Незабудки

За окном стояла на редкость мерзкая погода. Шел мелкий дождь, такой, что частенько падает с неба где-нибудь осенью, но никак не в июне месяце. Ко всему этому радости добавлял всё никак не унимавшийся, сбивавшийся на ледяные порывы хиус, который пробирал до самых костей. Сырость, холодрыга и уныние, вот какими словами можно было описать сие действо в тот день. Собственно, из-за этого женщина, смотревшая из окна и лицезревшая мрачноватый пейзаж за ним, предпочла остаться наедине с домашним уютом, лишь изредка поглядывая в окно, словно бы ждала кого-то.

Её дом был не очень большим. Он стоял особняком от остальных зданий и выглядел скромно, в отличии от вилл и дворцов стоявших, хоть и в отдалении, по соседству. Однако хозяин дома мог принять одного-двух гостей, не стесняя себя. Впрочем, таких гостей этот дом уже очень давно не видел. Иногда к ней наведывались всякого рода правительственные чиновники, интересуясь, как ей живётся. Справлялись, всем ли она обеспечена, всё ли хорошо, каждый раз вскользь намекая, что её ждут на службе, и что возраст вовсе не помеха. Наведывались раз в месяц внуки со своими семьями. На это время приходилось целиком освобождать летний домик, что стоял в глубине участка в окружении лип. Эти два-три дня пролетали так, словно их и не было вовсе. Когда же внуки уезжали, наступала пора одиночества и тоски. В эти времена женщина думала, как же все-таки изменчиво время. В молодости тянется, а в старости летит. И как всегда, в эти дни, к ней старалась наведываться соседка. Молоденькая девушка, годившаяся ей в правнучки, помогала скрашивать тяжкое, после расставания с родными, одиночество. Вместе они прогуливались по столетнему сосновому бору, ходили за покупками, пили чай с самым разнообразным вареньем и болтали о том о сем. Все остальное время эта женщина отдавала или своему приусадебному участку, или более возвышенным делам, вроде картины, стоявшей чуть в стороне в гостевом зале. Собственно, ею она сейчас и занималась, попеременно поглядывая в окно.

Женщина действительно ждала в этот хмурый день кого-то. Для этого кого-то уже был накрыт небольшой стол в центре зала. На нем стояла пара чашек, заварник и древний русский самовар «ведёрного» размера. Также рядом с ним теснилось несколько баночек неизменного варенья. Кого она ждет ей было не известно.
Примерно с месяц назад позвонила дочь. Она попросила принять своего старого знакомого и поговорить с ним. Только спустя два дня женщина узнала, что это была последняя просьба дочери. И теперь, поглядывая в окно, она гадала, что же это за старый знакомый, о котором был разговор.

Время шло. Уже начали сгущаться сумерки, от чего за окном стало темно как ночью. Ветер усилился, хоть и дул всё с той же периодичностью, попутно стуча в окна и двери и подвывая в трубе. Самовар пришлось раздувать заново. Он изрядно подостыл за время ожидания.

Пока женщина хлопотала около самовара, за окном послышалось легкое гудение. В окна ударил луч яркого света и погас. Гудение начало стихать. Женщина выглянула в окно и увидела, как на лужайку опускается правительственный скутер. Спустя пару минут из него вышел человек. Он был высок, и из-за своего роста казался сухим и тощим. Правда это ни в коей мере не умаляло его стати и манеры держаться, что сразу бросилось ей в глаза. «Видимо, бывший военный» ; подумала она, провожая его взглядом.

Мужчина спустился по тропинке к калитке и через мгновение в доме раздался звонок. Женщина, со вздохом поднялась со стула и пошла открывать дверь. Она нажала кнопку коммуникатора.

– Добрый вечер, Таисия Владимировна, я от вашей дочери, Ольги.

– Здравствуйте, – сухо отозвалась женщина, – Да, я в курсе вашего прибытия, и жду уже изрядно.

– Ну… Здесь я могу только извиниться, за то, что заставил вас ждать, – ответствовал мужчина, – хочу заверить, что моё позднее появление требуют обстоятельства.

– Ладно. Проходите, – произнесла женщина, выждав паузу – Обещание есть обещание. Тем более такое.

Она нажала кнопку и калитка отворилась, пропуская мужчину во двор. В скором времени он уже сидел за столом, а Таисия Владимировна разливала по чашкам чай. Покончив с хозяйскими хлопотами она уселась напротив гостя и спокойно принялась припивать чай, изучая лицо перед собой.

Первое, что ей бросилось в глаза, это непонятное сходство. С кем, она никак не могла вспомнить, но знала наверняка, что знакома с тем человеком. Его открытое лицо было доброжелательным и беззлобным. Тем не менее, внимательно всмотревшись, становилось понятно, что это лицо волевого человека. Человека привыкшего отдавать приказы.

Мужчина тоже пытался изподтешка разглядеть в лице Таисии Владимировны что-нибудь, интересующее его самого. Видимо, попытки оказались безуспешными, и, отхлебнув чай, он откинулся на спинку стула и улыбнулся. Таисия Владимировна отставила чашку чуть в сторону и принялась внимательно разглядывать оппонента, предварительно подперев подбородок обеими руками.

– Кто вы такой? – спросила она наконец, – Вы кажетесь мне очень подозрительным молодым человеком.

Мужчина удивленно вскинул брови и потянулся к варенью. Распробовав ложечку, он удовлетворительно закивал головой.

– Вкусно. Очень, – сказал он, – Спасибо, ни разу в жизни не ел такого.

– Варенье, к сожалению, в наше время известная редкость, – ответила Таисия Владимировна, – но вы не ответили на мой вопрос.

– Да. Не ответил. Я надеялся, что вы сами скажете, кто я такой. Видимо, ошибся в ваших способностях. Хотя, с моей стороны весьма невежливо было не представиться. Моё имя Павел. Павел Лесков. Я работаю в агентстве по социальному развитию под контролем правительства и…

– Вы замечательно умеете лгать, Павел… Нет. Не Павел… – прервала его Таисия Владимировна, – это не ваше настоящее имя. Простите, но ложь я могу раскусить на раз-два. Это мой конёк. Так кто же вы на самом деле?

Мужчина стал немного серьёзнее, улыбка сошла с его лица, брови сошлись на переносице.

– А вы не так просты, как кажетесь, – произнёс он отодвигая чашку с чаем, – Что ж, может быть вы поведаете, что еще успели понять. Взамен я даю слово быть с вами предельно честным,  Ята Ярославовна Градова, – чётко, выделяя каждое слово произнёс Павел.

Мужчина посмотрел в упор на Таисию Владимировну. Его тяжелый, холодный взгляд словно припечатывал к стулу. Вне всякого сомнения она сейчас видела настоящего Павла, или как там его в действительности. Однако же мужчина знал, кто она такая, и он также понял, что это был для неё практически нокаут.

– Я смотрю мы оба полны сюрпризов, – сказала она слегка улыбнувшись, – И ведь интересно получается. Две загадочные личности встретились при особых обстоятельствах, с ваших слов, и поставили себя в жесткие условия для сохранения своего инкогнито. Когда-то давно я решила бы, что это мистика.

– Но не теперь?

– Нет. Не теперь. И тому есть причины. А что до вас… Вы служили в Исследовательском Флоте. Однако вы здесь. Как? Оттуда не уходят в отставку раньше семидесяти лет.

– Для меня было сделано исключение, – отмахнулся мужчина.
Ята Ярославовна сделала недоверчивую гримасу, склонив голову на бок.

– Там не делают исключений, – произнесла она.

– Поверьте, Ята Ярославовна, я вам не лгу. У меня, как и у вас, весьма насыщенное прошлое. Скажем так. Были соблюдены все условия для отставки.

Ята нахмурилась. Главный критерий для досрочной отставки в Исследовательском Флоте – это смерть. «Значит он уже умирал. Совсем не простой человек, этот Павел» – подумала она.

– Удовлетворительный ответ, – кивнула она, – Итак. Во время службы вы состояли в чине высшего офицера командного состава. Вы неплохо держитесь, и в вас видна эта непоколебимость, привычка отдавать приказы. Плюс, там служит только офицерский состав.

– Да, вы правы, – ответил мужчина, – у меня адмиральские нашивки.

– Вам уже немало лет, хоть выглядите вы гораздо моложе, – мужчина кивнул глазами, – и работаете вы на гражданскую разведку, – к этой информации он отнёсся уже более серьёзно и кивнул слегка головой, – в оппозиционной фракции, – добавила она.

После этих слов мужчина улыбнулся.

– Вы весьма проницательны, Ята Ярославовна. Мне даже на секунду показалось, что у вас на коленках лежит моё досье. Всё правда. С некоторыми оговорками, конечно, но правда. И… Это не все что вы хотели сказать, ведь так.

– Да, – ответила Ята и отвела глаза. Глядя куда-то на колени она сказала, – Вы кажитесь мне очень знакомым, но я никак не могу вспомнить на кого вы похожи. И это, грубо говоря, настораживает и ввергает меня в некое подобие смятения.
Павел улыбнулся. Он откинулся на спинку стула и принялся потягивать чай.

– Значит вы его видели, того, на кого я похож. Это весьма ободряет, – он сделал паузу, откусив окунутую в варенье печеньку и запив чаем, – Я вижу вы были честны со мной, и я буду честен, как и уговорено, но прежде я расскажу, что знаю о вас. Впоследствии у вас не останется сомнений касательно тайны моей личности. Итак. Вы родились в 2567 году в день летнего солнцестояния. Честно говоря, я не сразу в это поверил, но когда до меня дошли сведения о социальной структуре того времени, все встало на свои места. Вам сейчас триста… восемь, ведь так?

– Триста семь. Сегодня только двадцатое число, – поправила его Ята.

– Хорошо. У вас нет образования. Ну, это пережиток тех времен, скорее всего. Однако ваш интеллектуальный потенциал тянет на докторскую степень. Этим, собственно, и руководствовались ваши первые работодатели. Вы одна из первых так называемых «сетевых кукол». Работали вы в этой организации распределителем потоков данных и стаж у вас ого-го – сто восемьдесят три года. Однако всё вдруг закончилось, и вы на три года пропали из вида. Затем, вдруг, появляетесь во флоте, в качестве рядового во взводе сапёров. Вы были слухачом. Самая опасная должность в то время. И резкий взлёт. За пять лет вы дослуживаетесь до маршала звёздного флота. После вы девяносто лет занимали пост главнокомандующего под именем Тар Ан Тар, за что получили прозвище «Генерал Таран». Когда же вам предложили чин генералиссимуса, то вы отказались и подали в отставку, попутно подчистив информацию о себе. И последние девятнадцать лет, почти двадцать, вы живёте здесь, занимаясь самосовершенствованием, – он кивнул в сторону полотна.

– Что ж, молодой человек, – ухмыльнулась Ята, – вы действительно интересный. Окончание рассказа еще можно раскопать, но вот начало знал только один человек, и он умер уже очень много лет назад.

– Да. Знаю. Это был ваш брат. Видите ли, перед тем, как вы пропали из всех упоминаний, а пропали вы только ради встречи с ним, ваш брат вернул меня к жизни. Не имею понятия, как он это сделал, но я, как видите, перед вами. И да, меня зовут Алексей. Алексей Зорин. Я правнук Сергея Михайловича Зорина, которого вы видели, когда были маленькой.

Ята откинулась на спинку стула и запустила руки в волосы. Она слегка помассировала голову и, с шумом выдохнув, встала. Ята прошлась по залу, ведя рукой, которая едва касалась предметов, где останавливаясь, где замедляя шаг. Она словно шла через свою жизнь. Все предметы здесь были частью её самой. Её историей. И, отчасти, историей её брата. Она вновь вздохнула. Молча вернулась к столу, молча налила чай и молча принялась его пить, глядя куда-то в окно и дальше. В комнате повисла тишина. Алексей не нарушал её, терпеливо дожидаясь, когда Ята возьмет себя в руки. Тишину нарушил звон резко поставленной на стол чашки.

– Хватит, – твёрдо сказала Ята, – потосковали и ладно. Вы, Алексей, ведь мне внуком приходитесь, верно?

Мужчина подался вперёд.

– К сожалению, я не знаю, кто ваша мать.

– Моя мать Рада. Двоюродная сестра вашего предка Сергея. По правде говоря, я… её не помню. Я также не помню отца. Единственным лицом предо мною, было лицо брата, и очень долго он был мне как отец. Но все говорили, что он похож на Ярослава, и поэтому я, примерно, представляю, как он выглядел. Но вот маму…

Она повела головой, отводя взгляд и слегка пожимая плечами, но все равно заметила, что Алексей погрузился в исследование своих внутренних карманов. Наконец он извлек оттуда небольшой клочок бумаги и передал его Яте.

– Это Герои Освобождения. Все они сражались тогда за существование всего, что мы видим сейчас. И ваша мать среди них. Это точно. Это фото сделано спустя год после вашего рождения. Можете посмотреть на досуге повнимательней. Она теперь ваша.
Ята улыбнулась.

– Спасибо, – сказала она, – Я вам благодарна. И,  честно говоря, это счастье – на старости лет вновь увидеть их всех.

Она аккуратно положила фотографию на краешек стола и произнесла.

– Что ж. Все карты открыты. Теперь вы можете спрашивать о чём угодно, и я могу вам рассказать всё, что знаю, но прежде скажите, наконец, зачем вы здесь?

Алексей серьезно посмотрел Яте в глаза.

– Этого хотел ваш брат.

Ята хмыкнула. Улыбка закралась в уголки рта, и она опустила глаза.

– Конечно, как же без него, – она вновь подняла взгляд, – значит, он вам что-то передал перед встречей со мной.

– Только цель в жизни, – улыбнулся Алексей, – больше ничего, если не считать завещания, – он сделал паузу, потирая пальцами переносицу, – Честно говоря, из-за завещания я к вам и пришел.

Ята недоверчиво посмотрела на собеседника.

– Видите ли, – продолжал Алексей, – Всеволод, передав мне все права на основанную им фирму, взял с меня слово – идти вперёд к своей цели и защищать созданную им организацию. Так уж вышло, что опасности подверглась не только моя жизненная цель и фирма, но и убеждения самого Всеволода.

– Хотите сказать, что человек, всю свою жизнь собиравший, хранивший и защищавший настоящую историю, подвергся опасности?

Алексей вздохнул. Он запустил пятерню в волосы и откинулся на спинку стула, отстранённо посмотрев в потолок. Заминка была небольшой и он, в скором времени, вернулся к разговору, пододвигая поближе предложенную ему чашку чая.

– Последние десять лет, – Алексей принялся шарить взглядом по столу, в поисках печенья, – гражданская разведка ведёт тщательное уничтожение всяческих исторических документов. Собственно, поэтому и была создана оппозиционная фракция. Под эгидой свободы слова, конечно. Это помогает сдерживать разведку. Однако общее социальное мнение в вопросе о защите истинности истории, как говорят факты, отрицательное. Поэтому мы сдаем позиции, – Лёша покрутил в ладонях чашку и сделал глоток, – Вот. Старые исторические сведения стараются не трогать. Их довольно сложно извести, они как глубокая выбоина на мраморной плите – сколько не полируй, не избавишься. Гораздо сложнее дела обстоят с более современными сведениями. Они ещё не успели стать чем-то само собой разумеющимся, поэтому обрастают всякими слухами и домыслами. А умелые люди и вовсе могут перевернуть все с ног на голову. Что, собственно, и происходит. Особенно затрагивается так называемый «период восстановления» и Битва Героев.

Раздался лёгкий звон. Ята, в смятении, наклонилась подобрать выроненную ложку. Она выпрямилась. Её ледяной взгляд встретился с глазами Алексея. Плотно сжатые губы выражали огромную решимость.

«Это уже никакая не бабушка Тая с пяльцами, – подумал Алексей, – это генерал Таран собственной персоной».

– Они переписывают историю. Кто? – холодно спросила она.

– Приказы поступают из секретариата парламента, так что не ясно, кто за этим стоит конкретно. Может быть виновны все выборные. Но, не переживайте. Меры я уже предпринял.

– Позвольте поинтересоваться, какие же?

– Я прибыл к вам, – Алексей сделал паузу, открыто взглянув на Яту, – Всеволод давно уже сказал мне искать вас в таком случае. Оно и понятно, ведь вы – живая история. Три века в памяти одного человека. Это, по меньшей мере, невероятно много. Так что, вы и есть мои ответные меры. Я искал вас с создания оппозиционной фракции. Именно тогда я и познакомился с вашей дочерью, работавшей в министерстве внутренних дел. До последнего дня я не знал, кто вы есть на самом деле, пока она не рассказала мне перед смертью. Ольга знала, что меня интересует. Мы не раз с ней об этом говорили, и, наверное, поэтому, она наверняка знала, кто я в действительности, но хранила конфиденциальность.

Наступила неловкая пауза. Алексей, исчерпав свой запас красноречия, быстро поник и замолчал, под тяжёлым взглядом Яты.

– Человек должен делать то, к чему предназначен, пока не пройдет этот путь до конца, – произнесла Ята, – тогда и только тогда его жизненный путь закончится и он будет свободен от уз с этим миром…

– Это сказал Всеволод?

– Нет. Это сказал мой отец. Каждый из нас должен делать то, что должно. Вы думаете, мои годы, или же ваши, были отпущены просто так? Нет, мы выполняем цель в жизни, какую, мы можем не знать, но на неё и даются наши годы. И свою я теперь точно знаю. Давайте-ка раздуем самовар ещё раз. За горячим чаем рассказ слушать гораздо приятнее.

Адмирал улыбнулся и уселся поудобнее.

– Я весь – внимание. Думаю, имеет смысл начать с вашего брата и с того участка вашей жизни, когда ни о вас ни о Всеволоде не было никакой информации.

– С моего брата говорите… Что тут говорить, он был мне как отец. Пока я была маленькой, он меня всюду с собой таскал. Лес и горы, степь, старые города, моря, даже пару раз на дно океана опускались. Он изучал историю, а я просто была рядом. Меня всегда приводила в восторг та красота, с которой мне доводилось встречаться. Тогда я не знала, что делаются первые шаги в этом вашем «периоде восстановления». Брат в это вложил очень много сил и времени. Когда мне исполнилось четырнадцать, я не представляла мужчины лучше, чем он. Я… Я тогда могла влюбиться в него, но не успела, ; Ята улыбнулась, ; молодость и амбиции взяли верх. У меня были другие увлечения и другие взгляды. Меня привлекала свободная жизнь. И, в итоге, после громких речей, я порвала с ним все отношения, со звоном хлопнув дверью. Я до сих пор помню тот его взгляд. Он словно бы говорил: «Ну что же ты делаешь», ; Ята сделала небольшую паузу, ; А потом выяснилось, что имея огромную базу знаний, я не умею работать. Единственное, что я тогда умела делать – это нейронная поддержка сети. И я стала одной из первых трёх «сетевых кукол». Я фактически начала жить в сети. Общение с людьми моего толка, огромное количество разнообразной информации. В общем, я даже не заметила, как пролетели эти сто восемьдесят три года. Тогда я не подозревала, что меня ищет брат, пока в сети не произошел странный случай. С него и начнется мой рассказ.

В тот день я была на посту в сети, принимала первые отчёты о состоянии транспортной системы, когда на мои глаза попался молодой, едва пробившийся росток. Он смотрелся очень необычно в этом месте, где его по определению не могло быть. Выглядывал он слегка сбоку, на высоте около метра от воображаемого пола. По сути, он рос из белого ничто, окружавшего мою рабочую зону и системные мониторы. Сначала он показался мне весьма интересным, и я его даже пощупала, пытаясь понять, что же это, но не преуспела и вернулась к работе. Какое-то время я не обращала на него внимания, целиком погрузившись в работу. Надо сказать, этот росток заставил меня отвлечься. Пока я работала, он разросся, обвив сгустки белого ничто, словно безе, которое стянули веревочкой. Это растение создало что-то вроде беседки, затянутой со всех сторон виноградом, а внутри оказалась я и моя рабочая зона. Росток устлал мягким, но упругим зеленым ковром из листочков низ, стянул, словно шпагатом, пространство с боков, обвил воображаемые арки над головой и сбросил вниз плети, на которых распустились прекрасные, глубокого небесно-синего оттенка, цветы. А я всё это заметила только тогда, когда одна из плетей опустилась прямо у меня перед носом. Я была ошарашена. Такой красоты я не встречала с детства. Какое-то время я просто любовалась невозможной здесь красотой.

Потом был приступ паники. Я ведь не сразу сообразила, что раз здесь всё существует в виде программ и вычислительных сред, то и этот росток тоже что-то вроде программы. Но программы, которой не должно здесь быть. Я принялась шерстить код. Спустя несколько часов упорных поисков я, случайным образом, наткнулась на непонятное письмо, пришедшей на почту технической службы. Непонятным в нём было то, что оно оказалось практически пустым – ни даты получения, ни отправителя, ни получателя, ни текста, кроме одного единственного символа. Он был выполнен в цвете – несколько оттенков зелёного, которые переливались и мерцали, отчего символ словно пульсировал. Это было стилизованное дерево, стоящее на уступе. Так же мне удалось выяснить, что именно это письмо является источником какого-то шифрованного сигнала. Расколоть его я так и не смогла в тот день. Я сидела, хмурилась, пыхтела, скрипела зубами, кусала локти, а беседка вокруг меня цвела и пахла и слегка шевелилась, будто её колыхал ветерок. В общем, мозговой штурм в тот день окончился ничем. Пришла пора сдавать смену, которая пролетела, как один миг, пока я воевала с этим неизвестным шифром. А ведь смены у нас длились по несколько дней.

Мой напарник, загрузившийся в среду принять смену, поначалу не мог сообразить, увидев сие действо, что за чепуха тут творилась. Когда я ему объяснила, перескакивая с пятого на десятое, он сразу же бросился меня расспрашивать: как, когда и что я сделала. Допрос ничего не дал, а время принятия смены уже подходило к концу, и ему, скрипя зубами, пришлось приступать к работе. Я завершила сеанс и передала бразды правления в руки напарника, и тут случилось вовсе невообразимое. Беседка, выросшая вокруг меня, поблекла и растворилась в белой мгле, окружавшей нас. Напарник сразу же проверил письмо с символом, но его и след простыл. Всё исчезло будто наваждение. Нам больше ничего не оставалось, как занести происшествие в протокол и разойтись, как мы и поступили.

Я отправилась в электронный бар и долгое время развлекалась со своими друзьями и знакомыми, но случившееся не давало мне покоя и, в какой-то момент, я поняла, что уже очень долго не видела мир своими глазами, а не через видеокамеру. И была ещё одна причина. Это письмо, как и всё произошедшее в тот момент, предназначалось исключительно для меня. Ведь стоило занять моё место другому человеку, всё исчезло, испарилось, будто и не было вовсе. А ещё этот символ. Я его уже встречала раньше, но вот не помнила когда, и что он означает. Одно было понятно наверняка, раз те воспоминания, смутные, еле ощутимые, были связаны с моей семьей, значит, и символ тоже как-то относился к ней. И тут я вспомнила о брате, и ещё больше уверилась, что надо вернуться в реальность. Я вернулась в своё виртуальное жилище, и начала подготовку к выходу из криосна, вернее из его разновидности – анабиотического сна. Вся сложность процедуры заключалась лишь во времени пребывания в этом сне – чем дольше находишься, тем тяжелее пробуждаться. Поэтому в ложе, на котором пребывает тело, в районе шеи вмонтировано специальное устройство, позволяющее удаленно ввести глюкозно-витаминный состав в тело, тем самым частично восполнив его энергетический запас. А я не просыпалась около двадцати лет. Серьёзный срок даже для опытной «сетевой куклы». Пробуждение заняло около двух суток. Затем несколько дней на реабилитацию, нескончаемые тренажёры и дикий голод. В это время себя, в буквальном смысле, чувствуешь слоном. Наконец я вышла из криобункера, специального помещения, защищавшего пребывающего во сне человека. В доме не изменилось ничего. На улице, и судя по часам, был разгар дня, и сквозь окна лил яркий и тёплый свет. Я вышла во внутренний двор к бассейну. Очень захотелось плюхнуться на шезлонг и понежиться пару часов на солнышке, но меня окликнул подстригавший кусты садовник. Вот он-то, в отличие от всего остального, сильно изменился.

Он отложил работу и пригласил меня к навесу, где стоял чайник и несколько чашек. Почти весь день мы сидели и разговаривали. За эти двадцать лет он успел жениться, родить троих детей и даже стать дедушкой. Мир, как и всегда, жил и двигался вперёд, а в моём доме время будто остановилось. Здесь ничего не менялось уже добрую сотню лет. Только дубы, росшие на заднем дворе, вымахали в поражающих размерами гигантов. Начало смеркаться, а мы всё сидели и говорили, и вдруг садовник споткнулся на полуслове и сказал то, чего я вообще не ожидала.

– Ята Ярославовна, – сказал он, – честно говоря, я совсем забыл. Видите ли, он здесь был так долго, что стал как будто частью этого дома, чем-то само собой разумеющимся…

Я его, неожиданно для себя, начала сверлить глазами. Садовник, запинаясь, продолжил.

– Человек… Он искал вас. Я ему тогда сказал, что если «сетевая кукла» в сети, то пока он, или она, не проснётся, то до этого человека не достучаться никаким образом, разве что найти в самой сети. И он сказал, что подождёт. Сел на ступеньки и принялся ждать. В дождь, в ветер, в зной, в любую погоду приходил рано утром до рассвета, и уходил поздно ночью, когда луна была в зените. Так было каждый день почти шесть месяцев. Его какие только службы не допрашивали, но никто не смог согнать его с ваших ступенек. Мы с ним часто говорили. Оказалось, что он очень умудрённый мужчина. К сожалению, я так и не узнал его имени. А… Что это с вами, Ята?

Я не сразу заметила, что у меня всё плывёт перед глазами, а по щекам текут ручьём слёзы. Сердце бешено колотилось, а в голове неустанно вертелась фраза: «Боже мой, шесть месяцев!».

– Где он, – Сквозь слёзы, сдавленным голосом выговорила я.

– Ушёл. Неделю назад. Он оставил письмо. Лежит в почтовом ящике. Просил сказать вам, что дольше ждать не может и должен идти.

Я в слезах бросилась к ящику, оставив обескураженного садовника в гордом одиночестве. Дальше всё было как в тумане. Добежала до почтового ящика, выудила оттуда совершенно белый, чистый конверт, и распечатала его. Это был его почерк. Слегка кривоватый, но изящный и довольно размашистый:

«Моя дорогая сестра, я рад, безмерно рад, что ты жива и здорова. Честно признаться, в какой-то момент я думал, что уже никогда тебя не увижу. Уже прошло сто восемьдесят лет с начала моих поисков. Они увенчались успехом, но ты оказалась так же недосягаема, как и раньше. Если ты читаешь это письмо, значит, моё послание в сети всё же достигло тебя. Прости, что не дождался твоего пробуждения. Мне нужно идти. Но я буду тебя ждать. Ты догадаешься, куда отправиться, если, всё же, хочешь меня увидеть. К сожалению, по ряду причин, в письме я тебе не могу сказать, куда идти. Надеюсь, что ты меня сейчас не ненавидишь. Люблю тебя, моя родная сестрёнка.

Твой брат».

Потом я тихо плакала, ничего не видя и не слыша. Мой садовник суетился вокруг меня. Кажется, предлагал воды. Когда слёзы прекратились, пришли онемение и пустота. Мне помогли подняться и довели до навеса, где я постепенно приходила в себя. Когда я вновь смогла ощущать мир вокруг, я отправила встревоженного садовника домой, сказав, что со мной всё в порядке, просто слишком трогательные вести. Затем налила чай и отправилась на скамейку подле дубов, переваривать новости.

Говоря по чести, я никогда его не ненавидела, я любила его и восхищалась им. Эти дубы были посажены как напоминание о брате. Но вот вернуться к нему и извиниться я так и не смогла. Боялась, что он не простит мне мою дерзость, мои слова и поступки. А потом я привыкла к этой странной, непонятной боли в груди, которой вроде нет, а всё равно чувствуется. Теперь же мне было стыдно. Спустя лет семьдесят с момента моего расставания с братом, я считала его мертвым. Это добавляло соли на рану, но немного, и с этим я тоже свыклась. Но теперь… Он искал меня почти всё это время, а я даже не попыталась его найти. И мне было очень неловко перед ним за это.

Я в тот же вечер уволилась, подчистив за собой информацию. За время работы у меня скопилось очень много денег, я ведь редко возвращалась в реальный мир, поэтому сменить имя и состряпать новую историю жизни не составило труда. Я оставила дом, завещав его садовнику, с условием, чтобы сохранил дубы, и отправилась на поиски брата.

Всё, что случилось после, было, скорее всего, наказанием за мои поступки. Я бросилась за ним по следу, спрашивала прохожих, людей на станциях и в магазинах, патрульных дронов и много ещё кого. Какое-то время я упорно шла вслед за ним, отставая на несколько дней. Ну, а потом я потеряла след. Сколько не искала после так ничего и не нашла. Я впала в депрессию. Сколько я в ней находилась уже точно и не вспомню. Навскидку, около года. За это время я превратилась в бомжеватого вида дурнушку, бредущую на северо-восток. Я уже никого не спрашивала. Да и как я могла в таком-то виде. Просто шла вперёд. Единственной вещью, удерживающей меня на грани разума, не дававшей мне рухнуть в эту пропасть с головой, был тот самый переливчатый символ. В самые тяжелые моменты, он внезапно всплывал в сознании и мерцал успокаивающим зеленым светом, и мне становилось легче. Он вселял в меня почти утраченную надежду.

Бесцельное блуждание по дорогам длилось дни и недели, и длилось, наверное, ещё дольше, если бы я не наткнулась на придорожный камень. Да, именно такой, как в старых сказках. Он был огромен, высотой примерно в два человеческих роста, и весьма красив – странная смесь красного гранита с базальтом, весь испещрённый кристаллическими прожилками разных оттенков. На нём было написано лишь два слова, словно писавший побоялся портить такую красоту. Но именно эти два слова вывели меня из депрессии. «Не сдавайся». Они пронзили моё сознание, словно молния, расчертившая небеса. Я их просто прочла, но было впечатление, будто мне их кто-то сказал. Да, звучит бредово, ведь камень здесь мог стоять очень давно, и надпись могла быть предназначена для кого угодно, но в тот момент мне казалось, будто камень поставили специально ради меня, что это брат так меня подбадривает. И я пришла в себя. Дойдя до города, я привела себя в порядок, и всерьёз взялась за поиски.

Они были долгими. Я обыскала почти весь континент. Тогда я уже знала, что брат, в действительности, великий человек. Он владел одной из крупных корпораций, один из немногих стал при жизни героем планеты, погасив очень много конфликтов только своим присутствием, единственный человек, ставший стеной на защиту природы, и уверенно держащийся на своем уже больше двухсот лет. Однако всё это были лишь намёки, и ни слова, где он мог находиться сейчас. По воле случая, спустя полтора года, как я покинула тот придорожный камень, я вновь вернулась к нему. Он также стоял, в своём непоколебимом величии и красоте, как и тогда. В лучах заходящего солнца кристаллические прожилки наполнялись светом, и камень от этого словно светился. Скромная надпись слегка запылилась, но для усталого путника она также осталась тем маяком, придающим силы двигаться дальше. И всё же это был не простой камень. При свете луны и при определённом ракурсе, на нём появлялся тот самый символ – стилизованное дерево на уступе. Я случайно наткнулась на фотографию в сети, и сразу же узнала этот камень. Несколько дней изысканий навели меня на мысль, что тот определённый ракурс, неспроста, и символ, появляющийся в лунном свете, словно указывает куда-то. Я дождалась ночи, определила направление и отправилась в путь, улыбнувшись, на прощание, камню. Дорога заняла почти две недели. Сначала это были перелески, небольшие ручьи и полянки, потом я вышла на огромную равнину, не тронутую ещё человеком. За равниной начался лес, редкий и очень светлый при входе в него, и густеющий с каждым километром вглубь. И вот он уже превратился в глухую тайгу, с вековыми елями и мхом, свисающим с веток. А я всё шла вперёд, и на восходе солнца двенадцатого дня тайга вдруг расступилась, и выпустила меня на лужайку около красивого дома. Он был большой, весь из дерева и натурального камня, а многие декоративные элементы были выполнены вручную. А на крыльце, верша всё это великолепие, скромно сидел брат.

Трудно передать словами, что я чувствовала в этот момент. Это было счастье, захлестнувшее, словно волна, это был гнев, странным образом, появившийся из ничего, это была печаль, затаившаяся в уголках глаз. Я шла медленно к дому и думала, как же начать разговор. Я хотела накричать на него, за то, что он обрёк меня на два с лишним года скитаний, хотела броситься к нему в объятия и разрыдаться, хотела извиниться и просто обнять. Но даже тогда я не понимала, насколько сильно я по нему соскучилась. За полтора с лишним века я загнала это чувство так глубоко, что забыла, как оно выглядит. А ещё я, видимо, боялась себе в этом признаться.

С чего начать я так и не придумала. Просто поднялась по ступенькам и села рядом. Молча. Брат вырезал какую-то фигурку из дерева. Делал он это усердно и сосредоточенно, и могло показаться, что он не замечает ничего вокруг, но это было не так. Он просто не подавал вида. Закончив верхнюю часть у фигурки, наверное, особенно сложную, он взглянул на меня, тепло так, слегка улыбнулся и вновь принялся за работу.

Мне сразу стало стыдно за все свои мысли. Он просто любил меня, свою младшую сестру. Для него это был главный и неоспоримый довод. Да, он, скорее всего, что-то чувствовал, но в тот момент это было не столь важно. В итоге я, вконец смущённая, прислонилась к его плечу. От брата веяло спокойствием. Всё его тело было пропитано им, и я не заметила, как уснула.

Проспала я почти сутки. Потом у меня была куча времени наплакаться, наругаться и поговорить. Он оказался очень хорошим слушателем. Не перебивал, не махал руками и не ходил с места на место, нарезая круги. Бывало, он мог приобнять меня, как дочку, и не двигаться весь мой рассказ.

Что говорить, это были одни из счастливых дней в моей жизни. Но всё имеет обыкновение заканчиваться. Я подозревала, что всё произошедшее со мной неспроста, и брат не просто так позвал меня к себе. Он вообще просто так ничего не делал.
Я гостила у него уже три с половиной месяца. Приближалась осень. Мы каждый день ходили в лес, где брат таскал меня по самым укромным местам здешней тайги. Многое рассказывал о жизни, и законах природы, о душе, о мире в целом и много ещё чего. Я видела невидимые горы, тайные озёра и реки, многих созданий, существование которых считалось невозможным. А затем он привел меня на «поляну вне времени». Там было лето. И там он сказал мне, что уходит.

– Мне пора, – произнёс он спокойно, – отпущенный мне срок подошел к концу. Я сделал всё, что от меня требовалось, и теперь могу отдохнуть. Главное, я сумел найти тебя, и тебе удалось отыскать меня. Это, – он взмахом руки указал на поляну и сделал несколько шагов вглубь её, – для тебя, и моя о тебе память. Очередной парадокс природы, который материализовало моё сознание. Я хочу, чтобы ты всегда помнила это место, те слова, что я тебе говорил, и меня, – он прошёл в центр поляны, – Ты сможешь найти свой путь в этой жизни и то, к чему ты предназначена. Я верю в это. Ты сможешь полюбить и обрести семью. У тебя впереди теперь целая жизнь, полная радостей и печалей. А это – мой тебе подарок, – Всеволод улыбнулся, – Прощай.

Он слегка приподнял руки ладонями вверх, и вся поляна преобразилась. Как по волшебству поднимали головы тысячи незабудок, окрашивая поляну в нежный голубой цвет. А брат… Исчез. За этим действом я не сразу заметила, как он пропал. Потом я долго рыдала, обняв поляну с незабудками, которые по сей день цветут круглый год. Потом началась моя история, те радости и горести, о которых он говорил. А та поляна стала моей памятью о брате. Спустя много лет я поняла, что должна как-то передать эту память всем, кто будет после меня, и взялась за картину. А потом пришли вы.

Ята улыбнулась и взглянула на картину.

– Всеволод был похож на волхва, только на современный манер. Он умел вдыхать жизнь в предметы, говорить с природой и читать мысли. Конечно, всё это сейчас кажется антинаучным бредом и так далее, но он и вправду это делал. И брат смог стать чем-то большим даже уйдя из этого мира. Та поляна с незабудками была его памятью обо мне, и осталась такой даже сейчас, увековечив его самого, его подвиги и самоотверженность, оставив действительно вечную память о нём.


                __________________


Впоследствии мы много и подолгу разговаривали с Ятой Ярославовной. Она и вправду оказалась кладезем истории, и мы многое почерпнули из её знаний. Она активно помогала в нашей борьбе с людьми, переписывающими историю. Исторический фонд, основанный Ятой Ярославовной, стал тем самым окошком в прошлое, которое могло показать правду людям. Вышитая ею картина попала в национальную художественную галерею при историческом фонде. Но на этом история этой замечательной женщины закончилась. Спустя пару недель, после окончания работы над картиной, Ята Ярославовна скончалась. Она ушла также как и Всеволод. Растворилась как дым. А картина, созданная ею, словно расцвела.

Ей, как и всем, отвели на кладбище место рядом с родственниками, но могилу никто не посещал. Люди, желавшие почтить её память, приходили в галерею к картине и приносили несколько незабудок. Ну а для меня картина стала воплощением памяти о Яте. Памяти о герое, великом человеке и просто потрясающей женщине.

Из воспоминаний Алексея Викторовича Зорина


                __________________


Спустя триста лет

– А сейчас мы подходим к нашему главному экспонату. Картина эта называется просто – «Незабудки». Эта картина не нарисована, как подавляющее большинство в этой галерее, а вышита. И это одна из немногих картин, переживших пожар последней войны. Саму картину уже неоднократно пытались уничтожить даже после войны. Её жгли, обливали кислотой, пытались порвать в клочья, но никто из злоумышленников не преуспел. Она всегда оставалась целой и невредимой, словно заговорённая. Как видите, пространство подле картины, занимают букеты, букетики и отдельные цветочки незабудок. Это цветы, которые приносят люди, чтобы почтить память создателя этой картины. Как ни странно, количество цветов, всегда увеличивалось с каждой попыткой уничтожить картину, а сами цветы при этом, заметно дольше увядали. Для многих, очень многих людей, эта картина – символ памяти. Непоколебимый, нерушимый, светлый и чистый. Память о памяти. Живое её воплощение, которое сквозь века говорит нам: «Помните». Именно поэтому я, да и многие из вас, приготовили, чтобы возложить в память, свои незабудки.