешь.
– Что и говорить, учёный человек, профессор, – глухо изрёк Иван и несколько сердито добавил, – не исключено, что закордонный. Вас бы в полицию…
– Иван, – с укоризной в голосе остановил соседа Виктор Васильевич и обратился к Профессору: – Вы, стало быть, знаете закон перехода прошлого в будущее?
– Знаю, – с грустью промолвил Профессор.
– Наука, на сколько мне известно, этот закон еще не открыла. Откуда же вы можете его знать?
– Доказывать что-либо я не собираюсь. Я сказал «знаю», а верить моим словам или не верить – ваше право.
– Тогда, может быть, вы знаете наше будущее и можете нам о нём рассказать? – недоверчиво и с усмешкой проговорил   Виктор Васильевич.
– Я, милейший Виктор Васильевич, всё знаю, но в отличие от упомянутого булгаковского Воланда никогда и никому не раскрываю будущее. В этом суть принципа моего существования.
– Жаль, что вы такой принципиальный относительно будущего. Тогда, коль вы сами утверждаете, что всё знаете, и уже доказали нам, что владеете фактами из прошлого, в частности из прошлого Ивана, то не сочтите за труд, окажите мне любезность и назовите… хотя бы имя моей первой девушки, а заодно день, месяц и год, когда мы с нею познакомились?
Профессор добродушно рассмеялся:
– Экзамен решили мне устроить? Инспектору инспекцию? Вашу первую девушку, любезный, Виктор Васильевич, звали Галиной. Фамилия её – Уварова. А познакомились вы с нею первого сентября 1969 года, когда Галя была переведена в ваш пятый «Б» класс.
– Странно… очень, – задумчиво произнёс Виктор Васильевич и тут же с требовательной нотной спросил. – Вы кто?
– Не берите в голову, – и Профессор обратился к Ивану. – Иван Николаевич, стаканам вредно долго находиться в пустом состоянии, наливайте.
– Я понимаю, – Виктор Васильевич утвердительно качнул головой, – вы телепат, гипнотизёр, и сейчас вы над нами ставите свой научный опыт. И всё это, – он указал на еду и питьё, – нам с Иваном только кажется.
– Ох, уж мне эти физики, – принимая из рук Ивана стакан, рассмеялся Профессор, – всё хотят алгеброй проверить гармонию. Милейший Виктор Васильевич, опыты над людьми ставят в специальных лабораториях, а не на кладбище. Вам ли это не знать? Во всяком случае смею вас обоих заверить, что я никаких опытов ни над вами, ни над кем-то ещё никогда не проводил и впредь проводить не намерен. А сейчас мы просто мирно сидим, беседуем, выпиваем. 
И, приподняв свой стакан, серьёзно добавил:
– Мир вам.
Вновь выпили.
– Ах, хорошо, – с радостью на лице промолвил, закусывая, Иван, – как Христос по душе ножками пробежал.
– И всё-таки, Профессор, – вновь спросил Виктор Васильевич, – кто вы?
– Я уже имел честь вам докладывать, я инспектор. Вот Иван Николаевич минуту назад допытывался у меня, из какой я организации. Неужели вы думаете, что я вам её назову? И так ли уж важно, каково название организации?   Чтобы вам обоим было спокойнее, поясню, я не из государственных органов наших или (Профессор наклонил голову в сторону Ивана) закордонных. Я не из КГБ, не из эФэСБэ и даже не из ГРУ, а также прочая и прочая. Но могу вас заверить, что моя, если вам так будет понятнее, «организация» намного весомее всех других, а не только тех, что сейчас мною были перечислены.
– Понимаю, – Виктор Васильевич сделал вид, что действительно понимает.
В беседе ненароком образовалась некая неловкая пауза, которую заполнили очередным поминанием усопших с последующим заинтересованным употреблением деликатесов.
– Приятно встретить человека, знающего жизнь, понимающего законы борьбы и единства противоположностей, – Виктор Васильевич закусывал колбаской, – Вас, Профессор, видимо, нам сам Бог послал… и в такой день… Позвольте воспользоваться случаем и задать вам вопрос.
Профессор будто только и ждал последних слов, он приосанился и мягко произнёс:
– Я весь внимание.
– Коль вы такой учёный человек, владеете многими знаниями, то, может быть, вы нам с Иваном скажете, какой смысл в такой вопиющей на Земле несправедливости?
– Что вы имеете в виду?
– Да всё. Живём убого, по-нищенски.  Я имею в виду и духовное, и материальное убожество, духовную и материальную нищету.
– Честно сказать, я так не считаю, – промолвил Профессор. – Всё относительно.
– Экономика у нас повёрнута с ног на голову. Экономический закон гласит: спрос рождает предложение. У нас наоборот. Предложение есть, его сколько угодно, предложение на каждом шагу, а спроса нет, поскольку у народа элементарно денег на руках мало. Хватает только на самое насущное, на то, чтобы от голода с жизнью не расстаться.
– Пенсия – слёзы одни, – пробурчал Иван. – Такая пенсия и до греха довести может.
– С чего пенсии быть большой, – поддержал Ивана Виктор Васильевич, – если русский человек всю жизнь от заработанного им минимум получал? И  этот минимум от великого экономического ума называется зарплатой. А вот вам, Профессор, еще одна экономическая глупость – инфляция. Нас постоянно пугают ростом инфляции. А на мой взгляд, инфляция – явление абсолютно искусственное, то есть не связанное с экономикой. Инфляция – это не что иное, как не прикрытое проявление человеческой жадности. Откуда берётся рост цен? Предположим, пекарь выпускает свою продукцию за десять рублей. Сегодня эта цена пекаря устраивает, и его хлеб охотно за такую цену покупают. Завтра пекарь повышает цену своего хлеба на шесть копеек, объясняя это отнюдь не тем, что он стал печь более вкусный или полезный хлеб, а что в стране повысилась цена на бензин, следовательно, повысилась цена на автомобильные перевозки, а, значит, и на электроэнергию, и на сырьё, и на всё остальное. Действительно, бензин подорожал на одну копейку, автотранспорт на одну копейку, электроэнергия на одну копейку, сырьё на одну копейку, услуги торговой сети на одну копейку. Шестую копейку пекарь прибавляет самостоятельно, в качестве цеховой солидарности, он же не лох какой-то: все вокруг него обогатились, и ему охота свою копеечку иметь. Бензин подорожал первым и повлёк за собой всю остальную цепочку. Но бензин подорожал не потому, что нефть подорожала, а потому, что – инфляция, то есть у хозяина бензоколонки в очередной раз проявилось желание как можно быстрее и проще обогатиться. А это можно делать простым повышением цены.  Это же элементарно, Профессор! Если бензин покупали за десять рублей, то его будут покупать и за десять рублей плюс одна копейка, потом плюс две копейки, плюс три копейки и так далее. И процесс этот не остановить. Бензин-то всем нужен. И так поступают все: и продавец бензина, и хозяин магазина, и пекарь. От этого и инфляция. Бензин мною взят для примера. Я полагаю, что цена на бензин вообще не должна образовываться хаотично, волей случайных лиц, она должна регулироваться государством, поскольку бензин продукт стратегический. Или возьмём, к примеру, парикмахера. Парикмахер сегодня увеличил плату за бритьё не потому, что он стал более профессионально обращаться с бритвой, а потому, что он с нынешнего дня стал обслуживать клиента, используя импортный помазок.  У парикмахера и вчера был помазок импортный, но сегодня он приобрел иной, суперсовременный, с квадратно-гнездовым расположением волосяного покрова кисточки, а значит, и качество намыливания при помощи такого помазка стало, по мнению парикмахера, гораздо выше. А раз так, то и цена за бритьё должна быть выше. Только вот вопрос: заметит ли клиент разницу: намылили его старым помазком или новым, отечественным или импортным?
– Да, нипочём не заметит, – вставил своё слово Иван.
– Тот же пекарь, – продолжал Виктор Васильевич, – зачастую не ждёт очередного повышения цены на бензин, а сам произвольно повышает стоимость своего товара изменением его названия: был вчера хлеб просто «Ржаной», а сегодня стал «Супер-ржаной» или «Ржаной-вау». Вот вам и причина инфляции. Сначала по личному желанию дельцов поднимается цена, а потом, много месяцев спустя, чтобы народ не бунтовал, государство поднимает зарплату и пенсию до уровня инфляции прошлого года, когда цены давно уже стали выше прошлогодних, и компенсационные доплаты не покрывают роста цен. Моё мнение: когда в стране не будет стихийного беспричинного повышения цен, тогда не будет и инфляции.
– Правильно говоришь, Витёк, – глухо проговорил Иван.
– Раз правильно, наливайте, Иван Николаевич, – Профессор подал Ивану свой стакан.
Выпили.
– Во всём мире человек с высшим образованием принадлежит к среднему классу, – развивал свои мысли Виктор Васильевич, – и зарабатывает он больше, чем рабочий без образования. А у нас? Я учитель, физик, до пенсии преподавал в средней школе. И всю жизнь получал меньше, чем мои ученики после школы. Стало быть, налицо экономическое несоответствие, единство и борьба двух противоположностей: наличия образования и платы за его применение.
– Стало быть, обида берёт, что мало денег в кармане? Я вас верно понял, Виктор Васильевич? – спросил Профессор.
– Не совсем. Конечно, обидно, что всю жизнь учился, потом сам учил, а в кармане всегда было мало денег, к старости в особенности. Но обидно и то, что экономическая модель у нас какая-то корявая. От того и нищета в народе.
Вот ещё пример. Вы, Профессор, водочку-то высший сорт пьёте, нектар, экспортную. Поскольку есть у вас возможность по заграницам ездить. Да, ради бога, если есть возможность, – пользуйтесь ею. Только не стыдно ли в Россию из-за границы русскую водку везти? Нет? Да потому, что такую у нас на магазинном прилавке днём с огнём не сыщешь. Нам, видите ли, самим такой товар в стране не нужен, мы и без него проживём, а закордонные буржуи без нашей водки никак прожить не могут. И всё у нас так. От себя всё лучшее, а порой и самое необходимое отрываем, чтобы продать заграницей, буржуев заграничных порадовать. А по мне: в первую очередь надо обеспечить всем нужным и ненужным свой народ и обеспечить товаром наилучшего качества, и сделать надо так, чтобы народ этот товар купить мог, а уж потом продавать на экспорт, излишки продавать, что внутри страны не нужно. И эти излишки должны быть по качеству вне конкуренции на международном рынке. Чтобы за ними там драка была.
– Знаю я эту экспортную продукцию, и как у нас её делают, – поддакнул Иван. – Все лучшие детали отдельно сложат, потом из них изделие соберут и – на экспорт, а себе, – что останется.
– Такие примеры на трезвую голову не осмыслишь.
Иван, поняв желание Профессора, взялся за бутылку. Стаканы были наполнены и выпиты.
 – Предлагаете пойти по северокорейскому пути развития? – спросил Профессор. – Желаете в России применить теорию чучхе?
– Подождите, Профессор, не всё так просто, – Виктор Васильевич явно ощущал прилив полемического задора. – Ни о каком чучхе и речи нет. Какая власть в стране – народная или буржуйская – это вопрос второй. При любой власти у государства в собственности должны находиться все государствообразующие экономические системы, рычаги, условия: земля, полезные ископаемые, леса, реки, озёра, моря, морской рыбный промысел, силовые структуры, военно-промышленный комплекс, электроэнергетика, гражданская авиация, железные и шоссейные дороги, крупные стратегические заводы, космические отрасли. Я всё не упомню. Короче, всё, что делает государство не просто государством, но независимым и самостоятельным государством. А мелкий и средний бизнес, розничную торговлю, оказание всевозможных услуг можно – и нужно – отнести к частному сектору экономики. И если некто своим трудом, своей смекалкой из мелкого бизнеса перейдет в средний, а из среднего бизнеса разовьётся, расширится до масштабов крупного бизнеса, то это можно только приветствовать. Сочетание крупного государственного бизнеса с мелким и средним частным бизнесом вкупе с достойными зарплатой и пенсией, позволяющими уверенно спокойно народу жить, – вот условия процветания страны и порядка в ней.
– Да я вижу вы мудрецы, прямо философы, – с теплотой в голосе заметил Профессор.
– А вы как думали? В России живем, – тут же парировал Иван.
– Страна с экономикой, но без морали, без идеологии, без заботы о человеке, душе его, не страна, а территория, – рассуждал Виктор Васильевич. – У государства как государствообразующие отрасли (на подобие экономических) должны находиться в собственности образование, медицина, культура, наука, средства массовой информации. И никаких сомнений, равно как и никаких возражений и воплей о цензуре, об ущемлении свободы предпринимательства или слова! Государство должно чётко и ясно определить, что чуждо ему, что разрушает его, что ему враждебно. И это, только это, государство должно запретить. Именно чуждое, враждебное государству должно попасть под запрет. И государство обязано строго неукоснительно следить, чтобы установленный им ценз никто не переступал. За нарушение ценза должно быть установлено строгое уголовное наказание.  Да-да, уголовное. Это не вопрос свободы бизнеса или слова, не вопрос демократии и либерализма в стране, это вопрос независимости и целостности государства, вопрос существования самого государства. Всё остальное, что не попадает под ценз, должно быть разрешено.  И ещё, в любой стране, это я как учитель говорю, должна быть единая государственная учебная школьная программа с первого класса по последний и по всем предметам.
– Верно говоришь, Витёк. Каждое слово – правда, – глухо проворчал Иван.
– Это всё? – поинтересовался Профессор.
– Нет, не всё. Для большинства людей безнравственность, бездуховность – естественная их среда обитания, как болото для гнуса. Им привычна, удобна, мила порочность в их повседневной жизни. Бороться со своей духовной растленностью они не в силах, да, честно сказать, и не хотят.  Меньшинство же страдает от пошлости, противится как может всевозможным низменным явлениям, а может оно, увы, мало. Ладно люди, грешные души, твари слабые и умом, и духом. Но Бог, справедливый мудрый Бог куда смотрит? Где Божья справедливость, где его мудрость, я спрашиваю? Вы, Профессор, обратили внимание сколько у нас нравственной грязи? Радио и телевизионный эфир, печать, интернет – всё заполнено сценами насилия, убийств, грабежей, блуда, полутюремной речью. Ни один художественный, да просто ни один авторский продукт сейчас без этих нравственных в кавычках красот не обходится. Стоит ли удивляться, что и в жизни у нас на каждом шагу кровь, насилие, убийства, грабежи, разврат и нецензурная брань. Если Бог всю эту нашу аморальщину, нашу нравственную, духовную безалаберность, видит и её не пресекает, тогда он сам ей и потворствует, тогда он открыто и явно проявляет презрение к человеку, своему, если верить писанию, главному творению.
– Да, уж, – проговорил Иван.
– Тогда в чём смысл жизни, коли Бог свои собственные законы попирает? – продолжал Виктор Васильевич. – «Не убий», «не укради», «не прелюбодействуй»… Если заповеди Богом даны человеку, то человек должен их соблюдать. Так? Так! Но и Бог тогда должен соблюдать свои собственные заповеди, должен так сказать человеку подать пример. Почему же Бог со своей стороны не останавливает убийц, воров, насильников, подлецов, казнокрадов, предателей, поджигателей войн, клеветников? Почему не наказывает их неотвратимо, быстро и справедливо, если хотите, показательно? Для всех остальных людей показательно.
– Вы, Виктор Васильевич, забыли ещё одну заповедь христову: люби ближнего и дальнего своего. Бог учил любить и прощать людей, всех людей, и делать им добро.
– Вы, право слово, как не русский, – с удивлением посмотрел на   Профессора Иван. – Не знаете, что ли: не делай другим добра, не получишь зла.
– Да мало ли заповедей Иисус нам соблюдать велит, а сам их не выполняет, – не унимался Виктор Васильевич, – Вот в этом-то и парадокс, в этом и корень атеизма. Видя Божье бездействие, мы и водочкой балуемся. Я бы Иисусу напомнил о необходимости блюсти свои собственные заповеди, будь у него мобильный телефон или адрес электронной почты. Только, полагаю, Иисусов телефон, как обычно, будет либо отключён, либо вне зоны досягаемости, а писанину мою не то, что читать не станет, в руки не возьмет.
– Эх, – Иван в азарте хлопнул себя ладонью по колену, – как бы мне хотелось вот так за стаканом с самим Иисусом поговорить. Уж я бы ему сказал…
– Наливайте, Иван Николаевич, – предложил Профессор. – без стакана в упрёках, что в адрес Бога выдвинул сейчас Виктор Васильевич, не разберёшься.
Процедура винопития на некоторое время отвлекла собеседников от разговора. Закусывая оливкой, Профессор спросил:
– Так что бы вы, Иван Николаевич, Иисусу сказали?
– Я бы задал ему только один вопрос: зачем ему нужна смерть детей? Какой смысл во внезапной, необоснованной, а потому нелепой смерти несмышлёного младенца? Какую радость испытал Иисус, зная, видя, как я страдаю о смерти сына?
– Вы, Иван Николаевич, предложили Христу не один, а сразу три вопроса, – Профессор на мгновение задумался. – Не могу сказать, что вам ответил бы Иисус, однако, если вас интересует моё мнение, то… говорю вам: Иван Николаевич, не грешите.  Не зная замыслов Божьих, не судите Бога, не судите по своему аршину, не будете и судимы. Это вам ответ на все три ваших вопроса.
– Коль грешен – отвечу. Увиливать не стану. И суда Божьего не испугаюсь, – пробурчал Иван и через секунду добавил. – Видать, Божье лентяйство мы должны почитать за Божий замысел? Прав Витя: глядя на Божье невмешательство в наши земные дела, мы и пьём. Вином и горе, и радость заливаем.
– Вы почти правильно поняли меня, Иван Николаевич, – улыбнулся Профессор. – Только не надо упрощать, каждый человек сам выбирает причину для пития или не пития. Лично вы, Иван Николаевич, не от горя пьёте. Вы давно смирились со смертью сына, и смирились потому, что приняли её как проявление воли Бога. Вы пьёте от одиночества, от того, что рядом с вами по смерти сына нет родной души. Вы пьёте, и вам кажется, что в похмелье вы не так одиноки. Могу вас утешить, скоро вы познакомитесь со своим внуком. Да-да, не удивляйтесь. Ваш сын в браке не оставил потомства. Но у него была женщина, которую он полюбил, и которая любила вашего сына. Этот союз не был зарегистрирован ни государством, ни церковью, хотя ваш сын намерен был покинуть первую жену и соединиться в браке с той, которая ждала от него ребёнка.  Смерть помешала вашему сыну вкусить радость отцовства, но ваш внук в своём отчестве носит имя вашего сына.  Внуку вашему, как вы понимаете, сейчас восемь лет, и он будет очень рад общению с дедом. Не волнуйтесь, Иван Николаевич, доказательства правоты моих слов я непременно вам предоставлю… в конце нашей беседы. Придётся вам немного потерпеть.
А вы, Виктор Васильевич, – продолжил Профессор, – стали водочкой злоупотреблять, лишь выйдя на пенсию. В юности вы решили посвятить себя физике. После института вы не нашли своего места в науке, и всю жизнь поработали учителем в средней школе. Справедливости ради надо сказать, что работали вы честно. Да, физик из вас получился средний, чего уж скрывать, но как учитель вы проложили дорогу в физическую науку двум десяткам своих учеников, точнее, двадцати трём своим воспитанникам. Результат весьма солидный. Сам Иисус таким трудовым итогом похвастаться не может (Профессор улыбнулся), у него, если не ошибаюсь, было двенадцать учеников, из которых один оказался предателем. Но у вас, Виктор Васильевич, есть в жизни ещё одно увлечение – живопись. Когда появлялась свободная минутка (а при учительском труде это случалось редко), вы обращались к творчеству, создавали живописные полотна. Не ленились по возможности осваивать разные художественные школы и стили. Теперь вы на пенсии, и почему-то решили, что творчеством заниматься уже поздно. Сколько времени отведено человеку на эту жизнь, одному Богу известно. А вы опрометчиво решили, что ваше время ушло, и стали попивать. Это в вас робость и неуверенность в себе говорит. Верьте, Виктор Васильевич, моему слову: пенсионный возраст как раз подходит для творчества. Отбросьте сомнения, приобретите холсты, докупите красок, отмойте кисти и мастихин. У вас ведь неплохие способности в рисунке, в цвете, в композиции, есть за плечами и жизненный опыт, воспользуйтесь ими. А темы, сюжеты, я нисколько не сомневаюсь, вы найдёте.
Помните, Виктор Васильевич, и вы, Иван Николаевич, за десять, двадцать или тридцать лет, да ещё на пенсии, можно сделать больше, чем за всю предыдущую жизнь. Уверен, как только у вас появятся – вдохновение у одного, а чувство ответственности за воспитание внука у другого, – у вас и к водочке тяга пройдёт. Вот за это я предлагаю выпить. Наливайте, Иван Николаевич.
Вновь наполнили стаканы. Сосредоточенно, молча выпили. Прозрачная огненная влага мягко разлилась по телам, согревая души.
 И Профессор заговорил вновь:
 – Избегайте огульно оценивать Бога. Откуда вам известен замысел Божий? Вам его кто-нибудь сказал? Или сам Бог вас по email-у в свои планы посвятил? Вам кажется, что Бог поступил с вами несправедливо, или что он бездействует. А через минуту вы ощущаете на себе его тепло. Ещё через минуту к теплу Божьему вы привыкаете, по истечении следующей минуты вы перестаёте Божье тепло замечать, а ещё через мгновение с лёгкостью о нём забываете, однако неизменно продолжаете считать себя обиженными Богом.
На Земле всё предопределено. На земле всё подчинено горним силам. Одни по этому поводу говорят – судьба, другие – божья воля.
Лишь человек, созданный по подобию Божьему, наделён Творцом абсолютной свободой мыслить, чувствовать, действовать.
Жизнь человека состоит из мелких поступков и поступков для него эпохальных. Вторых случается мало, первые же в жизни человека на каждом его шагу, можно сказать, что жизнь человеческая и состоит из мелких, пустяшных поступков. Но и мелочные действия человека, и судьбоносные его деяния душу человеческую либо губят, либо облагораживают. Всё зависит от того, праведным путём идет по жизни человек или греховным.  Да, только сам человек решает, как ему поступать.
Справедливости ради надо сказать, если поступки или мысли человека не укладываются в всеобщую глобальную божественную концепцию, то тогда свыше производится некая коррекция.
Две тысячи лет назад даны Христом человеку нравственные законы, но и дана полная свобода выбора: либо жить с совестью, либо жить бессовестно.
Вы обратили внимание, что людям грубым, наглым, нравственно диким на Земле живётся легче, проще, чем добрым, совестливым, культурным? Такое бытие человека не случайно, оно Богом преднамеренно заложено в человеческую суть, в нём кроется глубокий высший смысл. 
И этот Божий замысел от людей сокрыт. Однако мир Божий понять можно. Попытайтесь представить себе такую картину всего сущего.
По одну сторону бытия – видимая с Земли бескрайняя многообразная Вселенная, то есть весь, включая и Землю, материальный мир. А на самой планете Земля, естественно, живёт человек, существо по сравнению с огромным Космосом чрезвычайно малое – капля, песчинка, атом или, если угодно, бактерия, вирус. Но этот вирус свободно думающий и самостоятельно действующий. И в этом человек уникален. Более того, человек велик, уже тем велик, что он – есть симбиоз двух начал: материального и духовного, он единство бренного физического тела и бессмертной души, которая по существу своему тоже материальна, ибо она не что иное, как суть энергетическая субстанция.
По другую сторону бытия (не наверху, не внизу, не рядом, а, так сказать, параллельно с материальным миром) существует другая бесконечная Вселенная, тоже материальная, но состоящая из совсем иной материи. Как выглядит эта Вселенная, что из себя представляет, человеку, не увидев её, не побывав в ней, понять невозможно.  Виктор Васильевич, возможно, создаст себе кое-какое смутное представление о ней, если я скажу, что она напоминает не имеющую границ самостоятельно существующую мощную и неизвестную на Земле энергию. Для разграничения этой второй Вселенной с первой, материальной, назовём её привычно: потусторонний мир. Именно в эту энергетическую Вселенную после смерти тела человека и переходит его энергетическая душа.
Обе Вселенные – есть вотчина Божья. И в той, и в другой Бог единолично безраздельно властвует.
Много веков назад люди как всегда упрощённо, искажённо поняли смысл божественных терминов «рай» и «ад». Раем люди почему-то считают некое место сытости, покоя, отдыха, всеобщей доброты, нечто вроде коммунизма, и рай в своём воображении люди, разумеется, водрузили на небо. Ад у людей стал ассоциироваться с рабством или с казематом строгого режима: вечные муки от оков, плетей, огня, холода, голода, жажды. Естественно, такое место, по мысли людей, должно находится по другую сторону от рая, то есть под землёй.
 Всё это нелепые вымыслы древних малограмотных людей, они, если не сказки, то мифотворчество, не имеющее ничего общего с реальностью.
В действительности же и «рай», и «ад» не какие-то области загробного мира, а два совершенно противоположных состояния души в этом самом потустороннем мире.
Загробный мир един, в нём нет разграничения на рай и ад в наивном, примитивном представлении людей. Этот потусторонний мир можно назвать как угодно, суть не в названии. Для удобства я буду в нашей беседе называть его… Скажем, Эдем.
Для человека Земля – первая его обитель, на Земле душа человека проходит нелёгкий путь от рождения через созревание к взрослению. По существу, это место подготовки человеческой души к вхождению в Эдем. Если хотите, Земля – это школа для души.
На Земле человеку предписано преодолеть, претерпеть, с одной стороны, все природные, стихийные, то есть материальные трудности, с другой стороны, всё то, что сам человек своими мыслями (и вслед за ними   поступками) на себя возложит, а с третей, что Бог соизволит на его душу положить.   
Бог наблюдает за человеком на Земле, инспектирует его мысли, чувства, поступки, оценивает степень праведности и греховности человека, взвешивает, насколько совестливо живёт человек. И после смерти тела душа человека получает от Бога по её земным делам.
Положение души в Эдеме зависит от степени её земной греховности или степени её земной праведности. 
Один человек на Земле честно трудился, жил в нравственной чистоте, был открыт и добр к людям, стойко переносил житейские трудности или, как люди говорят, – удары судьбы, не докучал Бога меркантильными молитвами. Иными словами, человек жил в согласии с совестью.
Другой всю земную жизнь или грабил, или душегубствовал, или насильничал, или казнокрадствовал, или клеветал, или предавал, или подличал. Что бы он из перечисленного или чего-то подобного, но не указанного, ни совершал, он проживал земные годы греховно, то есть бессовестно.
Душа и первого, и второго человека после земного бытия попадает в Эдем.
В Эдеме первая душа получает больше или меньше свободы, больше или меньше прав и больше или меньше возможностей. Всё зависит от степени земной праведности человеческой души. Однако при любой божественной оценке такой души положение её в Эдеме со всей определённостью можно назвать райским.
Душа же вторая в Эдеме ограничена некими очень жёсткими или менее строгими рамками, она обязана быть в определённой очень суровой ли не столь ультимативной зависимости, у неё мало или совсем нет потенции изменить своё нынешнее в Эдеме положение. Всё зависит от степени земной греховности человеческой души. И душа от осознания того, что она, будучи на Земле, сама по собственной своей воле себя обрекла на незавидное, угнетённое, постыдное прозябание в Эдеме, постоянно и неотвратимо испытывает ужасные страдания. Такое состояние души можно назвать адовыми муками.
В Эдеме таким образом наличествует, функционирует некая структурная иерархия.
В Эдеме, как и на Земле, душа человеческая свободна в своём нравственном проявлении. В Эдеме душа продолжает постигать силу и правоту Бога, но и сомневаться.
Надо признать, что человек – хитроумное, ловкое творение. Сказывается, что создан он по образу Божьему. Человек на Земле постоянно ищет и всегда находит оправдание своим поступкам, праведным или греховным. Совершённое доброе дело человек непременно и охотно приписывает себе в заслугу. Но человек никогда не признается в том, что он согрешил, в том, что он сам виновен в неправедности своего бытия. И человек, оправдывая свою греховность, говорит: я не виноват, это меня чёрт попутал; или заявляет: во мне бесы играли, а я сам ни при чём.
Никаких дьяволов, чертей, бесов и прочей нечисти не было и нет. Это очередная людская выдумка, желание переложить ответственность с себя, человека, на кого-то другого, более сильного, противостоять которому ни сил не было, ни возможностей.
Если признать, что существуют всякие могущественные Вельзевулы, Люциферы и Мефистофели, то тогда надо будет согласиться, что власть Бога ограничена, и ограничена она греховной силой. А это – абсурд.
 Притча Иисуса о богатстве, верблюде и игольном ушке людьми была воспринята опять-таки буквально, а значит, упрощённо, искажённо, то есть неверно.
А она не что иное, как образное иносказание. Суть же слов Иисуса Христа в том, что более привилегированное, если хотите, райское положение в Эдеме приобретает лишь душа, богатая совестью, моралью и справедливостью. В этом и заключен образный смысл «игольного ушка». Пройдя через него, праведная земная душа и способна в Эдеме обрести райское состояние.
Бессовестная, аморальная, то есть греховная, душа любого вероисповедания, любой идеологии, любых научных предпочтений через райское игольное ушко не пройдёт.
И неправ Фёдор Михайлович, вложив в уста Ивана Карамазова ложное представление о загробной жизни. В Эдеме душа мучителя и души, замученные ею, никогда не соединятся в экстазе всеобщей любви и всеобщего прощения.
Пребывание души в Эдеме, как вы уже догадались, не является вечным. После энного количества времени проживания в Эдеме душа вновь переходит на новый и, естественно, более высокий морально-энергетический уровень. Находясь на этом уровне – назовём его условно Парадиз, – душа обретает тот единственный статус, который, с одной стороны, сообразен с проявленной душой в Эдеме совестливостью, с её в Эдеме греховностью или праведностью, а с другой стороны, в соответствии с законами Парадиза, установленными божественными силами.
Таков, если говорить схематично, вектор нравственного движения человеческой души. А вы еще изволите сокрушаться, что Бог к вам невнимателен.
Только информация эта, предупреждаю (тут Профессор улыбнулся), строго секретная.
Над скамейкой повисла оторопело-тревожная пауза.
Спустя несколько мгновений Профессор, как бы обращаясь к самому себе, а не к своим собеседникам, приглушённо изрёк:
– Пожалуй, на сегодня достаточно.
Затем он обратился к сидящему на скамейке:
– Иван Николаевич, – из внутреннего кармана своего плаща Профессор достал изрядных размеров конверт, – здесь вы найдете адрес своего внука, а также документы, подтверждающие ваше с ним родство. А теперь позвольте откланяться.
Профессор встал, мгновенно собрал свой табурет в трость, кивнул головой в сторону своих сотрапезников и пошагал прочь.
Пустая экспортная бутылка и контейнер с остатками деликатесов тут же исчезли.
На скамейке сидели молча, не шевелясь.
Наконец, Иван надел очки, вынул из конверта несколько бумаг и после недолгого чтения обратился к соседу:
– Виктор Васильевич, кто это был? – дрожащим голосом, словно в лёгких совсем не было воздуха, прохрипел Иван.
Помолчали.
– Он, – еле слышно промолвил Виктор Васильевич, в его глазах слезой светилось вдохновение. Еще через мгновение он внятно, утвердительно произнёс:
– Он. А мы, Иван Николаевич, не узнали.
Июнь – июль 2020